Прибыток в доме с секретом

Глава 40. Выбор сделан, выбор принят

«Не могу! Я не могу!» – почему-то людской вид Крамеш сейчас принимал чаще, хоть и понимал, что в нём опаснее…

Он даже отправился к Соколу и попросил отпустить его на время.

– Мне нужно… улететь.

– Куда и зачем? – резким тоном спросил его… хозяин. – Отвечай!

Проклятая клятва толкнула вперёд, заставила склониться, словно на плечи давил потолок.

– Мне нннадо, – выдохнул Крамеш. – Отпусти.

– Мне не нравится твоё поведение, – процедил Соколовский. – Как-то ты расслабился. Решил, что тебе всё можно, раз я додавил твоего деда? Что? Ты разве не понял, что он притворился, когда общался с тобой? Поддался для вида!

Крамеш сразу ощутил, что это правда, но вместо благодарности ощутил дичайшую ярость.

А Соколовский, как назло, не закончил говорить, а продолжал:

– Так что не преувеличивай свои возможности. А про полёты – я запрещаю! Сиди дома. А сейчас иди отсюда!

Крамеш чуть дверь с собой не вынес, и уж конечно, не думал оглядываться, а зря… Может, увидев странноватое выражение на лице Соколовского, чуть призадумался бы, к чему это?

Он метался по чердаку, пуганул младшую норушинку, зачем-то высунувшую носишко из угла, едва не снёс удобное кресло, которое недавно сам же выбрал – нравилось ему иногда почувствовать себя человеком в своём доме.

«В доме? Человеком в своём доме? – горький смех эхом отозвался от стен. – Я раб, бесправный раб своего хозяина!»

Почему-то нипочём не вспоминались обстоятельства, из-за которых он оказался в такой ситуации, словно их и не было. Не приходило в голову, что по любым законам, истинных ли земель или здешним, ему за то, что он пытался похитить Таню и навредить её здоровью и разуму, полагается серьёзное наказание! И что за подобные вещи вообще-то вовсе не обязаны обеспечивать комфорт, приятное времяпрепровождение и полную волю – лети куда хочешь!

Соколовский упорно рисовался злодеем, который порабощает всех, до кого дотягивается, и особенно его, Крамеша, и Таню!

«Ей и правда будет лучше со мной… Я сумею сделать так, чтобы она ни в чём не нуждалась, чтобы не занималась всяким… грязным и опасным. Уберу от неё всех, кто вешается на её шею, тянет из неё силы! Обеспечу комфорт. Разве… разве она не будет более счастлива? – лихорадочно убеждал себя Крамеш. – Точно будет!»

Он даже собрался пойти и поговорить с Таней, окольными путями уточнив, как она отнесётся к удобной и беззаботной жизни, но решил, что это лишнее – кто ж от такого откажется?

Опять же… решение это было принято не просто так – подспудно было ощущение, что Таня скажет что-то другое, разрушит его убеждённость, станет поперёк этого потока, который неудержимо нёс его вперёд.

– Раб… – невесело вздохнул Соколовский, который наблюдал метания Крамеша в открытой для него стене междустенья. – Ты точно раб, да вот только не мой, а своей слабости, своей управляемости! Дурень, я и не собираюсь тебя под клятвой вечно держать… Нужен ты мне, как кроту крылья! Но вот отпустить тебя сейчас нельзя – ты и окружающим опасен, и себя угробишь!

– Может… его запереть? – опасливо предложила Шушана.

– Нет. Пусть решает, как ему быть! Этот путь он должен пройти сам, один. Путь к себе всегда проходят в одиночку, иначе не бывает. Правда, иногда его приходится проходить не один раз! Я-то точно знаю… – Соколовский раскрыл ладонь, и над ней несмело загорелся синеватый огонёк, красивое лицо исказила горькая усмешка, а потом пальцы с силой сжались, собирая ладонь в кулак, гася огонь.

Норушь вздохнула – немудрено… С такой-то родословной и огни загораться будут, и зелья вариться по движению пальцев, и мётлы одному взгляду подчиняться. А он… он упорно и выбирал, и выбирает совсем другое – свой путь, свою дорогу, раз за разом сознательно отказываясь от того, что чуждо ему по духу, и снова возвращаясь к себе.

– Рууху позвать? Она с внуком в гости собиралась к сородичам… Может, пусть останется, подстрахует? – уточнила Шушана.

