Серебряная лоза

Глава 47. Прошлое. О том, как Марта покинула дворец и оказалась в Приюте

Не найдя Греты в Литейном переулке, хвостатый впал в тревогу. Он хотел расспросить Эдгарда, когда увидит его снова, но понял, что тот не будет рад таким вопросам. Может, даже и не скажет ничего.

Приют! Может быть, Грета всё-таки работает там, как и собиралась?

Там он её и нашёл. В саду, играющей с ребятишками. Они смеялись, бросая мяч, и Грета подбадривала крошечную девчонку, у которой никак не получалось. Затем из большого дома пришла длинноносая женщина, затянутая в серое, и увела малышей.

Ковар, укрывающийся за стеной и высоким кустарником, заметил, как сразу исчезла радость с лица Греты. Думая, что её никто не видит, она стала очень печальна.

Продолжая наблюдать, Ковар узнал, что Грета живёт в небольшом флигеле в саду Приюта. Туда он и явился однажды поздним вечером.

Он готовился к упрёкам, к ссоре, к слезам. Но он даже ничего не смог прочесть на этом лице, прежде так живо выражающем радость, печаль, досаду или сочувствие. Это была словно чужая женщина, лишь по случайности похожая на его прежнюю Грету.

— Проходи, — разрешила она, отступая на шаг. — Зачем пришёл?

— Мне нужна твоя помощь, — сказал он. — Помнишь дочь Альседо?

И поскольку Грета ни слова не проронила, лишь молча глядела, добавил:

— Скоро я её вызволю. Но за мной следят, я на виду, и я не смогу её вырастить и защитить. У тебя ещё хранится та машина, которую я делал прежде?

— Думаешь о чужом ребёнке, вот как? — с горькой усмешкой спросила Грета. — А о нашем вспоминаешь хоть иногда?

— Каждый дурацкий день! Почти каждую ночь я вижу сны, что мы вместе и счастливы! — не выдержал Ковар. — И я молю Хранительницу, чтобы хоть однажды это сбылось! Если бы ты знала, если бы только знала, как я виню себя за всё, что сделал! Но если бы ничего не сделал, знаю, винил бы больше. Добром бы это всё не кончилось.

Грета отошла к столу, села, жестом пригласила его сесть рядом.

— Я уже поняла, — сдавленным голосом сказала она. — Поняла, как наивна была, надеясь мирно жить здесь, в городе, и укрывать эту тайну. Люди вовсе не добры, а когда есть возможность причинить зло, они и не равнодушны. Но теперь я готова уехать, убраться отсюда в самый глухой угол, который только найдётся. Молю, только скажи мне, где наше дитя. Я заберу его, и мы спрячемся. Я прошу тебя, пожалуйста! И так уже столько потеряно. Первый шаг, первое слово… Наверное, мамой он уже назвал другую женщину, но он ещё мал, ещё не слишком поздно, он ещё меня полюбит! Ковар, только скажи, где искать! Я ведь пробовала узнать сама, но только ничего не вышло. И Эдгард ни слова не сказал, а я уверена, ему всё известно…

— Там, где ребёнок сейчас, ему хорошо, — ответил хвостатый, стараясь, чтобы голос звучал твёрдо. — А ты нужна мне здесь, слышишь? Или согласна, чтобы я отдал то, второе дитя Эдгарду, и он держал его в подвале годами? Ну же, Грета, вспомни, раньше тебе было жаль этого малыша.

— Раньше у меня не было своего!.. Как ты можешь быть так жесток? Я не хочу заботиться о чужой дочери, это насмешка!

Ковар молча взял шляпу со стола, поднялся и пошёл к двери.

— Погоди! Что ты собираешься делать?

— Обращусь к Эдгарду, выбор у меня не велик.

Прежде, чем он успел затворить за собой дверь, он услышал:

— Постой!.. Я согласна, я помогу.

То, что Грета теперь обитала в флигеле, пришлось очень кстати. Машину можно было установить прямо здесь, а затем устроить так, чтобы явившееся на свет дитя никогда не покинуло стен Приюта.

