Русский бунт. Кровавый год

Глава 14

Аккурат в разгар зимнего Мясоеда облетела империю благая весть, зазвонили колокола по городам и весям — есть, есть у России наследник престола! Не успела Патриархия поменять форму Ектении первой литургии, дополнив слова «О благочестивейшем Самодержавнейшем великом Государе нашем императоре Петре Федоровиче Всеа России помолимся» фразой «о благочестивейшей государыне нашей императрице Агате Львовне», как пришлось снова добавлять. Теперь Россия будет молиться и «о наследнике Его Благоверном Государе, Цесаревиче и Великом Князе Александре Петровиче»!

Да! Да! Да!

У меня сын родился, Сашка!

Здоровый крепкий пацан — о чем еще можно мечтать мне, как мужчине, мужу и императору⁈

Нарек Александром. И с историей не хотел спорить, и о Македонском не мог не вспомнить. Ни то чтобы я бесконечно уважал что Первого, что Второго, что Третьего — скорее, наоборот, — просто подумал, что не многовато ли привнес я изменений в исторический континуум? Ну и от греха назвал сына Сашкой. Тем более, ассоциация с великим завоевателем очень к месту в стране, перманентно пребывающей в войне, поющей в храме кондак кресту и молящейся о победах русского оружия (1).

Аллилуйа!

Время до родов потратил с толком, занимаясь нон-стоп государственным строительством. Какая там первая брачная ночь, какой медовый месяц — на меня, на правительство, на Подурова с его военным министерством валились и валились, как новогодний снег, сложнейшие государственные вопросы.

Как справедливо, без возникновения в будущем обид и конфликтов, разделить Прусское и Привислинское генерал-губернаторство? Что делать Саксонией и Тюрингией? С Венгрией, с лоскутной империей в целом, ведь падение Вены не за горами? Император Иосиф II покорно ждал своей участи в Варшаве на положении почетного пленника, но ведь еще оставалась его мать и сопровительница, паучиха Мария-Терезия.

Как обустроить Данию, которую Грейг вынес на раз, подвергнув Копенгаген жесткой бомбардировке? Английская эскадра флага убралась к себе домой, не посмев огрызнуться, а короля Кристиана VII Самуил Карлович отправил туда, где ему самое место — в желтый дом в смирительной рубашке. С Норвегией проще, у меня есть Сенька Пименов, показавший себя не только метким стрелком-цареубийцей, но и выдающимся администратором — пусть забирает норвежцев себе. Я ему после виктории с королевским десантом дал генерал-майора и перевел из временного военного комиссара в генерал-губернаторы. Шведы его боготворили, чуть ли не на руках носили, он в их дела не лез, проявляя характерную для снайпера выдержку и терпение, лишь мудро разрешал возникающие споры и отстаивал интересы заморской торговли местных купцов. Говорят, он направил Сенату Вольного Ганзейского города Гамбурга, посмевшего арестовать шведские тороговые суда, письмо с очень простым посланием — никакой записки, только одна остроносая пуля с бороздками! Бургомистр и сенаторы с головой дружили, намек уловили и тут же отпустили корабли.

Эх, вот все бы мои генерал-губернаторы так! Тот же майор Кузьмин в Финляндии явно не тянул, благо финны — народ спокойный, не бунташный, растили себе коров, рыбку ловили да на флоте моем охотно служили…

Внутрироссийские проблемы громоздились огромной кручей, Монбланом и Эверестом — от колонизации на Дальнем Востоке до освоения причерноморских степей; от переезда правительства в Москву — до жаркого обсуждения, где должна находится столица, сумеем ли обеспечить управляемость из златоглавой, если западная граница Империи упрется в Атлантический океан; от подготовки указов о русском языке как общегосударственном для всей Империи без исключения — до дискуссий на тему, нужен ли нам при Думе Совет национальностей или депутаты из Европы будут на равных со всеми правами участвовать в работе парламента; от разработки программы моего «венчания с Россией» — до жарких споров, куда в первую очередь направить свалившееся богатство от военных контрибуций… Вечно с деньгами так: нет их — беда, много — головная боль. Каждый министр и губернатор тянет одеяло на себя: Болотову дай на тепличное хозяйство, Мирабо — на завершение водопровода, флотским — на ремонт кораблей, Подурову — на гранаты…

Да-да, задумали мы с Тимофеем Ивановичем возродить гренадерские роты. Нет, они, конечно, в батальонах были, но суть свою утратили. Несовершенство гранат и развитие огнестрельного оружия заставили армии мира превратить гренадеров из гранатометчиков в элитную пехоту — слишком часто ручные бомбы взрывались в собственных рядах. Между тем, я понимал, что штурмовая и оборонительная граната — мощное оружие, и напрасно военная мысль им пренебрегает.

