Родное гнездо

Глава 7. Ручеек жизни

Октябрь 1975 года, Город, ул. Перелетная, 10 лет

Закружился лист багряный невпопад. Осень, холодно, по ветру листья летят... В знакомой школе все вдруг стало по-новому. Занятия теперь проводили не на первом этаже, а на втором, да еще и в разных кабинетах.

На первый же урок к ним пришла внушительных объемов тетенька с ярко-рыжими волосами и сказала, что учить их в этом году пока не будет, но зовут ее Маргарита Васильевна, и теперь она будет «каждому из вас точно мать родная, только в школе». А официально она называется классный руководитель. Двигалась она быстро и уверенно, часто широко улыбалась и все время вставляла непонятные словечки вроде «зэц райт». Позже ребята узнали, что в следующем году она будет учить класс английскому языку.

* * *

Учителей и правда оказалось много, и Торик никак не мог запомнить их в лицо. Хорошо, что можно было просто ходить вместе с классом, зная, что попадешь в нужное время в нужный кабинет. Хотя нет, одну учительницу он запомнил сразу, с первого урока.

Она была молода, худощава и подвижна. Откинула короткую челку со лба, поправила очки, съезжавшие на острый нос, представилась и сказала, что преподавать она будет математику.

Обычно учителя либо сидели за столом, либо выходили к доске и что-то писали. Эта же вышла к первым партам, подняла руки, совсем как дирижер перед оркестром, и начала объяснять:

— Сегодня вы познакомитесь с новым предметом, куда пока не ступала нога человека. Ваша нога.

Драматическая пауза.

— Мы будем изучать геометрию. Эта наука описывает самые разные события, и все они происходят на плоскости.

Руки ее взметнулись вверх и двинулись, словно очерчивая воображаемый стол.

— Плоскости — это абстракции, их не существует! Но в то же время они — везде, буквально всюду вокруг нас.

Теперь она широким жестом указала на пол, на стены, на потолок, легкими волнами пальцев изобразила парты.

— Но плоскости — не пустыни. Там есть обитатели! Везде и всюду на плоскостях располагаются эти…

Не может быть. Она забыла слово? Указательный палец одной руки непроизвольно потянулся ко рту, в то время как указательный палец другой руки отчаянно дергался, словно нажимая клавиши невидимой пишущей машинки.

— …там повсюду эти… м-м… как их? А! Точки!

Глаза под очками задорно блеснули. Торик решил, что новая математика ему понравится и запомнил эту сцену навсегда.

* * *

Иногда Маргарита Васильевна устраивала им «классный час» и говорила о чем-то мало похожем на уроки. Эмоции в ней били через край. «Эх, черти полосатые, ведь люблю я вас!» — говорила она, по-матерински обнимая сразу человек пять.

А еще был у нее коронный номер, почти театральный. Посреди обычного собрания класса она вдруг почти на минуту замолкала, глядела куда-то далеко, в необозримое будущее, и говорила, словно рассказывая сказку:

— …И вот однажды ты, Саша, или ты, Володя, окончишь школу, станешь хорошо зарабатывать, будешь директором большой стройки, зайдешь однажды в свою старую школу и скажешь: Маргарита Васильевна, сколько вы еще будете ютиться в своей тесной комнатенке на четверых? Я вам квартиру построил. Давайте переезжать, прямо хоть завтра! И я пущу скупую слезу умиления.

Класс замирал, впитывая услышанное, а потом смеялся. И она тоже смеялась вместе со всеми, но как-то не слишком весело. Скорее горько. Прошли годы, а она так и не дождалась своего героя-строителя-освободителя.

* * *

Апрель 1976 года, Город, ул. Перелетная, 10 лет

В апрельскую субботу весь барак обуяла настоящая лихорадка. Вечные распри и разборки на время забылись. У всех появилось одно большое и важное дело — приготовления к Пасхе. Хозяйки загодя выходили на общую кухню варить яйца. Луковой шелухой никого не удивишь, поэтому яйца окрашивали самыми причудливыми способами — у кого на что хватало фантазии и опыта.

Вечно пришибленная Смирнова окрашивала яйца чем-то темно-зеленым, прикладывая в нужные моменты листики укропа и сельдерея, так что на зеленой поверхности яйца проступали призрачные растительные тени, получалось красиво. Горластая Карасикова подмешала в луковый отвар желтую акварельную краску, а когда яйца почти сварились, вытащила их и облепила размякшим рисом — часть краски впиталась в него, а рисинки потом отвалились. Яйца стали желто-бурые и все в бородавках, как спина старой жабы. Гадко, но необычно.

