Русский бунт. Кровавый год

Глава 10

На войне возможны всякие случайности — приятные, вроде богатой добычи, анекдотические, нелепые, досадные и даже смертельные. Многое может приключится, когда огромная масса вооруженных мужчин собирается вместе.

Австрийская армия во главе с императором Иосифом II совершила трудный марш в Баварию, где счастливо соединилась с французским корпусом генерала Рошамбо и с прибывшими с ним с сардинцами. На общем совете было принято решение двигаться через Тюрингию в сторону Лейпцига, чтобы не позволить русским проглотить Саксонию. Богатейшие сельские угодья лейпцигской низменности были в состоянии прокормить огромную армию — забота о солдатском желудке часто являлась основным соображением при разработке стратегии кампании и командовала маневрами армий, не меньше генералов.

Соединенная армия отправилась в поход — гигантская «колбаса», обремененная обозами и артиллерийскими парками. Скорому маршу препятствовали зачастившие дожди. Именно из-за них было принято роковое решение выступить ночью, воспользовавшись тем, что ветер временно разогнал тучи. Все шло прекрасно: солдаты, радуясь относительно сухой погоде, бодро шагали по дороге в колоннах, кавалерия рысила параллельным курсом по полям.

Внезапно около обоза раздались выстрелы. Кто первым начал, установить в последствии так и не удалось, но, по общему мнению, виноватыми были валашские фузилеры из полка Варасдинский Кройцер. Плохо зная немецкий язык, но много времени проведя в боестолкновениях с турками, они в темноте приняли возгласы «Halt! Halt!» за «Allah! Allah!» — за боевой клич, с которым ходили в атаку фанатики-магометане. Откуда взяться османам в центре Европы? Такой вопрос им в голову не пришел — что с ним взять, одно слово, валахи. Придумали себе и открыли огонь по всадникам вблизи — по гусарам и драгунам. Те в долгу не остались и ответили выстрелами из своих карабинов и пистолетов.

Вспыхнувшая перестрелка разрасталась и вызвала панику. «Казаки! Казаки!» — понеслось по рядам. Ночью у страха глаза велики, вспышки выстрелов замелькали повсюду — колонны пришли в замешательство, рассеялись, солдаты начали метаться среди обозных фур. Шальными пулями ранило немало возчиков. Они бросились наутек, побросав свои повозки, солдаты стали их переворачивать, чтобы соорудить подобие баррикады. Военное имущество летело на землю, кто-то умудрился разбить несколько орудийных лафетов. Император, находившийся внутри одной из колонн, с возмущением лицезрел, как разбегаются те, кто должен его защищать даже ценой своей жизни.

— Генерал! Сделайте хоть что-нибудь! — сердито воззвал император к командиру дивизии, в которой находился.

— Ваше величество! — развел руками генерал. — Когда солдаты слышат слово «измена», они увлекаются паническим бегством, теряя память и рассудок. В такую минуту немногим дано сохранить хладнокровие и не поддаться стадному инстинкту.

— Причет тут измена? — вздернул брови Иосиф.

— А что иное может прийти на ум нашим солдатам, если они стреляют друг в друга?

— В своих боевых товарищей⁈ — неподдельно изумился император.

— Стрельба идет внутри колонн, если меня не подводят глаза. С рассветом все успокоится.

Генерал оказался прав. С первыми лучами солнца люди пришли в себя, убедившись, что их никто не атакует и что они стали жертвой собственных страхов. Капралы бросились собирать разбежавшиеся взводы. Кавалерия, ускакавшая от греха подальше от пехоты, вернулась и заняла свои позиции в походном ордере. Интенданты и каптенармусы принялись подсчитывать убытки. Они впечатляли. Были потеряны ротные котлы и палатки, обоз получил значительные повреждения, особенно повозки. И три орудия — их пришлось бросить! (1)

— Доложите о потерях! — потребовал Иосиф II у своих генералов, когда все успокоилось, и армия продолжила движение.

Начальник штаба, преклонного возраста граф фон Хетцендорф, схватился за сердце, не решаясь озвучить цифры.

— Ну же, граф, я жду!

— Потери убитыми, дезертировавшими и пропавшими без вести составили 538 пехотинцев, 24 егеря и один офицер, — с трудом выдавил из себя генерал.

— Убит офицер? — дрогнул голос императора.

— Нет, он пропал.

— Не мог же он дезертировать! — Иосиф не верил своим ушам. — Я требую тщательного расследования и наказания виновных.

Фон Хетцендорф лишь развел руками. Старик терялся в догадках, как такое вообще могло случиться, но на всякий случай решил выставить крайними валахов.