Секретная лаборатория Иоганна Гюльденштедта при Артиллерийском комитете, рожденная в процессе создания огневой смеси для ракет, еще летом получила задание придумать взрыватель и начинку для гранаты. Не сказал бы, что у них вышло что-то убойное, но прогресс был налицо — металлическая оболочка с насечками, шрапнель внутри и, вместо фитиля, пороховая запальная трубка из гусиного пера, начиненная смоченным винным спиртом молотым порохом и прикрытая пластырем. Поджигать такую трубку приходилось с помощью кремневого мушкетного замка.

Под эту гранату мы с Подуровым разработали инструкцию ее применения. Полностью отказались от старой концепции, когда гренадеры, построившись в несколько шеренг, по очереди метали гранаты — задняя шеренга поверх голов вставших на колено первых рядов, за ней предпоследняя и т.д. Теперь гренадеры в ротах должны были применять гранаты при штурме или защите укреплений — или забрасывать наступавших на бастионы, или, наоборот, выбивать противника, засевшего за любыми стенами. Предполагалось вооружить оборонительными гранатами и егерей, действовавших в рассыпном строю (2).

— Нам бы эти бомбочки в Саксонии очень бы пригодились, Тимофей Иванович, — вздохнул я, когда посмотрел испытания на полигоне. — Куда меньше потерь было бы, когда от цесарцев на редутах отбивались.

— Согласен, государь! И когда Кенигсберг штурмовали, могли легче пруссаков выбить из равелинов. Зело полезная штука эти гренадки.

— Разворачивай производство поближе к театру военных действий. В той же Варшаве или где-нибудь под Берлином, — я повертел в руках рифленый шар, вздохнул из-за примитивности его взрывателя и положил обратно в гренадерский подсумок из прочной кожи, в котором должны были хранится две гранаты и патроны. По крайней мере, эти «гренадки» куда более безопасны для своих владельцев, чем для противника. — Обязательно ими нужно снабдить гарнизон Крепкого Орешка-на-Босфоре. Как там дела, есть известия?

— Турки вяло штурмуют. Ходят слухи, что французы хотят свой флот в Мраморное море ввести и попытаться корабельным огнем нашу цитадель снести. Торги ведут с султаном, опасающимся, что сменяет шило на мыло.

— Ну-ну, посмотрю я на это диво, когда лягушатники через Босфор пойдут. Развернуться там особо негде — сожжем их, как на Балтике. «Ракетницы» Сенявину отправили?

— Так точно! С инструкциями и опытными расчетами.

— Тогда я за Орешек спокоен. Удивительно точно все адмирал рассчитал!

В общем, до рождения наследника я был по уши в делах. Лишь скромно, без балов и прочей мишуры, отпраздновал с Агатой Рождество и Новый год, дождался счастливого ее разрешения от бремени, не поскупился на большое торжество с яркой салютацией по случаю появления на свет цесаревича, назначил дату его крещения. И в качестве подарка получил из Европы две новости — как водится, хорошую и плохую. Хорошая заключалась в том, что в России на одного генерал-фельдмаршала стало больше — Александр Васильевич Суворов решительным штурмом взял Вену и с Австрийской империей, считай, покончено. А вот плохая новость…

Она была не просто плохой — ужасной! Армия «Север» Никитина потерпела серьезное поражение от французской армии в Гессене и была вынуждена отступить к Эльбе.

Заунывный голос монаха-капуцина возвестил на латыни в ответ на робкий стук герольда:

— Кто просит о входе в эту усыпальницу?

— О входе в эту усыпальницу просит раб Божий Франц Первый Стефан Лотарингский, — торжественно объявил вестник похоронной процессии, стоявшей у ворот Капуционергруфт, — в земной жизни он был императором Священной Римской империи, герцогом Лотарингии, герцогом Бара, великим герцогом Тосканы.

— Кто просит о входе в эту усыпальницу? — повторил монах.

Герольд продублировал свой ответ.

— Мы не знаем такого!

— О входе в эту усыпальницу просит раб Божий Франц Стефан, бедный грешник.

