Родное гнездо

Глава 18. Ближе и ближе

Доброе дело ждало недолго: вскоре Торик снова зашел к Семену.

Дверь открыла тетя Зина, мама Семена. Во многом она осталась прежней, хотя двигалась теперь не так быстро, а в прическе среди привычных крупных кудрей поселились предательские нитки седины. Поговорили на кухне, чтобы ей было удобней готовить еду, вспомнили школьные годы. Посмеялись.

— А Вика у вас дома?

— А тебе зачем? — Строгий подозрительный взгляд.

— У меня для нее небольшой подарок.

— А мне можно посмотреть? — Подозрение усилилось.

— Конечно. Так она дома?

— Вика, дочка, поди сюда.

— Мм? — Да, многословием девочка не отличалась. Потом заметила гостя. — Привет… Торик?

— Привет! Ты смотри, с первого раза запомнила!

— ЧуднОе имя, раньше не слышала. — Глядит с недоверием из-под светло-русой челки, будто ждет подвоха. Упрямая складочка пересекает совсем еще детский лоб, а капризно поджатую губу от волнения даже слегка прикусила.

— Я тебе шахматы принес, — без предисловий объявил Торик, грохотнул сумкой и достал большую коробку с фигурами. Ту самую, что подарил ему Кузин.

— Мне? Прямо вот мне? Ух ты! А что с ними делать?

— Ты уверен, что ей стоит в шахматы играть? — удивилась тетя Зина.

— Не понравится — не будет играть, но хоть попробует.

— Мам, ну хоть-хо-оть! — подхватила Вика, а у самой глаза уже блестели азартом. — А как в них играют?

— Садись за стол, я тебе покажу.

Начали с того, как зовут каждую фигуру, и где ее место на доске. Потом Торик рассказал, как они ходят, но к концу объяснения Вика уже приустала. Тетя Зина очень кстати позвала их перекусить. Для ужина было рановато, но она приготовила свою фирменную яичницу с запеченными кислыми помидорами. Получилось очень вкусно, совсем как раньше.

Дело пошло быстрее. Сыграли на пробу учебную партию, отмечая очевидные ошибки и тут же исправляя их. Он угадал: Вика все схватывала на лету. Рассказ о том, как пешки доходят до края доски, где могут стать, кем захотят, почему-то Вику очень впечатлил. Но в целом, она, конечно, утомилась. Торик не стал говорить ни о рокировках, ни о гамбитах, эндшпилях и прочих шахматных премудростях, поскольку и сам в этом не особо разбирался.

— Теперь ведь будет играть! — язвительно проворчала тетя Зина. — Нет бы так уроками занималась! Лучше бы вы с ней примеры порешали, честное слово!

— Нет, пускай папа со мной решает!

— Видал, какая? Как скажет, так и будет. Упрямая, сил нет!

Казалось, тон звучал сердито, но в материнских глазах светилась гордость.

— А как получилось, что я ее за всю школу ни разу не видел?

— Она у нас домашний ребенок. Семик-то все по улицам бегал и… сам знаешь, до чего добегался. Вику решили воспитывать под присмотром. Мы на работе, а она — у бабушки или в детском саду, чтоб бесхозная не ходила. Как подросла, стала больше времени у нас проводить. А потом и совсем к нам переехала, да, доча? Подарок тебе сделали, что надо сказать?

— Спасибо, Торик.

* * *

Февраль 1984 года, Город, ул. Гоголя, 18 лет

— Привет, не ждали? — с хитрой ухмылкой сказал Семен еще в дверях, доставая небольшой ящичек из фанеры, окрашенный в лимонно-желтый цвет. Верхняя часть ящичка поднималась на петлях целиком, как у миниатюрного рояля.

На крышке в два ряда разместились регуляторы. Сама схема прибора — теперь уже полноценная, на печатной плате — располагалась внутри ящичка. Там же прятались импульсный блок питания и фильтры. А на боковой грани ящичка рельефно выделялся многоконтактный разъем. Место ленты из резинки (от трусов!) теперь занял элегантный ободок, а спереди лоб огибала широкая светло-серая эластичная лента с резисторами и электродами. Вместе получался уже легкий шлем.

