Русский бунт. Кровавый год

Глава 12

Артиллерия открыла ураганный огонь по левому крылу союзников. И полки пошли, заливаемые сверху дождем. Под грохот канонады, под свист картечи, по раскисшей земле, под стекающими с кепи потоками дождевой воды. Не считаясь с потерями от пушечных выстрелов — малоэффективных и слабых после нашего артналета. Миновав пробежкой опасную черту, в пятидесяти саженях от линии обороны итальянцев, перестроились из шеренг в колонны и проткнули левое крыло союзников, как нож сквозь масло.

Ошеломленные, растерянные сардинцы, ломбардцы, пармцы и тосканцы, не имея возможности стрелять из ружей, сопротивлялись недолго. Побежали, и им вдогонку помчалась русская кавалерия. Граф Рошамбо попытался спасти положение и двинул французские полки из резерва. Весьма опасный момент — при прорыве наши колонны утратили плотные построения, распались на отдельные роты и капральства. Встречная штыковая атака могла их опрокинуть. Вот тут-то и пригодились наши ракеты. Они накрыли обширное пространство в тылу союзников, раскидав не только королевскую пехоту, но прилично досталось и лагерю. Случайным попаданием зацепило штаб объединенного командования. Несколько генералов убило наповал, взбесившаяся лошадь сбросила Иосифа II на мокрую землю. По рядам австрийцев прокатилась весть, что император погиб. И этот неподтвердившийся слух что-то в них безвозвратно сломал. Рухнуло даже правое крыло союзников, которое до этого стойко отбивало атаки наших колонн из польско-литвинских, богемских и русинских полков — в одной из них был тяжело ранен генерал Мясников. Центр еще держался, но на нем сосредоточился огонь всей нашей артиллерии, и затикали его последние минуты.

Началось бегство — повальное у итальянцев и немцев, беспорядочное у австрийцев и организованное у французов. Солдаты Рошамбо даже прихватили своих раненых — тех, кто мог передвигаться на своих ногах. Всех остальных бросили в лагере, куда вскоре ворвались казаки. Наскоро похватав все ценное, донцы, малороссы и яицкие помчались в преследование. Мои шассеры, гусары, карабинеры и пикинеры от них не отставали, счет захваченным пленным быстро перевалил за десять тысяч и продолжал стремительно расти. Первыми решились саксонцы, сообразившие, что бежать в Тюрингию от дома им не с руки. Они разбивали об землю приклады своих ружей и встречали русскую конницу белыми флагами. За ними пошли сдаваться все подряд — даже быстроногие итальянцы. Все, чего они добились, пока улепетывали в леса — это сорванная дыхалка и упадок всех сил. Как говорится, не бегай от снайпера — умрёшь уставшим.

Французы держались лучше, Их не бросила, как австрийцев, собственная кавалерия, они сохранили часть полковых пушек, а их колонны, ощетинившиеся штыками, казаки пробить не могли. Лишь кружили вокруг, выслушивая насмешки из рядов уставших и злых людей короля Людовика. На второй день остаткам корпуса стало не до смеха. Прискакали их давнишние обидчики конные егеря русского царя.

И пошла потеха! То из засады плюнут картечью легкие орудия, то, построившись в шеренгу, шассеры дадут несколько залпов, пока их не отгонит конница, то бросятся вместе с казаками на эту самую конницу и хорошенько ее проредят. Генерал Рошамбо с тоской представлял себе, как возрастут нападения, когда его солдаты доберутся до тюрингенских лесов. Надежды на спасение, как и возможность заключить с русским царем мир на почетных условиях, таяла на глазах — отправленные к русским парламентеры бесследно пропадали. Откуда ему было знать, что я отказался обсуждать любые варианты, кроме безоговорочной капитуляции, которая включит в себя, помимо всего прочего, добровольную сдачу в плен императора Иосифа II.

