Рысюхин, помните свои шестнадцать?

Глава 6

Я сидел и смотрел через лобовое стекло на успевшую уже изрядно надоесть живописную гору. Строго говоря, моё присутствие именно здесь и сейчас не было необходимым, но все или почти все дела, которые были мне доступны, могли делаться в любом месте района. И эта площадка, где, кроме меня, стоят два самоходных миномёта, что прикидываются грузовиками, передовой командно-наблюдательный пункт, а также один из броневиков прикрытия и один из двух РДА ничем не хуже любого другого места. И занимали мы то, что получило название «левая позиция» — найденный в предгорьях пятачок, удовлетворяющий сразу нескольким условиям: сюда можно проехать на автомобиле, здесь можно развернуть обе установки, она расположена на нужной стороне горы. Ну, и расстояние до предполагаемых позиций противника должно позволять накрыть их, хотя бы теоретически.

Всего позиций пограничникам удалось найти пять, но после освидетельствования на месте, из них осталось три. Эта, левая, позволяла достать почти все возможные позиции на левой горе и почти половину средней. Правая позиция давала накрыть вообще всю правую гору, ту, что вблизи венгерской, а точнее — австро-венгерской, границы и, опять же, предгорья центральной. А вот центральная позиция, расположенная чуть дальше в глубине нашей территории, накрывала только и исключительно среднюю гору, и то не всю.

Собственно, второй РДА находился на правой позиции, командно-штабной — на средней. Второй броневик сопровождения прикрывал подъезд к нашей позиции, остальная техника стояла на площадке возле местных складов. Всё же по легенде, которая продлится до первого нашего выстрела, надо сказать, мы были всего лишь колонной снабжения, которая привезла что-то. Что именно — я специально не стал узнавать, просил только у офицеров СИБ, чтобы они не придумывали в качестве груза что-то слишком ценное или слишком дефицитное в здешних краях. Иначе в первом случае на нас могут устроить засаду, во втором — замучаемся отбиваться от тыловиков каждого попутного гарнизона. Судя по тому, что ни того, ни другого не случилось, легенды нам придумали достаточно убедительную и в то же время не привлекающую лишнего внимания.

Спросите, почему мы именно здесь? Очень просто — рельеф, мать его карпатскую за левую ногу с тройным переворотом! Отсюда на правую позицию, с учётом уклонов и поворотов, ограничивающих скорость, добираться часа три. А на центральную — четыре с половиной. Причём справа налево ехать три с половиной часа, а со средней на правую — пять. Такая вот горная арифметика, где три плюс два не равны два плюс три, а обе суммы дают ответ, отличный от пяти. Ну, и активность противника, если так можно сказать.

Первые двое суток вообще ничего не происходило. Это, с одной стороны, давало время на обустройство, с другой вызывало беспокойство, чем дальше — тем большее. Неужели противник узнал о цели нашего приезда и решил либо свернуть деятельность, либо перенести её в другое место. Либо, как подсказал дед, и эта версия была в буквальном смысле пугающе правдоподобной — сперва разобраться с нами, а потом уже продолжить обычные «развлечения». Но на третий день произошёл очередной обстрел: на нашем правом фланге пытались накрыть пограничный наряд, но сперва промахнулись, потом поняли, что пограничников в укрытии так просто не достать и уже через пятнадцать минут прекратили стрельбу. Мы, находясь в тот момент на базе, узнали об обстреле примерно тогда, когда он закончился. Пока доехали «на экскурсию», противники, разумеется, уже сидели дома и отмечали успех — ну, или смывали горький привкус неудачи, без разницы.

Местные специалисты говорили, что и места, откуда стреляют, и цели выбираются хаотично и непредсказуемо, но в теории правый фланг должен был стать наименее вероятным местом обстрела. Следующие сутки прошли спокойно, потом «неизвестные бандиты» не прицельно выпустили веером полтора десятка снарядов по нашей территории с центральной горы. Мы выехали на левый фланг — и, вот, сидим тут уже пятый день! Не непрерывно сидим, на ночлег уезжаем «на базу», но всё-таки!

