След Бремера

Глава 17. Дорога

– Вот ружье, из которого вчера стреляли, – сказал Ноланд, указывая на искореженный кусок металла. Дуло согнуто пополам, полированный приклад разбит в щепки. Дорожная пыль в том месте покрылась коричневыми пятнами, впитав кровь неизвестного стрелка.

Вереск осматривал перевернутую посреди дороги повозку. Большинство кувшинов разбилось, оливковое масло растеклось по рулонам наарских шелков и брускам сандалового дерева, от испорченных товаров поднимался горьковатый запах грецкого ореха.

– Роскошный везли товар, а выбрали Старый тракт. Возможно, контрабанда, – сказал Вереск. – В этих местах такое встречается.

– Такое?! – воскликнул Ноланд, жестикулируя над кровавыми обрывками одежды, оставшимися от торговцев.

– Нет, подобное крушение я вижу впервые. Как будто лошади взбесились и в галопе каким-то образом перевернули повозку, а дикие звери растерзали экипаж.

Ноланд осмотрелся. Стройная когда-то аллея кудрявых деревьев вдоль дороги, давно оставшаяся без ухода, теперь разрослась в небольшие рощи. За ними зеленая равнина перемежалась холмами. Стрекотали кузнечики и пели птицы. Торговая повозка лежала на боку поперек дороги. Свой фургон они остановили поодаль, лошади настороженно принюхивались и недовольно фыркали.

– Да уж, разбойники точно забрали бы такие изыски, – сказал Ноланд и потер лоб, приподняв пробковый шлем. – Как думаете, почему звери не испугались выстрела?

– Ты же видел то, что осталось от ружья. Боюсь, это все-таки не звери.

– Чудовище Кха? – в шутку сказал Ноланд, чувствуя себя неуютно. Пальцы поглаживали рукоять револьвера.

– Именно, – сказал Вереск. – Посмотри.

Отмахиваясь от мух, Ноланд прошел дальше и склонился над землей. Сзади от повозки трава истоптана, на юг уходит широкая тропа с неровными краями. Там, где земля помягче, отпечатались продолговатые следы с ярко выраженными когтями. Между левой и правой лапой поместился бы лежащий поперек человек. Каждый след не меньше метра длиной, а между ними как будто проволокли бревно – так продавил землю хвост неведомого чудовища. От следов веяло духом прошлой эпохи, как будто Ноланд открыл старинный бестиарий и шагнул в эстамп, изображающий признаки одного из чудовищ Кха.

– Разве такое возможно? Мы ведь отправились на юг, а не в Эпоху рока! – воскликнул Ноланд.

– Дикие заповедники, – вздохнул Вереск. Голос был спокойный, но лицо побледнело. – Видимо, проснулся какой-то потомок древних чудовищ и забрел на дорогу.

– Похоже, что он просто перевернул повозку и всех сожрал. Феномен! Так мирно выглядят заповедные земли без городов и железных дорог… а оказывается, темное наследие все еще живо. Поехали подальше от этого места. Я предпочитаю видеть исчадия алхимиков только в книжках о былых временах.

При помощи лошадей они оттащили сломанную повозку с дороги и продолжили путь, держа на коленях заряженные ружья. Ноланд по-прежнему восхищался невероятно живописным пейзажем вокруг, но теперь эта красота приобрела дух опасности – так бывает завораживающе красив оскал льва. Сегодня они почти не разговаривали. Ноланд потихоньку писал дневник, добавляя в текст рисунки следов неведомого чудовища. Вереск, когда приходила очередь Ноланда править лошадьми, листал сборник законов клеттского заповедника и зачитывал особо важные правила. О чудовищах там не было ни слова, но Эпимахия клеттов не гарантировала безопасность южнее Северного тракта и всю ответственность возлагала на путешественников. Теперь Ноланд понял: опасность этих земель в сочетании с запретом на оружие и патроны приводили к невозможности свободного посещения заповедников. По сути, это запрет без прямого запрета – вполне в духе клеттов.