– Нет, сами справимся, – упрямо мотнул головой Филипп.

– Ну, смотрите, вам решать, – вот уж что-что, а этот тон норушь отлично знала – мужчины любого вида одинаковы, что людские, что норушные. Бывает такое – принял решение, нипочём не откажется.

Правда, оставалась последняя возможность, и Шушана не преминула ею воспользоваться:

– А Таню к нему пустить?

– Нет. Она может залечить рану, успокоить, дать силы и защитить от окружающего, но не может защитить от него самого. Это только его бой, ему и сражаться.

«Ну, я сделала всё, что могла, – бормотала Шушана, со всех лапок торопясь по переходам междустенья. – Ох, как его жалко, как жалко, но Сокол тут прав, решать только самому Крамешу…»

Она старательно гнала от себя мысли, что Филипп может и не успеть среагировать, а если успеет, то что потом будет с вороном, которому досталось… много всего досталось. И дар, и семья, которая видела только его возможности, в упор не видя его самого, и такое жестокое испытание по разрыву с этой семьёй, да и сейчас не оставляют они его в покое, а сил-то у самого нет, не накопил, не нашёл их в себе.

«Ну ладно, я постараюсь, конечно, куда ж мне деваться, подстрахую Сокола, а Крамеш… я очень надеюсь, что он справится! В противном случае он же Танечку мою попытается посадить в клетку и самому владеть её вниманием – на той дороге иного выхода и нет».

***

Таня понимала, что тут что-то не так – Крамеш вёл себя абсолютно ненормально, был дёрганым, погружённым в какие-то свои мысли, причём были они настолько тяжкими, что у него даже крылья провисали, словно на спину давило что-то непомерное.

«Схожу к нему!» – решила она… только вот не смогла.

– Шушаночка, а где у нас лестница на чердак? – недоумённо пожимала она плечами, раз десять пройдя мимо места, где эта самая лестница точно была совсем недавно.

– Ээээ, как бы это… пока нету! – вздохнула норушь, разведя лапками. – Вне зоны доступа, вот!

– Так! Что происходит? – строго спросила Татьяна.

– Пойдём к тебе, а? Не надо нам пока тут быть! – поманила её норушь. – Пойдём, так будет лучше.

Да, Соколовский говорил Тане ничего не рассказывать, но уж со своей-то Танечкой Шушана и сама решит, что делать!

«Не хватало мне ещё у него разрешения спрашивать… в своём-то дому!» – сердилась она специально, чтобы набраться решимости.

А потом взяла и рассказала!

– И что? Никак нельзя Крамешу помочь? – Таня с ужасом смотрела на понурившуюся норушь.

– Нет… Он сам должен понять, что ему надо, понимаешь? Сокол… овский, конечно, чуть ускорил процесс, но это и правильно – тут уж что неделя, что пара дней погоды не сделают. Разве что только больше убедил бы себя бедолага в… ну, короче, в том, что собирается сделать.

– Может, я всё-таки схожу к нему, может… сумею помочь хоть чем-то?

– Тань, ты для него сейчас как анестезия, а ему надо всё чувствовать. Доверься мне! – Шушана погладила лапкой Танину руку. – Я, честное слово, пущу тебя к нему, как только можно будет!

И совсем уж тихо, беззвучно добавила:

– И если можно будет!

Весенний вечер опускался на город мягко, удлиняя тени, трогая сумеречными лапами потаённые городские уголки, откуда послушно выходила ночная темнота.

Крамеш сидел на своём чердаке, ощущая, что ему пора…

«Надо решаться! Надо изменить свою жизнь раз и навсегда! Самому взять всё в лапы и развернуть так, как мне нужно! Всё, что я хочу, будет моим! Свобода, возможности, мой человек…»

Он едва дождался, когда в доме стихли звуки, когда погас свет, когда пришло его время!

Шаги были беззвучны, ни одна ступенька не скрипнула под ногами, дверь в коридор открылась, повинуясь легчайшему касанию руки. Поворот направо… Никто не мог ему помешать, просто не имел права!

«Лисы гостят у знакомых, карбыш сортирует перья, норуши… сейчас должны быть глубоко в междустенье, остальные спят у Тани в квартире. Мне никто не помешает! Главное, чтобы Сокол сам уже спал! И чтобы камень был на месте!»

Филипп спал. Спал точно, как в вороновых снах – на диване, забросив руки за голову, оказавшись полностью во власти Крамеша – из такой позы никто не успеет защитить грудь от удара.

