Родное гнездо

Глава 20. Философия жизни

Март 1984 года, Город, 18 лет

Острое до треугольности лицо Роберта застыло. Обычно он бурлил идеями и азартно улыбался в предвкушении очередной авантюры. А теперь взгляд его словно уперся в невидимое и неприятное нечто.

— Дай гитару, что ли, помучаю? — меланхолично, почти без интонаций сказал Роберт. — Валерыч на днях очередной шедевр выдал. Говорит, последний.

— Может, обойдется?

— Вряд ли. У него хронические задолженности по семи предметам. Замдекана уже отчаялась: ходила, просила, переносила ему зачеты.

— Он совсем не учится? Вроде умный парень?

— Ты не понимаешь: он вошел в штопор. Сначала по глупости, потом еще эта его бросила.

— И запил?

— Валерыч-то? Нет, не запил. Не тот характер. Он забил! На всех и на все. Укатил в агитационный тур — нести эсперанто в массы. Потом вернулся, а тут зачеты, туча лаб пропущена, про лекции я уж не говорю. И знаешь что?

Он сделал эффектную паузу и даже слегка оживился, гневно сверкнув глазами:

— Она. Его. Простила. Она! По мне, там с самого начала все было безнадежно. Но сердцу не прикажешь. Теперь у него одна дорога…

— Отчислят? Уедет домой, в Ереван?

— Нет, сразу в армию. При отчислении за неуспеваемость все отсрочки снимаются.

— Ого.

— Так тоскливо на душе. Все мы по краю… — И снова голос стал еле слышен.

Роберт помолчал, перебирая струны. Вторая оказалась чуть-чуть недотянута, но так песня звучала даже выразительней. Казалось, гитара не только подыгрывает негромкому голосу, но и оплакивает судьбу влюбленного поэта. Простое гитарное арпеджио, нехитрые аккорды и слова песни сплетались в единую горькую исповедь.

Где же я был? Что я искал?

Все, что нашел, все потерял.

И в этой ночи, как мотылек,

Я увидал твой огонек.

Но огонек был непростой,

Словно решил позабавиться мной.

Не обмани! Больно терпеть!

Плакать не стану, стану я петь…

Поначалу песня показалась Торику примитивной, но все же нет. Эту песню Валерыч умышленно сделал простой и невыразительной. Оказалось, мелодия здесь не важна. Главными выступали даже не слова, а переживания, стоявшие за ними. Это была песня-плач, где нисходящие интонации помогали раздувать костер грусти.

Если вернусь, буду другим,

Не прикоснусь к пальцам твоим.

Знаю, осталось много огня,

Ты сохрани его не для меня.

Здесь на Торика ощутимо пахнуло благородным пушкинским «так дай вам бог любимой быть другим». Но Валерыч пошел еще дальше:

Не обмани тех, кто придет,

Тех, кто тебя, может быть, ждет.

Пусть о тебе вспомнят они,

Чью-то мечту не обмани.

«Не обмани…» — медленно пропел еще раз Роберт. Призрак этих слов медленно растаял в воздухе.

В комнате повисло острое предчувствие скорого ухода. Эх, Валерыч… Ну почему из сотен людей пропадают непременно самые близкие и нужные?!

— Кстати, мы идем или стоим? — совершенно без связи со всем предыдущим спросил Роберт почти нормальным деловым голосом. — Как там этот твой деятель, как его, Сидор, что ли? Делает новую версию?

— Кто? Семен? Он сделает, не сомневайся.

— Скорей бы. Очень хочется попробовать!

Черты лица Роберта оживились, печаль была забыта, он уже предвкушал новые приключения. Долго грустить — не в его характере.

Торик воспринимал мир иначе: он много дней переживал за Валерыча, за его неудавшуюся любовь, за то, что тот уже не станет инженером, и за то, что друзей опять становится все меньше.

* * *

Эта версия прибора оказалась компактней и даже изящней. Здесь они ничего не исследовали, не измеряли и — главное — уже точно знали, чего хотят. Хотели, прямо скажем, немногого: ободок на голову и схему, которая гоняет по этому ободку теплые и ласковые усыпляющие волны, — вот и все.