Марк-Антонио Еоланно, князь де Аллиано, вице-король Сицилии, чувствовал себя глубоко несчастным человеком. Его, знатнейшего представителя аристократии бывшей Арагонской короны, отправили в поход по приказу короля Фердинанда III, а все благодаря решению Карла III Испанского и личной просьбе папы. Все как всегда: папа попросил, король в Мадриде уступил и скинул вопрос на сына — король Сицилии тут же нашел крайнего в лице своего вице-короля, поручив ему командование собранным на скорую руку корпусом. Корпус — одно название, скорее дивизия из двух линейных полков пехоты и одного полка линейной кавалерии с незначительной артиллерией. Низверг, честно говоря, из рая в ад — из солнечной южной Италии с ее апельсинами и ласковым синим морем в студеную и сырую Германию с ее еретиками, лишенных благодати Святого Духа.

Какой в этом толк, если так называемый корпус безбожно опаздывал, просто физически не мог догнать войска антирусской коалиции, выступившие в поход на Саксонию? Да, испанцев довольно быстро перебросили морем из Палермо и Неаполя в Геную. Потом пришлось совершить тяжелейший переход через горы в Баварию, а далее в Тюрингию. И что? Где союзники? Растворились в этих жутких лесах, где жили одни лютеране.

Князь Марк-Антонио не мог не прийти в бешенство от того, в какие немыслимые, нечеловеческие условия его загнали в его-то годы и с его-то комплекций, ибо весил он немало. Всю дорогу, с трудом разместившись полулежа на подушках, пришлось покачиваться в паланкине, который несли восемь мавров-рабов (2). Карету вице-король отверг, боясь, что его вдобавок ко всем бедам растрясет.

Тюрингенские леса, проплывавшие темной стеной за окнами его роскошных носилок, вгоняли в тоску, лютеране самим фактом своего существования в этом краю бесили не на шутку. Теплый прием, оказанный князю в Айсфельде архиепископом Курмайнца, в этом оазисе католичества в пустыне протестантизма, — единственное светлое пятно во мраке. Пока князь дегустировал мясо на вертеле по-шмёльнски (великолепное блюдо!) и сырую рубленую свинину метт (благородного дона едва не вырвало, но он держался), войска отдыхали неподалеку, в жуткой дыре под названием Петерсберг — князь видел скрытую издевку судьбы в схожести названия с Петербургом, столицей Петра III. Сплошные Петры, прости господи!

Утренний выход корпуса задержала экзекуция. Трое пехотинцев из Итальянского полка разложили на сеновале дочку мельника, а ее папашу отколотили до полусмерти. Был бы он добрым католиком, солдат непременно бы повесили, но пострадавшие погрязли в еретическом невежестве — князь де Аллиано приказал ограничиться розгами.

Только собрались выступать, не успел вице-король поудобнее устроить свое тело на подушках паланкина, а мавры — поднять ручки носилок на плечи, как к селению подлетела растрепанная австрийская кавалерия. Она сопровождала своего императора. «Многовато для эскорта, но с чего такая честь для меня?» — подумал дон Марк- Антонио, прежде чем его ошарашили новостями.

— Какое счастье, что вы здесь! — приветствовал его австрийский император, выглядевший так, что у испанца глаза полезли на лоб — Иосиф II прибыл в Петерсберг в грязном мундире, без парика и с повязкой на голове. Одного взгляда на него дону Марк-Антонио хватило, чтобы понять: случилось нечто ужасное.

Австрийский монарх подтвердил его худшие опасения, стоя посреди деревенского подворья, по которому заполошно метались куры.

— Русские разбили нас в пух и прах. Войска отходят, и было бы неплохо их прикрыть от преследования. Пусть ваш корпус займет позиции у дороги. Попытка не пытка: можно попробовать снова собрать армию, хоть мы и потеряли весь обоз и артиллерию.

— У меня всего два полка линейной пехоты и пять эскадронов карабинеров и драгун.

