Серебряная лоза

Глава 41. Прошлое. О Виме, Ловкаче и старой Марте

Дело, о котором говорил господин Ульфгар, увело хвостатого далеко, на Восточные равнины. Городок, куда его послали, звался Старые Фермы.

Давным-давно, ещё во времена старого мира, в этих краях, на бескрайних зелёных лугах, раскинувшихся среди чистых озёр, растили скот. С тех пор поголовье сократилось, значительную его часть составляли неприхотливые козы, но Старые Фермы по-прежнему оставались чуть ли не единственным местом, откуда поставлялся сыр во все уголки Лёгких земель. И ещё, конечно, шерсть и кожа.

— Мне доложили о затруднениях с наладкой прессов, — сухо сказал правитель. — Потому я отправляю своего лучшего мастера. Разберёшься.

Хвостатый, никогда прежде не имевший дела ни с какими прессами, послушно кивнул. Спросит у кого-то, добудет учебники, своим умом дойдёт, но нельзя показывать господину Ульфгару, что его лучшему мастеру что-то не под силу.

— Управляющий, возможно, тебе известен, — между тем продолжил правитель. — Это Вим Петерман. Прежде он руководил несколькими литейными мастерскими в городе Пара.

Хвостатый кивнул. Он слышал это имя прежде. И, кроме того, знал, что человек этот связан с Эдгардом и новой должностью — по сути, ссылкой — обязан тому, что вызвал какие-то сомнения у господина Ульфгара. Впрочем, этого знания выказывать было нельзя.

— Налаживая прессы, присмотрись, как обстоят дела на фермах. Говорят, новый управляющий любит беседовать с работниками. Говорят также, что темы этих бесед… огорчительные. Возможно, тот, кто мне это сказал, ошибся или не так понял. Мне кажется, такой, как ты, вызовет больше доверия у Вима. Узнай всё, что сможешь, после доложишь мне. Задача ясна?

И вновь хвостатый молча кивнул.

— Свободен. Собери вещи, во дворе будет ждать экипаж, который доставит тебя на место. Деньги на расходы выдадут. Да, вот ещё что: ведь прежде я не платил тебе. На какие средства ты кутил в квартале развлечений?

— У меня… у меня оставались сбережения со времён работы с мастером! — поспешил ответить Ковар.

Внутри всё так и сжалось, ведь оказался не готов к подобному вопросу. Действительно, попасть под подозрение из-за такой глупой мелочи!..

По счастью, правитель не придал этому особого значения.

— Впрочем, кого я спрашиваю, — с тонкой усмешкой произнёс он. — Уж ты-то, я полагаю, знаешь, где взять деньги. Но в будущем, если они тебе понадобятся, сообщай мне. Я в состоянии платить своим людям.

Ковар поклонился, а затем вышел.

В Старых Фермах его уже ожидал Эдгард, скрывающий, правда, своё пребывание. Он послал за хвостатым доверенного человека, и встретились они тайно. Торговец был мрачен.

— Ох и дурень этот Вим, — угрюмо сказал он. — Всегда пытался действовать своим умом, и вот к чему это привело. Мы давно решили…

Хвостатый знал, что «мы» означало небольшую группу людей, пробившихся в окружение господина Ульфгара и выжидающих удобного часа, чтобы покончить с его правлением. Некоторые были ему известны, но лишь благодаря тому, что он лично помогал Эдгарду расчищать для них место. Большинство же имён составляло тайну, раскрыть которую Ковар не стремился. И так уже знает больше, чем хотелось.

— Мы давно решили, — сказал Эдгард, — что действовать будем только своими силами. Чем меньше людей, тем меньше риск, что всё просочится наружу. Но Вим, этот непроходимый болван, решил привлечь на нашу сторону простой люд. Сперва взбаламутил народ в литейных мастерских, и конечно, нашёлся тот, кто доложил правителю. По счастью, Вим не успел наболтать так много, чтобы его разлучили с головой. Он вообще ничего не успел, но из-за его необдуманных действий мы остались ещё без одного человека в городе Пара, а он был нужен нам там. И ведь мог бы сидеть тихо и искать возможность со временем вернуться, так нет же, он и здесь за старое.

— Что же мне делать? — спросил Ковар. — Сказать правителю, что произошла ошибка и Вим невиновен?