Безусловно, это тоже было похоже на заточение. Но жизнь в доме с другими детьми, с возможностью выходить на волю, играть в саду, учиться — это совсем не то, что сидеть в подвале, где из посетителей, пожалуй, будет только Эдгард. А уж он-то не стал бы тратить время на нежности и бесполезные затеи, он хотел лишь вырастить оружие, самое лучшее, самое надёжное.

— Эдгард, мне нужны ворон и волк, — сказал Ковар при очередной встрече. — Тебе ведь наверняка непросто за ними приглядывать, верно? А я смогу теперь их спрятать и хочу, чтоб они находились при мне.

Торговец пожал плечами, но спорить не стал. Ему самому от этих двоих не было больше никакого прока, так что однажды ночью он остановился на просёлочной дороге, там, где ему указали.

У столба уже поджидала механическая повозка. Двое хвостатых — один с платком на лице — без лишних слов перенесли волка, затем клетку с птицей, и их машина понеслась вперёд Эдгарда к городу Пара. Торговец не вполне понял, к чему эти тайны, но проезжать пост без волка и птицы ему было спокойнее. А вот куда свернули в городе те двое, заметить он так и не успел.

Но если его и интересовало, отчего Ковар окружил это дело покровом тайны, он не подал виду.

Морозной ночью середины зимы, когда дворцовые стражи ускоряли шаг, минуя коридоры, чтобы разогнать кровь, одна из дверей в западном крыле приоткрылась. Тот, кто выглядывал наружу, не хотел, чтобы его заметили.

Несложно догадаться, отчего он к этому стремился, ведь дверь всегда запиралась, а сидящему внутри не давали ключа.

Створка плотно захлопнулась, оставив снаружи двоих. Один был так укутан, что замёрзнуть ему не грозило. Второй, на голову ниже, запер дверь и повёл своего спутника под руку через коридор. Свободной рукой он придерживал пустую банку. Эти двое вошли в другую дверь, прикрыв её за собой, и в коридоре вновь воцарилась тишина.

Страж, торопливо проходящий мимо спустя полчаса, не заметил ничего необычного и не услышал тоже ничего, за исключением знакомой мелодии, звучавшей из-за запертой двери. Всё так, как оно и должно быть.

Господин Ульфгар, если и проведывал ночами своё хранилище, не выбрал бы эту ночь. Как-никак, настал тридцатый год нового мира. Сегодня город праздновал, и ещё неделю будет праздновать, и он сам, бессменный правитель, выступал на городской площади с речью, принимал подарки и поздравления, а затем допоздна сидел на приёме, где присутствовали лишь самые важные чиновники, да ещё наместники из других городов.

Господин Ульфгар не любил публичных выступлений, он предпочитал не участвовать ни в каких людских собраниях, но дата обязывала. В прошлый раз такое празднество устраивали в двадцатом году нового мира. В следующий, вероятно, устроят в сороковом.

Мудрено ли, что после утомительного дня правитель крепко уснул?

А вот если бы он, томимый бессонницей, спустился вниз, пожалуй, вышло бы неловко. Ведь двое без приглашения явились туда, открыли потайную комнату и всерьёз намеревались войти.

Маленький и ловкий, осторожно ступая по плитам, прошёл к стене и надавил на камень. Если что и изменилось, это не было заметно, но теперь вошёл и второй. Они старались держаться так тихо, как только возможно, ведь существовала опасность, что от этой комнаты к спальне правителя тянутся слуховые трубы.

Тот, что повыше, опустился на колени у металлического хранилища ростом с человека и сунул руку в отверстие в нижней части. Ладонь его, поднявшись, нащупала вентиль, пальцы тронули штыри, препятствующие повороту. На дне каждого были выбиты цифры, но ночной странник искал не это.

Он осторожно выкручивал нижние части цилиндров, чтобы ощупать внутренности оставшихся в пазах половинок штырьков. И он нашёл, что искал — не зачищенный шов. Теперь он знал, где прячется первая кнопка.

Штыри с лёгкими щелчками поднялись в правильном порядке. И вентиль был провёрнут, хотя это и потребовало значительных усилий. Верхняя часть хранилища раскрылась, как пасть зверя, а тот, кто проделал работу, в изнеможении привалился спиной к стене. Лицо его, и без того бескровное, побледнело ещё больше.