Когда солнце, словно зреющий фрукт, стало наливаться румянцем и клониться к земле, их нагнал всадник в белой тоге с широким поясным ремнем. На плече блестел фаларон – круглый орден из электрума, сплава золота с серебром. Завитая кольцами борода и черные брови, контрастирующие с серыми кудрявыми волосами выдавали в нем чистокровного клетта. Закрепленная в конской сбруе двухметровая пика смотрела вертикально вверх, узкий длинный наконечник сиял на заходящем солнце. В руках всадник держал изящное серебристое ружье с прикладом из слоновой кости, которое клетт незамедлительно на них направил и заговорил на альтурусе. Вереск поднял правую руку вверх и что-то миролюбиво ответил, а Ноланду шепнул: "Не трогай оружие, это патрульный Эпимахии".

– Кто вы такие и куда направляетесь? – спросил клетт. Черные глаза смотрели без угрозы, но холодно. Темные губы на загорелом лице сошлись в прямую линию.

– Меня зовут Вереск, я ученый. Мой дом к югу от гостиницы "Эпос". Ваши соратники меня знают. Я путешествую с коллегой до города Самородок.

Патрульный кивнул, но ружье не опустил.

– Почему у вас оружие? Стрельба в заповедниках запрещена. Вы должны отдать патроны.

– Мы не охотники, ружья нам нужны для обороны от браконьеров и разбойников. – Держа руки на виду, лингвист медленно достал из кармана вересковой жилетки документ. – Вот справка от егеря, что я не причиняю вреда этим землям.

Клетт ознакомился с бумагами и наконец-то убрал ружье.

– Лучшая защита – тракт на севере. А этой дорогой порядочные люди не ездят.

– Иногда и порядочным людям приходится скрываться, – сказал Вереск. – Не в наших интересах пересекаться с отрядом рыцарей Ордена Совершенства.

– Вы из путников?

– Да.

– В таком случае рекомендую вам вернуться на Северный тракт. С баалистами можно договориться, а здесь бродит кха-зухия.

– Чудовище Кха?

– Вуивр по-вашему. Называйте как хотите. Пока мы его не уничтожим, здесь опасно.

– К сожалению, мы не можем изменить маршрут.

– Тогда погоняйте лошадей и возносите молитвы Создателю. – Подумав, клетт вполголоса сказал: – И держите ружья наготове.

– Днем мы наткнулись на перевернутый обоз. В живых никого не осталось…

– Где именно?

– Десяток километров на запад.

Клетт поднял руку в знак прощания и пришпорил коня, устремляясь к свежему следу вуивра. Нолад проводил благородного воина взглядом. Вдалеке серебристой искрой блеснул наконечник копья, и клетт пропал из виду. Вереск пересказал содержание разговора.

– Не понимаю, почему вы не рады, – сказал Ноланд. – Соседство с патрульными клеттов обнадеживает.

– Да, конечно, – пробормотал Вереск, поглаживая седую бородку. – Проблема в том, что патрульные всегда ездят по трое или хотя бы вдвоем. Боюсь, его соратники погибли в одной из стычек с чудовищем.

– Может, они разделились?

– Будем надеяться. А пока давай-ка внемлем совету клеттского мудреца и поспешим, да будет милостив к нам Создатель. – Вереск тряхнул поводьями, и крепкие дэрнирские лошадки покатили фургон на восток.

Вуивр. Ноланд встречал это название не только в легендах, но и в исторических пособиях, посвященных Четвертой эпохе. Вуивра, как и всех чудовищ Кха, вывели алхимики, экспериментируя с эфирными токами животных. Крупных плотоядных ящеров использовали как боевые единицы в имперской армии и для показательных казней: попавших в плен героев сопротивления скармливали живьем перед людским населением для устрашения и назидания. Современным чернокнижникам, слава Богу, создать подобных тварей не под силу, лишь Кха с продолжительностью жизни в сотни лет могли достичь в каком-либо искусстве эфирного резонанса – особого уровня мастерства, позволяющего творить настоящие чудеса.