— А, ваш корпус еще не подошел?

Князь вздохнул. Он не понимал, как объяснить союзнику, что названные им войска — это и есть корпус и что рассчитывать на них как на серьезную силу, способную задержать армию взбесившихся русских — несусветная глупость. С тех пор, как Бурбоны уселись на испанский престол, граница с Францией считалась защищенной навечно, надобность в сильной армии отпала и все усилия, деньги и внимание достались военно-морскому флоту. Быть может, линейные пехотинцы выглядели браво в своих меховых шапках с длинным красным шлыком, но как солдаты…

— То, что я назвал, сир, это весь мой корпус, иных войск не будет.

— Мы пропали! — еле вымолвил император. — Русские в семи милях отсюда, они доберутся сюда за полтора дня (3).

— Ни в коем случае! Испания этого не допустит! — затряс возмущенно князь пухлыми щеками. — Предлагаю немедленно отступить.

— Можно укрыться в Айсфельде, — задумчиво произнес Иосиф II.

Отправленные в город австрийские офицеры вернулись с плохой новостью — бюргеры Айсфельда, узнав о результатах битвы при Липпендорфе, благоразумно решили остаться в стороне и ворота открыть отказались. Им только не хватало налететь на контрибуцию на ровном месте.

— Я их император! Это же земли Священной Римской Империи! — возмутился не на шутку Иосиф II и схватился за сердце. Царь обещал его вырвать, но расставаться с ним не хотелось.

Простая уличная деревянная лавка без спинки, на которой, привалившись к стене дома, сидели император и вице-король, показалась Иосифу его эшафотом. За плетнем, ограждающим двор, суетились солдаты и не стихал гул встревоженных голосов.

— Сколько же у нас времени? — с опаской спросил князь, судорожно пытаясь сообразить, как элегантно оставить австрийцев с их проблемами и удалиться, не ввязываясь в драку с русскими, которым испанский недокорпус ничего плохого не сделал. — Я отправлюсь к майнцскому епископу и лично его попрошу вмешаться. После того издевательства надо мной, которое он назвал обедом, думаю, он прислушается к моей просьбе.

Вице-король заковылял к своему паланкину, раздавая попутно указания испанским офицерам — ему для короткого путешествия отчего-то понадобился эскорт из целого кавалерийского полка. Габсбург смотрел в его необъятную спину и молчал. Он плохо соображал после падения с лошади — наверняка, легкое сотрясение — и чувствовал себя совершенно разбитым, безумно хотелось спать, ибо всю ночь не слезал с коня. Австрийский монарх даже не понял, что ввел в заблуждение представителя испанской короны — русские могли появиться гораздо раньше, ведь с момента сражения прошло больше суток, а Суворов был уже хорошо известен скоростными маршами своей пехоты.

Так и случилось. Сначала из леса повалили разрозненные части и отдельные группки пехоты и всадников, потом раздались звуки трубы и приближающегося боя. Маленькое селение было забито до отказа — испанцами, которых в походных колоннах держали уже полдня, отдыхавшими австрийскими кавалеристами, числом больше людей князя де Аллиано, и самыми шустрыми беглецами, добравшимися до Петерсберга на своих двоих или на телегах обоза. Когда послышалась далекая ружейная пальба, все пришло в смятение, окончательно перемешалось, вспыхнули ругань и даже стычки, кое-кто — в основном, венгерские гусары — бросились под шумок наутек. Выбраться из этой толчеи паланкин вице-короля не смог, не помогли даже спешившиеся карабинеры и драгуны, попытавшиеся саблями в ножнах расчистить путь своему командиру. Военного опыта у дона Марк-Антонио не было, он впервые наблюдал дезорганизованную после поражения армию, когда всем небо кажется с овчинку. Его позолоченные резные носилки удостоились той же участи, что и артиллерийская «колбаса» по соседству, то есть безнадежно застряли в густой толпе запаниковавших людей.