Торику было интересно, что же нового придумал Семен в схеме, и он попытался расспросить подробней, но довольно быстро утонул в незнакомых терминах. А Семен увлеченно рассказывал о взвешенных циклических аналоговых коммутаторах с цифровым управлением. Говорил о цифровой шине данных. Не без гордости вещал об остроумной системе аналоговых интеграторов для поддержки потенциалов.

С потенциалами получилось хитро. Друзья не знали, какими они должны быть и в какой момент их нужно подавать на каждый электрод. Семен решил задачу изящно: он добавил от себя еще несколько генераторов, причем у каждого на передней панели свой регулятор. Но напряжения с них не подавались на электроды, а лишь определяли места на лбу испытуемого, куда прикладывались потенциалы. Объясняя тонкости, Семен делал округлые жесты обеими руками сразу, говорил о фигурах Лиссажу, наложенных друг на друга, о невидимых, но при этом вполне конкретных траекториях «движения» потенциалов — словно кто-то водил по лбу электрическими пальцами, расставляя и сводя их так и эдак.

Торик с умным видом кивал, но про себя вполне самокритично думал, что на эту гору ему уже не подняться. А еще тихо радовался, что решился обратиться за помощью. С другой стороны, не будь его затеи, сам Семен ни за что не взялся бы за разработку такой схемы. Ему бы просто в голову не пришло заниматься такой ерундой.

Вот так незаметно их прибор настигли качественные изменения. Теперь в желтой коробке помещалась не просто схема. Семен вдохнул в нее… душу.

В обновленном приборе стало гораздо больше регуляторов, а значит, больше параметров, больше возможностей для воздействия и изучения. Оставалось только надеяться, что все это окажется не зря. Если конструкторская интуиция не увела друзей в сторону от истины, вполне возможно, результаты станут более четкими. Хотелось бы в это верить. Но реальный ответ могли дать только новые эксперименты.

* * *

Учеба продолжалась. Сегодня на физике им рассказали о линейном группировании. Интересная штука! И хотя математика там заумная, суть проста. Если позволить электронам разбегаться куда захотят, они разлетятся во все стороны, совсем как толпа школьников, с воплями выскакивающих из дверей школы в конце занятий. Другое дело, если удастся загнать учеников в узкий коридор, где может пройти только один человек (или умело зажать электроны электрическим полем нужной формы).

Тогда они побегут гуськом. Обойти друг друга не могут: слишком тесно. Кто движется быстро — уходит вперед, кто медленно — все больше отстает. Середнячки так и бегут рядом, не высовываются.

И тут происходит то самое линейное группирование. Медленные все больше отстают, и в итоге натыкаются на самых быстрых из следующего класса! Да, те бегут первыми среди всех своих, они молодцы, вырвались вперед, но теперь — вот уж «повезло»! — у них на пути встретились самые медленные из предыдущего класса! Обойти их они не могут (коридор-то узкий), вот и вынуждены пристраиваться к отстающим и двигаться с их скоростью.

В итоге получается характерная картинка. Вместо того, чтобы равномерно разбежаться по всему коридору, ученики (и электроны) сбиваются в плотные кучки, а между ними остается полно мест, где вообще никого нет! Принцип «то густо, то пусто», но не случайный. Подобных эта штука притягивает, собирает вместе, а непохожих, слишком разных, отличающихся — растаскивает, отгоняет друг от друга.

Вот такими мыслями развлекался Торик морозным вечером, приплясывая на остановке и стараясь спрятаться от кусачего ветра и снега, летевшего в лицо. Обидно: прямо из-под носа ушли три троллейбуса сразу, а теперь уже минут двадцать не было ни одного. Наверняка потом приедут еще штук пять — у троллейбусов тоже проявляется линейное группирование. Они же не могут обогнать друг друга.

Мерз на остановке Торик не один. Хрустела снегом суровая деловитая бабулька в валенках (эх, вот бы ему сейчас такие!) И еще чуть позже неслышно подтянулась девочка. Невысокая, в белой вязаной шапке с двумя помпонами, торчащими, как уши Чебурашки-альбиноса, и в светло-сером пальтишке, на которое даже смотреть холодно.