А противник словно издевается: уже четыре раза подряд используют для обстрелов пусть и разные позиции, но все — на правом фланге! И с каждым днём, что там днём, с каждым часом оставаться здесь становилось всё труднее и труднее, поскольку всё сильнее терзала мысль: а вдруг про нас и нашу «засаду» знают? И именно потому держатся вне досягаемости? Но в таком случае менять позицию тоже бесполезно — враги тоже сменят её. Разве что это укрепит подозрения в наличии утечки, но и её не докажет, поскольку всегда есть место для случайности.

Чтобы немного отвлечься от переживаний повадился разговаривать с местными пограничниками. У них, конечно, служба, но в свободное время офицеры не упускали возможности поговорить со свежим человеком и узнать хоть какие-то новости из более цивилизованных мест Империи. Даже начальник заставы не брезговал беседами, причём, в отличие от подчинённых, придворными новостями и событиями не интересовался совсем. Он вообще считал, что достиг потолка в звании и должности: капитан и, как уже говорилось, начальник заставы. Для дальнейшего же роста требовалось сменить или место службы, или её характер, или и то, и другое. Конечно, порядок производства в следующее звание в министерстве финансов, к которому относилась Пограничная стража, отличался от армейского, но принцип сохранялся, тем более, что табель о рангах тоже общая. И капитану, чтобы стать ротмистром, требовалось поступить в одно из учебных заведений и успешно закончить его. Ну, и прямой должностной рост также не был возможен: над ним стоял начальник пограничного отряда в звании полковника, а у него три заместителя: два подполковника и майор, но майор — по финансовой части, и звание у него такое не случайно, а из-за другой вертикали подчинения. Чего только не узнаешь от тотальной скуки!

В общем, даже после успешной учёбы служить предстояло бы где-то в другом месте и в другом качестве. Он же не хотел лишний раз дёргаться — но не потому, что обленился или перегорел, а от того, что привык считать заставу с окрестностями своими владениями, чуть ли не манором. Ну и, соответственно, к безобразиям на своей территории тоже относился как к личному оскорблению. Но именно он наиболее убедительно настаивал на том, чтобы сидеть здесь и ждать. Как дичь в засаде, что должна сама прийти под выстрел. Правда, и сам он тоже толком не знал, из чего именно мы будем стрелять.

Может возникнуть вопрос, почему бы нам не разделиться: один миномёт поставить на правой позиции, второй — на левой и поймать врага с вероятностью две трети? Против оказались сразу СИБ, мой Вишенков и, как ни странно, начальник заставы. Причина была банальна: имеющегося охранения не хватит, чтобы обезопасить обе позиции от возможного нападения, а местные силы привлекать нельзя из соображений секретности. По мне, так это надуманно всё, но, с другой стороны — профессионалам виднее.

Так что сижу, скучаю, разговариваю с пограничником.

— Я вот одного не понимаю — зачем это всё румынам?

— Не уверен, что это именно румыны затеяли…

— Нет, я про обычных, рядовых румын, как исполнителей всех безобразий, так и местных жителей. Ведь без содействия или, как минимум, непротивления и молчания аборигенов наши разведчики уже давно бы нам нарисовали на карте и место обитания, и маршруты, и график движения.

— Это да, с этим не поспоришь. А причины самые простые, и их ровно две, причём взаимосвязанных. Первая и определяющая — нищета.

— Ну, этим оправдываются все любители лёгкой наживы.

— Нет-нет, тут ситуация особая. Нищета в этом случае не фигура речи и не преувеличение! Полная, поголовная и оглушительная нищета. Дедов пиджак, который хочется назвать «лапсердак», хоть он в молодости мог быть хоть камзолом, давно потерявший форму и пуговицы, но имеющий не больше трёх заметных заплаток — вполне проходит по категории праздничного наряда. Причём не у сельских низов, а у подавляющего большинства селян и заметного количества горожан!