Семен подошел к делу творчески, с душой: он поместил новую схему в небольшую пластмассовую коробочку, которая закреплялась прямо на шлеме, сзади. Никаких пугающих разъемов, контактов, никаких жгутов проводов, только тонкий элегантный шнур питания. Регуляторы уместились там же, на коробочке. Теперь это смотрелось даже красиво, хоть сейчас на выставку неси.

Торик тут же примерил обновку на себя, включил питание, добавил тока. Знакомые теплые волны разбегались, успокаивали, беспечными птицами уносили прочь мысли и тревоги, голова начала склоняться… Он встрепенулся, стряхивая наваждение, и снял обруч.

— Работает машинка!

— А то! — гордо заявил Семен. — В общем, этот твой хлыщ будет доволен.

— Спасибо, Семен! Получилось просто здорово.

— Кстати, я тут… попробовал эту штуку на себе.

— И как?

— Один раз вроде даже получилось уснуть. Правда, частота нужна раза в два побольше, чем для тебя. Но я не уверен, что дело в приборе: я тогда усталый был, как цуцлик.

«Любит он придумывать новые слова!» — подумал Торик, но вслух сказал только:

— Видимо, эти параметры у каждого человека свои.

— Ну, это уж вам с академиком виднее.

— Да ладно тебе! Он нормальный парень. К тому же у него сейчас куча проблем.

— «Богатые тоже плачут»? — не смог удержаться от подначки Семен.

— Еще как. А с чего ты взял, что он богатый?

— Так у него все на морде лица написано! Знаю я таких. Гм… Извини, конечно, твой друг и все такое. Но я бы ему особо не доверял.

— Ты прав. — Торик даже удивился проницательности Семена. — Я теперь стараюсь действовать осторожней.

— Вот и правильно! — Семен вдруг смутился. — Эт-самое…

Торик искренне удивился. Они с Семеном, кажется, уже сто лет знакомы, и за годы дружбы бывало всякое, оба попадали в довольно неловкие ситуации. Что могло его так смутить?

— Которое? — взял Торик шутливый тон, надеясь помочь другу.

Но тот игры не принял. Глаза его бегали, он явно собирался с мыслями и сейчас уже не играл, а был действительно смущен.

— Короче… — в итоге выдавил он. — Тут такое дело… В общем, это… женился я.

Всего ожидал Торик, только не этого! Он фыркнул, собрал кисть в кулак и беззлобно ткнул друга в плечо:

— Ты хрюндель, вот ты кто! Поздравляю! Ты — первый из нас! Я ее знаю?

— Откуда! Нет, это уже после. Я когда в техникуме учился, ну, там, на танцы ходил, все такое…

— Там и встретились?

— Нет, Оксана не из наших. Она подруга, к одной нашей в гости приезжала.

— Понятно.

— Очень красивая, тоненькая вся такая и… — Кажется, он опять смутился, подыскивая непривычное, но подходящее слово. Нашел и произнес с придыханием: — Воз-вы-шен-ная такая. Вот только…

Да что с ним такое-то? В чем секрет?

— Она такая умная! Ты не представляешь. Книжек много читала, так и раздает цитаты, мне даже неудобно. Мать мне говорит, держись за нее, она тебе не даст пропасть. А отец… — Теперь, похоже, плотину прорвало и Семен хотел выговориться. — У нее брат есть и две сестры, где-то на юге они живут. Кстати, мать приезжала ее, тоже вся такая — тонкая и красивая. А Оксана говорит…

— Погоди. Так она у тебя где сейчас? Работает? Учится?

— Она-то? Она высоко берет. Поступила к вам в Универ, на экономический. А там знаешь, какой конкурс! Но она умная, пробьется, я даже не сомневаюсь.

Торик слушал восторженные речи друга и размышлял. Что-то где-то не сходилось. По описанию, такая девушка вряд ли бы выбрала беспутного, хоть и обаятельного увальня Семена. Могла бы найти себе кого-то в Москве. Неужели прямо вот такая любовь накрыла? Как Роберта?

— И… в чем подвох? — прервал он неумолчный поток. — Она залетела, что ли?