Тут в дело вступил тот, что поменьше. Он вынул из хранилища стеклянный сосуд, поколдовал над крышкой и одолел её. Затем зачерпнул зелёную жидкость вместе с яйцом так, чтобы она его покрывала, и отставил банку в сторону, закрыв надёжно. После вынул из левого кармана замечательное деревянное яйцо, точь-в-точь как настоящее, и поместил на место прежнего. В правом кармане у хитреца скрывалась бутылка, при помощи содержимого которой он восстановил уровень жидкости в сосуде.

Сосуд был закрыт и водружён на место. Механизм со штырьками занял прежнее положение. Пасть хранилища захлопнулась, двое ушли, прихватив банку и не забыв повторно нажать на камень, и стена за ними сомкнулась.

Несколько минут спустя они же пересекли коридор в обратном направлении и скрылись за дверью комнаты, где всё ещё играла мелодия.

— Вольфрам, вот молодец! — сказал Ковар, подтаскивая ближе к креслу ведро с водой. — Ты отлично выполнил свою часть работы.

Ворон, наконец, затих и жадно клевал кусочек мяса, предназначенный ему в награду.

Альседо сидел в кресле почти без сил, неотрывно глядя на банку. И взгляд его напомнил Ковару об одной дождливой ночи и корзинке под белым покрывалом.

Вздохнув, мастер принялся тщательно протирать руки пернатого. Если в хранилище использовался яд, нельзя допустить, чтобы стражники, кормившие пленника, его коснулись. Упадут замертво, и господин Ульфгар заподозрит неладное.

— Мне пора уходить, — сказал хвостатый наконец.

— Ещё минуту, ещё только одну минуту! — взмолился Альседо.

— Нельзя. Сам понимаешь, промедление опасно. Я постараюсь навестить тебя завтра, расскажу, как прошло.

В мастерской хвостатый задержался ненадолго, чтобы сжечь ткань, перчатки и верхнюю одежду, в которой был Альседо. Он надел новые перчатки и протёр банку, опасаясь, что на поверхность мог попасть яд, усадил ворона в клетку и вынес наружу. Ворон покинул двор старым путём, обнаруженным когда-то Каверзой, а вскоре тем же путём наружу выбрался и хвостатый. Под мышкой у него в этот раз была банка.

С той стороны его уже ожидали. Небольшая механическая повозка только и ждала своего часа, чтобы тронуться с места. В квартале от Приюта она остановилась.

— Дальше я сам, — сказал Ковар. — Позаботься о вороне.

— Будет сделано, — прозвучал ответ.

Окна кое-где ещё горели, отголоски праздника витали в воздухе. Кто в такой день, в самом-то деле, не отнесётся со снисхождением к позднему подгулявшему прохожему, пошатывающемуся и неловкому? Карман его пальто сильно оттопыривался. Наверное, бутылка составляла компанию этому бедняге, то и дело проваливающемуся в рыхлый снег. В этом квартале, далёком от сердца города, тротуары чистили редко.

Огни булочной давно погасли, стальные шторы витрин опустились, как усталые веки. Семья хозяина, обитающая наверху, мирно спала, судя по тёмным окнам. Никто не увидел, как подвыпивший гуляка, прижавшийся к стене Приюта в попытке обрести опору, вдруг с неожиданной ловкостью перемахнул на ту сторону.

Шумели голые ветви сада, отбрасывая тени. Тени ползли по снегу, переплетаясь, и отступали назад, как морской прибой. И этот прибой принёс кого-то к дверям небольшого флигеля, оставил там и отступил.

И тот, кто пришёл, постучал в дверь. И ему открыли.

— Это она и есть? — спросила Грета с любопытством, склоняясь над яйцом.

— Да. Как видишь, на дитя это совсем не похоже. Я молюсь, чтобы моя машина сработала как надо. Если всё пройдёт благополучно, через пять десятков дней на свет появится ребёнок размером с обычного младенца.

— Я уверена, твоя машина работает безупречно, — с искренней верой сказала Грета, и хвостатый даже замер, тронутый этой поддержкой. Как давно он не слышал добрых слов из этих уст!