Откуда ему было знать, что виновником великого переполоха были не несчастные трансильванцы, которых ждали палки, а эскадрон конных егерей Петрова, отправленных за языком. Они нахально выкрали зазевавшегося офицера, а группа прикрытия, чтобы сбить со следа погоню, пальнула несколько раз в обозе. Каково же было удивление егерей, когда во вражеских колоннах поднялась такая стрельба, как-будто на них кто-то напал. Они тут же приняли участие в заварушке, добавляя хаоса на дороге своей меткой стрельбой издалека. Хотели попытаться выкрасть пушку, но сотник запретил.

— Эх, Митрий Иваныч! — жаловался он Петрову, когда добрался до расположения конно-егерской дивизии. — Такой случай упустили! Были бы вы близехонько, могли бы и полон большой взять, и картечью угостить цесарца.

— И не говори! — расстроился Петров. — Ведь таким макаром можно и всю армию в бегство обратить. Не судьба! А ведь мог бы получить от государя генеральские звезды на воротник. Коль такое дело, пожалуй, стоит пощипать их авангард пожестче.

Конные егеря, шассеры-охотники, появились в армии Франции лет тридцать назад, но никого особо не поразили. Разведка, нападения на сторожевые посты, вспомогательные задачи — пасынки легкой кавалерии. У австрийцев для этих целей существовали граничарские эскадроны из сербов и хорватов, служивших на границы с Османской империей. Не сумев толком их применить, цесарцы воткнули «пограничников» в гусарские полки. Потому командование сил коалиции ожидал неприятный сюрприз.

Тактика русских шассеров настолько отличалась от привычной, настолько оказалась эффективной, что штаб коалиции был вынужден уделить им особое внимание. Действуя мелкими группами, они вцепились в марширующие колонны как злобные слепни. Не только множили на ноль передовые разъезды, но и расстреливали с безопасного расстояния конницу на марше и даже добрались до пехоты. Пришлось выдвигать боковое охранение из егерей, чтобы уменьшить потери в плотных порядках основного отряда. И постоянно отправлять в погоню целые кавалерийские полки. Егеря, мобильные, порхающие, исчезали и вновь обнаруживались в новом месте, нападая сегодня на арьергард, а завтра на обоз в центре походного ордера. Союзным силам приходилось останавливаться, время уходило впустую, моральный дух падал.

Самое сильное нападение случилось накануне выход на лейпцигскую низменность, на которой, как пророчествовали в штабе коалиции, количество таких жалящих укусов сойдет на нет. Плоская безлесая равнина, прорезанная множеством ручейков и речек, мало пригодна для внезапных засад, решили в передовой дивизии, и ее командир решил ускориться, чтобы минимизировать потери. Дивизия в составе двух немецких и одного валлонского полков оторвалась от основных сил и наткнулась на поджидавшие ее полки Петрова. Часть егерей спешилась и принялась расстреливать замерших австрияков. Конница смяла приданную дивизии кавалерию, зашла цесарцам в тыл и сократила дистанцию до трехсот шагов. Полки стали строится в каре. Неожиданно ряды конных егерей, продолжавших палить с седла, раздвинулись. В образовавшиеся коридоры вылетели шестерки, влекущие за собой небольшие орудия. На глазах опешивших австрийцев конные батареи развернулись и открыли по каре ураганный картечный огонь почти в упор.

Ряды фузилеров смешались, валлонский полк, составленный из фламандских рекрутов и больше всех пострадавший, попросту разбежался, теряя ружья и кожаные каски. Егеря преследовали беглецов и рубили их саблями на скаку. На равнине, казавшейся такой безопасной от засад, укрыться было негде.

При виде такой жестокости немецкие полки поспешили сдаться. Когда основные силы авангарды добрались до места сражения, они с удивлением увидели кучи трупов, разбитое снаряжение, разбросанные по земле каски и пылящую вдали колонну пленных, окруженную со всех сторон всадниками в неприметных зеленых мундирах, казавшихся рубищем нищего на фоне ярких венгерских гусар. Одна беда — золотые шнуры и яркие ментики мало помогали справиться с ненавистными шассерами русского царя.

Когда фон Хетцендорфу доложили о происшествии, он возмущенно засопел, а потом схватился за голову.

— Полный разгром! Почему снова мы, почему не Рошамбо? Как я доложу об этом императору? Чертовы конные егеря! Мы боялись казаков, а получили эту напасть на свою голову.

