Русский бунт. Кровавый год

Глава 17

Кто я такой?

Нет, понятно, что все меня давно признали чудесно спасшимся царем Петром Федоровичем. Еще есть узкий круг посвященных, которые знают меня как Емельяна Пугачева. Я принял эту версию, ибо она соответствовала школьным учебникам и той легенде, которая сохранялась в моей семье, но чем дальше, тем больше во мне зрело к ней недоверие.

Сколько мне лет? Насколько я помню свой архив, Пугачев на допросе показал, что родился, не то в 1740-м, не то в 1742-м году. Получается, я был в Берлине, когда его захватили во время Семилетней войны, в 18–20 лет. Тогда почему я чувствую себя мужчиной за сорок, у которого тянет поясницу после долгой дороги, в бороде появилась первая седина и зрение почему-то садится?

Я вообще не уверен, что мое настоящее имя Пугачев. Уж больно оно отдает пропагандистским душком. Точно также, как имя Отрепьева, главного вора Руси святой и по совместительству царя Дмитрия, счастливо спасшегося. Пугач и отрепье — горькая парочка русской истории. Кто знает: быть может, грамотные чистильщики преданий старины глубокой так все обставили, поправили и зачернили, что вместо породистого волкодава потомкам подсунули дворнягу, которой место на цепи во дворе? Палкан, Пугач…

Отличное имя, если разобраться, для Императора Священной Римской Империи!

В этом я убедился после посещения Варшавы, до которой добрался на… розвальнях. Вернее на пошевнях, широких санях, запряженных парой лошадей. По зимнику, постоянно меняя на почтовых станциях лошадей и кучеров, буквально долетел до столицы Привислинского генерал-губернаторства за четыре дня, после того как покрестил в Петербурге сына. Рекордов скоростного перемещения не поставил, Николая Палкина не переплюнул, но все равно получилось быстро (1). Влетел в город, отогрелся в бане. После этого принял от Иосифа Австрийского отречение от всех титулов под гарантию личной безопасности. Даже особо убеждать не пришлось — тот видел, что происходит по всей Европе, плюс его сводили поглядеть на местную гильотину. Ей уже головы давно не рубили, но с центральной площади еще не убрали. Так сказать в назидание.

После отречения, помчался дальше уже верхом, да в сопровождении серьезного эскорта — в Польше было неспокойно. В Берлин прибыл через два дня и там меня сходу меня завалили письмами от курфюрстов с просьбой о немедленной встрече…

Странное дело: император Священной Римской империи — должность выборная, Иося мне ее передать не мог. Да вот поди ж ты — вынь да положь князьям-выборщикам Ляпкина-Тяпкина, то бишь меня, бородатого такого и парики на дух не переносящего. Интересно, как они, эти напыщенные царьки, видят нашу встречу и, в целом, судьбу ландграфств, княжеств, графств и всякой мелочи, на которую история раздробила немецкие земли? Меня эти мольбы о встрече, с намеками, что, мол, лучше императора всея Германии не сыскать, скорее развеселили, чем напрягли. А как мне реагировать, когда курфюрст и архиепископ Майнца мне пишет подобную чушь? Мне, схизматику, самозванцу и прочая?

Если письма курфюрстов я не мог читать без смеха, то донесение из Австрии Суворова меня не на шутку напрягло. Он писал мне, что никак не может, как я хотел, присоединиться к моей армии на Эльбе, потому что после победоносного взятия Вены столкнулся с яростным сопротивлением австрийских немцев. Инсбрук, Зальцбург, Шпильбергская крепость в центре Брюнна-Брно, Комарно на границе этнической Венгрии и Словакии и многие другие города, замки, монастыри и цитадели сдаваться не желали. Лоскутная империя хоть и порвалась на кусочки, но титульная нация была готова зубами и когтями цепляться за свое прежнее привилегированное положение. Привыкли, гады, доминировать и жить за чужой счет. В общем, мой новый генерал-фельдмаршал был крепко занят, и мне придется самому решать вопрос с французами. И это наводило на определенные мысли.