«У нас в тридцатые годы в Румынии, примерно то же было. Помнишь, фотографию с румынской свадьбы? Где на столе ничего лишнего?»

Дед на всякий случай показал мне то фото.

«Там целая серия снимков на самом деле. Потом сам, если хочешь, найдёшь и посмотришь. Причём о съёмках в селе знали заранее и постарались принарядиться! Так что эти жутки рубища — на самом деле лучшее, что удалось собрать по всему селу и, возможно, парочке соседних».

«Это сколько же гостей нужно, чтобы столько выпить⁈»

«А кто тебе сказал, что бутылки полные? Ты же видишь — пробок нет, а я тебе уже говорил — готовились запечатлеть себя на фото в самом лучшем виде. Вот, и тары насобирали, а сколько там в каждой местной самогонки налито, и в каждой ли — вопрос отдельный».

Разговор с дедом выглядел, как секундная задумчивость, после которой я спросил сразу обоих:

— Что, всё так плохо?

Ответили тоже сразу оба:

— Даже хуже, чем можно подумать по описанию. Они даже на сельских праздниках, если такие случаются, закуску почти никогда не подают. Во-первых, еды мало, во-вторых, и это, пожалуй, главное — под закуску гости выпить смогут больше. Так, самогонки местной гнусной бахнуть, чтоб в голове зазвенело — и всё, свободен.

«Вот-вот, особенно их мамалыга, которая, по факту, тот ещё сорбент. И это, пожалуй, единственное достоинство оного блюда».

«Дед, ты опять? Тебя послушать, так во всём мире люди в основном жрут всякую гадость!»

«Нет, конечно! Далеко не все и не везде, в мире много достойных кухонь и отличных блюд. Но мамалыга к ним точно не относится! Пока горячая — она ещё может быть отнесена к условно-съедобным субстанциям, но холодная… Холодную мамалыгу можно на вражеские позиции сбрасывать, для полной деморализации противника! А румыны её лопают и радуются — тому, что вообще есть еда. Ну, и сила привычки, конечно».

— Они, небось, и головы с хвостами не отсекают при перегонке?

— Вы что⁈ Взять и вылить добрую четверть выхода продукта — а с учётом того, из чего они гонят и в каких режимах, там и треть может быть? Это воспримут как святотатство и забьют камнями!

— Или кочерыжками, кукурузными.

Немного посмеялись, потом капитан Лебедянкин (тотем — Лебеда) продолжил.

— Причём, как я уже говорил, нищета — всеобъемлющая. Все слои населения, кроме, разве что, знати и богатых коммерсантов, если не живут в ней, то ежедневно сталкиваются с нею или ощущают угрозу обнищания. И какой-нибудь лейтенант пограничной стражи за сумму, равную пятидесяти рублям, сдаст в аренду отделение своих солдат с лёгкостью. А за сотню продаст человек пять в рабство безвозвратно и оформит их, например, жертвами холеры, пусть и придётся для этого пожертвовать частью выручки, поделившись с писарями в штабе. За сто пятьдесят или двести рублей любой местный, простите за выражение, мэр, лишь чуть менее нищий, чем его горожане, обеспечит и жильё, и обслугу, и даже охрану полиции. Особенно, если слугам и полиции ещё и платить будут.

— Если так, то за десятку любой селянин составит и продаст график движения чужаков, разве нет?

— А вот тут вторая составляющая. Страх. Круговая порука, без которой порой в буквальном смысле не выжить, и страх перестать быть частью этой самой поруки. Местные ни за что не станут обсуждать чужие секреты с чужаками, даже если это секреты других чужаков. Просто для того, чтобы не перестать быть частью «стаи», иначе нищета станет неизбежной и неизбывной.

— А если так, чтобы никто не узнал?

— Тогда продадут не задумываясь, что угодно и кого угодно. А потом попадутся на внезапно появившихся деньгах, и судьба их станет пугалом для соседей на ближайшие лет так… несколько.

— Но потом найдётся кто-то, кто решит, что он умнее, ловчее, хитрее и не попадётся.