Самыми красивыми яйца оказались у Хаустовой: она где-то раздобыла импортных наклеек и устроила, всем на зависть, чуть ли не яйца Фаберже. Такое вот случилось всеобщее безумие и праздник творческого самовыражения.

Впрочем, к вечеру праздник повыветрился, а на его месте осталась лишь заурядная пьянка. Нервные крики женщин перемежались зычной руганью мужчин. Кто-то пару раз пнул дверь Васильевых, но стучать не стал: не нашлось повода.

* * *

Жинтель, муж бабушки Саши, все-таки умер. Болезнь одержала над ним верх. Бабушка вся извелась, стараясь сделать его последние дни и месяцы хоть немного легче.

Торика на похороны не взяли. Да и с дедом он почти не встречался, хотя, как ни странно, даже одним своим молчаливым существованием Жинтель успел повлиять на него. Да, Жинтель умер, но в квартире бабушки осталось множество вещей, напоминавших о нем. И главное — его книги.

* * *

Соседям не нравились радиолюбители. Пользы от них никакой, зато вред надумывал каждый: Мишка считает себя умнее других, а сам помехи выдает да излучение вредное. Но обычно все это оставалось на уровне злобного шипения за спиной. Сегодня же соседи нетерпеливо стучали в дверь:

— Васильев, выходи!

— Не боись, Миха, сильно бить не будем.

— Не вздумай! — увещевала мама.

— А как? — вздохнул папа. — Они же дверь разнесут.

— Открывай, хуже будет! — не унимались разгоряченные соседи.

— Пойду, — решился папа. — Все равно не отступятся.

Отношения обострил несчастный случай. Позавчера папа вылез на крышу, чтобы развернуть поперечную антенну. Получилось хорошо, но, подключая фидер, папа оступился и чуть не свалился, каблуком проломив кусочек шифера. Он подложил в пролом кусок кровельного железа, но это не помогло — теперь в дождь в комнату соседа капала вода, и капля эта стала последней.

Папа открыл дверь и робко вышел. Раздался победный рев, и папа тут же ввалился обратно в комнату, держась за щеку.

— Миша! — вскинулась мама.

— Верка, не дрейфь, он малый крепкий! — раздался дружный гогот из-за двери.

— Слушай меня сюда, — зазвучал уверенный мужской голос. — Хренотенью своей заниматься ты больше не будешь. Все провода твои мы порвали и скинули. Сделаешь новые — тебе же хуже, понял?

— Понял, — невнятно ответил папа закрытой двери. Изо рта у него шла кровь, которую мама вытирала мокрым носовым платком.

Разумеется, саму радиостанцию у папы никто не отнял. Просто теперь она стала мертвой игрушкой. У него отобрали то, ради чего он занимался радиолюбительством все эти годы, — возможность вырываться в другой, свободный от границ и условностей мир. И это было очень, очень грустно.

А Торик впервые осознал, что папа, оказывается, по-своему — тоже белая ворона. До сих пор он об этом не задумывался. Ну сидит папа в своем углу и сидит, он всегда тут, за своей радиостанцией. Это так же привычно, как солнце в небе или туалет во дворе.

Но папа отличался от других, от тех, кто живет рядом. Не был похож на них, и теперь они собрались стаей и его заклевали! Все в точности, как говорил дядя Миша. Выходит, папа… слишком плохо прятался? Хотя, ты можешь спрятаться сам, не задирать соседей, не вступать в перепалки, но куда спрячешь антенну, длиной больше дома? Получается, у папы не оставалось выбора? Или идти наперекор стае черных ворон или… Вот теперь наступило то самое «или».

* * *

Родители ходили хмурые, часто вздыхали и маялись от неутолимой безысходности. Трудно было жить так, но и сделать, изменить что-либо казалось невозможным.

Немного грела призрачная перспектива получить новую квартиру. Папе обещали ее на работе с самого начала, тем более что их завод как раз выпускал материалы для строительства. Квартиры давали бесплатно. Вот только ждать их приходилось годами, поскольку желающих было много, а очередь двигалась так медленно.

Сейчас обстановка в доме накалилась, папа лишился главного хобби, а мама — покоя. Но шанс был: папа стоял в очереди уже четвертым, а значит, в следующем доме ему обязательно дадут квартиру.

Семья жила ожиданием перемен к лучшему.