— Давно нет троллейбуса? — вдруг бодро спросила девочка, хлопая белыми от мороза ресницами, и Торик понял, что она не так уж мала — может, классе в седьмом, просто невысокая и худенькая. Хотя все равно было странно, что девочка сама заводит разговор.

— Полчаса уже.

— Значит, скоро придет? — как-то даже весело спросила она, и на душе внезапно потеплело.

— Поживем — увидим, — сердито ответила бабулька скрипучим голосом и посмотрела на них крайне неодобрительно.

И до того неожиданно это прозвучало, что Торик и девочка, не сговариваясь, прыснули.

— Интересно, куда они деваются? — спросила девочка, кивнув на провода, терпеливо ожидающие своих двурогих питомцев.

— Линейно группируются, — машинально ответил Торик вслед своим недавним мыслям.

— Теорию групп изучаете? — заинтересовалась девочка, и тут же оглушительно чихнула и смутилась. — Ой, извините!

Торик посмотрел в ее пытливые широко распахнутые глаза. Откуда школьница может знать про теорию групп? Это же высшая математика!

— А ты… — начал было он, но тут как раз подошел троллейбус.

— О, это мой! — обрадовалась девочка.

«Ничего себе школьники пошли», — лениво подумал Торик. Через пару минут, как по команде, к остановке подрулили сразу четыре троллейбуса. Линейное группирование исправно собирало их в кучки.

Значительно позже Торик осознал, что в жизни группируются не только электроны и транспорт. Но и люди. Причем не любые, а подходящие по неким общим условиям.

Если повезет.

* * *

Испытания прибора Торик с Семеном условились провести вместе. Казалось, их нетерпение переливается через край. Красивое схемное решение и экстравагантный внешний вид прибора в новом корпусе — дело хорошее, но ведь главное — как все будет работать. Вдвоем испытывать судьбу удобно: один надевает шлем и спокойно лежит, дожидаясь засыпания, а другой управляет прибором.

Начали со старого режима, когда идет только тепловое воздействие. Голову окутало знакомое расслабление, Торик вроде бы стал проваливаться в легкий сон. Но никаких странных запахов не почувствовал. А вот у Семена даже засыпания не получалось. Зато расслабление срабатывало. Он рассмеялся: «Ты смотри, эта штука меня конкретно тормозит! Но спать не хочется. И думать не хочется. Просто спокойно и вяло, как после пива».

Друзья стали понемногу добавлять напряжение. Начали с маленького, потом постепенно увеличивали. Дошли до того, что кожей лба ощущали слабенькие удары тока. И ничего! Торик специально подобрал точно такую же частоту воздействия, как на старом приборе, но и это не помогло. Никаких необычных явлений друзья так и не заметили.

Тысячи беспокойных мыслей метались в голове Торика, грозя выскочить наружу, совсем как иголки у Страшилы Премудрого, когда тот слишком долго размышлял. В чем причина? Новый прибор собран неправильно? Семен не перенес из прошлой конструкции что-то важное? Доработки сделали схему хуже? А может, вообще ничего не было? Вдруг этот чертов запах ему просто примерещился? Или все-таки Роберт прав, и полусонный мозг принял за жареную картошку всего лишь запах обожженной кожи? Организм иногда очень легко обмануть. Получается, все было зря? Или они не учли еще какой-то фактор? В любом случае, дальнейшие опыты пока ставить бессмысленно.

Грустно. Но что поделать — бывает и так.

* * *

Универ, как оказалось, учил своих студентов не только тому, что предусмотрено программой. Наука, теория — это все хорошо. Но главные уроки касались людей. Как люди взаимодействуют? Как сдать зачет и не спугнуть капризное настроение преподавателя? Как убедить декана, что прав ты, а не он? Как сдать лабу с первого раза?

Лабораторные работы, или просто «лабы», — непременная часть технического обучения. Задача ставится типичная: собрать установку, получить результаты, выполнить расчет и сдать лабу. Но, помимо этого, Торик с интересом наблюдал, как окружающие студенты подходили к самому процессу. Торик условно определял их как тех или иных животных, и варианты при этом получались очень разные.

