Системный Кузнец

Глава 5

Я ещё долго стоял неподвижно, пытаясь переварить произошедшее.

Значит, это правда. Старик делал действительно некачественные вещи. Даже оружие, от которого зависели жизни людей.

И в этот момент память Кая хлынула в меня новым потоком. Недостающие пазлы выстраивались в чёткую картину. В деревне, что звалась «Вересковый Оплот», охотники стояли на самой вершине негласной иерархии, почти наравне со старостой. Настоящих потомственных охотников, как Йорн, было всего пятеро — они были щитом и кормильцами этого места. В случае большой беды к ним присоединялось ополчение — крестьяне и ремесленники, но это была крайняя мера. Сила охотников была несоизмеримо выше.

Их называли практиками, они шли по тому самому пути Закалки Тела. Только если я едва царапнул первую ступень, Йорн, по рассказам местных жителей, стоял на восьмой из девяти. Память Кая услужливо подсказала, что это считалось почти недостижимым свершением не только здесь, но и во внешнем мире, о котором мальчик мало что знал. За Закалкой Тела следовали и другие стадии, но о них в поселении ходили лишь туманные легенды. Обладатель тела знал только, что его отец был очень близок к переходу на следующую и гордился им до безумия.

Восьмая ступень… Что это значило на практике? Если бы тот одноглазый захотел, он бы, наверное, мог одним ударом кулака расколоть каменную кладку этой кузни.

Для меня, Дмитрия, такие способности были за гранью. В моей прошлой жизни законы физики и химии были моей религией. Там не было места мистической энергии Ци. Но здесь… здесь мне нужно было менять своё мышление. Как можно быстрее, если я хотел чего-то добиться, вылезти из этой грязи. Да что там — чтобы просто выжить.

Взгляд вновь упал на мечи. Качество двадцать четыре процента, у второго так вообще девятнадцать. Система бесстрастно подтверждала слова Йорна. Это был грубо сколоченный хлам. Как этот старик вообще посмел отдать такое воину уровня этого гиганта? На что он рассчитывал, на старую дружбу?

Пальцы хотели взять один из клинков, понять каждую ошибку, допущенную при ковке, но я одёрнул себя. Послание охотника было не в словах, оно было здесь, в этой пыли — три сломанных клинка, один из которых оплёван. Это нужно было оставить как есть. В точности.

Вот же дерьмо, и почему передавать эту «весть» придётся именно мне? Всю свою ярость от этого унижения Гуннар выместит на единственном, кто будет под рукой. На своём подмастерье.

Единственный мой щит — работа, чтобы доказать свою полезность.

Встал и подошёл к ящику с заготовками. Он был пуст. Высыпав на пол остатки, увидел печальную картину — три кривых прутка, этого не хватит и на десяток гвоздей, а значит, придётся импровизировать. Я решительно направился к углу, где валялась куча ржавого металлолома. Нужно было найти в этом хламе хоть что-то, из чего можно вытянуть пруток. Было не ясно, сколько у меня времени, но отчаянно хотелось, чтобы к приходу кузнеца и плотника на полу лежала не только дурная весть, но и гора сделанных гвоздей.

Рылся в куче металлолома, как одержимый, времени на раздумья не было, только инстинкт. Мой взгляд зацепился за старый обод от колеса, память мальчишки подсказала, что Гуннар иногда перековывал такие на полосы. Может, получится?

[Обод (Обычный ранг. Качество: 25%)] [Примечание: Неоднородная структура. Участки с разным содержанием шлака.]

Не самое лучшее качество, но выбора не было, прутков на все гвозди не хватит. Закинув кусок обода в горн, работал мехами яростно, но экономно. Когда металл раскалился, я попытался отрубить от него кусок и протянуть в пруток. Это был ад — металл был вязким, он не тёк, а рвался под молотом. Руки мгновенно забились, первые две заготовки были испорчены.

«Спокойно, Дима, — выругался мысленно. — Анализируй».

Ошибка нашлась — обод был не цельным, а сваренным из нескольких кусков разного качества. Пришлось работать аккуратнее, отрубая мелкие части и проковывая их отдельно, это было медленно и муторно. Из всего ободя у меня вышло всего три-четыре кривых, но пригодных прутка.