— Казаки! Казаки! — раздались громкие крики.

— Шассеры! — поправили более опытные.

Русские конные егеря закружили вокруг Петерсберга, в который уткнулись колонны отступавших французов. Генерал Рошамбо моментально оценил ситуацию и понял: если срочно ничего не предпринять, это конец. Его измотанным и обескровленным полкам наступали на пятки свежие части русских, следом, наверняка, двигался сам царь со своими окрыленными победой войсками и ротами полковой артиллерии. Пушки разнесут тут все к черту, кавалерия добьет. Неужели придется капитулировать?

Моя армия уподобилась рыбакам, с трудом вытягивающим из воды переполненный невод. Добыча нам досталась невероятная, огромная — чтобы ее посчитать, оценить, распределить и сохранить, потребуется немало времени. Императоров — одна штука, вице-королей — одна штука (с его размерами потянет на двоих), принцев — восемь, графов, маркизов и прочих виконтов замучаешься считать, из штаб-офицеров, попавших в плен, можно составить роту, из обер-офицеров — батальон или неполный полк.

Только для охраны этой оравы потребно не меньше дивизии. Вызвались богемцы, взбешенные состоянием своего Генерала — медикам пришлось побороться за жизнь Мясникова. Я был не против сурового обращения с пленными (но без садизма, расстрелов и мародерства). Разозлился, когда узнал, как обошлись с моими людьми, захваченными при разгроме полка Подляшской дивизии Жолкевского. Мы нашли их израненными и брошенными в домах деревни Гройцш без всякого ухода — и раздетыми до исподнего. Мало того, что им не оказали врачебной помощи и не дали даже стакана воды, так их еще грабили все подряд, в несколько заходов. Сначала пандуры отобрали все деньги, зашитые в разных укромных местах, потом их, окровавленных, обессилевших, начали раздевать — сапоги, шинели, кафтаны, — все сняли. И оставили умирать…

— Государь! — окликнул меня еле державшийся на ногах от усталости Суворов. — Полки построены, можно начинать.

Я кивнул, огладил совсем уже неприлично отросшую бороду, оправил на себе мундир, нацепил двууголку и двинулся вслед за генерал-поручиком к коновязи, где наши пути разошлись. Победителя и Мишку рядом не ставили — они только и ждали момента, чтобы определить, кто из них главный альфа. Поэтому их держали подальше друг от друга, а в моей свите Суворов был вынужден держаться чуть в стороне. Но это не мешало нам считать друг друга боевыми товарищами и достигать полного взаимопонимания. Тучи Липпендорфа тому свидетель!

Выбранное для торжественной церемонии поле еле вместило все полки, построенные покоем, внутри соорудили подиум с навесом, к которому я поскакал в сопровождении всех генералов. Войска встретили нас громким «Ура!», полковые оркестры заиграли марш, ветер трепал развернутые полковые знамена.

Поднялся на помост. Поднял руку. Над полем установилась тишина.

По сигналу Суворова, гарцевавшего на своем Мишке перед подиумом, слаженно загремели барабаны. С открытой стороны покоя церемониальным маршем двинулись шеренги офицеров, солдат и казаков — тех, кого ждало награждение. Первые ряды несли вражеские знамена, задние — пучки сданных генеральских шпаг и сабель. Стяги полетели на землю, на них бросали холодное оружие. Гора росла, полки снова закричали «Ура!». Освободившись от трофеев, герои строились справа и слева от помоста.

Снова поднял руку. Овация стихла, как отрезало. Все взоры обратились на меня, ждали моих слов, моей похвалы.