Похоже, поступить с центральной, западной и южной Европой также, как и со Скандинавией, Пруссией и Польшей не получится. Распилить на куски, включить в состав России губерниями или более крупными единицами? И получить взрыв патриотизма во Франции, герилью в Испании или крестьянское восстание под руководством попов в Италии? А что делать с гессенской республикой, с союзником? И с будущими парламентскими образованиями, возникшими на руинах старого порядка, исчерпавшего себя политически, социально и экономически? Тут нужен какой-то нетривиальный ход. Может, откатить назад с революционными идеями, как я уже расстался с иллюзиями насчет Панславизма? Например, пока ограничить власть курфюрстов местными конституциями, отказавшись от своих имперских амбиций. Много я науправляю из Москвы на берегах Рейна, Сены или Тибра? Выборный парламент и правительство в будущих европейских государствах, я как гарант нового государственного устройства. Дабы никто вернуть все назад не посмел. И обязательно урезать армии. Не более чем шесть-семь полков на каждое курфюршество, превращенное в более крупное королевство, десяток батарей артиллерии. Этого уже будет достаточно, чтобы снизить градус противостояния. Даже Швецию можно отпустить, создав из нее, Дании и Норвегии Скандинавскую республику. Пруссию, как вечный очаг милитаризма, держать под жестким контролем. А другие германские княжества-королевства если и начнут грызться друг с другом, то хотя бы без больших войн. Пусть выберут себе Совет Европы и там друг другу станут парики рвать. А если что-то масштабное — будет окрик из Москвы. В принципе можно и военные базы российских войск оговорить. Разумеется, бессрочно. Тут даже голову особо ломать не нужно — вся Германия, как дырками швейцарского сыра, пронизана прусскими эсклавами. Мало? Можно поотнимать те княжества, где власть все еще принадлежит папе, который действует через архиепископов-князей.

Думать, нужно хорошенько подумать…

Никитин, до ставки которого я наконец добрался, выглядел смущенным, начал с соболезнований по поводу Августы, а потом перешел к извинениям:

— Ты уж, царь-батюшка, не серчай. Испортили мы тебе медовый месяц-то. Винюсь. Надо было отменить атаку и отходить за реку. Думал, продавим лягушатников. Сил то у нас поболе было.

— Как говорит генерал-фельдмаршал Суворов, воюют не числом, а умением. Недооценил ты, Афанасий, возможности артиллерии — нужно было тебе ее огонь сосредоточить на отдельном участке. Ну да ничего: за одного битого двух небитых дают. Или, как написал Александр Васильевич, нам двух будет мало — дайте нам троих, пятерых, десять нам дайте.

Ставка располагалась в пригороде Касселя на правом берегу Фульды. Французы на другом берегу осаждали Кассель, но вяло, без огонька, а путь на Берлин им преграждала наша армия. Форсировать реку и снова вступать с нами в бой они не спешили, встали, так сказать, на зимние квартиры. Даже прислали Никитину вежливое письмо с предложением отложить рандеву до весны. Снег, видите ли, им не по нраву. Тот ответил, что русским зима не помеха, продолжаем.

Мы прошли в большой бюргерский дом, расположились в горнице. Я чувствуя, что после долгой скачки военный совет в сидячем положении не вывезу, попросил принести подушки, расположился на лавке полулежа. Кайф!

— Даже в мыслях не было тебя винить, Афанасий Григорьевич. Все мы только учимся воевать. И я тоже.

Крикнул, чтобы позвали кого-то из денщиков стянуть с меня сапоги. Немецкие генералы на все это смотрели с удивлением — я даже подмигнул Луи Карлу. Никитин распорядился поставить самовар, пока готовили на стол, раскатал карту, начал объяснять свои дальнейшие планы.

Я уже знал, что ничего критичного с северной армией не случилось. Кассель мы сохранили. Потеряно семь новых полков? Наберем новые. Ранен Чика? Так вроде пошел на поправку, уже встает — встал бы и раньше, да больно переживает за свое первое поражение, как мне намекнули, за егерей, с которыми столько прошел. Людей, конечно, жалко до слез. Существенной потерей были и ракеты, но железяки с зарядом огневым — все нетрудно восстанавливалось, под Питером уже был открыт целый завод, где делались корпуса и направляющие. Сорок штук в неделю.

Беспокоило меня другое. Наши военные инвенции начали утекать к более экономически развитым странам. Ну, пулю Минье перенять не сложно, имея пулелейку и готовый образец патрона. Шрапнель уже тяжелее, но тоже можно, как показало сражение на Фульде. У французов появились свои собственные воздушные шары — монгольфьеры. По всему выходило, что совсем скоро передо мной встанут оснащенные передовым оружием европейские армии. Пушек у них и так больше, с порохом проблем нет. Нас пока спасали захваченные склады в Пруссии, Саксонии и Австрии. Но пара таких битв и что дальше? Ведь и людской ресурс у врагов немаленький, не говоря уже про научный потенциал.

