Сансара. Оборот второй. И пришел творец

Глава 35

— Благодарю вас за прекрасно проведённое время, госпожа Монтрезо! Это была лучшая ночь в моей жизни.

Госпожа Монтрезо захихикала, кокетливо прикрывшись веером.

— Ах, юноша, ну что вы такое говорите! Вы меня смущаете, право.

Я скромно потупился.

— Приятных вам снов, госпожа Монтрезо. Сожалею, но вынужден откланяться.

Беседа с полоумной бабкой получилась на редкость продуктивной. Я физически чувствовал, как у меня скрипят извилины, пытаясь сложить полученную информацию в цельную картину. Охраннику, показавшемуся наконец-то в конце коридора, обрадовался, как родному, готов был ему на шею кинуться.

Не терпящим возражений тоном скомандовал:

— Госпожа Монтрезо ищет библиотеку. Проводи её.

— А ты? — удивился охранник.

— А я что, маленький? Без тебя до камеры не дойду?

Охранник задумчиво окинул взглядом мои сто восемьдесят два сантиметра роста. Рассудил:

— Не маленький.

— Вот. А я что говорю? — Я решительно развернулся, собираясь уходить.

— Это, — попытался образумить меня охранник, — тебя же запереть надо?

— Ну, как вернёшься, так и запрёшь. Ещё ни один зэк не умер оттого, что полчаса незапертым посидел. Правильно же, госпожа Монтрезо?

— Совершенно правильно, — согласилась бабка.

Охранник посмотрел на неё недоверчиво.

— И не надо так смотреть!

Охранник засопел, но недоверчивости во взгляде не убавилось.

— Хорошо, — сдалась госпожа Монтрезо, — чтобы избежать нелепых подозрений, я прямо сейчас спрошу у Эльзы. — Открыла пудреницу. — Эльза! Гонщики когда-нибудь умирали от того, что их оставили в незапертой камере?

— Нет, — категорически проскрипела Эльза. — В девяноста пяти процентах случаев гонщики гибли на трассе. Три процента упились до смерти на праздничном банкете, одного задушила любовница, приревновав его к машине, и ещё один утонул в бассейне, пытаясь совершить развратные действия с дельфином.

— Тьфу, извращенец, — сплюнул я. — Зачем в бассейне-то? Нет чтоб в море пойти, как все нормальные люди… Дельфин хоть не утонул? Жив?

— Затрудняюсь ответить.

— Ясно. Ну, увидишь — привет передавай. Скажи, что в моей команде есть собрат того дельфина, который жестоко отомстит за унижения. — Я повернулся к охраннику: — Слыхал, что Эльза сказала? Веди госпожу Монтрезо баиньки. А я тут как-нибудь сам разберусь.

Спорить с Эльзой в этом мире, видимо, не отваживался никто. Охранник подхватил госпожу Монтрезо под руку и куда-то повёл.

А я наконец пошёл в камеру.

Войдя, завалился на койку. Давненько у меня не было такого продуктивного свидания — и я не про Диану, если что.

Полоумная матушка Жан-Поля оказалась просто кладезем ценной информации. Кто бы мог подумать, а? С виду-то и не скажешь… Ладно, Костя, неизвестно ещё, во что сам превратишься, если до таких лет доживёшь.

Всё услышанное от вдовушки нуждалось в серьёзном осмыслении, но сил на это не было. Я кое-как разделся и завалился спать.

Завтра гонка. И для того, чтобы воспользоваться информацией, полученной от госпожи Монтрезо, в ней надо как минимум выжить.

К свету прожекторов и вою сирены я уже, кажется, начал привыкать. Сегодня ради интереса не стал вприпрыжку забирать поднос, подождал.

Сирена, поорав, замолчала. Обошлась без моего участия. Эх, а так прикольно было бы думать, что хоть что-то в этом мире зависит от меня.

— Ставки на тебя выросли ещё больше, — подождав, пока я заберу поднос, доверительно сказал охранник. Не знаю уж, чем я его так впечатлил — повышенным вниманием Жан-Поля или «лучшей в жизни ночью» с его вдовствующей матушкой.

— Это нормально, — кивнул я. — На меня много чего растёт. У девушек — либидо, у мужчин — подозрительность. А у некоторых, вообще — склонность к суициду.