— Думаю, не всё так просто, — покачал головой Эдгард. — В этот раз Вим зашёл дальше, он уже собрал группу сторонников и сейчас, как я узнал, собирается искать союзников и в других городах, делая ставку на рабочих заводов и фабрик. Я почти уверен, что господину Ульфгару известно больше, чем он дал тебе понять. Я думаю, это дело — испытание для тебя. Ты обязан сдать Вима.

— Но как же? — растерялся хвостатый. — Он же наш человек!

— Он совершил необдуманный поступок, причём не один. Сделал это вопреки решению остальных, без совета и одобрения, — жёстко ответил Эдгард. — Да уже, может, раскрыл своим новым знакомым что-то из сведений, предназначенных лишь для нашего узкого круга. Вим был очень полезен для нас, пока делал, что просили. Теперь он опасен, и его нужно убрать. Для пользы дела.

Ковар во все глаза глядел на торговца. Он знал Эдгарда как умного человека, возможно, расчётливого, но не жестокого. Неужели в том, что касается дела, снисхождения он не ведает?

— Передашь Виму этот пакет, — напоследок попросил, а точнее даже, приказал Эдгард. — Наедине. Он поймёт, что делать.

Вечером того же дня хвостатый переминался с ноги на ногу в небольшой комнатке с белыми стенами и до того скудной обстановкой, что даже стула гостю не нашлось. Комнатка эта, расположенная на верхнем этаже дома на отшибе, служила кабинетом Виму Петерману.

Хозяин, опершись на стол, пробегал взглядом строки письма, лежавшего в пакете. Лицо его помрачнело так, что и глядеть было страшно.

— Значит, приговор, — наконец криво усмехнулся он, поднимая тёмные глаза на хвостатого. — И вынесен своими же. А ты, мальчик, тоже не считаешь, что разумно искать союзников среди людей, обессилевших от тяжёлой неблагодарной работы? Они не видят, к чему стремиться в жизни, потому что любые цели кажутся им недосягаемыми. Они лишь выживают, но что если дать им подходящую цель?

— Я не знаю, — растерянно пожал плечами хвостатый. — Я совершенно не разбираюсь в этом. Самому бы выжить.

— Выполняя приказы других, долго не продержишься. Однажды и ты станешь не нужен, тогда и тебе пришлют пузырёк с ядом.

— С ядом?

— А ты не знаешь, что было в пакете, принесённом тобой? Разумеется, такие, как я, не должны попасть в руки людей правителя. Слишком много тайн, много путей развязать мне язык. Смерть от яда по сравнению с этим покажется мечтой. Вот мне и дали возможность уйти самому.

— Я не знал, — прошептал Ковар, с ужасом глядя на склянку в руках Вима.

Он-то надеялся до последнего, что в пакете будут инструкции, как сбежать, укрыться, залечь на дно. Так значит, вот какое значение имело слово «убрать».

Хозяин дома глядел на него с понимающей усмешкой.

— Ну что же ты? Иди. Доложи Эдгарду, что я всё понял. Да он и сам узнает. И всё же скажи, я уверен в правоте своего поступка. Может быть, позже все они и сами к этому придут.

Ковар спустился по лестнице на негнущихся ногах, ощущая себя до того мерзко, будто своими руками убил невиновного. Он ненавидел сейчас Эдгарда, напрочь, как оказалось, лишённого человечности, когда речь шла о столь важном для него деле, но больше всего ненавидел себя. И это чувство стало совершенно невыносимым прежде, чем он успел покинуть дом.

Метнувшись по лестнице вверх, хвостатый распахнул дверь. Хозяин с удивлением поднял на него взгляд. Пузырёк в его руке всё ещё был запечатан.

— Не надо! — вскричал Ковар. — Не надо, прошу! Должен быть иной выход!

— Мальчик, — печально покачал головой Вим, — уходи. Мне ты уже ничем не поможешь. Даже если откажусь, достанут не чужие, так свои. Если ты не понял, я уже мёртв.

Тяжёлые ли, лёгкие, дни шли.

Наступила осень, хотя казалось, лету забыли о том сообщить. Стояли до того жаркие, душные недели, что даже дожди не помогали. Капли падали с шипением на раскалённые мостовые, лужи мгновенно высыхали, а долгожданная прохлада тут же сменялась тяжёлым удушающим зноем.