Безбородко пытался делать заходы насчет второго мирного конгресса. Дескать, после крушения Австро-Венгрии и отречения Франца-Иосифа, французы, испанцы и прочая итальянская мелкота готова договариваться. Папа еще мутит воду, но и его дожмут. Война всех утомила. Но по всему выходило, что любая пауза в войне пойдет на пользу европейцам, а не мне. Совсем другая ресурсная база, мобилизационные потенциал и промышленность. Полгода-год, и вот французы будут уже меня обстреливать из ракет, а не я их. А значит, надо воевать, во-первых, до последнего, а во-вторых, быстро. Какое счастье, что у меня есть Суворов. Он один стоит целой дивизии, а то и двух корпусов.

— Афанасий Григорьевич, да бог с ним с Касселем, — прервал я Никитина, — тем более, с налета французы его не взяли, сели в осаду. Пока подтащат осадный парк, то да се… Из Берлина и Варшавы подойдут подкрепления к нам, я уже дал команду Подурову направлять маршевые роты первым делом в северную армию. Меня больше интересует, как лягушатники снабжаться собираются.

Я посмотрел карту, послушал много умных слов от генералов — вперемешку наших и немецких. Потом позвал Почиталина:

— Ваня, пиши срочную депешу в Саксонию. Егерей Митьки Петрова, как и всю кавалерию, кою оставили в курфюршестве, поднять по тревоге. Пусть срочно собираются, всю свободную пехоту тоже посадить на лошадей, и этой конной армией отравиться в Пфальц или в Кобленц, где приказываю перерезать снабжение французской армии по Рейну.

Генералы посмотрели на меня с уважением. Знай наших! За три года бесконечной войны я тоже кое чему научился.

— А нам что делать? — поинтересовался Никитин.

— Ты же был под Муромом. Подвижная оборона. Кусай лягушатников там, сям. Второе генеральное сражение до подвоза новых ракет устраивать запрещаю! Пока поизмотаем их. А там Митька перережет коммуникации, посмотрим, что Сен-Жермен будет делать.

— А ежели французы перемирие предложат?

— Ни в коем разе! Обманут лягушатники, к бабке не ходи.

Первая Конная армия! Комедиограф, царь-батюшка, каких поискать — надо ж такое название придумать! Мало того, что у него, Митьки Петрова, всего шесть тысяч с хвостиком кавалерии, включая его конных егерей, кирасиров, драгун, карабинеров, пикинеров, удальцов-гусаров, казаков, башкиров. Мало того, что пехоты набралось всего два полка, и все вместе с конницей даже до корпуса не дотянуло. Так еще чином не вышел армию возглавлять новоиспеченный генерал-майор, получивший свои долгожданные звездочки на поле под Петерсбергом. Хорошо хоть с артиллерией нет проблем и с боеприпасами — этого добра столько союзнички после Липпенберга оставили, что критически не хватало канониров.

«Забудь про границы, на дипломатическую мерехлюндию наплюй, — напутствовал Митьку Петр Федорович в своем письме. — Двигай к Рейну напрямки, через земли князьков германских, а начнут возмущаться — ты им по лбу!»

Так начался эпический рейд русской кавалерии, выбравшей конечной точкой так называемый «немецкий угол», город Кобленц у впадения Мозеля в Рейн. Петров рассудил, что выше по течению, в отрогах рейнских гор, его кавалерии не развернуться, а поэтому предпочел равнины трирского курфюршества. И не прогадал. Переход через владения мелких князьков в тюрингских землях прошел без эксцессов. Не считать же проблемой парочку повешенных имперских рыцарей, вздумавших качать права и что-то оравших о суверенитете? Потом пошли гессенские земли, где русских встречали с восторгом, а мелкие французские гарнизоны тут же задирали лапки кверху. В Кобленце вообще, что называется, поперло! Первая Конная переправилась через Рейн, наскоро возведя хлипкий наплавной мост, и обнаружила десятки французских и зафрахтованных судов, ждавших своей очереди на разгрузку на противоположном берегу или возможности подняться ближе к Касселю по реке Лан, временно скованной льдом. Огромная добыча и мощный удар в спину армии Сен-Жермена — ее боеспособность сразу резко упала!