Семен порывисто вздохнул и взглянул на него чуть ли не с испугом.

— Да ты что! Свят-свят! У меня с этим делом строго. Папа с мамой воспитали. Она… ну… чуть постарше нас будет. Но это незаметно совсем. Она такая красивая.

— Намного? — безжалостно выспрашивал Торик.

— Три года у нас разница.

— Так вы из-за этого — малым кругом?

— Не только, там еще… В общем, так вышло. Ну, извини. Будь все иначе, я бы обязательно тебя пригласил.

— Да ладно. Всякое бывает у людей. Был бы человек хороший!

— Это точно! Но она такая красивая и…

* * *

Роберт был просто в восторге. Все получилось! Именно о такой штуке он мечтал, затевая все это безобразие. Он радостно схватил устройство, пообещал провести испытания, рассказать, что будет, поделиться прибылями и… пропал. Надолго.

На деле все оказалось посложнее. В общежитии народ тертый, к новинкам относятся с подозрением. Особенно, если нечто надевают тебе на голову и включают в сеть. Добровольцев находилось мало. Девушки вообще не соглашались на эксперименты, справедливо полагая, что если внезапно уснут, то потеряют контроль над ситуацией, а студенты — те еще проходимцы: тут же дерзко воспользуются. К тому же, мешали длинные волосы.

В итоге удалось уговорить только четверых парней и одну девушку с короткой стрижкой. Эта не боялась в этой жизни уже ничего, потому согласилась. Впрочем, сон так и не пришел, так, легкая дремота. «Фигня это все у тебя», — припечатала она, когда все закончилось.

У парней результаты тоже не отличались стабильностью. Частоты для каждого человека требовались свои, кто-то полностью отключался, кто-то засыпал, а кого-то устройство лишь едва заметно расслабляло. Запросто такую услугу не продашь. Перспектив не было. Совсем.

Тут Роберт окончательно понял, что поставил не на ту лошадь. Впрочем, проигрывать он тоже умел. А пока он забросил новую игрушку. Не навсегда. Позже она ему пригодилась, когда после бессонных ночей с Алиной требовалось срочно идти в институт и заниматься. Полчаса электросна на нужной частоте отлично восстанавливали работоспособность. И все бы ничего, вот только Алина занималась все хуже.

* * *

Весь апрель Роберт где-то пропадал. В гости не заходил, почти не бывал на лекциях. Самое странное — перестал ходить к Кодеру. Поначалу тот не обратил внимания, но потом уже конкретно спрашивал у Торика: «А где этот, второй-то где? Передумал?» Торик и сам ничего не знал.

Мысли тревожили самые разные. Может, все просто? Раз Роберт получил прибор, Торик больше его не интересует? Хотя сюда не вписывалась история с Кодером: затею учиться у мастера придумал Роберт. Это он проявил себя, договорился, а сам куда-то делся. Непонятно.

И вот теперь он пришел в гости, нервный, взъерошенный и бледный, и торопливо рассказывал последние новости. Затея с прибором потерпела полное фиаско: заработать на нем не получилось. Ну и бог с ним. По-настоящему сейчас его волновало совсем другое — Алина.

Учиться по-хорошему у Алины не хватало ни сил, ни желания. Девица она симпатичная, видная, поэтому попробовала применить на преподавателях женские чары. Не секс, конечно, а так… рассеянная улыбка, многообещающий взгляд. В двух случаях это отлично сработало. Третий стал роковым. Доцент Геннадьев, что вел у всего потока начертательную геометрию, оказался одиноким мужчиной, весьма неравнодушным к студенткам. И теперь его хищный взор приклеился к Алине.

Она пыталась не замечать липких комплиментов и мутных намеков. Игнорировала влажное дыхание в затылок, когда он наклонялся к ней, заглядывая то ли в чертеж, то ли за вырез блузки. Однажды даже решилась поговорить с Геннадьевым всерьез. Увы, он не привык к отказам и все попытки Алины воспринимал как возбуждающую игру. Их беседа привела лишь к осознанию факта: зачет в эту сессию Алина сможет получить только через постель.

— Естественно, она пришла ко мне и все рассказала.