Австрийской кавалерии удалось поквитаться через несколько дней за позор пехоты у выхода на равнину. Участившиеся сшибки конных разъездов с наконец-то появившимися казаками, перерастающие порой в столкновения больших масс конницы, со всей очевидностью свидетельствовали — противник на подходе. В штабе коалиции разумно предположили, что Суворов двинулся всей силой своей армии навстречу союзникам, чтобы помешать им добраться до Лейпцига, не дать превратить его в опорный пункт, как русские сделали с Дрезденом. Город русским не сдался, да они его особо и не беспокоили — небольшой деташемент из драгунских частей не в счет. Лейпциг ждал союзников как избавителей, но они переменили свои планы. Зачем двигаться вглубь Саксонии, если Суворов под носом? И император Иосиф II со своим штабом, и Рошамбо, и остальные генералы крайне низко оценивали боевой потенциал армии царя. Войск у него было чуть ли не вдвое больше, но что это за войска⁈ Наскоро набранные, необученные вести плотный огонь, держать строй под артиллерийским обстрелом и быстро перестраиваться. Без подготовленных офицеров, которых просто не могло хватить на такую ораву. Да, в распоряжении русского императора крепкий костяк из бывших солдат Румянцева, но и только. Так зачем метаться, если обе стороны желают генерального сражения? Конечно, возможно немного поманеврировать, чтобы выбрать наиболее удачные позиции, но опять же — зачем? Разве смогут русские устоять против таранного удара австрийских кирасиров или стены огня французской линейной пехоты? Плоская открытая равнина — что может быть еще лучше? Главное успеть развернуться, чтобы не оказаться втянутыми в битву прямо на марше. Поэтому был отдан приказ утроить осторожность, продвигаться вперед только большими силами и имея артиллерию наготове. Именно это указание обеспечило первый успех.

Русский авангард шел по нескольким дорогам тремя колоннами, стараясь держаться в видимости друг друга. Передовые разъезды, ординарцы, сновавшие между дивизиями — генерал-поручик Крылов был настороже, справедливо полагая, что войска коалиции на подходе. На беду под вечер, когда колонны стали останавливаться на ночлег, генерал-майор Жолкевский, командовавший национальной Подляшской польской дивизией, усиленной одним полком ветеранов-оренбуржцев, увлекся маршем и выдвинулся вперед на несколько миль, не желая вставать бивуаком в болотистой низине. Достигнув места посуше, приказал войскам разбивать палатки и уведомил своего начальника о своем местоположении. Крылов ночью отправил к нему приказ задержаться утром с выдвижением, чтобы авангард занял прежний походный ордер. Приказ доставлен не был: курьера перехватили пандуры, уже обнаружившие дивизию Жолкевского и кружившие вокруг нее, как стая волков. Пандурская конница славилась своим бесстрашием, зверствами и умением вести скрытную разведку. Австрийское командование было вовремя уведомлено о выпавшем шансе.

Не подозревавший беды Жолкевский утром продолжил движение, но особо не торопился. Полки форсировали несколько речушек и встали в чистом поле, имея на правом своем фланге ферму, на которой генерал-майор рассчитывал позавтракать свежими яйцами и парным молоком. Он ждал донесения от разъездов, но они запаздывали (на самом деле их этому моменту уже вырезали пандуры). Вокруг царила тишина, пасторальная картина утра на саксонской равнине радовала глаз легким туманом над мягкими холмами с вкраплениями рощ. Война на мгновение показалась поляку такой далекой, такой неправильной…

Пылавший жаждой мести командир авангарда, граф Пальфе, получив донесение от разведки, тут же собрал в кулак всю кавалерию, подвел ее ночью поближе к русским и укрыл в руслах неглубоких речушек, где позволяли береговые откосы. Он отчаянно желал бросить своих кавалеристов в атаку, но сохранив трезвость мысли, решил действовать, не очертя голову, а в соответствии с принятой тактикой. Вперед выдвинулись драгуны, заняли удобные позиции и завязали перестрелку с застигнутыми врасплох поляками.

Генерал-майор Жолкевский, не успев толком насладиться завтраком, опрокинул кувшин с молоком и побежал строить линию. Поздно! На его полки обрушился удар кирасиров. Они выстроились стремя в стремя и плотной массой накинулись на вражеские порядки. Заработали тяжелые палаши, линия была прорвана. В образовавшуюся брешь ворвались пандуры, эти иррегуляры, сеявшие ужас. Они сами выбирали себе командира, прозывавшегося пашой, специально одевались в самые невероятные и яркие лохмотья, чтобы еще сильнее пугать своего противника, и не боялись ни бога, ни черта. За ними понеслись синие гусары, размахивая «эйзенхауэрами»-«желозорубами». У поляков началась паника, они побежали, но куда уйти от распалившихся гусар, от вкусивших крови пандуров? Легкая конница гнала и разила обезумевших солдат. Кровь лилась рекой.