Трирский курфюрст, архиепископ Клеменс Венцлав Саксонский, большой любитель рислинга и милейший человек, чуть не плакал от произвола Петрова.

— Я этого так не оставлю! — пугал он генерал-майора.

— Можете жаловаться! — ухмылялся Митька. — Император, по слухам, в Берлине.

— Не думайте, что я побоюсь к нему поехать!

— Скатертью дорога! Казачков дать для эскорта?

Архиепископ от казаков отказался, взял свою охрану и отбыл на северо-восток. Петров занялся устройством наблюдательных постов и батарей на левом берегу Среднего Рейна — чутье ему подсказывало, что не пройдет много времени, как французская армия побежит домой. В том, что царь наподдает как следует лягушатникам, он не сомневался. Генерал-майор знал, что Петр Федорович числит его в своих любимчиках, и очень не хотел лишиться сего положения. Но он и представить не мог, что появление Первой Конной всколыхнет народы к западу от Рейна, и в первую очередь, австрийские Южные Нидерланды.

Эти земли, населенные валлонами, французами, немцами и голландцами, Брабант, Люксембург, Фландрию, Лимбург и другие графства очень быстро охватили волнения. Первым толчком антиавстрийских выступлений стали известия о падении Вены, гибели Марии-Терезии и отречении императора Иосифа II. Появление русских в 35 лье от Льежа прибавило смелости местным патриотам. В городе Бреда был создан революционный комитет, в Льеже власть захватили радикалы, изгнавшие князя-епископа, в Генте развернулись уличные бои, в Брюсселе началось массовое дезертирство австрийских солдат. Не прошло и недели, как Генеральные Штаты, брабантский парламент, объявили о низложении власти наместника и об образовании Батавской республики. Ее лидером стал Ван дер Ноот, глава партии государственников. Он поднял над Брюсселем революционный красно-черно-желтый флаг и отправил генерал-майору Петрову и царю Петру III письма с просьбой о поддержке. Священная Римская империя окончательно затрещала по швам.

Съехались ко мне в Берлин курфюрсты кто с чем — с деньгами, с обещаниями, с просьбами, с жалобами, с мольбами. А я как тот медведь: сунул руку в колоду — и мед бросить жалко, и пчелы за нежные места кусают. Ну и пошел махать лапой, имея за спиной выстроившуюся роту ветеранов со страшенными мордами в шрамах и примкнутыми штыками.

— Конец Священной Римской империи, отжила свое — у нас новый век на носу! — гремел я на весь парадный зал Шарлоттенбурга.

Князья-выборщики ахнули и разом поскучнели.

— Вот вам акт о медиатизации. Княжества, графства, имперские и вольные города упраздняются, мелочь всю убираем, были курфюршества и триста не пойми каких суверенов — появятся королевства и республики. Светская власть церковников упраздняется, их земельные владения подлежат секуляризации.

Архиепископы побледнели, задрожали, зарыдали, беспрерывно крестясь и поминая всех святых — ландграфы и князья потянулись за «морковкой» с видом бедного нахлебника, внезапно получившего наследство от богатого дядюшки. Тут же бросились к большой карте Германии на стене зала приемов и, отталкивая друг друга, начали спорить кому что достанется.

— Вюртемберг!

— Саксония!

— Бавария!

— Баден!

Они выкрикивали названия будущих королевств и искоса, с недоверием и даже со злобой смотрели друг на друга, кое-кто принялся толкаться пузами, лишь один Август Саксонский печально стоял в уголке и ждал моего приговора, наивно мечтая, что русские оккупанты исчезнут в дымке своих азиатских степей и все вернется на круги своя…

— В отношении границ будущих королевств проведете широкий плебисцит, — озадачил я курфюрстов, тут же начавших подсчитывать свои финансы, коими они располагали для проведения голосования.

— Но прежде организуете у себя всесословные выборы, которые определят дальнейшую судьбу ваших монархий — сохранится ли она в ограниченном виде или ее сменит республика. И примите законы, аналогичные моим, русским. Те, для которых все равно, кто преступник, ответчик или истец — князь, граф, генерал или простой фермер.

Вот тут к стонам клириков присоединились жалобные вопли светских монархов — далеко не все были уверены, что сохранят корону на голове, а принятие конституций казалось актом под названием «серпом по известному месту»!

