Русский бунт. Кровавый год

Глава 18

На внутренней площади дворца Тюильри происходил развод караула — рота швейцарских гвардейцев сдавала посты французским гвардейцам. Они жили в одной казарме и несли вместе внешнюю караульную службу, в отличии от Cent Suisses, швейцарской Сотни, которая охраняла внутренние покои и, составленная из лучших солдат и офицеров régiment des Gardes suisses, выделяла телохранителей для короля. Реяли белое знамя с золотыми лилиями Генеральской роты полка и знамена 1-го батальона с швейцарским крестом, мальчишки-барабанщики выбивали дробь, гренадеры в высоких медвежьих шапках молодцевато и слаженно приветствовали короля, прибывшего принять развод. На нем был темно-синий мундир полковника французской гвардии. Два его младших брата, граф Прованский и граф д’Артуа, из уважения к швейцарцам надели их красные мундиры. Вся троица восседала на лошадях, как и их охрана.

Когда церемония закончилась и освободившиеся от службы роты направились в кордегардию, король с братьями отправились на традиционную конную прогулку в тюильрийский сад. Людовик любил это место. Заброшенный при Возлюбленном короле парк привели в порядок, разрешили открывать небольшие продуктовые лавки, сдавать стулья в аренду, а недавно молодому монарху представили на рассмотрение и вовсе революционный проект — общественные уборные. Он еще не принял решения — колеблющийся, как всегда, там, где откладывать бы не стоило.

Под цокот копыт сперва по плотно уложенным булыжникам двора, а потом по мелкому щебню садовых дорожек Людовик Станислав Ксавье, граф Прованский, вышучивал зевающего Карла Филиппа, граф д’Артуа, за его пристрастие к кофе.

— Сир, только представьте: он подкрепил свой вчерашний обед двумя чашками кофе и не смог всю ночь сомкнуть глаз.

— Луи-Ксавье, ну сколько можно? — вяло отбивался граф д’Артуа. — Чем пенять мне на оплошность, лучше взгляните вперед, на тележку цветочницы. С каких пор вместо очаровательной нимфы за букетами приглядывает мужчина, да еще в колете дворянина?

— Полагаю, он просто присматривает за товаром, пока его возлюбленная удалилась в кустики по естественной надобности, — сказал мягким и сладким голосом король.

Версия короля вызвала смешки братьев — им было весело и легко в это морозное утро под холодными лучами январского солнца. Граф Карл даже подмигнул бледному дворянину у тележки цветочницы, мимо которого они проезжали. Тот никак не отреагировал, застыл как статуя, отмер, взялся за ручки тележки, разворачивая ее.

— Он собрался покатить ее за нами, — рассмеялся граф д’Артуа.

Ему всегда было радостно, этому девятнадцатилетнему бонвивану, мечтавшему о королевской короне, которому пока везло только в любви — немногие парижские красотки были к нему жестоки. «Цветочник» был тут же забыт, куда интереснее ему показались прелестные головки торговок бриошами.

Громкий крик лейтенанта Франца фон Дюрлера из Люцерна, одного из телохранителей, составшивших арьергард кавалькады, заставил его повернуть голову назад и в ужасе окаменеть. Один борт тележки был распахнут, из него торчали два ряда ружейных стволов, а над цветочными горшками, укрытыми от холода бумагой, вился белый дымок от сгоравших фитилей. Через несколько ударов сердца раздался взрыв, тележка окуталась плотной завесой сгоревших пороховых газов, а сознание молодого принца затопила жуткая боль. Пришедшее затем забытье освободило его от муки.

— Смерть тиранам! — громко закричал покусившейся на царственные особы «цветочник».

Он бросился наутек в сторону ровно подстриженных самшитовых кустов, подбросив на ходу в воздух пачку прокламаций — на них, как позже узнал фон Дюрлер была нарисована от руки ставшая знаменитой машина для казней московского царя. Но сейчас лейтенанту было не до того, он выхватил свою штатную полусаблю, пришпорил коня, догнал убегающего и ударом клинка поверг его на землю. Спрыгнув с лошади и убедившись, что мерзавец мертв, Франц побежал к тому столпотворению, в которое превратилась нарядная кавалькада. Немудрено — два десятка тяжелых пуль буквально изрешетили спины короля и его братьев. Больше всех повезло графу Прованскому, хотя как посмотреть: пули прошли ему бедро, раздробили кость, он громко стонал и истекал кровью.