На болезненно-бледном лице Роберта проступали пунцовые пятна гнева.

— У меня нет слов. Понятно, все вышло ужасно глупо. Но что теперь делать-то? Как жить? Как ей помочь с этой чертовой начерталкой, черти ее раздери?!

— Может, в деканат сходить, поговорить… — начал было Торик, но и сам понял, насколько жалко это звучит.

Роберт сжал кулаки:

— Иногда я жалею, что мы живем не во времена Дантесов, верных пистолетов и прочих радостей средневековой жизни!

Он беспомощно поднял длинные тонкие руки к небу:

— Ч-черт! Я ведь даже морду ему не набью!

В итоге ситуация взорвалась через три дня. Поняв, что одному не справиться, Роберт уговорил соседа по комнате и еще одного приятеля вечером устроить доценту на улице «теплую встречу».

Разумеется, Геннадьев узнал и Роберта, и остальных: они же учились на его потоке, ходили на занятия. Дело дошло до декана и вызвало серию скучных заседаний и разбирательств. Понятно, кто в этом споре победил… Роберт как главный зачинщик получил строгий выговор с занесением, причем с обидной формулировкой «крайне низкий уровень дисциплины». А двое его «сообщников» отделались устными выговорами.

Но и этим дело не закончилось.

* * *

С этого семестра у Торика началась философия. Предмет оказался довольно интересным, зато преподаватель — мягко говоря, своеобразным. Семипядов оправдывал свою фамилию: он был поистине безмерен. Высокий и тучный, хотя этим-то удивить трудно. Широкий лоб, глаза из-под валиков мощных надбровных дуг то смотрели остро и мудро, то почти закатывались в волне самолюбования. Большой рот с пухлыми губами неторопливо и веско изрекал одну истину за другой. А уверенные жесты только усиливали впечатление внутреннего величия.

Казалось, Семипядов не только сам верил в радикальную широту и всеохватность философии, но почитал своим долгом внушить такое впечатление всем. Он декламировал, утрировал, повторял тезисы, использовал театральные интонации, делал эффектные паузы, возвышал голос на всю мощь своих недюжинных легких, но и этого казалось мало. Он, единственный из всех лекторов, включал микрофон и делал звук еще громче.

Студенты слушали его с трудом. Даже простые фразы типа «Ваня есть человек, а Жучка есть собака» на такой громкости звучали настолько пугающе, что хотелось немедленно покинуть аудиторию. Но при этом фразы почему-то запоминались и держались в голове до экзамена почти без усилий.

Когда речь зашла об основном вопросе философии, произошло вот что. Семипядов дежурно-громогласно рассказывал, как философы поделились на два непримиримых лагеря: одни считали, что первичны мышление и дух, другие — что природа и материальное. Поскольку марксизм однозначно выбирал материализм, а все остальное объявлял ненаучной ересью, ожидалось, что Семипядов и студентов должен привести к тому же выводу. Но вышло иначе.

Сегодня он понизил свой демонический голос до вполне разумной громкости и отодвинул микрофон.

— Современная философия рассматривает различные точки зрения. Нельзя отрицать пользы, принесенной исследованиями Платона, Лейбница и Гегеля, хотя формально они относятся к другому лагерю.

Мысль показалась необычной. Ее стоило переварить. А дальше случилось невозможное — Семипядов отключил микрофон и заговорил почти шепотом, но при этом так, что его слышал буквально каждый. Слушателям стало совсем не по себе, они замерли, все разговоры и смешки затихли. Оказалось, громовой голос и театральная риторика — еще не самое страшное в арсенале неукротимого лектора.

А он стоял посреди огромной аудитории, полной студентов, и вполголоса рассказывал о самом одиноком из философских течений — о солипсизме:

— Представьте на один миг: вас не существует. Никого из вас. Меня тоже не существует, ни нашей аудитории, ни университета не существует. Нет этого города, нет страны, нет земного шара. Нет даже космоса. Не существует ни-че-го.

Повисла драматическая пауза.