— Не понял! — нахмурился я. — Вам что-то не по нраву? Хорошо, завтра мои войска займут ваши земли и выгребут из них все подчистую в виде контрибуций и конфискаций. Вы долго после этого сохраните хоть каплю своих богатств, свои дворцы? И свою жизнь?

Князья-выборщики призадумались, в глазах наиболее отпетых все еще сквозило несогласие, но умные тут же сообразили, чем пахнут мои слова. И зачем в углу по моему приказу повесили плакат с изображением гильотины-карнифакса.

— А что будет с Францией и Испанией? — пискнул кто-то из толпы и его поддержал согласный гул. Общее настроение этих прожженных интриганов недвусмысленно свидетельствовало: они не сомневаются в моей победе.

— Судьбу Франции решит народ Франции, а судьбу Испании — народ Испании, — отрубил я и загадочно добавил. — А чтобы им легче думалось, пора выпускать «Кракена».

Курфюрсты недоуменно переглянулись, а я радостно оскалился: им и невдомек, что так Шешковский с моей подачи окрестил операцию по дестабилизации обстановки в самом крепком королевстве Европы. Оно у нас военные секреты ворует, а мы почти два года готовили для него революцию!

К началу 1776-го года Королевская площадь лишилась многих знаменитых жильцов, перебравшихся в квартал Фобур Сен-Жермен, но не утратила своего шарма (2). Ее по-прежнему украшала бронзовая конная статуя Людовика XIII, а красно-кирпичные особняки с отделкой белым камнем из Вогезских гор получили вторую жизнь, превратившись в доходные дома. Небольшую квартиру на первом этаже у угловой арки занимал скромный шевалье Этьен де Лезюр из графства Артуа.

Он не имел земельной ренты, не был сведущ в коммерции и перебивался переводами технической литературы на оружейную тематику, а также хитрыми поделками из дорогого дерева и стали, вроде изящного ложа пистолета и граненого ствола, которые изготавливал в арендуемой маленькой мастерской на набережной неподалеку от Тюильрийского дворца. Мечтал прославиться как изобретатель ружейного замка нового типа и много над ним работал. Он был частым гостем в салоне Жюли Тальма, влекомый туда как смелостью витавших в нем идей, так и своей влюбленностью в хозяйку. Он боготворил бывшую танцовщицу, восхищался каждой клеточкой ее тела, каждым взмахом ее ресниц, безумно ревновал к ее поклонникам, один раз удачно дрался на дуэли с месье, позволившим себе фривольные отзывы о предмете воздыханий шевалье.

Увы, все его попытки обратить на себе особое внимание мадемуазель Тальма оказались бесплодны. Его букеты принимались с тем же безразличием, что и от остальных, они попросту терялись в цветочной волне, ежедневно обрушивающейся поутру на особняк на улице Шоссе Д’Антен. Красивые безделушки, изготовленные собственными руками, исчезали в закромах дома и даже не появлялись на каминных полках. Эжен не спал ночами, мучительно перебирая в голове варианты, как привлечь к себе взоры прелестницы, добиться ее чувственного расположения. Даже если он доведет до совершенства свой ружейный замок, вряд ли признание оружейников мира побудит мадемуазель Тальма броситься в его объятья.

Однажды ему пришла в голову очень странная мысль, сперва он ее отбросил в испуге, но она возвращалась снова и снова, пока не победила его сопротивление. Шевалье приступил к ее реализации.

— Если уж это ее не проймет, то я не знаю, что еще можно сделать, — шептал он сам себе, как в горячечном бреду, продолжая работать.

Из-под его рук постепенно выходила очень странная конструкция. В тележке цветочницы, которую он приобрел в Сент-Антуанском предместье, был устроен задний откидной борт, внутри — деревянная рама, на которую в два ряда Эжен закрепил два десятка ружейных стволов с фитильными замками. Эта штука называлась рибадекин, ее конструкцию он подглядел на рисунке Леонардо да Винчи. Кроме того, он знал, что подобные многостволки, только развернутые веером, широко применялись в средневековье. От них отказались из-за трудностей заряжания. Но для него это обстоятельство не было проблемой. Его «монстр» должен будет произвести всего один залп. Де Лезюр намеревался убить короля Франции, Людовика Шестнадцатого.

(1) Николай I, фанатик скоростной езды, проезжал в день в зимнюю пору до 440 верст. То есть, наш герой, если бы последовал его примеру, мог доехать до Варшавы за три дня.

(2) Королевская площадь — это название площади Вогезов до 1799 г.