— Не понял, — поразмышляв над моими словами, сказал охранник.

— Да и слава богу. Я, в общем-то, и не рассчитывал. Иди, дружище. Как поем, поднос к двери поставлю.

Фиона, захваченная нами из соседней камеры по дороге на полигон, оказалась трогательно, пронзительно трезва. Возможно, поэтому дрожала, как осиновый лист.

— Костя. Я боюсь.

Я вздохнул:

— Здрасьте, приплыли. И что предлагаешь?

— Не знаю.

Я развёл руками:

— Тогда не бойся. Других вариантов нет, сорян. Бухать не дам, не надейся.

Фиона горько вздохнула.

— Ну, чего ты? — Я обнял её за плечи. — Все боятся, подумаешь! Я тоже — знаешь, как боюсь?

— Правда?

— Ещё какая. Страх — это ж проявление инстинкта самосохранения. Если бы мы не боялись, то сигали бы вниз головой с небоскрёбов и давно бы вымерли.

— Но ты ведь не только здесь начал заниматься гонками! Ты и там, в своём мире! Хотя там тебя никто не заставлял. Значит, ты не боялся?

Ну и что вот ей было ответить?

Что в виртуале бояться нечего? И что настоящий страх я испытал только здесь — посмотрев вчера на трассу и услышав про электро-магнитные пушки? Да и то — не сказать, чтобы прям до трясучки испугался.

Ну, собьют. Ну, помру… Даже почувствовать ничего не успею, наверное.

И может быть, кстати, здесь, в Сансаре — вообще не я? Может, настоящий Костя Семёнов погиб в той аварии, выскочив на встречку, а здесь вместо него неизвестно кто шляется?.. Или настоящий Костя лежит сейчас пьяный в хлам, отпраздновав приглашение на шоу — а всё происходящее не более чем красочное сновидение?..

Да ну, ерунда. Я потряс головой.

Даже если и так. Даже если то, что сейчас подумалось — не бред сумасшедшего, а реальность, мне-то какая разница? Я — вот он. Стою, прижав к себе Фиону. Глажу по голове, бормочу подбадривающую чушь — я такой же, как всегда, ничего не изменилось!

Если меня собьют, Фиона погибнет вместе со мной. И неизвестно, кстати, куда её в следующем воплощении зашвырнёт — может, Кошачье Е@лище раем покажется. И есть ещё Диана.

При этой мысли сердце странно, незнакомо ёкнуло.

Диана-то не пропадёт, конечно, выкрутится как-нибудь. Небось, и не из такой жопы выкарабкивалась — уж в ней-то я не сомневался. Но вот то, что я погибну, а Амадей, падла, останется — причём живым, здоровым и заработавшим, судя по довольной роже, на моей вчерашней победе немало, выбешивало просто невыносимо.

— Пошёл ты на хер, Амадей, — сжав кулаки, сквозь зубы проговорил я. — Смерти моей ждёшь? Не дождёшься! И Диану я у тебя уведу.

— Что ты сказал? — Фиона подняла на меня глаза.

— Ничего существенного. Молитву прочитал.

— Творцу Амадею? — вмешался догадливый охранник. И благочестиво поднял глаза к небесам.

— Ему, кому ж ещё! Пошли, гонки ждать не будут.

В этот раз охранник повёл нас не к привычной уже двери, а свернул по коридору в другую сторону. Метров через пятьдесят коридор сменился красивой застеклённой галереей.

— Через парадный вход зайдём? — сообразил я. — Как все порядочные люди? Чтоб по телеку красиво показать, и почтеннейшая публика ни о чём не догадалась?

— Верно.

Откуда нарисовался в галерее товарищ инструктор, я не понял. Материализовался, как из воздуха — будто всегда был здесь. Зашагал рядом с нами и взялся за привычное дело: инструктировать.

— Сейчас мы выйдем на полигон, вы присоединитесь к другим гонщикам, — сквозь зубы процедил он. — Вас выстроят в разгонной зоне. Оркестр заиграет гимн. Петь будет сама Арабелла Висконти.

Фиона восхищённо ахнула:

— Не может быть!

Я сделал вид, что тоже восхищён. И уточнил:

— А танцевать кто будет?