— Но где-то в глубинах безмерной и пустой Вселенной витает одинокий и неприкаянный Мировой дух, который не только выдумал все это, но и продолжает наделять нас с вами жизнью в своем воображении. И делает он это так искусно, с такими подробностями, что мы ощущаем себя живыми. А он творит свою волю и выдумывает, что я говорю сейчас вам эти слова, и выдумывает вас, которые эти слова слушают. Выдумывает дома, в которые вы уйдете после моей лекции, ваших родных, знакомых, всю вашу жизнь. А в реальности ничего этого нет и не было. Ни-ког-да.

Еще одна глубокая театральная пауза для полного осмысления, затем лектор включает микрофон, слегка постукивает по нему пальцем и привычным громовым голосом продолжает:

— Разумеется, современный марксизм как единственно правильное философское учение отрицает подобные нелепые домыслы, я прошу записать это и подчеркнуть! Дважды!

В этот момент Торик разглядел другую сторону Семипядова, увидел в нем живого человека. Более того, почувствовал существенную разницу между внешним клише преподавателя, который обязан говорить так-то и так-то, и самим человеком: ученым, исследователем, вольным иметь иные взгляды и собственные суждения, вот только держать их надлежало при себе. Особенно если ты — лицо общественно значимое.

А интересная, оказывается, штука этот солипсизм!

* * *

На пути домой Торик неожиданно встретил Роберта. В голове не к месту промелькнуло: «…в качалке, бледен, недвижим…», до того приятель выглядел потерянным.

— Пойдем, что ли, ко мне, — безучастно сказал, а не спросил Роберт вместо приветствия.

До общежития шли молча. Вернее, Торик попытался о чем-то рассказывать, задавать вопросы, но друг лишь мрачно отмахивался.

Роберт нервно шагал по комнате, точно тигр-полосатик, запертый в тесной клетке. Наконец взял себя в руки, сел на кровать и сообщил:

— В общем, все. Решилось. Валерыча отчислили за неуспеваемость, он уже на пути домой. Попадает прямиком на весенний призыв. Обещал писать.

— Жалко. Ты поэтому такой грустный?

— Не только. Понимаешь, тут такое дело…

И он рассказал последние новости.

На следующий же день после инцидента липкие предложения Алине от доцента прекратились. На практических занятиях он обращался к ней подчеркнуто нейтрально. Алина вздохнула спокойней.

А зря. Зачета она так и не получила. Не удалось сдать его ни со второй, ни с третьей попытки. И даже в четвертый раз, когда она пришла на пересдачу уже с деканом, Геннадьев четко и аргументированно показал, что у нее нет даже базовых знаний предмета и что, при всем уважении к руководству, зачет ей поставить он не может.

Декан боролся недолго, и в итоге Алину отчислили за неуспеваемость.

У самого Роберта положение с учебой оказалось значительно лучше. У него тоже имелись «хвосты», особенно по специальности, но не так много. Он вполне мог напрячься, подтянуть их, и все бы обошлось.

Но тут уже он сам пошел на принцип и подал заявление об отчислении по собственному желанию. Удерживать его не стали.

— И что теперь? Домой поедешь? — тяжело вздохнув, спросил Торик.

— Нет. Мы с Алинкой решили поехать к ней, в Самару. Ей одной там будет трудно… все объяснить. И еще… Знаешь, я вдруг понял, что не хочу ее терять!

— И когда теперь?

— Через четыре дня. Сейчас обходной лист, выписка и вперед. Ладно, может, еще свидимся.

Разговор завершило крепкое рукопожатие.

У Торика все это в голове не укладывалось. Валерыч, а теперь вот еще и Роберт… Вроде бы все только-только наладилось, и опять: р-раз — и в один миг он остался без друзей. И без своей стаи, снова один.

Совершенно не к месту вспомнилось линейное группирование. Оно ведь двулико: подобных сгребает в кучку, а разных — наоборот, разносит. Видимо, теперь время «подобия» прошло, друзья стали слишком разными, и Судьба совсем их развела?

Сам Торик, поднатужившись, сессию сдал без особых проблем — вроде бы уже и втянулся-притерпелся. Хотя программирование все равно нравилось ему больше, чем все остальные предметы вместе взятые. М-да, похоже, не на тот факультет он поступил…