Время уходило. Я использовал остатки старых заготовок и то, что сумел сделать сам. Ритм сбивался, тело отказывалось слушаться, каждый гвоздь был борьбой. Мозг знал теорию, но руки подростка не поспевали за разумом взрослого. Удар, который должен был быть лёгким, выходил сильным. Поворот, который должен был быть быстрым — запоздалым.

В итоге сделал ещё семнадцать штук. Они были заметно лучше моих первых попыток, но до идеала им было как до луны.

Я как раз выбивал из гвоздильни ещё один, когда снаружи, рядом с дверью, послышались голоса…

— Ты на эти гвозди особо не рассчитывай, Свен, — голос Гуннара, хриплый и насмешливый, донёсся из-за двери. — Этот щенок до этого дня молоток в руках держал, только чтоб мне его таскать. Я так, смеха ради согласился. Погляжу, как он обделается, да по шее настучу для науки.

— Старый ты бармалей, — ответил ему уже невесёлый голос плотника. — То-то от тебя все шарахаются. Сказал бы сразу, что в мальчишку не веришь, я бы к братьям-оружейникам пошёл. У них бы точно дело пошло.

Дверь с протяжным скрипом отворилась. Обернулся, вытирая о грязную рубаху руки, почерневшие от сажи и пота, и не смог сдержать злорадной усмешки. Значит, вот как ты обо мне думаешь, громила? Что ж, тебя ждут сразу два сюрприза: мои готовые гвозди и твои оплёванные мечи.

Кузнец вошёл первым и застыл на пороге, словно споткнувшись о невидимую стену. Его взгляд метнулся от моего ведра, наполненного гвоздями, к трём тёмным полосам металла, валяющимся в пыли у моих ног. Было видно, как его мозг пытается обработать эту картину, но осознать её у него не выходит.

Свен вошёл следом и на его лице вновь появилась его фирменная улыбка. Тишина затянулась, нужно было её прервать.

Поднял тяжёлое ведро, сделал шаг вперёд и протянул его рыжему плотнику.

— Вот, — сказал я тихо, стараясь не выдать своего триумфа. — Семьдесят девять штук. На большее заготовок не хватило, пришлось из обода тянуть, а это время.

Говорил это почти извиняющимся тоном, но внутри меня всё пело.

Свен перевёл взгляд с ведра на старика и в его весёлых глазах читалось: «Ты проспорил, старый хрыч». Он шагнул вперёд, собираясь, видимо, оценить мою работу, но тут его взгляд упал на клинки, лежащие на земле. Плотник замер.

Атмосфера в кузне изменилась мгновенно. Рыжий посмотрел на Гуннара, лицо кузнеца было пепельно-серым. Было заметно, как у него на лбу выступили капли пота и дёрнулся кадык, когда он сглотнул.

Мужчина нервно облизал губы, его большие кулаки то сжимались, то разжимались. Он явно не знал, что сказать или сделать.

— Ладно, — наконец еле слышно пробормотал Свен, нарушая тишину. — Семьдесят… девять — тоже сгодится.

Рыжий мужчина подошёл к ведру, не глядя больше ни на мечи, ни на друга кузнеца. Зачерпнул горсть моих гвоздей и, не разглядывая, начал рассовывать их по многочисленным карманам своего рабочего фартука. Он коротко, но с явным уважением кивнул мне, а затем повернулся к окаменевшему здоровяку.

— Ну ты это… не кипятись больно, — неловко бросил он. — По гвоздям завтра долг занесу… что положено.

И, не дожидаясь ответа, Свен быстро вышел, оставив нас с Гуннаром наедине.

Тот стоял неподвижно, как статуя. Дышал медленно и беззвучно, но я видел, как вздымается и опадает его могучая грудь.

— Что это? — спросил мужик. Голос был тихим — почти шёпот, но в нём была такая ярость, что воздух в кузне загустел.

Мне стало неловко и страшно. Понятия не имел, как тот отреагирует, как преподнести ему эту правду.

— Это Йорн… — начал было я.

— И так знаю, чей это меч, недомерок, — прошипел кузнец сквозь зубы, не повышая голоса. — Я сам его ковал.