Дюрлер в первую очередь проверил пульс у короля. Мертв! Карл Филипп был без сознания, дыра в районе печени не оставляла сомнения, что его дни сочтены. Лейтенант сорвал ленты со своего яркого сине-красного шелкового наряда и попытался остановить кровотечение у Людовика-Ксавье. Пальцы его дрожали, он отчетливо понимал, что в его руках судьба королевства Франция — у бездетного Людовика XVI наследниками являлись оба младших брата, один вот-вот отдаст богу душу, а если за ним последует граф Прованский, то старшая ветвь Бурбонов оборвется и страна погрузиться в хаос.

Другие телохранители бестолково суетились. Зачем-то пытались успокоить взбесившихся лошадей принцев, крупы которых также приняли ружейный залп — конь Людовика, сбросив своего наездника, ускакал вперед, оглашая воздух жалобным ржанием. Лежавший навзничь король Франции смотрел остекленевшими глазами в голубое небо, всеми забытый и больше никому не нужный.

Весть о гибели короля от руки подлого убийцы мгновенно облетела весь Париж. Людовику сразу все простили — ненавистную государственную хлебную монополию, голод, новые налоги, вечную нерешительность, подбор негодных министров, неудачи в войне. Франция любила своего короля, несмотря ни на что, люди чувствовали себя брошенными на произвол судьбы — они еще не знали, какой глубочайший династический кризис вызовет залп в тюильрийском саду. Простой люд жаждал только одного — мести и крови, и роялисты подкинули ему наводку. Вместе с бюллетенями о состоянии здоровья возможного короля Людовика XVII распространялись прокламации о связи цареубийцы Эжена де Лезюра с салоном Жюли Тальма. Особняк на шоссе Д’Антен, «дом похоти и разврата»? Разъяренные толпы бросились в самый молодой квартал Парижа, прибежище больших денег и вредоносных идей.

Дом Тальма был разгромлен, разграблен и подожжен. Его хозяйку вытащили на улицу, избитую, истерзанную, почти голую, с вырванными клочьями волос. Простые парижанки плевали в нее, царапали, отрывали на память последние клочки одежды. Признанная красотка, изящная как статуэтка Жюли в мгновение ока превратилась в грязное забитое окровавленное существо. Она ничего не понимала, ни на что не реагировала. Вокруг бесновалась толпа, потрясая дубинками и всяким железом — она не замечала. Ее вздернули на руки и куда-то понесли — мадемуазель Тальма не сопротивлялась, лишь смотрела, как мимо проплывали дома с отсыревшими стенами и покосившимися крышами, не слышала раздававшихся отовсюду криков и скабрезных куплетов.

— На висилицу ее, на Гревскую площадь! Вздернем ее без приговора, — бесновалась толпа, ускоряя свой ход.

С огромным трудом стражникам удалось отбить несчастную, да и то лишь после того, как генерал-лейтенант полиции Парижа лично прогарантировал, что злодейка проведет дни до королевского суда в темнице Бастилии. Об этой крепости в городе ходили страшные слухи, утверждали, что там десятилетиями гниют в темноте личные враги короны. В народном воображении эта тюрьма представлялась местом, внушающим трепет — грозные башни, пушки, сильный гарнизон, безжалостные тюремщики, несчастные узники. Еще недавно многие возмущались приговорами без суда и следствия, но умонастроение толпы изменчиво.

— Туда ей и дорога! — закричали парижские кумушки. — Мы дойдем с вами самых ворот тюрьмы и не разойдемся, чтобы эту ведьму не отпустили.

Людской поток устремился к Бастилии. Губернатор крепости маркиз Бернар-Рене де Лонэ распорядился открыть ворота и принять новую заключенную, хотя женщин здесь отродясь не содержали. Распаленные парижане не расходились, они жгли на площади костры, и две ночи 82 ветеранов-инвалидов и 32 швейцарских гвардейца, составлявших гарнизон, чувствовали себя как в осаде.

Все ждали хоть какого-то решения, но из Версаля известий не поступало. Бурбоны не знали, что им делать. Доктора в своем приговоре были безжалостны: граф Прованский обречен. Пока он метался в бреду после ампутации ноги, во дворце шли жаркие споры, кому наследовать престол.