— Солдаты! Боевые мои товарищи! Ваши сердца вступили в бой раньше, чем ваши руки. Вы знали, за что шли на смерть, за кого и во имя чего! Но вы поклялись победить — и вы победили! Горжусь вами — лучшей армии мне не сыскать! Позади трудный путь — мы разбивали врага в чистом поле, брали крепости и сотни раз смотрели смерти в глаза. Выдюжили! И сокрушали снова и снова! И если снова на нас надвинется вражья рать, дадим ей отлуп, ее знамена бросим под ноги в грязь, отберем у нее и славу воинскую, и волю к борьбе! Отныне у наших противников — душа в пятки, лишь заслышат стальную поступь наших полков! Трепещи Вена, Рим, Париж, Мадрид и Царьград — мы идем! Ура!

— Ура! — понеслось над полем у Петерсберга — видит бог, мне нравилось это название!

— Никто не останется без награды! Жалую войско деньгами, каждому по десять рублей! Но это не все! Вы выбрали, как я приказал, самых достойных. Тех, кто особо отличился. Вот они — перед вами, стоят ошую и одесную от меня. Полковник Платов! Выйти из строя! Ко мне!

Матвей Иванович покинул ряды ждавших награждения и поднялся на подиум.

— Бывают в сражении моменты, когда все зависит от мужества немногих. Полковник Платов и его люди малым числом спасли армию, спасли битву в первый день сражения. Казакам не впервой биться с превосходящим их кратно врагом, но это не умаляет подвиг трех сотен храбрецов. Жалую каждого солдатским Георгиевским крестом, а тебя, полковник, генерал-майорским чином и высшим воинским орденом Российской империи — офицерским Егорием первой степени. Носи с честью!

Я вручил белый эмалевый крест Платову и быстро шепнул:

— Встанешь рядом и будешь своих десятками выкликать.

Новоиспеченный генерал-майор понимающе кивнул, принял из моих рук орден и воинские знаки отличия и громко крикнул:

— Служу царю и Отечеству! С таким-то царем-батюшкой и помирать легко!

— Слава казакам! — громко крикнул я.

— Слава! — понеслось над полками.

Пошло награждение казаков — процедура долгая, но необходимая, важная. Именно с них, с простых работяг войны, я хотел начать долгие процесс награждения.

Когда последний казак — 218-й, именно столько осталось в живых из трех сотен — получил Егория, пришла очередь Александра Васильевича.

— Без генерал-поручика Суворова ничего бы не вышло! Согласны со мной⁈ — армия откликнулась на мой вопрос дружным одобрительным криком. — Александр Васильевич! Скачи-ка сюда!

Суворов подлетел, молодцевато спрыгнул с коня, отдал поводья ординарцу и поднялся на подиум.

— Поздравляю генерал-аншефом! — громко выкрикнул я и тихо добавил, чтобы услышал только мой командующий. — Вену возьмешь, станешь генерал-фельдмаршалом!

Суворов сверкнул глазами, принял от меня звезды на воротник и с моего разрешения обратился к войскам:

— Была у меня одна надежда на Бога, другая — на величайшую храбрость и высочайшее самоотвержение войск. Вы богатыри! Вы витязи! Вы русские! Какую победу перелетели! Какие крепкие батареи вы взяли! Не посрамили русского оружия! Ура!

— Ура! — в который раз понеслось над полем.

Процедура награждения продолжилась. Уже заканчивался пятый час, как я поднялся на помост. Ноги уже не держали. Но пришлось собрать последние силы и довести все до конца — никого нельзя было обойти своим вниманием.

Когда закончил и добрался до скромного домика в Петерсберге, выбранного для моего постоя, думал свалюсь без задних ног. Меня встретил Почиталин. Его лицо было бледным, в руках он сжимал письмо и прятал глаза.

— Что⁈ — прохрипел я, севшим от долгого напряжения связок голосом.

— Дурную весть, государь, доставили из России. Царевна Наталья Алексеевна до срока разрешилась мертвым ребенком и умерла родами.

Я покачнулся и осел на пол.

(1) В описываемый период в Испании и контролируемых ею владениях процветало рабство, причем знать подражала королю Карлу III, самому крупному рабовладельцу.

(2) Австрийская миля равна 7.5 км.