— Беспокоюсь о дыхании, — сказал он смущённо. — Не знаю, нужен ли воздух, пока дитя не явится на свет. Сам Альседо тоже не знает. Это первый малыш пернатых, который родится таким способом.

— Я могу каждый день открывать дверцу ненадолго, могу носить дитя в руках. Я позабочусь о ней, не бойся.

— Я рад, что ты согласилась, Грета. Только тебе я и мог это доверить с лёгким сердцем.

Он сам не понял, как она оказалась в его объятиях. Боясь спугнуть это хрупкое доверие, нежно прижимал к себе. Роняя на пол шпильки, целовал её волосы. На мгновение она стала той, его прежней Гретой, но вдруг окаменела. Она ещё была у его сердца, но вместе с тем так далеко.

— Что же, дело сделано, теперь тебе незачем являться сюда больше. Да и опасно, пожалуй.

— Грета, родная моя…

— Нет, послушай. Не приходи, больше никогда. Я знаю теперь, какую цену платят за счастье. Один раз сумела расплатиться, но второй мне не по карману. Если ты всё ещё меня любишь, если действительно любишь, не показывайся мне на глаза.

— Что ж, — глухо сказал хвостатый, — тогда прощай. И всё-таки я должен буду прийти, когда дитя вырастет, чтобы сопроводить её к Вершине Трёх Миров. Только там пернатые обретают истинную силу. До того это будет просто ребёнок, слабый, уязвимый, подверженный болезням и похожий с виду на калеку. Но обретя силу, своим пением эта девочка сможет спасти наш мир — или своей кровью откроет врата в другой, не испорченный Ульфгаром.

— Ты говорил мне прежде. Я ещё помню.

— И ещё, Грета… Ты всегда в моём сердце, других для меня уже не будет. Спасибо тебе за всё.

Дверь приоткрылась, затворилась, и ночной прибой увлёк с собой печального странника, утащил в пучину города. Спустя долгое, очень долгое время скиталец выплыл на безлюдный берег, туда, где никто никогда ничего не праздновал.

Пройдя меж холмиков и камней, хвостатый отыскал могилу мастера Джереона, достал из кармана банку и вылил наземь её содержимое. Дочь пернатых все эти годы поддерживала кровь её матери, её бабушки и деда, а может, и других родных. Тела их были брошены в другом, неведомом мире ещё до рождения Ковара, и он не в силах был дать им достойное погребение, но хотя бы кровь пусть спит здесь, в этой земле, рядом с когда-то дорогим ему человеком.

Ещё один холмик вырос вблизи, прежде его не было. Подсветив себе спичкой, хвостатый узнал, что старая Марта ушла в первое лето его отсутствия. Неудивительно, что Грете не достало сил жить в прежнем доме.

Флигель её выглядел достаточно тёплым и уютным, чтобы можно было зимовать. Наверное, навела там порядок.

Погладив камни и мысленно попрощавшись, хвостатый побрёл прочь.

Возвращался он уже обычным путём, через ворота, и тут-то впервые за прошедшее время столкнулся с Гундольфом. А он ведь уже начал думать, что его старый приятель перешёл на новое место.

— Ты!.. — прошипел Гундольф. — Как посмел сюда опять явиться?

— Я ведь человек правителя, — печально улыбнулся Ковар. — Я не имею права выбора. Нужен здесь — значит, я здесь.

— Ты ведь не думал опять сунуться к Грете? Признавайся, думал? Да по роже твоей поганой вижу — ты уже у неё был!

И Гундольф схватил хвостатого за воротник пальто, но тот сжал его руку. Сжал крепко, заставляя вспомнить, что этими пальцами каждый день работает с металлом, что может при необходимости удержать кузнечный молот, да мало ли ещё что делает.

— Если ещё ударишь, пожалеешь, — спокойно сказал хвостатый. — В другой раз молчать я не буду, и стоять столбом тоже. Мои дела с Гретой тебя не касаются, но если тебе так спокойнее, даю клятву, что встречаться с ней больше не стану. Не потому, что ты мне угрожаешь, а потому, что мы с ней так решили. И руку убери. Слышишь?