— Вы сами спросили… — пролепетал сквозь страх.

Гуннар замолчал, но было видно, как наливаются кровью его глаза.

— Вон, — сказал он тихо.

Сердце ухнуло куда-то вниз. Вот и всё? Он меня выгоняет? Но я ведь ничего не сделал! Наоборот, всё сделал как надо, для его постоянного клиента! Обида и чувство несправедливости обожгли меня изнутри, но не был до конца уверен, что старик имеет в виду.

— Вы… вы меня прогоняете? — решился спросить и голос дрогнул.

Его взгляд медленно поднялся и впился в меня.

— Завтра жду, — сказал он просто, и в голосе его, на удивление, не было гнева. Только смертельная усталость. — Отдыхай сегодня.

Кивнул и плечи мои обмякли. Шумно выдохнул всё напряжение, скопившееся за эти минуты и, не поднимая головы, поплёлся к двери. Когда рука уже легла на ручку, услышал за спиной его голос. Всего одно слово, брошенное в пустоту:

— Заслужил.

Тут же замер. Чего-чего, а такого от старого медведя не ожидал. Неужели… похвалил? Улыбка сама полезла на лицо, сердце застучало от какой-то детской радости. Сам не понял, почему меня это так тронуло, ведь он меня бесит, бьёт, унижает… но…

Вдруг снова вспомнилась картина: три сломанных клинка в пыли, плевок на стали, горькие слова Йорна о великом отце и никчёмном сыне. Мне стало жаль Гуннара.

Обернувшись, хотел что-то сказать, сам не зная что. Может, слова поддержки, но, увидев его могучую ссутулившуюся спину, понял — сейчас ему нужно одно — остаться одному.

Молча открыл дверь и шагнул наружу.

Ноги несли по деревне на автомате, неизвестно куда. Внутри боролись два чувства: торжество первой победы и какое-то скверное послевкусие.

Резко остановился посреди грязной улицы. Нет. Хватит. Думай о себе, Дима.

В этом жестоком мире, куда я попал, непонятно как и за что, первое правило — выжить. А чтобы это сделать, нужно становиться сильнее, умнее и заботиться о собственном благополучии. Сейчас нет место для жалости. Гуннар — взрослый мужик, и то, что он работает спустя рукава — его личная ответственность, как-нибудь справится.

Деревня, над которой висела пелена непроглядных облаков, жила своей жизнью. Прохожие то и дело косились на меня: кто-то с пренебрежением, кто-то с едва заметным сочувствием. Все знали, кто я такой. Сирота Кай. Одиночка. Человек, до которого никому нет дела.

Мимо, поднимая пыль, пронеслась группа совсем маленьких детей, лет пяти-шести. Они с азартом пинали какой-то кожаный свёрток, играя в подобие футбола. Один из них споткнулся, растянулся в грязи и тут же залился жалобным плачем. Остальные не бросились помогать — остановились и начали громко смеяться. Даже в этом возрасте проявление слабости здесь считалось позором.

Стоя на широкой улице, только сейчас окинул её внимательным взглядом, понимая устройство деревни. Это была главная артерия, спускавшаяся с холма, на котором стояло всё поселение, окружённое тёмным кольцом частокола. На самой вершине, возвышаясь над остальными постройками, виднелось двухэтажное здание. Его первый этаж был сложен из массивных каменных блоков, второй — из толстых брёвен. Здесь, среди кривых хижин, этот дом казался крепостью. Память Кая тут же подсказала — дом старосты. Административный центр, зал суда и самое безопасное место в Оплоте, где решались судьбы и вершилось правосудие.

Вдоль улицы тянулся ремесленный ряд. Вот кожевенная мастерская, от которой ветер нёс кислую вонь дубильных ям и едкий запах аммиака. Дальше — дом плотника Свена. Оттуда доносился ритмичный звук пилы, рассекающей древесину. Дальше виднелась гончарня, из трубы которой вился дымок.

От главной улицы растекались узкие протоптанные тропы, ведущие к домам простых крестьян.