Неизвестно, как именно древние алхимики создали это чудовище (да и не будет ни один ученый портить свою репутацию, разбираясь в запретных алхимических опытах), однако легенды говорят, что за основу был взят вид гигантского крокодила, обитающий в южных водах реки Дам Хаарц. Первоначально алхимики Кха хотели сделать вуивра летающим, подобным сказочному дракону, поэтому экспериментировали не над вараном, а над крокодилом – обитателем водной стихии. В их понимании, водная рептилия более пригодна для жизни и охоты в воздухе, поскольку привыкла летать, но в воде.

После продолжительных мутаций вуивр превратился в жуткое чудовище с огромной зубастой пастью, но так и не стал летающим. Кроме того, как и все творения Кха, он оказался неприспособленным к жизни уродом: не только не покорил воздушную стихию, но и, будучи не в состоянии управляться с гигантским телом под давлением атмосферы, предпочитал воду. Исполинский хвост, к огорчению Кха, остался орудием для плаванья и не стал палицей, крушащей ряды врагов.

Ноланд мысленно погрузился в давно прочитанные книги, из шелеста страниц темной истории продолжили подниматься сюжеты и образы… Алхимики Кха решили усилить выведенную популяцию другим способом и обратились к коллегам по темным искусствам – заклинателям, умеющими заключать силу первичного эфира в предметах. Заклинатели изготовили кристаллы с необычайными свойствами. Наполненный эфирной энергией камень наделял тело живого существа силой, действуя как гальваническая батарея, однако с куда более сильным, сверхъестественным эффектом. Вуивры стали такими, как их описывают летописцы, – быстрыми и свирепыми ящерами, способными догнать и сокрушить кавалерию. Ноланд вспомнил рисунок из старинного, еще рукописного, сборника легенд: на лбу скалящегося чудовища блестел красный камешек, словно капля кровавого пота. Да уж, подумал Ноланд, в кабинете отцовского особняка эти легенды не казались столь зловещими, и супротив чудовищ в ту эпоху выступали могучие герои-путники. Он вспомнил о клеттах, охотящихся на вуивра.

– Патрульный как будто одобрил, что мы путники, – сказал Ноланд. – Среди клеттов много путников?

– Сложно сказать. Иногда мне кажется, что их нация сохранила учение Тири-Эж лучше других и в какой-то мере построила на нем свое общество, но к путниками они себя не относят. – Вереск подумал, формулируя мысль наилучшим образом. – Однозначно, они не исповедуют баализм, хотя опять же я никогда не слышал, чтобы они отвергали культ. Их религия – это мудрость. Они скорее смотрят на поступки человека, а не на то, кем он себя называет.

– Понимаю их. Можно легко назваться путником, но о самом Пути известно так мало, – сказал Ноланд, – обрывочные предания Тири-Эж, малость дошедших до наших времен наставлений Вечных хранителей… Легенды, сказания. И все!

– Согласен, чем меньше указаний, тем сложнее путь. Но чем сложнее путь, тем больше награда путника. Мы знаем главное: наш Путь пролегает к Властелину вселенной и своей жизнью мы должны снискать Его довольство. Это стержень учения.

– Знаю, но как не ошибиться, когда сведений так мало, а иногда они даже противоречат?

Вереск хмыкнул и улыбнулся:

– Поэтому некоторые люди становятся лингвистами или историками. Иные же целенаправленно пробуждают в себе совесть, развивают конструктивное мышление. Все для того, чтобы поступать правильно. Любопытно, что ясный разум и чистое сердце независимо друг от друга приходят к схожим выводам и поступкам. Клетты как раз приверженцы разума. Это роднит их с нашими северными учеными.

– Лично я опасаюсь общих слов, – сказал Ноланд, – в них слишком много простора. В университете я изучил сотни книг, но чем больше знаний, тем больше трактовок. Размышлениями можно прийти к чему угодно, обмануться самому и запутать других.

– Опять же согласен. Но частности пусть каждый определяет для себя сам. Нам не нужны идеологи, формирующие секты и сталкивающие их лбами! В теории Путь прост: доброта, честность, милосердие, великодушие, скромность, умеренность, справедливость, искренность… Путник ищет знание, совершенствует нрав, ставит перед собой благородные и смелые цели… И чтобы все перечисленное не осталось только лишь словами, он должен быть силен духом. Такими были рыцари Ордена Совершенства в Четвертую эпоху.