Ворота со скрипом отворились…

Мария-Терезия вновь и вновь воспроизводила в уме в мельчайших деталях сцену похорон своего мужа десятилетней давности, ее глаза не отрывались от Капуцинеркирхе за окном. В этом скромном кирпичном монастыре на площади Нойер-Маркт находилась Императорская усыпальница и ее главная жемчужина — склеп Марии-Терезии, великолепное строение в стиле рококо с высокими сводчатыми потолками, с куполом, возвышавшемся над монастырским двором, с изумительно тонкой работы огромным мраморным надгробием. Все восхищались этим творением, сравнивали императрицу с египетскими фараонами, создававшими себе при жизни достойное их величия место погребения. И никому не приходило в голову сказать: это надгробие есть плод больного женского ума, пораженного ранней смертью любимого мужа и восьми детей от него — в крипте помимо Франца Стефана уже покоились семь принцесс и эрцгерцог Карл. Но, быть может, виною послужили многочисленные измены мужа, из-за которых Мария-Терезия свихнулась на почве борьбы с аморальностью? Кому еще придет в голову создать надгробие в виде проснувшихся мужа и жены и вступивших сразу в спор, стоило им присесть в постели?

Императрица в черном сидела не шевелясь и смотрела только в одну точку за окном, не реагируя на близкие разрывы снарядов, раздававшиеся уже в Старом городе. Слышала ли она доклады генералов о ходе боев на городских стенах? Она будто погрузилась в нирвану, превратилась в камень, отрешилась от всего земного, безучастная, отстраненная, погруженная в свои черные мысли. Она стала такой, когда пришли известия из Тюрингии. Известие о пленении сына и соправителя отправило ее в глубокий нокаут, в состояние грогги. Ее не волновала потеря армии — сложно ли собрать новую? Угроза полной гибели дела всей ее жизни — вот, что не просто выбило ее из колеи, но сломило.

Она ошибалась. Набрать новую армию оказалось практически невозможно, между тем как требовалось начать беспокоиться о защите Вены. Из германских земель вырвалась только кавалерия — какой от нее прок на бастионах? Из Венгерского королевства не поступило ни единого рекрута — бои с казаками гетмана Овчинникова шли на подступах к Буде, мадьяры уже потеряли Словакию, Крайна и Хорватия с ее граничарскими полками волновались и не спешили идти спасать ни королевство, ни столицу Империи. Оставалась одна надежда — на зиму, которая перекроет проходы в Рудных горах, а еще — на то, что русские сперва займутся размещением огромной толпы пленных и окончательным захватом Саксонии.

Напрасные мечты! «Генерал вперед» снова всех поразил. Он оставил в Саксонии практически всю кавалерию — охранять военнопленных и разбираться с саксонцами (к слову, Лейпциг открыл ворота всего одному полку царских гвардейцев-шассеров). А сам со своей многочисленной пехотой рванул через Рудные горы. Зимой! Кто бы мог подумать⁈ Ему помогли преодолеть заснеженные перевалы предатели-гренгутеры из Саксонии и Моравии и прочая богемская сволочь. Не останавливаясь, не обращая внимания на Прагу, Суворов повел свои полки прямо на Вену. Местное чешское население встречало их хлебом и солью, немецкие бюргеры из городков поили пивом и селили на теплых квартирах. На острие атаки шли богемские полки генерала Мясникова, оставшегося на излечении в Саксонии. Их вел его заместитель Антонин Зайдель, безжалостный и кипящий от гнева, — он обещал выпустить кишки цесарцами за казнь своего сподвижника Нивлта.

Богемцы навели плашкоутный мост через Дунай, выше по течению, в двух милях от австрийской столицы, и держали его на протяжении суток, отразив множество атак хваленой имперской кавалерии. Суворов подошел со своими полками и артиллерией, переправился на другой берег и подступил к самым стенам Вены, к ее земляным батареями и фортам. Ни один австрийский генерал не догадался, что он разделил свои силы.

Венцы удивили. Эти вечные гедонисты, любители театрализованных представлений, музыки и уличных балаганов, поднялись как один на защиту любимого города, расхватали из Арсенала ружья, заняли позиции на бастионах и городских баррикадах и отбили два штурма отборной русской пехоты!

Никто и не понял, что это были отвлекающие нападения. Пока суворовцы атаковали со стороны Венского леса, с холмов, усеянных спящими виноградниками, польские и богемские полки навели понтонный мост через Дунай напротив Пратера, бывшего до 1766 года королевскими охотничьими угодьями, а ныне превращенного в общественный парк. Под прикрытием его деревьев они скрытно переправились. На острие атаки шла Подляшская дивизия Жолкевского — она рвалась мстить виновнику раздела Речи Посполитой. Именно ей выпало первой ворваться в Вену, и дни австрийской столицы и самой империи были сочтены. Еще шли бои на стенах внутреннего города, на уличных баррикадах, на рыночных площадях. Войска Суворова приближались к Хофбургу, подтягивая за собой артиллерию.