* * *

Торика в эту пору не слишком беспокоил поиск своего места в жизни. Ему просто не нравилось, что у него нет друзей. Из друзей у него остался только Пашка Бычков с верным Пиратом.

Читать Пашка не любил, зато любил слушать. Он где-то доставал журнал «Вокруг света», который папа Торика проглатывал от корки до корки, а сам Торик читал там только фантастику. Несколько месяцев подряд он читал «Пасынков вселенной» Хайнлайна, а потом они с Пашкой сидели на груде железобетонных плит, и Торик пересказывал ему роман в лицах. Иногда Паша переспрашивал, но чаще просто слушал.

Особенно им понравился момент, когда Хью ощутил бесконечность вселенной:

«…Хью закрыл глаза и попытался представить, как он сверлит дыру в полу нижнего яруса. Смутно, очень смутно в сознании его забрезжила картина, переворачивающая всю душу, все привычные представления. Он вышел в сделанную им дыру и падает, падает, падает в нее, в бесконечную пустоту…»

Эту часть Торик зачитал дословно, прямо из журнала. И друзья еще долго сидели, потрясенные не меньше, чем сам Хью. На бытовом уровне настоящая бесконечность и правда ужасает, если отважиться и воспринять ее всерьез.

Пашка прочувствованно вздохнул и хотел что-то сказать, но тут мимо них пронеслась ватага ребят с азартным криком: «Пашка! Айда в войнушку играть!», и вот его уже нет, а на холодных плитах остались лишь Торик и журнал с бездонным космосом…

Они с Пашкой разошлись довольно быстро, хоть и учились в одном классе. Просто стали друг другу неинтересны, пусть их и связывало многое — общее детство, общие игры. Пашки не стало, а новые друзья как-то не заводились.

* * *

Май 1976 года, Город, ул. Перелетная, 11 лет

Одно время Торик надеялся, что они с Шуриком Карасиковым подружатся. Оба были тихими и любили читать, даже обменивались книжками. Но дальше дело не пошло — Клава, скандальная мать Шурика, категорически запретила им дружить: «Не нашего теста ты».

А потом стало еще хуже. Как-то под утро барак проснулся от истошного крика. Карасикова только что пришла с ночной смены. Шурика отправили на каникулы к бабушке, Гарик, тщедушный муж Карасиковой, остался один. И вот теперь Клава нашла его тело…

В этот день папа, придя с работы, привычно плюхнулся за радиостанцию. Даже включил ее было, но тут же вспомнил про полную изоляцию и теперь просто уныло сидел, нюхая канифольный дух паяльника и рассеянно глядя в никуда.

Мама, заставшая его в таком состоянии, быстро поставила сковородку, принесенную с кухни, обняла мужа и сказала тихо и серьезно:

— Даже не думай! Мы обязательно найдем выход.

— Считаешь, он есть? — угрюмо спросил папа.

— Должен быть, — убеждала мама. — Мы уже вон сколько всего перенесли. Это просто черная полоса. Все обязательно наладится.

— Мне бы твою уверенность…

— Имя у меня такое, — грустно улыбнулась мама.

— Да, Вера, пожалуй, так.

* * *

Торик сидел в своих наушниках, а папа — в своих. Он снова запустил радиостанцию! Антенна на крыше — хороший, но не единственный способ выходить в эфир. И да, мама оказалась права: всегда можно найти иной путь.

Папа вспомнил, как устанавливал связь в Кедринске. И теперь растянул антенну до соседнего дерева, а фидер вбросил прямо в окно. Связь появилась, но устойчиво ловились только станции из США, которых и так хватало, а все интересное и редкое пропало. И все равно папа мужественно сидел, крутил ручку настройки, залезая на самые края диапазонов, где изредка пробивалась стоящая станция.

Жизнь не то чтобы наладилась. Она теперь бежала тонким ручейком, а силу жить давало лишь ожидание. Уже в этом месяце завод должен был наконец сдать новый дом, где непременно найдется квартира и для Васильевых.

Оставалось ждать.

* * *

Но месяц закончился, дом начали заселять, а квартиру им так и не дали. Папа посмотрел списки и с ужасом увидел, что в очереди шел теперь семидесятым!

Он отправился к директору:

— Как такое может быть, я же стоял четвертым!

— А ты настырный, Михаил! Ну ладно. Был сигнал. О неподобающем бытовом поведении. Драку, что ли, затеял?

— Я затеял? Это меня избили соседи!

— Не знаю, но сигнал был.

— И из-за этого мне не дали квартиру?

— Не совсем. В твоем доме живет такой Хаустов, знаешь его?