Ветераны устояли. Вовремя перестроившись в каре, огрызались яростно, немало пандуров упокоили. Они начали отступать к ферме, за каменными стенами которой укрылся Жолкевский с уцелевшими поляками. Худо-бедно наладив оборону, даже смогли открыть огонь из полковых пушек.

Гром орудий подсказал командовавшему русским авангардом Крылову, что началось сражение, что Жолкевского нужно выручать. Обе оставшиеся дивизии авангарда бросились бегом на выручку. Граф Пальфе, удовольствовавшись разгромом одного польского полка, счел разумным отступить — у него был строгий приказ не затевать преждевременной битвы. Союзники хотели подготовиться обстоятельно и даже дать противнику время расставить войска — ни столько из джентльменских соображений, сколько из желания подробно ознакомиться с его диспозицией.

О расстановке сил коалиции мы получили исчерпывающие донесения с воздушных шаров, которые зависли в воздухе над нашей передовой. Австрийцы ожидаемо сформировали несколько линий, пытаясь спрятать в тылу плотные порядки кавалерии, а вот французы сумели удивить: генерал Рошамбо экспериментировал и пытался найти оптимальное решение, сочетая линейную тактику с колоннами. Открытые фланги их не беспокоили — плоский рельеф не позволял ни им, ни нам опереться хоть на какую-то непреодолимую преграду. Ручейки и речушки не в счет, на стороне союзников оказались большие ямы, оставшиеся после открытой выработки бурого угля, которые скорее мешали, чем защищали. А мы хотя бы смогли прикрыть тыл правого фланга заболоченной низменностью, которая сыграла злую шутку с Подляшской дивизией. Бедняга Жолкевский подставился, но вел себя героически, отражая атаки превосходящих сил противника. Потеря одного полка, увы, — сопутствующие потери в войне.

Суворов читал диспозицию врага как открытую книгу. Мы собрали военный совет на той самой ферме, где отбивались подляшцы, неподалеку от деревеньки Липпендорф. Противник разместился напротив нас между деревнями Гройцш и Пёдельвиц. Генерал-поручик давал мастер-класс тактического искусства.

— Самая ценная часть цесарского войска — кавалерия. Вот они и отвели ее поглубже в тыл — ракет твоих боятся, государь. Выдвинут в нужный момент. И, вообще, расстановка сил противника, его открытые фланги, не прикрытые шанцами и редутами, говорят нам о том, что союзники намерены атаковать и атаковать успешно!

— Будем обороняться? — с легкой подковыркой спросил я, ибо для меня Суворов в обороне — нонсенс.

— Отчего же не измотать в первый день? — удивил он меня своим ответом.

— А будет второй? — спросил Куропаткин.

— И второй, и третий. Да, может, и пятый. Когда собирается такая толпа, быстро дело не сладится.

Мы будто снова вернулись к тому разговору, который состоялся у нас в дрезденском Нойштадте, когда я спросил, как будем давать генеральное сражение. Суворов тогда меня по сути высмеял. На пальцах объяснил мне, что бессмысленно заранее предугадывать. Все будет зависеть от характера местности, от сил противника и наших (не все войска могут поспеть на поле боя). Я же упирал на то, что с помощью ординарцев нормальной управляемости добиться невозможно, имея многоверстную линию. В голове как гвоздь засели слова Суворова, который признался, что никогда не командовал такой массой войск. Как он справится, имея в разы больше солдат, чем было у Румянцева в строю, да еще и две трети которых вчерашние новобранцы? Я предложил тогда выстроить мега-колонну по центру и ударить ею со всей дури. Большие потери? Это — да, это неизбежно. Но так воевала революционная Франция в своих первых сражениях на границе республики и побеждала опытного противника, хотя и теряла вдвое больше убитыми и ранеными (2).

Александр Васильевич ничего не мне не ответил, лишь посмотрел как на несмышленыша.

— Ужель, государь, ты думаешь, что вся линия одновременно приходит в движение и все дело сведется к всеобщей свалке? Наступающий пробует в разных местах, ищет слабейшие — на одном крыле, на другом. По центру наступать невыгодно, самих сожмут. Атаками ослабить фланги, заставить выдвинуть резервы, и вот тогда… Колоннами пойдем обязательно, но многими, а не одной. И дополним их линиями в промежутках.