Главный претендент, Орлеанский дом, неожиданно для всех категорически отказывался наследовать корону. Луи-Филипп-Жозеф, герцог Шартрский, великий магистр масонского Великого Востока Франции и тайный покровитель салона Жюли Тальма, объявил, что предпочтет стать президентом свободной Франции, чем королем несчастной страны. Его отец, первый принц крови, герцог Орлеанский обозвал его идиотом, хотя и сам придерживался весьма передовых взглядов — он первым привил своих детей от оспы и жил в полуизгнании в замке Сент-Ассиз, после того как вступил в морганатический брак с известной писательницей маркизой де Монтесон. Ехать в Париж, участвовать в придворных интригах у гроба молодого короля и постели умирающего наследника он категорически отказался. Как и принять корону Франции.

— Париж не стоит любви, — сказал он прибывшим его уговаривать аристократам.

Оставались две младшие ветви — Конти и Конде, между ними разгорелась нешуточная борьба.

Престарелый принц Луи Франсуа де Конти из младшей ветви Бурбонов, больной, еле поднявшийся с постели, предложил объявить, что Мария-Антуанетта носит под сердцем ребенка и что следует подождать, пока не наступит ясность с наследником.

— Мы выиграем время, которого сейчас не имеем, — сообщил он, беспрерывно сморкаясь в платок. — Идет война, нужно хотя бы ее достойно закончить.

— Но я же не беременна, — изумилась королева.

— Кузина, мы же всегда можем с прискорбием сообщить, что случилось несчастье и ты потеряла ребенка, не доносив.

Старый интриган продвигал своего единственного законного сына Луи Франсуа Жозефа де Бурбон — бастрадов у него хватало. Его оппонент Луи Жозеф, принц Конде, не возражал. Если орлеанцы действительно отступят, не поддавшись на уговоры роялистов, он считался наиболее вероятной кандидатурой на престол — мужчина в полном расцвете сил и имеющий сына, Луи Анри. У того, в свою очередь, недавно родился сын, герцог Энгиенский. Одним словом, если кто-то из Бурбонов и мог предложить очевидную преемственность, то это только дом Конде. Принц крови Луи Жозеф тонко намекнул, что, если и рискнуть с объявлением о мнимой беременности, то лишь при одном условии — регентом на полгода станет исключительно он, а не Конти.

Снова разгорелись бесконечные споры. Францию, погрузившуюся в траур, замершую в тревожном ожидании, ждали великие перемены.

Маршалы Фитц-Джеймс и Сен-Жермен сразу поняли, что нужно отступать к Страсбургу и там переждать зиму, как только узнали, что русские перерезали им линию снабжения по Рейну. На поставки продовольствия из враждебного Гессена рассчитывать не приходилось, да и русские разъезды существенно попили им крови, перехватывая фуражиров. Армия просто вымрет от голода до весны, если оставить все как есть.

— Наш маневр на юг не есть отступление, а необходимая рокировка, — строгим голосом сообщили маршалы своим генералам. — Пополним запасы и с первыми лучами весеннего солнца вернемся обратно.

Сказано — сделано. Королевская армия свернула лагерь и выступила в сторону Эльзаса. Русские последовали следом, не приближаясь и держась на расстоянии дневного перехода, всеми своими действиями показывая, что не желают генерального сражения. Так казалось. Но действительность преподнесла сюрприз: Кур-гессенский Добровольный корпус ускоренным маршем вдоль правого берега Фульды обошел медленно отступающих французов и занял позиции перед Дармштадтом, опираясь на городские укрепления и спешно возводя новые редуты.

— Они хотят нас зажать с двух сторон, — тут же раскусил замысел противника опытный граф Сен-Жермен.

Фитц-Джеймс уныло разглядывал карту. Не в его возрасте таскаться по германским заснеженным лесам и терпеть все тяготы походной жизни. За годы службы он не раз отличился как во время осад, так и в битвах в чистом поле, однажды даже выручил герцога Субиза в сражении при Луттерберге. Ему тогда было немногим за сорок, а не как сейчас, когда он разменял седьмой десяток.

— Что вы намерены предложить, граф? — с печальным вздохом спросил он у Сен-Жермена.

Военный министр сверкнул глазами и ткнул пальцем в карту.

— Видите это место? — спросил он, указывая на название города на самом Рейне в средней его части. — Кауб. Маленький городок в окружении виноградников. Напротив него на острове таможенный замок Пфальцграфенштайн, похожий на вставший на якорь корабль. Между правым берегом Рейна и островом расстояние небольшое — саперы за день возведут понтонный мост. Вторая часть, от острова до левого берега, шире, сложнее, но также преодолима. Как только первый мост будет готов, мы резким броском отойдем к Каубу, спустимся к Рейну и начнем переправу, оставив в горах арьергард. Русские не успеют опомниться, как нас уже будет разделять река. Далее мы спокойно проследуем к Страсбургу по левом берегу.