– И это так прекрасно! Почему всем людям не стать путниками? – вздохнул Ноланд. – Тогда каждый стремился бы к Свету, а человечество превратилось бы в счастливое общество, где все друг другу как братья. Золотой век! Ведь больше нет народа Кха, нет их козней и темных легионов… только люди.

Минуту они ехали молча. Ноланд осознавал красоту идеи, но вместе с этим не мог представить жизнь в таком обществе. Оно казалось светлым, но безжизненным и холодным, как звездный свет в морозную ночь. Ноланд знал, что это не только недостижимый идеал, но и совершенно чуждая человеку форма существования. Человек без греха, сомнений и промахов – механизм, но не личность. И идеальное для него общество – муравейник. Ноланд уже собрался объяснить мысль и обезопасить себя от обвинений в наивности, но Вереск перевел тему из гипотетического будущего в настоящее:

– Ты сам всю сознательную жизнь причислял себя к путникам, но только недавно задумался об этом всерьез. В том-то все и дело, что человек попросту не воспринимает свою жизнь всерьез. Зачастую у нас нет времени задуматься о том, куда мы идем.

– Естественно, общество состоит из личностей. Но ведь все знают про учение о Пути. Почему герои остались в легендах, а сегодня никто не хочет идти по их стопам? Зло повержено больше трехсот лет назад: теперь нет Кха, люди свободны от их тирании.

– Потому что на практике Путь труден. Трудно идти по бездорожью, петляя в лесных лабиринтах и взбираясь на горы. Особенно когда рядом есть широкая мощеная дорога с пабом на каждом повороте. Понимаешь, про что я говорю?

– Культ баалов становится главной идеологией Сандарума, – сказал Ноланд, припоминая нынешних рыцарей.

– Для большинства людей это и есть золотой век.

– В Эпоху рока было проще, – сказал Ноланд. – Кха воплощали в себе зло, люди сражались с ними клинком и духом, мало кто был настолько подл, чтобы прислуживать захватчикам. А теперь все перемешалось.

– Да. Но тебе ли, историку, не знать, как тяжело было в те времена.

– Конечно. И все-таки было проще.

– Мы не выбираем времена, когда нам жить, – пожал плечами Вереск.

Никогда Ноланду не доводилось общаться с настолько интересным собеседником. Среди однокурсников никто всерьез не интересовался такими темами, а преподаватели сторонились откровенных разговоров, поворачивая русло беседы каждый к своему предмету, как будто все многообразие жизни ограничивалось только историей, социологией или психологией. За его короткую жизнь накопилась уйма мыслей и вопросов без ответа, а Вереск как будто в свое время задавался теми же вопросами, но в течение жизни довел размышления до конца и сформировал цельную картину мира. Общаться с ним было как с самим собой в старости – приятно и познавательно. Упустить такой шанс Ноланд ни в коем случае не мог и постоянно что-нибудь спрашивал, не стесняясь наивных по формулировке, но серьезных по сути вопросов.

Вместе с этим Ноланд неожиданно для себя почувствовал обиду на отца, который тоже отличался обширными познаниями и глубоким мировоззрением, но вечно пропадал в экспедициях и не делился с ним своими соображениями. Он просто занимался своим делом мировой значимости, предоставив Ноланду познавать мир самостоятельно, что не всегда получалось успешно. Ноланд в период юношества потерял много времени в бесплодных попытках объять многообразие мира и теперь понимал, что в какой-то момент пересек черту, уделив фантазиям больше внимания, чем реальной жизни. Он чувствовал свою слабость и неподготовленность к ответственности, которую обрел, ввязавшись в эту историю. Как будто ожидал учебу, а попал на экзамен. Ноланд вздохнул. Теперь пора наверстывать. Вопрос, почему сегодня нет героев и легендарных событий, нужно задать в первую очередь себе. Если в мире чего-то нет, то нужно это создать. А для этого придется постараться.