Но где же моё жилиство? Куда мне идти? За всё это время ни разу не задумался об этом. Но тело помнило, ноги сами несли вниз по склону, туда, где кончалась деревня и начинались задворки. Туда, куда дожди смывали всю грязь и нечистоты.

Ведомый чувствами Кая, я ощутил волну ненависти. Он ненавидел это место. Особенно сильно — после того, как остался совсем один.

Дошёл почти до самых ворот. Массивные, из просыревшего дерева, они держались на честном слове и грубых подпорках. Было очевидно, что их давно не ремонтировали: между створками была широкая щель, под воротами виднелся свежий подкоп, оставленный каким-то зверем. Между поленьями самого частокола — дыры, кое-как заткнутые хворостом. Вокруг грязь и вонь стояли такие, что я невольно зажал нос рукой.

Теперь направо, в узкий проулок, зажатый между частоколом и задней стеной чьего-то сарая. Ещё несколько минут по скользкой грязи, и вот я на месте.

Передо мной была моя лачуга. «Дом» — это слово было для неё оскорблением. Это была нора, вросшая в землю, как гнилой гриб. Её единственная стена, выходившая в проулок, покосилась и грозила рухнуть. Старая глина обвалилась, из каркаса торчали клочья соломы. Крыша прогнила и сквозь дыры в ней уже пробивались наглые сорняки. Всё это строение выглядело так, будто достаточно было одного хорошего пинка, чтобы оно сложилось, как карточный домик. Подойдя к низкой перекошенной двери и, собравшись с духом, толкнул её. Она отворилась с протяжным скрипом.

Не сразу решился переступить через порог. Мгновение стоял там, вдыхая затхлый воздух, идущий из тёмного проёма. Но делать было нечего — другого жилья не было.

Шагнув внутрь, стало ясно, в каком аду жил этот мальчик. Тяжёлый вздох вырвался из груди и чувство острого сострадания разлилось внутри, вытесняя всю мою недавнюю злость и триумф. Я покачал головой. Мало того, что он был совершенно один, совсем ребёнок, так ещё и в таких условиях.

Стены этой лачуги были насмешкой над самим понятием «стена». Сквозняк гулял здесь так же свободно, как на улице. Они были сделаны из самого дешёвого, что можно было придумать — смеси навоза, глины и соломы, налепленной на каркас из гнилых досок. Местами смесь осыпалась и сквозь дыры виднелась серая улица. Крыша была не лучше. Подняв голову, увидел хмурое небо в трёх или четырёх прорехах в покрытии. Во время дождя здесь, должно быть, лило, как из ведра.

Пол — такой же, как в кузнице: голая земля, на которой были разбросаны редкие клочки соломы. Зачем они здесь, я сначала не понял, но потом взгляд упал на лежанку в самом дальнем углу. Там соломы было навалено побольше, образуя подобие матраса. Рядом валялось тряпьё, служившее одеялом — оно источало такой густой запах пота, сырости и плесени, что он ощущался даже на расстоянии в три метра.

В центре комнаты, словно алтарь в храме нищеты, стояло то, что в этом доме служило столом — просто огромный плоский валун, который сюда кто-то когда-то притащил. Никаких стульев, ничего. В углу чернел примитивный очаг — несколько камней, сложенных кругом, а над ним висел треснувший горшок. Единственным признаком того, что здесь кто-то живёт, были несколько деревянных колышков в стене, на которых висела ещё более рваная, чем моя, рубаха.

Прошёл внутрь и, не найдя лучшего места, тяжело опустился на соломенную лежанку. В комнате было мрачно — единственное оконце, затянутое какой-то мутной субстанцией — кажется, бычьим пузырём, насколько я мог вспомнить — едва пропускало свет.

Глазам понадобилось время, чтобы привыкнуть к этому мраку. «Что, Дим, — пронеслось у меня в голове, — теперь это твой дом. И тебе в нём нужно будет как-то жить».

Откинулся на колючую солому и просто лежал некоторое время, глядя в потолок. Я позволял плану в голове оформиться самому, без спешки. Очевидно, здесь предстояло много работы. Не ради уюта или комфорта — о них пока и речи быть не могло. А просто для того, чтобы эта лачуга не развалилась при первом же порыве ветра… и не похоронила меня под своими обломками.