— Но на том берегу есть русские войска, — опасливо возразил герцог.

— Есть, — согласился Сен-Жермен. — Но какие? Конница! Конница в горах бессмысленна.

— Так никто не делал, — задумчиво произнес Фитц-Джеймс, почти сдаваясь.

— Мы будем первыми! — гордо возвестил военный министр.

Отправленная вперед разведка доложила: ни в Каубе, ни на острове, ни даже на другом берегу русских не наблюдается. Гусары устремились собирать по окрестным селениям лодки, саперы под прикрытием небольшого отряда тайно выдвинулись к Рейну, забрав из временного походного лагеря все, что годилось на устройство настилов. Было решено даже пожертвовать частью повозок и пустить их в дело, чтобы понтоны выдержали вес тяжелой артиллерии.

Пионеры совершили чудо. В ледяной воде с помощью топоров и багров они навели мост, собрав 71 понтон из лодок и бревен, связав их льняными канатами. И сразу приступили к возведению второй части под прикрытием авангарда, добравшегося на плоскодонках до другого берега и не встретившего врагов. Саперам мешало сильное течение — возведение моста затягивалось, но Сен-Жермен понял, что тянуть дальше нельзя. Если русские узнают о возводимой переправе, ее вряд ли удасться осуществить.

— Выступаем ночью, под покровом темноты, — распорядился маршал. — Царя мы, конечно, не обманем, но выиграть несколько часов, а то и полдня — в нашем положении, бесценно.

Тайно свернув лагерь, французы двинулись на запад, хотя до этого шли на юг — еще одна маленькая уловка. В горах над Каубом оказались под утро и сразу начали спуск. По свинцовым водам Рейна медленно проплывали небольшие льдины, заметно похолодало, но войска были воодушевлены — почему-то всем казалось, что с переправой через реку закончится война и русские станут уступчивее на переговорах. К полудню удалось спустить на берег полевую артиллерию и большую часть обоза. Второй пролет моста вот-вот должны были закончить, первые батальоны уже оказались на острове у стен замка Пфальцграфенштайн и установили на всякий случай пушки, а на улочках Кауба стало так тесно, что не развернуться, не отойти по нужде. Жители городка с испугом выглядывали из окон, не решаясь вступить в разговоры с французами. Столько людей, собравшихся вместе, они в жизни не видели.

— Надо бы покормить солдат, — заметил Фитц-Джеймс. — Да и нам бы не мешало отобедать.

— Поедят на другом берегу, — отмахнулся Сен-Жермен, с тревогой посматривая на часы. Они явно выбились из графика, и он прислушивался сквозь громкий людской гомон, не загремят ли пушки наверху, где остался арьергард. В ближайшие часы вся королевская армия окажется в наиболее уязвимым положении.

— Вы не знаете, маршал, в замке на острове мы сможем найти приличную кухню? — продолжал нудеть герцог Фитц-Джеймс, плотоядно поглядывая на темно-серые барочные крыши Пфальцграфенштайна.

Желая от него избавиться, Сен-Жермен уверил, что и кухня, и повара, и немного хороших припасов у таможенников обязательно найдутся. Герцог крикнул своим людям, чтобы они организовали для него проход. Их действия, энергичные и порой жесткие, прибавили кутерьмы и неразберихи перед входом на понтон.

Не успел Фитц-Джеймс скрыться за белеными стенами замка, как военный министр услышал то, чего боялся — усиливающуюся орудийную пальбу наверху. Русские все-таки пришли, и теперь все пойдет на тонкую нитку.

— Довели! Мост до другого берега довели! — послышались радостные крики от реки (1).

Сен-Жермен взмолился, чтобы это оказалось правдой. Ему безумно хотелось посмотреть на то, как войска будут переходить Рейн, но его глаза не отрывались от древнего замка на высокой скале над Каубом, от его мощной средневековой башни без выкрутасов и последующих переделок — именно его стены были центром обороны арьергарда, именно оттуда начали раздаваться орудийные выстрелы.

Наверное, до появления пушек Гутенфельс был неприступной крепостью, недаром его прозвали «Хорошим утесом» — имперский замок, хранивший земли долины Рейна.