На юге, говорили, бушевали пожары. Часть урожая сгорела, что неминуемо скажется на ценах на хлеб. Владельцам птичьих дворов тоже придётся туго, а значит, и они задерут цены. Впрочем, хвостатый не особо печалился: если вместо жидкой каши весь следующий год он будет получать рыбу, это даже и к лучшему.

В эти осенние дни он вернулся в город Пара и предстал перед правителем.

— Докладывай, — повелел тот.

— Прессы теперь работают лучше прежнего, — сообщил Ковар.

Ещё бы не лучше, если там и поломок-то никаких не было. Так, пустяки, лишь предлог для его поездки. Зато с чертежами, которые раздобыл для него Эдгард, хвостатый смог значительно ускорить работу машин.

Ковар не понимал, для чего это нужно. Ясно же, послали не для этого. Но Эдгард настоял, сказал, пускай правитель не забывает, насколько одарён его юный мастер.

— Ты ведь понимаешь, что не это я хочу услышать в первую очередь, — нахмурился господин Ульфгар.

— Вим Петерман… он оказался виновен. Некоторые рабочие подтвердили, он расспрашивал о том, довольны ли они своей жизнью, не хотят ли что изменить, если им подскажут, как. Но больше, насколько мне известно, он ничего не успел. К несчастью, похоже, он знал, что за ним идёт слежка. Я даже не успел с ним увидеться, вечером в день моего приезда с ним случилось то несчастье.

— Об остальном мне уже доложили, — кивнул правитель. — Что ж, как я и думал, подозрения были небеспочвенны. В мастерской тебя дожидаются волки, вернёшься пока к привычной работе. А там посмотрим.

Дом Вима Петермана сгорел до основания. Виноваты были последние недели, жаркие, почти сухие. Запасы дождевой воды иссякли, воды в озёрах едва-едва доставало, чтобы напоить скот. Вот и ближайшие бочки оказались пустыми, а пока подвезли песок, остался лишь остов. Беда с этими деревянными домами.

Хозяин, видно, опрокинул свечу. Но не мог уже ничего исправить, как не мог и спастись. Причиной тому был пузырёк, зажатый в его руке, пузырёк с остатками яда. Толстое стекло не треснуло от жара.

И всего троим было известно, что в тот же день из местной лечебницы пропало тело. У двоих была веская причина молчать, а третий получил достаточно денег и выходной на половину дня: не пришлось рыть могилу для неизвестного бедняка, лишь насыпать холм и водрузить камень.

Впрочем, чуть позже третий по-настоящему похоронил беднягу, получившего и достойное погребение, и имя. Не своё, правда, но всё лучше, чем пустой камень.

А в притоне, что в безымянном переулке города Пара, у Плута к осени появился новый сосед. Темноволосый и темноглазый, уши он отчего-то старательно прятал под шляпой, а пальцы — под перчатками, и его передние зубы выглядели не крупнее остальных. Но всё же на его пропуске было выбито имя — Ловкач, так почему бы и не верить написанному? В самом деле, какой глупец по доброй воле стал бы выдавать себя за хвостатого, за представителя этого отверженного, презираемого племени?

А Грета, милая Грета к зиме решила взять постоялицу. Старуху, которой отводилась пустующая комната мастера под лестницей. Ковар, конечно, не был доволен.

— Хороший мой, подумай сам, — приводила доводы Грета. — Я живу одна, и хотя ко мне вроде бы никто не ходит, сплетни всё равно расползаются, как мерзкие жуки из-под сырого камня, стоит его поднять. Если со мною станет жить почтенная женщина, они поутихнут. И потом, не хочу, чтобы знали, сколько денег оставил мне отец. Пусть считают, что должна сдавать комнату, чтобы прожить. Не хватало ещё зависти в этот голодный год.

— Значит, конец встречам?

— Я говорила со старой Мартой, — улыбнулась Грета, — и она всё поняла. Она замечательная, сам увидишь. Очень добрая и такая мудрая. Марта не выдаст нас.

Вскоре Ковару довелось познакомиться со старухой. Он шёл с тяжёлым сердцем, преисполненный недоверия, но тревоги рассеялись в первые же минуты встречи. Такой понимающий, хороший, светлый взгляд оказался у седой Марты, что хвостатый тут же вспомнил о матери и остро почувствовал, как не хватало её присутствия все эти годы.