Короткий взгляд в сторону сейфа наполнил ворона ликованием – дверца приоткрыта, и даже Крамешу виден вожделенный камень!

Он тенью метнулся к сейфу, добыл камень… Точно, он тёплый и в руку лёг так, словно для Крамеша добывался!

Нож вынырнул из рукава, рыбкой скользнув в ладонь.

Теперь надо было провести остриём по камню, и камень должен засветиться. Крамеш не ожидал, что свет возникнет сразу, как только заточенная кромка металла коснётся гладкой поверхности, и уж точно не знал, что он будет таким – не как во снах, не светлым и солнечным, а густо-багровым, идущим изнутри камня.

«Ну, теперь, наверное, лучше всё делать ближе к Соколу – чтобы успеть сразу… не засомневаться!»

Крамеш ощущал, что камень нагревается всё сильнее, поэтому поскорее шагнул к дивану, к изголовью, и тут краем глаза заметил движение, хорошо хоть резко не отскочил.

«Зеркало! Тьфу, это просто зеркало!» – Крамеш уже отводил глаза, и тут словно гладкая поверхность силой притянула взгляд, он увидел…

Нет, не деда, а самого себя! Но в его лице так отчётливо, так ясно и торжествующе проступали черты главы рода! Ненавистная жёсткая, презрительная усмешка, уверенность в том, что то, что он делает, верно…

«Крррайна – в клетку! Дерржать там, пока не одумается! Что значит, сколько? Надо будет годы – значит, будет сидеть годы!» – голос прозвучал в ушах так, словно дед стоял рядом – за спиной, за плечами.

Резкой болью отозвались давно зажившие шрамы на спине и плечах – дурь из него выбивали долго и старательно. А в ушах, как гудящий ветреный поток, зазвучали слова деда о том, что он – собственность рода, должен выполнять, что ему скажут, должен служить возвышению своей семьи.

У Крамеша от боли на несколько секунд перехватило дыхание, и именно это сбившееся дыхание, наверное, и высвободило мысли, подавляемые вороном в последние дни.

Соколовский чуть громче вздохнул, но не проснулся, и Крамеш покосился на него.

Вспомнился ледяной взгляд Сокола, который стребовал с него клятву, и рука крепче сжала рукоять ножа, но…

«Но он же меня тогда пощадил, а мог бы и не возиться! Дар мой… да что ему мой дар? У него самого во много раз сильнее! И от деда он меня спас, да и так… Разве многие так ведут себя с преступником, который вообще-то пришёл на его территорию со злом?»

Он словно выныривал из мути, в которой тонул, ничего не замечая, не вспоминая, не анализируя, всё последнее время.

«И Таня… Я же, выходит, точно так же готов посадить её в клетку, как тогда дед упрятал меня! Готов решать всё за неё, оградить от того, что… что, может, ей нужно и дорого».

Косой взгляд в зеркало безжалостно доложил, насколько он сейчас похож на того, кого искренне ненавидит.

«Да, я вынужден служить… – Крамеш горько ухмыльнулся пришедшим на ум мыслям. – А разве я был когда-то свободен?»

Он ещё раз посмотрел на… хозяина. Вот, прямо перед тобой мишень. Ворот белой рубахи расстёгнут, и Крамеш точно знает, куда лучше ударить… В такой ситуации никто не сможет, не успеет защититься.

Ударь – и получишь свободу!

«Свободу? И окончательно, бесповоротно, навсегда стать таким, как дед? Нужна мне такая свобода?! Нет!» – Крамеш развернулся и шагнул прочь от дивана.

Шаг, ещё и ещё один, и вдруг, словно пуля в спину, вопрос:

– Почему?

Крамеш подскочил, резко развернулся и увидел абсолютно бодрого, полного сил Сокола, который и не подумал сменить позу – так и лежал, закинув руки за голову и с интересом разглядывая ворона.

– Ты… ты не спал? – Крамеш даже осип от потрясения.

– Нет, не спал.

– Тогда… ты это специально, да? Открытый сейф, камень… Ты всё знал?

– Да, – ответ был коротким, но очень ёмким.

Крамеш отчётливо понял – Сокол это ему точно не простит! Ну, есть же какой-то лимит на прощение, да? Его уже пощадили, приняли в дом, дали… много чего дали, а он…

– И что дальше? – уточнил Сокол, кивнув на правую руку ворона, в которой так и был зажат нож. – Доделаешь то, зачем шёл?