— В Тридцатилетнюю войну он несколько раз переходил из рук в руки, — рассказывал мне Луи Карл Гессен-Дармштадтский (2). Его войска еще подходили, а он примчался, как только узнал о грядущей заварушке.

Французы нас чуть не провели: сперва исчезли у нас из-под носа, потом чуть не переправились на другой берег Рейна. Но мы их догнали, и теперь оставалось лишь их зажать на переправе, если только… Если мы сможем взять с налета этот чертов замок с кольцевыми стенами и его рондель — круглую бастею к северу от главных укреплений. Наша позиция облегчилась тем, что, если со стороны реки замок хранил крутой обрыв, то с противоположной над ним нависали горы. Можно выставить пушки и снести его до основания — вот только на это потребуется время, за которое французы преспокойно переправятся на другой берег и помашут нам ручкой. Остается быстрый штурм — стены не такие уж высокие, с юга к ним примыкали обширные террасы, между которыми петляла дорога, уходящая к Каубу. Французы на каменные стены надеялись как на последнюю линию обороны, ибо толку от них было немного — у них не было острых выступов, оставалось множество «мертвых зон». Средневековое укрепление, рассчитанное на другую войну, но способное задержать нас на день-другой.

— Раз замок уже брали, то и мы возьмем, — уверил я генерал-президента и скомандовал Никитину. — Начинайте!

Загремели пушки. Они прибывали одна за другой, их тут же, прямо с марша, разворачивали, чтобы они присоединились к артиллерийской дуэли. Солдаты, рвя жилы, втащили несколько тяжелых единорогов на вершину горы, возвышающейся над Гутенфельсом, и картечные гранаты полетели в сам замок, а рондель накрыли бомбами с напалмом, и она запылала.

Подходили и полки, чтобы тут же начать строиться в колонны — за время стояния под Касселем их усиленно тренировали по моему указанию. Правда, их готовили к сражению на открытой местности, а не к схваткам на возвышенностях. Здесь пока тон задавали егеря, выкашивавшие не только пехотные линии, но и орудийные расчеты противника.

Французская линия гнулась, но не сдавалась. Королевские солдаты даже несколько раз переходили в контратаку, чтобы отогнать надоевших егерей, жалящих их беспощадно, как озверевшие слепни. Вот тут-то и пригодились колонны — во встречном бою они опрокидывали батальон за батальоном, полк за полком. Действуя с возвышенности, они буквально пробивали французский строй. Если бы была возможность поддержать их кавалерией, битва могла бы уже закончиться нашей победой.

Сен-Жермен был вынужден поднять часть войск наверх. Они занимали виноградники на верхних террасах, на этих плодах работящих человеческих рук, с любовью и заботой открывших лозу ласковому германскому солнцу. Сейчас эта благословенная земля рейнской долины бурно орошалась кровью, а подрезанные на зиму печальные кусты стригла чугунная картечь, а сверху орошал дождь из шрапнели. Какой виноград созреет на такой питательной добавке, каковым станет на вкус вино, которое из него получат? Красный рислинг с привкусом железа?

Мы усиливали напор, вводя в бой все новые и новые батальоны. На острие атаки шли муромцы, поклявшись вернуть честь гвардейцев императора, которую, как они считали, утратили на берегах Фульды. Красные знамена мелькали все ближе и ближе к стенам крепости.

— Отправьте всех гренадеров, вооруженных новыми гранатами, на штурм замка, — распорядился я. — Егерям сосредоточить огонь на виноградниках, чтобы не допустить подхода подкреплений с берега Рейна. Готовьте ракеты, мы обрушим их на Кауб и на понтонный мост, как только приблизимся на нужную дистанцию.

В яростных штыковых атаках муромцы загнали остатки передовых линий французов внутрь «Хорошего утеса». Они облепили, как муравьи, его стены. За неимением лестниц строили живые пирамиды. Гренадеры снизу подавали зажженные гранаты, гвардейцы, стоя на плечах товарищей, перекидывали их через верки. Грохот разрывов, дым, летящие во все стороны шрапнельные пули и куски металла, испуганные крики, вопли раненых, гром французских орудий, пытающихся сбить напор русских, ружейная трескотня из окон донжона и бывшей резиденции владельца замка, языки пламени — Гутенфельс превратился в филиал ада.

Через полчаса все было кончено. Над 35-метровым квадратным донжоном взвился мой флаг.