— Обязательно!

Мы с капитаном отсалютовали друг другу чашками с чаем, который заварили в микро-кухоньке моего фургона. И тут я увидел через окно оживление на площадке. Неужели⁈ Я распахнул дверь кабины и убедился, что — да. Подъёмник на крыше командно-наблюдательного фургона пошёл вверх, а Нюськин активно общался с кем-то по мобилету. А тут и звук прилетел, мало на что похожий. Выстрел, неоднократно отразившийся от скал и чуть менее искажённый звук взрыва. Есть! Здесь, возле нас! Дождались!

Артиллеристы очень споро разворачивали самоходки, выводя платформы в горизонталь. По совету деда мы заранее, пока рядом не было посторонних, старательно выставляли уровни и убирали крупные камни из-под опор. А потом сделали малозаметные отметки краской на ползунках, так что сейчас бойцам вместо того, чтобы долго и тщательно возиться с регулировками достаточно было просто крутить маховики до отметки. Одновременно оставшиеся номера расчёта откинули задний борт в качестве рампы — на второй самоходке тормозная система не сработала, или сработала криво, и борт громко грохнул о камни. Надеюсь, не погнули хотя бы, но эта мысль пронеслась мимолётно. Зато во второй на раскрытии крыши стоял вспомогательный мотор и реечный привод, а на первой она раскрывалась вручную, с тросами и храповиками для последующего закрытия маховиками. Даже интересно, где управятся быстрее с раскрытием и с закрытием.

Нюськин в прошедшие дни тоже не тратил времени зря, облазил округу с какими-то геодезическими инструментами, как сам объяснил — проводил «пристрелку на холодную», взял азимуты на ориентиры и на все вероятные позиции противника. Правда, последние были вычислены по картам, а об их точности и актуальности я уже не раз вспоминал. Причём азимуты взял как абсолютные, от севера, так и относительные, от ориентиров. Вообще, топологическая привязка позиции, это целая наука в артиллерии, о которой я пока имею довольно поверхностные представления, но ещё выучу, в своё время. Потом он ещё считал высоты и долго вычислял таблицы стрельбы для конкретной позиции и морщился, что нельзя сделать хотя бы пару выстрелов для корректировки расчётов.

Благодаря подготовке и получению сведений сразу и от РДА слева и от КША в центре позиций, справа от нас, Нюськин начал командовать установки на первый миномёт ещё когда крыша раскрывалась, да и вообще застоявшиеся бойцы перекрыли норматив на развёртывание установки как бы не вдвое! Но это не в счёт, потому как в наличии мухлёж с выведением платформ в горизонт. О, боги и Рысюха-хранительница, о чём я сейчас думаю⁈

Пограничник смотрел на всю эту суету, как заворожённый. И я его понимаю — сейчас бойцы действовали как самая настоящая гвардия, быстро, чётко, привычно. И техника новая, незнакомая, очень необычно выглядящая. И вот — первый ответный выстрел! Капитан не имел привычки по команде «Орудие!» готовиться к выстрелу, открывая рот и закрывая уши, поэтому его хорошо так тряхнуло. Конечно, в разы слабее, чем дал бы по ушам выстрел из артиллерийского орудия того же калибра, и тона другой, но всё равно — привычка нужна.

Все напряжённо всматривались вперёд в ожидании результата, и, наконец, на склоне горы вырос фонтан взрыва. Нюськин припал к стереотрубе, потом к теодолиту (или другому прибору, но я других названий не знаю) и продиктовал поправки. Второй выстрел — и снова большой недолёт.

— Что, не достают⁈ — очень громко спросил слегка оглушённый капитан.

— Нет, специально так, чтобы не спугнуть раньше времени. Сейчас наведётся по азимуту, а потом даст поправку по дальности.

И, да, на самом деле так и есть. Мы эту тактику отдельно обсуждали — пусть, мол, думают, что мы от отчаяние стреляем из пушек в склон и сидят спокойно, может быть даже пусть повеселятся напоследок.