— Видел пару раз. Мы не общаемся.

— А напрасно. Во-первых, человек партийный, идейный. Во-вторых, помог нам с поставками сырья, жена у него знаешь ли… В-третьих, у него дочь — школьница, ей нужны условия для проживания.

— И что? У меня сын — школьник…

— Но ты же не писал в роно, в прокуратуру?

Папа вдруг понял: все предельно ясно. Его и Хаустова просто поменяли местами в очереди на квартиру. Безнадежно. Он тяжело вздохнул:

— И… что теперь?

— Посмотрим генплан. Следующий дом мы построим в 1977 году, но туда не попасть.

— Значит, никак?

— Почему? В 1978 году запланирована сдача дома по улице Гоголя. Вот там ты точно квартиру получишь, я обещаю. Если новых глупостей не наделаешь. Уж постарайся!

* * *

Дома в тот день папа так ничего и не сказал, собирался с духом.

А потом мама все узнала и не выдержала. Кажется, впервые в жизни она устроила большой и шумный скандал, звуки которого Торик услышал еще в коридоре. Ехидные усмешки соседок словно говорили: «…Мать твоя — такая же как мы, просто раньше ее не припекало!»

Обстановка искрилась перенапряжением. Кричать родители перестали, но на полу белели осколки тарелок. Такого у них дома еще не случалось, и у Торика шальным стрижом мелькнула мысль, что вместе с тарелками разбилась на мелкие осколки его налаженная жизнь. Его любимый бокал тоже валялся разбитым. Торик полез поднять его. Мама буркнула:

— Оставь, сама уберу. Осторо…!

Разумеется, он порезал палец, теперь надо было остановить кровь. В маме на миг проснулся медработник, и атмосфера чуть потеплела. Папа так и сидел, безнадежно обхватив лицо руками.

— У нас все плохо? — дрожащим голосом спросил Торик, когда злосчастный палец успешно перевязали.

— Нет. У нас как раньше, — ровно ответила мама.

— Но квартиру нам пока не дали, — прогудел папа сквозь ладони на лице.

Мама застонала:

— Миш, я так больше не могу, надо что-то делать! Может, нам уехать куда — на Север или в Сибирь? Говорят, там специалисты нужны, жильем обеспечат…

— Может. Только не на Север. Есть один вариант, но… там все непросто. Не торопи меня. Я думаю.

— Думай скорее.

* * *

Решение нашлось неожиданное.

На завод пришла разнарядка: набирали строителей для работы по контракту в дружественной Республике Ирак. Папа никогда бы не пустился в такую безумную авантюру, но уж больно накалилась обстановка. Если все сложится удачно, они уедут в Ирак всей семьей, папа будет там работать, а мама с Ториком — жить рядом. Через пару лет вернутся и, возможно, получат долгожданную квартиру.

Плюсов виделось много. Во-первых, длительная поездка за границу для таких заядлых туристов — замечательная возможность, которая выпадает раз в жизни. Во-вторых, заработок. Значительную часть забирало государство, но даже оставшегося получалось гораздо больше, чем папа зарабатывал на заводе. Ну и… не придется высиживать в этом враждебном окружении.

Правда, минусов тоже хватало. Жара, неизвестные болезни. Мусульманская страна с очень жесткими требованиями. Тяжелые условия для выживания.

Папа снова ходил к директору. А вечером объявил о своем решении семье: он сначала уедет в Ирак один, посмотрит, что там и как, потом мама с Ториком приедут к нему. А пока поживут у бабушек.

* * *

А Торик? Сначала он никак не мог поверить, что жизнь скоро изменится, и им придется жить без папы. Да, папа часто ездил в командировки, но ведь потом всегда приезжал и был рядом. Не слишком общительный, но привычный, большой и надежный… А теперь его не будет. Мысли невольно увели Торика к истории Карасикова. А вдруг с папой там тоже что-нибудь случится… Нет! Все будет хорошо, правда?

Говорят, в критических ситуациях у людей возникает одна из трех реакций: бороться, бежать или замереть. Сейчас ситуация представлялась маленькому Торику очень серьезной. Но бороться или бежать было совсем не в его характере. Вся предыдущая жизнь приучила его к другому. От своих ушей, разрывающих болью, разве убежишь? Или будешь кричать на них, нападать? Бесполезно. Остается единственный выход — набраться терпения, уйти в себя, замереть и терпеливо ждать, пока оно само как-нибудь рассосется.

Именно это он сейчас и делал. Замер и ждал.