— Артиллерию вперед! — скомандовал я и поскакал со своей свитой к гостеприимно распахнутым воротам. — Где «Ракетницы»⁈

Повсюда валялись трупы и горы поломанного оружия, черные треуголки французов, суконные шлемы муромцев, барабаны и алебарды, сломанные полусабли и гнутые штыки. Моим гвардейцам победа далась нелегко. Но еще ничто не закончилось. Большая французская армия толпилась внизу у переправы, жидкий ручеек устремлялся на другой берег, там строились первые полки, готовые начать трудный подъем по лесистым склонам.

Атас! Французы уходят!

Не доезжая замка оглянулся: мои артиллеристы трусцой бежали в сторону открытой всем ветрам плоской площадки, тащили на руках направляющие, ракеты, станины. Надрывались, падали.

— Помогай! — закричал я своим конвойцам и свите, спрыгивая с коня.

Все, мои конвойцы с Коробицыным во главе, Никитин и даже принц Луи Карл, последовали моему примеру. Мы подхватили у выбивающихся из сил ракетчиков их тяжелую ношу. Потные красные мужики, хрипло дыша, начали собирать зарядную установку. Я помогал, лично заправил один снаряд в направляющие.

— Куда бить, государь? — спросил спокойный и сосредоточенный главный пушкарь, прикручивая последний винт и занимаясь наводкой.

У меня были сомнения, что ракеты смогут накрыть Кауб, все ж таки они летят сперва вверх, а не сразу вниз под углом в сорок пять градусов. Тут считать надо, а Фусс в госпитале и времени нет.

— До противоположного берега долетит? — уточнил у артиллериста.

— Дотянет!

— Давай!

— Тогда в сторонку отойдите от греха, Ваше величество! Не приведи бог, рванет при старте.

Глупой бравадой заниматься не стал, махнул своей свите, что возвращаемся к лошадям. Убедившись, что мы на безопасном расстоянии, пушкарь поднес длинный шест с кремниевым замком к взрывателю. Щелк! Вжух! Первая ракета пошла.

С нашей позиции противоположный берег был как на ладони. Дымные следы прочертили воздух над речной долиной, разрывы вразброс накрыли скаты горы, отдельные ракеты попали в воду, устроив ледяной душ переправлявшимся войскам. Позже я узнал, что случайно ударившийся в стену Пфальцграфенштайна снаряд заставил подавиться обедавшего там герцога Фитц-Джеймса. Вполне возможно, что то была лично мною снаряженная ракета.

— Едем в замок!

В голове билась только одна мысль: где же мои конные егеря? Успеют? Знают ли они о переправе?

Бросил коня во дворе Гутенфельса, со всех ног побежал в донжон, вскарабкался на самый его верх и быстро окинул взглядом впечатляющую панораму долины Рейна. Она лежала передо мной во всей своей красе — длинная лента реки, внушающие уважение склоны гор, спускающихся к воде, силуэты баронских замков, видимые и справа, и слева, виноградники — земля войны и вина. У меня вырвался громкий крик радости. Не от красоты природы, а из-за куда более подходящего повода — на горах с другой стороны Рейна, на открытом пространстве, я разглядел разворачивающуюся конницу под моими знаменами. Петров! Он прибыл, чтобы схватить за задницу маршалов Франции! Егеря, карабинеры и драгуны спешивались, отдавали лошадей коневодам и быстро бежали занимать позиции на склоне. Туда же подъезжала конная артиллерия. Многие пушки уже открыли огонь по поднимавшимся французам — те остановились, заметались от неожиданности, начали отступать под градом пуль и картечи, не имея возможности оценить силы внезапно появившегося врага.

Дальнобойные пушки Петрова открыли огонь по ближайшей к нему части понтонного моста. Всплески воды, разрывы на острове…

— Немедленно разместить «Ракетницу» так, чтобы смогла накрыть Кауб. Предупредительный залп. Местных жителей жаль, но на войне как на войне. Пусть ракетчики попробуют разрушить понтоны, — распорядился я, и несколько ординарцев бросились вниз, чтобы донести до артиллеристов мой приказ.

(1) В реальной истории именно в этом месте подобная переправа через Рейн случилась в первых числах января 1814 года. Ее организовал фельдмаршал Г. Л. Блюхер. Понтоны возводили русские саперы.

(2) В 1793 году французы сумели без боя захватить замок Гутенфельс. В 1806-м Наполеон приказал взорвать укрепления. Впоследствии их восстановили. Сегодня замок стоит над долиной Рейна в своем средневековом великолепии, и по его руинам и не скажешь, что видишь, в принципе, новодел.