Больше половины делали «как положено»: послушные «собаки» честно собирали установку, что-то там измеряли, старательно заносили данные в таблички, строили графики и потом со всем этим отправлялись на защиту. Бесконечно терпеливые преподаватели слушали их лепет, тыкали пальцами в неправдоподобные кривые, задавали каверзные вопросы: почему это график идет вот так, а не как в учебнике. Предполагалось, что при этом студенты лучше усвоят предмет. На самом деле они учились изворотливости (пригодится в жизни), а также умению совершать невозможное — за десять минут осваивать тему, которую лектор до этого излагал два часа.

Кое-кто выбирал метод слабой обезьяны. Некоторые обезьянки притворяются немощными, хилыми и глупыми (хотя на самом деле они просто хитрые и ленивые). Более приспособленные к жизни обезьяны жалеют их, не обижают, а иногда еще и прикармливают. Раз в стаях приматов это прокатывает, почему бы не попробовать тот же подход студентам?

Человеческие ленивцы пресмыкаются, униженно улыбаются и взывают к щедрости души остальных. Техника безупречно отработана еще в школе, при списывании. Неспособные и такие беспомощные на вид, они вымаливают результаты, уже полученные другими. Если повезет, можно даже установку не собирать. Зато у них очень острый слух. Если кто-нибудь сдает лабу, ленивцы внимательно слушают, что говорит преподаватель, запоминают правильные ответы, а потом просто их повторяют. Так и сдают.

Была и еще одна категория студентов — мудрые вОроны. Эти собирали установку очень условно, только для вида, снимали некие данные и тут же их отбрасывали. А вот потом начиналось высокое искусство. Зная конечную формулу, они рассчитывали идеальную кривую — именно такую, которую предполагалось получить. Затем ловко добавляли нужную долю правдоподобных ошибок, и — вуаля! — вот они, вожделенные «практические» результаты! Именно к этой категории относился Роберт. После того, как он пару раз показал Торику свой «уникальный беспроигрышный метод», тот тоже взял его на вооружение, однако применял редко, лишь в случаях, когда послушно-собачий метод «как положено» выдавал явную чушь.

Да, Универ всех учил жизни по-своему.

* * *

Делу — время, но иногда к Торику в гости заходил Валерыч. Порой один, чаще с Робертом. Интересная штука: при полной внешней несхожести порой Торику чудилось, что Валерыч — такой же романтик, как дядя Витя, но тоньше душой. А еще он писал песни. И даже больше: казалось, песни являлись к нему сами.

Как-то раз их компания пребывала в меланхолии. Торик переживал неудачу с прибором. Роберт тихонько бренчал на гитаре психоделическую песенку из «Пинк Флойд» под названием «The Lunatic is on the Grass». Точных слов он не знал, поэтому просто мурлыкал мелодию. Валерыч заинтересовался настолько, что даже перестал есть. Потом стал подтягивать мелодию, тоже без слов. Это выглядело даже забавно: два студента синхронно кивают головами и слаженно мычат британскую песню под спотыкающийся аккомпанемент. А потом…

Говорят, когда людей озаряет некая мысль, в их глазах появляется Свет Истины. Вот сейчас Торик впервые наблюдал такой момент сам. Валерыч, не особо задумываясь, сидел, ел и слушал нытье Роберта, а потом темно-карие глаза его вспыхнули. Кустистые южные брови почти сошлись в гримасе отречения. От чего? От этого мира? От прозы жизни? Валерыч вскочил и нервно бросил: «Дай гитару, а?» В два счета подобрал несложные аккорды, быстренько что-то там прикинул, бормоча слова и мотая головой, затем вдруг успокоился, глубоко вздохнул и запел чисто и уже без поправок, как на концерте:

Безмолвных глаз не может быть:

Всегда расскажут о себе.

Я все могу тебе простить,

А взгляд — скорее нет.

Готов простить тебе неправду слов,

Всего неправду, но не глаз!

Надежду вечно я искать готов —

Ее терял я много раз…

И словно сон передо мной

Глаза твои, одни глаза.

Я верю им, я сам не свой,

Всему, но только не слезам.