— Ваше Величество! — с неподдельным отчаянием в голосе воззвал к императрице граф Пальфе, один из немногих генералов, вырвавшихся из Тюрингии, и командующий силами обороны. — Мой штаб категорически настаивает, чтобы вы с дочерьми немедленно переместились в дворец Шёнбрунн и подумали о бегстве в Инсбрук!

— Мама! Очнись! Граф говорит дело! — взвизгнула красотка Мими, любимица Мария-Терезии, ныне супруга герцога Саксен-Тешенского и наместника Венгрии, Мария Кристина.

Вопль дочери привлек внимание императрицы. Она неожиданно для всех вскочила на ноги и схватила за руки двух других дочерей — изуродованную оспой Марию Елизавету и страдавшую пороком грудной клетки Марию Анну.

— Мы немедленно отправимся в Капуцинергруфт!

Дочери остолбенели. Первой очнулась Мими.

— Мама! Ты в своем уме⁈ Мало того, что ты там заразила оспой несчастную Марию Жозефу и она умерла накануне свадьбы…

Звонкая пощечина оборвала пылкую фразу герцогини.

— Я всегда тебе все прощала! Я даже поддалась на твои уговоры и выдала тебя за этого оборванца, твоего мужа, Но не смей распространять эту клевету! (3) Немедленно следуй за мной!

Она вцепилась в руку Мими и силой поволокла ее за собой, рявкнув на эрцгерцогинь, чтобы они поспешали. Обе были абатиссами, привыкли к послушанию и поэтому безоговорочно подчинились.

На площадь Нойер-маркт отправились пешком в окружении гвардейцев. Идти было недалеко, всего восемь минут. Монахи в бурых рясах распахнули двери, четыре женщины вошли, спустились без сопровождающих внутрь Императорской усыпальницы и прямиком отправились в склеп Марии-Терезии.

— Молитесь! — скорбным голосом объявила она. — Попрощайтесь со своим отцом.

Крипта была залита солнечным светом, играющим на мраморных завитушках — странное место как граница между миром живых и мертвых. Но девушки подчинились. Опустились на колени, их губы зашептали знакомые слова. Мими прикрыла глаза, настраиваясь на нужный лад. Когда открыла, увидела у себя под носом пузырек.

— Пей! — приказала мать. Глаза ее лихорадочно блестели.

— Что это? — дрожащим голосом спросила герцогиня.

— Яд!

Мими вздрогнула, попыталась отстраниться.

— Пей! Я приказываю!

— Но зачем, мама? — хором спросили все три дочери.

— Вы забыли, что царь обещал всех вас изнасиловать⁈ Вы ему не достанетесь! Я не позволю!

— Но, мама! — нервно закричала Мария Кристина. — Это пустая бравада! Петр обещал вырвать сердце брату, но Иосиф преотлично чувствует себя в Варшаве!

— Так и знала, что с тобой будут проблемы!

С неожиданной силой Мария-Терезия вцепилась в волосы все еще стоявшей на коленях дочери, запрокинула Мими голову и плеснула ей из флакончика в рот. Глаза несчастной закатились, она судорожно задышала.

— Теперь — вы! — не терпящим возражения тоном приказала императрица эрцгерцогиням.

Дочери, безвольные, ошеломленные, послушались. Каждая по очереди отпила из флакончика.

Когда Мария-Терезия убедилась, что у ее ног три бездыханных тела, она и сама приняла яд.

(1) Кондак кресту: «Вознесыйся на Крест волею, тезоименитому Твоему новому жительству, щедроты Твоя даруй, Христе Боже: возвесели силою Твоею БЛАГОВЕРНОГО ГОСУДАРЯ и Отца нашего, победы дая ЕМУ на супостаты, пособие Имущу Твое, оружие мира, непобедимую победу».

(2) По непонятной нам причине широко укоренилось мнение, что гранаты стали применяться в русской армии после большого перерыва только во время Крымской войны. Чушь. Их активно использовали на Кавказской войне при защите крепостей от горцев (Абинский форт, 1838 г.) и при штурме аулов. Но во время наполеоновских войн о них не было слышно.

(3) Действительно, существовала версия (об этом написал, в частности, В. Пикуль), что эрцгерцогиня Мария Жозефа заразилась оспой после посещения по настоянию матери усыпальницы и пребывания рядом с неплотно закрытым гробом недавно умершей жены Иосифа II. Но сыпь у нее возникла всего через два дня, а инкубационный период оспы составляет неделю.

(надгробие Франца I Стефана и Марии-Терезии в Императорской усыпальнице в Вене)