Крамеш поднял руку и уставился на нож, а потом, резко повернувшись, коротко размахнулся и…

Рукоять задрожала над дверным косяком, а левую ладонь ворона пронзила резкая боль, он зашипел, попытался откинуть от себя камень, который уже был не просто горячим, нет, он обжигал! Только вот ничего не вышло – камень накрепко пристал к его коже.

– Ну что ж ты так опрометчиво? – хмыкнул Соколовский, одним махом оказавшись на ногах. – Ничего про камушек ваш не знал, а давай хватать да задействовать…

Филипп оказался рядом так быстро, что ворон отшатнулся.

– Что пррроисххходит? – сквозь стиснутые зубы выдохнул Крамеш, который, только задав вопрос, сообразил, что ответ может уже и не услышать – ему сейчас просто свернут шею, да и всё.

– Погоддди, – неловко попросил он. – Таня… не говоррри ей, что я так… что я пррришёл за твоей жизнью, пусть не знает… пожалуйста!

– Невыносимые вы твари всё-таки! – с выражением выдал Сокол, одной рукой крепко взявшись за левое запястье Крамеша и развернув его руку вверх ладонью, подхватил со стола какой-то пузырёк, от горлышка которого пахнуло горьковатым лесным запахом. – Вот не люблю я воронов! – вздохнул он, плеснув из пузырька на ладонь ворона и отведя взгляд от корчившегося от боли Крамеша. – Всё, подействовало, теперь стряхни камень на поднос. Давай скорее, а то он опять пристанет к ладони!

Крамеш уже мало что соображал от боли в обожжённой руке, но эти слова уловил, отшвырнув полыхавший багровым цветом камень на поднос.

– Ну всё, всё… Не получишь ты сегодня добычу! – сказал Сокол, и Крамеш с изумлением понял, что хозяин говорит не ему, а… камню. – Хотя… знаешь, Крамеш, если хочешь, можешь продолжить начатое. Правда, прикончить себя я тебе не позволю, извини, но я до смешного люблю жизнь, прямо удивительно! – хмыкнул Филипп, машинально покосившись на собственное отражение в зеркале. – Но сменить хозяина ты можешь хоть сейчас – возьми камень, порежь руку, дай ему напиться, и…

– И что? – Крамеш не очень понимал, почему Сокол медлит.

– И ты станешь полностью управляем камнем. Точнее, тем, кто им владеет!

От изумления Крамеш даже забыл про боль.

– Что? То есть… то есть я просто попался бы? – разом вспомнились настойчивые слова отца о том, что камень непременно надо забрать с собой.

– Ну да… Этот камень, кроме всего прочего, спасает от гибели, если тот, кто под клятвой верности губит своего хозяина. Но, видишь ли… за всё надо платить, и эта штучка, – Соколовский кивнул на камень, который сейчас выглядел как затухающий уголёк, и продолжил: – И эта штучка берёт в уплату волю того опрометчивого, кто воспользовался этакой «помощью». А ожог… ну, это ты сам виноват – камушек разбудил, а потом нож отбросил. В принципе, никому не приятно, когда его будят просто так. Так что ты ещё дёшево отделался – он вообще-то до кости может приплавиться.

Крамеш невольно сделал шаг назад, словно стараясь держаться подальше от подноса с камнем, и тут же горько усмехнулся – какая уж теперь разница.

– Чего ты ждёшь? – он поднял взгляд на плечистого Соколовского, который стоял совсем рядом. – Я… я всё понимаю… заслужил! Только, если можно, пусть Таня не знает.

– Это всегда успеется, а пока ты не ответил на мой вопрос, – Сокол вернулся на диван, вольготно расположился там и продолжил разговор: – Так почему ты отказался от своей идеи? Ты ничего не знал о свойствах камня, в смысле, об истинных его свойствах, но всё равно не стал делать то, зачем пришёл. Почему?

– Я… я не хочу, я не могу так, – Крамеш не мог понять, почему Сокол медлит. – Наверное, я действительно раб по натуре. Но лучше я буду таким, чем… чем стану кем-то вроде деда.