Тут я смог его удивить, реабилитироваться, так сказать, за предложенную глупость.

— Вижу серьезнейшую недооценку роли артиллерии в баталиях полевых. Размазывают ее по всей линии, а нужно сконцентрировать ее огонь на том месте, где планируется наступ.

— Что, собрать на одном крыле, оголив другие?

— Именно так! А еще можно, если в обороне будем сидеть, так расставить пушки, чтобы создать наступающим огневой мешок. Поговори с Чумаковым, когда он в Дрезден прибудет. Про косой огонь в бок наступающим полкам. Мы с ним обсуждали такую возможность. Я понимаю, что так, как вышло с Фридрихом, уже не будет, бессмысленно ждать эффекта неожиданности от применения ракет. Противник о них знает и обязательно применит контрмеры. Да и ракет у нас запас сильно небольшой. На один-два залпа.

Суворов задумался, потеребил ворот своей белой рубахи, на которую даже мундир не набросил.

— Спору нет — задумка интересная. Неплохая выйдет замена твоим «ракетницам». Но и их применим обязательно…

Мы закончили на этом свой разговор в Дрездене, сейчас я к нему вернулся. Напомнил и про огневой мешок, и про ракетную атаку.

— Ракеты мы решили приберечь, — неожиданно высказался Чумаков. — Вдарим ими, когда в наступ перейдем. А придумать твой, царь-батюшка, «огневой мешок» перед нашим слабейшим крылом — это мы запросто.

— А как другое крыло оборонять? Хватит ли нам кавалерии сдержать австрийскую?

— Не только редуты, рвы и волчьи ямы будем сооружать, но и рогатки придется ставить на оконечностях флангов, — вздохнул Суворов, которому сия мера всегда казалась лишающей инициативы. — Особливо меня беспокоят новые полки. Разместим их часть перед зыбью. Ежели прорвется кавалерия, то в этой зыби завязнет. Тут-то ее и отсекай.

Генералы загомонили. Как-то боязно допускать вражескую конницу себе в тыл, пусть и в заболоченную низину. Кто-то припомнил сражение при Петерсвардейне, когда восемь колонн австрийцев не смогли дойти даже до рогаток, встретив очень плотный огонь янычар. Последние, развивая успех, пробили центр, но не получив поддержки конницы на крыльях, были разбиты, а следом и вся турецкая армия потерпела сокрушительное поражение.

— Австрийская конница сильна тем, что грамотно взаимодействует разными родами. Пропустим их в зыбь, они коней под уздцы и возьмутся за ружья, — заметил Жолкевский, на своей шкуре испытавший тактику цесарской кавалерии.

— Казаки везде пролезут! — решительно отрубил Суворов. — Пиками переколят в болоте. Вам же следует поступать так. Обычно конница врубается прежде, пехота за ней бежит трехшереножным строем. В двух шеренгах одна сила, в трех — полторы: первая рвет, вторая валит, третья довершает. Прорвутся в наши окопы — то не беда. Вы, командиры, не зевайте, главное — отсекай! Смогли неприятеля кареями обойти, смыкайте их в колонну — особливо ценно сие построение, ежели имеете препятствие в виде своих или вражеских укреплений либо кавалерия угрожает прорвать каре. Тогда смыкайте фасы кареев — получится шестишереножная колонна. Такая колонна гибче всех построений, для кавалерии непроницаема, а будет двигаться без остановки, то все пробивает.

Я тяжело вздохнул. Ну не смогут новые полки такие построения делать — из каре в колонну и обратно. Тем более под огнем противника. Все это, конечно, на живую нитку.

— Экзерции потребны, чтобы прием сей освоить, — мудро заметил Крылов, озвучивая мои мысли.

— Противник нам дал несколько дней. Вот и займитесь подготовкой, господа генералы, — вмешался я и вернул обсуждение к главному вопросу. — Как будем расставлять войска?

1) Это не выдуманная история, мы просто поменяли локацию и противника, добавили виновника. В 1780 г. нечто похожее случилось во время австро-турецкой войны: битва при Карансебеше — так прозвали этот анекдотический случай.

2) Наш герой заблуждался относительно тактики революционной Франции. Да, колонны были, но не одна большая, а несколько. Мега-колонна попросту не смогла бы нормально двигаться вперед. Ее разнесли бы артиллерией и обратили в повальное бегство. В тоже время он прав в отношении количества войск под командованием Суворова. Самое его крупное сражение — при Нови, когда он имел 50 000 русских и австрийских солдат.