Вопрос товарищ инструктор, как водится, проигнорировал. Продолжил:

— После исполнения гимна каждый из вас, гонщиков, пройдёт почётный круг по полигону. Вас представят зрителям. ВозлеVIP-трибуны положено задержаться и выслушать напутственные слова господина Жан-Поля. После того, как прозвучит: «И пусть победит сильнейший!», вы должны сказать: «Во славу Амадея!». Понятно?

Я фыркнул.

Товарищ инструктор выразительно взялся за трость.

— Понятно, товарищ инструктор, — поправился я. — Чего ж тут непонятного. А нам хором говорить, или по очереди?

Такого вопроса программа обучения, очевидно, не предусматривала. Товарищ инструктор аж с шага сбился.

— Давай хором! — воодушевлённо предложила Фиона. — Три, четыре!.. Во славу Амадея!

— Чтоб он был здоров! — подхватил я.

— Ну, Костя! Не шути, пожалуйста. Это ведь такая ответственность, когда ещё нам доведётся встретиться с великой Арабеллой Висконти? Давай. Три, четыре. Во славу Амаде…

— Аминь! — гаркнул я.

— Ясно, — вынес вердикт товарищ инструктор. — Приветствовать будешь один. А ну?! — и снова взялся за трость.

Пришлось орать «Во славу Амадея!». А куда было деваться.

В разгонной зоне возле боксов нас, гонщиков, сбили в аккуратное стадо.

Над полигоном уже играла торжественная музыка. Зрители шумели, дудели в дудки и махали транспарантами втрое бодрее, чем вчера. Наливают им тут на входе, что ли?

КVIP-трибуне я старательно приглядывался, но не сумел разглядеть ничего интересного — кроме того, что на Диане сегодня, кажется, красное платье. Хотя, может, это не она, а вдовушка господина Монтрезо-старшего так вырядилась, отдавая дань романтической ночи — издалека-то не разглядишь.

Вряд ли, конечно, бабулька что-то помнит, если с одним и тем же человеком по четыре раза на дню знакомится, но ощущения должны сохраниться? Вчера мне такую историю задвинула, что куда там любовным романам. Подумаешь, маразм! Настоящую любовь не промаразмишь.

В центре полигона за ночь возвели что-то вроде сцены. И когда смолкла торжественная музыка, я услышал знакомый голос:

— Здравствуйте, уважаемые зрители.

Голос, как всегда, показался начисто лишённым эмоций. Эльза, и та выразительнее разговаривает. Я мог бы не смотреть — и так знал, что на сцену поднялся Жан-Поль.

— От своего имени и от имени моего отца, покойного господина Монтрезо-старшего, выражаю вам благодарность за то, что почтили нас своим присутствием. Сегодня — сто шестьдесят седьмая годовщина со дня первого проведения этого шоу.

Я попытался посчитать, сколько же должно быть лет матушке Жан-Поля, но сбился и плюнул.

— И с каждым годом оно обретает всё большую популярность, прирастая новыми зрителями, — всё так же бесстрастно продолжал Жан-Поль. — Я знаю, что вам было непросто оказаться здесь, — тут я вспомнил слова Фионы о том, что на последний этап гонок абы кто не попадает, — и мы вдвойне благодарны за вашу настойчивость. А сейчас, по традиции — гимн нашего мира.

Трибуны взорвались аплодисментами. Слова Жан-Поля: «Его исполнит величайшая певица Нимиры Арабелла Висконти» потонули в овациях. Зрители, видимо, и без Жан-Поля отлично знали, кто будет исполнителем.

На сцену поднялась прекрасная дива. Происходящее на сцене транслировали на висящие над полигоном экраны, и её прекрасность, сквозь полупрозрачное открытое платье, можно было разглядеть во всех подробностях.

Подробности впечатляли. Даже меня. А уж зрители хлопали и свистели так, будто были готовы повыпрыгивать из штанов прямо на сцену. Но дива явно умела управлять беснующейся публикой. Она подняла руку.

Толпа смолкла. Жан-Поль коротко поклонился и ушёл. Вздоха облегчения я не услышал, но показалось, что он написан у Жан-Поля на лице. Я себя, кажется, на вершине столба лучше чувствовал.

Оркестр заиграл вступление.

— ***, — только и смог сказать я, распознав первые звуки.

Фиона недоумённо покосилась. А я схватился за голову.

Охренеть — гимн для гонщиков. Узнаю искромётный юмор старины Амадея!