– Чушь! Ты сейчас несоизмеримо более свободен, чем раньше. Неужели ты этого не понял? Да не смотри ты на меня так, словно побитый пёс! Ты мне в слугах навсегда и не нужен. Научишься жить своей головой – и лети на все четыре ветра! Правда, если честно, это ещё нескоро будет, потому что ты, оказывается, ни в какую не хочешь думать, когда захвачен какой-то идеей! Будем учить.

– Учить? Лететь на все четыре ветра? – недоумённо помотал головой Крамеш. – То есть… ты не собираешься меня…

– Слушай, ты меня за кого принимаешь, а? – насмешливо фыркнул Сокол.

– Ну, я знаю, кто ты… и с воронами ты не ладишь, – с усилием выговорил Крамеш.

– И поэтому мне надо свернуть шею одному глупому ворону, который только что смог победить сам себя? Гениально! Просто гениально! Нет, наказать я тебя, конечно, накажу – пойдёшь гусятник чистить, когда рука заживёт. А там… ух как много всего… Но прочие выверты оставь своей семейке – я не любитель подобных методов. Ещё раз попытаешься что-то такое же устроить, точно не пощажу, а пока – иди к Тане, пусть она тебе ладонь обработает. Если спросит, откуда такой ожог, скажи, что сдуру цапнул некий ядовитый артефакт. Сильно не подумавши.

Крамеш так и стоял столбом посреди кабинета. До него медленно, но верно доходило, что он, кажется, останется жив, и даже отделался очень дёшево.

– Слушай, выметайся, а? Если тебе очень хочется поизображать себе памятник нерукотворный, то делай это не тут. Я вообще-то спать хочу. Кыш! – скомандовал Сокол, широко и от души зевнув.

Дверь, закрывшаяся за слегка одуревшим от потрясения Крамешем, словно активизировала Соколовского. Он шустро поднялся с дивана, легко вынул из косяка нож, а потом, коснувшись им камня, убрал его в сейф.

«Я, конечно, проявил чудеса великодушия, но есть же границы, да? Есть! Этого дурачка, если честно, просто жалко, тем более что он реально сделал верный выбор. Но его родичей я щадить точно не должен! Что за упёртые тупицы? Папаня этот ещё… Ну точно решил себе сыночка зацапать и смыться с добычей – талантливый Крамеш и камень для его дистанционного управления – чем не клад? C таким подспорьем он запросто становится следующим главой своего собственного рода и разделывается с Верхолётными. Просто отец года! Люблю ощипывать таких жадненьких и подленьких! И даже право на это имею – у меня с воронами давние счёты!»

Соколовский усмехнулся как человек, который предвкушает изысканное блюдо.

А по коридору по направлению к Таниной кухне шёл совершенно опустошённый Крамеш. Шёл, слегка покачиваясь и периодически останавливаясь, чтобы ощутить, что он жив, практически невредим и…

«И, кажется… кажется… даже счастлив!» – осознал он, когда перед его носом открылся проход.

– Таня! Тааань! – Шушана потеребила Таню, стараясь её поскорее разбудить. – Там Крамеш.

– Что? Что случилось? Он… как он?

– Живой и почти целый. Левую переднюю лапу обжёг, говорит, что схватился за что-то вредное, – всё это Шушана пискнула уже в спину убегающей Татьяне, которая едва успела закутаться в халат и умчалась на кухню.

Вот теперь-то Крамеш точно знал, что счастлив, – он засыпал на месте, но старался держаться и бодрствовать, потому что ему было жалко тратить такое хорошее время на сон. Татьяна чем-то обрабатывала ожог, который уже и не болел вовсе, разве что чуть пощипывало от лекарства, а она так смешно морщила нос, когда дула на его ладонь…

– Потерпи, сейчас будет полегче.

– Мне уже… – язык почти не слушался, наверное, всё последнее время далось ему слишком дорого, так что усталость наваливалась почти неудержимо и слова давались всё труднее. – Мне уже хорошо. Так хорошо…

Через миг он всё-таки уснул, привалившись боком к подлокотнику кухонного диванчика, и уже не чувствовал, ни как ему подсунули подушку под голову, ни как его укрывали пледом… Чувствовал он только счастье. Такое, наверное, какое бывает в детстве, в гнезде, когда ты после тревог и чего-то опасного надёжно укрыт любящими крыльями от всего разом и точно знаешь, что теперь-то всё будет хорошо.

«Ну что же. Он справился! – Шушана коснулась лапой шевелюры Крамеша. – Радость какая, что так вышло. Интересно, он понял, насколько ему помог Соколовский?» – подумала она.