Первая строка по мелодии почти совпадала с флойдовской, но дальше развивалась совсем в другую сторону. Друзья восхищенно переглянулись. Да, и Торик, и Роберт любили музыку, оба играли на гитаре, порой сочиняли песни, но вот чтобы песня внезапно родилась готовой буквально за минуту — такого с ними не бывало ни разу! Казалось, это человеку не по силам.

Но вот Валерыч каким-то чудом сочинял именно так. Песни его получались странными, непохожими друг на друга. И в них неизменно под легким налетом философии пряталась маленькая история о любви.

Романтик, одно слово!

* * *

К Торику озарение пришло внезапно.

Как-то вечером, когда Васильевы собрались за ужином, мама заговорила о работе. К ней в поликлинику заходила знакомая, некая Таисия, рассказывала о своих проблемах. Доктор назначил ей курс электрофореза. А медсестра схалтурила: электроды наложила правильно, а электролит навела слабый, негодный. И в результате никакого лечебного эффекта не получилось. Таисия пожаловалась врачу. Вот тут уж сделали все как следует, и тогда все сразу наладилось. «Как можно медсестре так халатно относиться к своей работе?!» — возмущалась мама.

Торик вдруг перестал есть, внимательно посмотрел на нее и намеренно небрежно спросил:

— А как они готовят электролит? — И замер в ожидании ответа.

— Очень просто: берут физраствор, добавляют туда лекарство и подключают к пациенту. Главное, чтобы электроды…

— Погоди, а физраствор — это какая-то органика?

— Да что ты! — Мама даже рукой махнула. — Со-оль! Обычная поваренная соль, только медицински чистая. Однопроцентный раствор в воде. В него добавляют лекарство и… Ты куда?

— Мам, я потом доем. Кажется, я понял, в чем дело!

Дальше все случилось очень быстро. Про такие моменты бабушка говаривала: «Как черти под руку толкали!» Торик мигом проводит расчет. Хватает тарелку, мерный стакан, соль и готовит пол-литра физраствора, приговаривая: «Это вам не электрофорез, не обязательно химически чистая». Смачивает носовой платок в физрастворе. Готово.

Достает листок с параметрами, записанными в тот жаркий потный день. Запускает прибор, надевает шлем. Поверх электродов пристраивает мокрый платок, чтобы касался кожи. Выставляет частоту, девиацию, разбег потенциалов. Откидывается на стуле и понемногу добавляет ток. Одному работать неудобно, но как же не терпится опробовать новую идею!

Ничего! Ладно, не так быстро. Спокойно. Расслабиться, откинуться. Добавить тока. Ага. Пошло приятное тепло. Минуты через две слегка потянуло в сон. Понемногу поддаем напряжение. Ничего. Еще. Опять ничего. Еще чуть-чуть и…

* * *

…Мир наполняется запахом жаренной на старом сале картошки. Комната уплывает из поля зрения, переворачивается и уходит в темноту. Потом чуть светлеет. Движение. Стены движутся? Нет, это я иду по темному и длинному, как вагон, коридору — здесь душно и всего пара слабых лампочек. Я слегка задеваю ладонью нескончаемую стену, выкрашенную темно-зеленой масляной краской, и кожей ощущаю ее гладкость и липкость. Конечно, я узнаю это место: барак, здесь прошло мое детство. Вот слева и справа — двери соседей. Слева от меня отступают назад газовые плиты — одна, две… Я хочу оглянуться, позади должна быть дверь на улицу, но не могу: что-то тащит меня вперед, заставляя шагать, двигает моими ногами. Здесь я — лишь марионетка, и это немного пугает.

Запах становится очень сильным. У третьей плиты стоит маленький Шурик Карасиков и жарит картошку на всю семью.

— Привет, — говорю я тонким детским голосом.

— Угу, — невнятно отвечает Шурик, сосредоточенно перемешивая кусочки в сковороде.

Четвертая плита, а справа от нее — моя дверь. Сейчас я ее открою и окажусь дома. Я лезу в карман брюк и…

Мир мягко, но неизбежно переворачивается и куда-то несется. Катится быстрее. Еще быстрее…

Удар!