Видно, о чём-то подобном думала и Грета, потому что не раз признавалась, что старая женщина кажется ей то ли бабушкой, то ли давно утраченной, позабытой матерью. А уж Марта, это было видно, полюбила Грету как родную.

Старуха, несмотря на годы, работала в Приюте. Они с сыном перебрались в столицу с севера, сняли комнатку. Сын её прежде был шахтёром, но подорвал здоровье, вот и рассудил, что в городе Пара скорее найдёт подходящую работу. Чтобы ему здесь устроиться, пришлось распродать имущество, так что и мать отправилась с ним.

Вот только для бедняги Эмори перемены запоздали. Он слёг почти сразу по прибытии, и уже не он, а мать его кормила, устроившись, куда смогла. Её скудного жалованья едва хватало на лекарства и оплату комнатки в бедном квартале. Наконец, и за комнатку она задолжала, счастье ещё, что хозяйка соглашалась ждать.

В конце весны Эмори не стало. Кое-как расплатившись с долгами, старая Марта поселилась в потрёпанном флигеле у Приюта, чтобы накопить хоть немного сбережений, но в первую очередь — забыть о своей беде. Однако с приходом холодов нужно было подыскивать новое жильё, где не дуло бы из каждой щели.

Грета оказалась для Марты настоящим спасением, но если бы спросили саму Грету или Ковара, они бы сказали, что это им повезло. В старом доме стало неуловимо уютнее. Может, оттого, что чаще пахло картофельными пирогами, или половики стали свежее, или всё изменили вышитые занавески — сложно сказать. Ковару казалось, изменилась сама душа этого дома, и следы печали и тоски, то и дело проступающие, были безжалостно выметены и отчищены.

Грета заметно повеселела. Теперь у неё было не только одинокое ожидание, а дружеская компания и новые стремления. Она полагала, что Марта со временем поможет ей устроиться в Приют. Слухи о воровстве, закрывшие перед дочерью мастера столько дверей, поутихли, и хотя в приличную лавку её бы не взяли, но мести полы в Приюте — вполне возможно. Да ещё и по протекции старой Марты.

И отчего-то она то и дело принялась заводить разговоры об Альседо и его нерождённой дочери. И ведь историю-то эту Грета знала уже давно, неясно, почему именно теперь начала вспоминать.

— Мне так жаль бедного Альседо, — говорила она, и на глазах её выступали слёзы. — Как представлю, что он, всеми покинутый, томится в заключении, а совсем недалеко — его дитя, которому не дают родиться, и им никогда не встретиться… Это несправедливо, ужасно несправедливо! Хороший мой, ведь ты умный, ведь ты всё можешь — неужели им никак не помочь?

— Я думал уже, — покачал головой Ковар. — Может даже, и получилось бы вынести яйцо из дворца…

— Не яйцо, а дитя!

— Грета, я видел, что там, за стеклом. Так поверь, это самое обычное яйцо вроде тех, что ты варишь на обед, разве что крупнее.

— И всё равно, не смей называть это яйцом!

— Хорошо, хорошо, дитя. Боюсь, за пределами дворца не выйдет ни вырастить это яй… дитя, дитя! — ни защитить.

— Ведь ему нужно лишь тепло. Если человеческое тепло подойдёт, я готова позаботиться. Или можем держать у очага, в тёплой золе.

— Разоришься на дровах. И потом, когда господин Ульфгар заметит пропажу, его волки обойдут все пути-дороги Лёгких земель, и где хоть раз ступит нога этого малыша, отыщут и пойдут по следу. Эдгард говорил, у него есть хорошее убежище где-то ближе к востоку, там он оборудует подвал, чтобы было уютно, и может держать дитя, пока оно не подрастёт, но…

— Это ужасно! Из тюрьмы — в новую тюрьму, так растить кроху, чтобы она не видела дневного света! Нет, нет, Эдгарду нельзя этого позволить!

И в этом Ковар был согласен с Гретой.

Он обещал, что подумает. Он сломал всю голову, он почти не спал. Ведь и его тяготило слово, данное когда-то пернатому пленнику и так и не исполненное. Потому стремление Греты захватило и его.

Вот только не решил хвостатый: если всё получится, стоит ли сообщать Эдгарду?