Последняя битва

20 января 1979 года. Новоникольск (окончание)

Лицо Ани осветилось ответной улыбкой. Как будто солнечный лучик ворвался в серый полумрак комнаты, изгоняя тьму и наполняя пространство золотистым сиянием.

— А я знала, что ты скоро появишься. Чувствовала.

— И оказалась права, — поддержал я. — Это тебе, держи.

Положил на одеяло медвежонка и розу.

Девушка привстала на локтях, придерживая краешек покрывала, осторожно взяла цветок, и поднесла бутон к лицу. Вдохнула и прикрыла глаза.

— Летом пахнет, солнцем и теплом. Малиной немножко…

— А ещё луговым медом и зеленым садом, — добавил я.

Неслышно появившаяся Мария Александровна, обойдя меня, поставила наполовину наполненную водой вазочку на тумбочку около кровати.

— Так, Леша, цветок поставь сюда, — я послушно засунул розу в декоративный хрустальный кувшин.

— Не буду вам мешать. Но все-таки, Леша, постарайся долго не засиживаться, сам видишь, Аня болеет.

— Постараюсь. Минут пять-десять посижу, не больше, — пообещал я.

Женщина кивнула и вышла, аккуратно прикрыв за собой дверь.

— Тебя искали, — нарушила молчание Аня. — Даже к нам в класс приходили.

— Знаю, — я чуть улыбнулся уголками губ. — Рассказали уже. Сейчас уже искать не будут. Все проблемы в прошлом.

— Точно? — девушка недоверчиво прищурилась, с подозрением изучая моё лицо. Получилось у неё это так забавно, что я невольно ухмыльнулся, с трудом сдерживаясь, чтобы не хохотнуть.

— Точно. Сама увидишь.

— И ты больше никуда не пропадешь?

— Постараюсь, — вздохнул я. — Это не от меня зависит. Но вообще-то не должен.

— Хорошо, — Аня внутренним женским чутьем поняла, что развивать тему не следует, и взяла мишку на руки. — А это что?

— А это мой подарок. Михал Потапыч, можно просто Миша. Будет рядом, охранять, веселить и напоминать обо мне.

— Мягкий и пушистый, — после долгого осмотра вынесла вердикт она. — Мордочка у него забавная, плутовская, настроение поднимает. Сам выбирал?

— Конечно, — подтвердил я. — А кто же ещё. Понравился?

— Ага, — улыбнулась девушка. — Как такая прелесть может не понравиться?

— Я старался. В магазине он последний остался. Буквально из-под рук выхватил, чтобы тебе привезти.

— Спасибо, — вздохнула Николаенко.

— Правда, перед этим пришлось поломать голову, какой подарок презентовать, — признался я. — Но теперь, после посещения твоей комнаты я понял, что тебе дарить.

— И, что же? — полюбопытствовала больная.

— Если судить по твоей библиотеке, хорошую книгу.

— Угадал, читать я люблю, — призналась девушка. — Каждая книга — свой яркий мир, с неповторимыми героями. «Три мушкетера» — Франции семнадцатого века, с противостоянием кардинала и монарха, интригами, заговорами и шпионскими играми. А Евгения Онегина я вообще обожаю. Каждая строфа — шедевр, любая глава — произведение поэтического искусства. И перед глазами живая картинка из жизни аристократии восемнадцатого века. А характеры какие, за каждым персонажем чувствуется реальный человек со своими пылкими эмоциями, понятиями о чести и жизни.

Я полюбовался раскрасневшейся девушкой и с выражением продекламировал:

— Как томно был он молчалив, — подхватила Аня:

— Ого, ты, оказывается, Онегина наизусть знаешь, — удивился я.

— Я Пушкина очень люблю, — покраснев, призналась зеленоглазка. — Я же тебе говорила.

— Ладно, ты о себе расскажи, — попросил я. — Давно болеешь?

— Со вчерашнего дня, — вздохнула девушка. — После школы температура появилась. У нас последним уроком была физкультура. Наверно, после неё на мороз выскочила распаренной и вот, заболела. Утром врач приходил, поставил диагноз — тонзиллит, проще говоря, ангина.

— А какая сейчас температура? — я наклонился к девушке, осторожно кончиками пальцев сбросил невесомую пушинку со щеки. Аня инстинктивно провела ладошкой, повторяя моё движение. Я взял в руку тонкие изящные пальчики, на секунду ободряюще сжал, нежно отвел в сторону, отодвинул растрепанную челку и опустил ладонь на влажный девичий лоб. Аня замерла, несмело посмотрела на меня. В зеленых глазищах подруги мелькнули смущение и неуверенность. Николаенко поспешно отвела взгляд, но потерявший яркость багрянец на мраморной белоснежной коже заалел с новой силой, выдавая девушку.

«Черт, как-то неловко вышло, она же ещё ребенок, школьница», — неожиданно смутился я. — «Надо срочно переводить тему».

— Лоб горячий, но терпимо. Раз в пот бросает, значит, температура понижается, — бодро заявил я.

Аня помолчала, тихо подтвердила:

— Немного спала. Утром была тридцать восемь и три, сейчас тридцать семь и семь. Завтра должно быть лучше. Наверно, во вторник-среду в школу уже пойду.

Моего взгляда она упорно избегала, смотря куда-то в сторону.

— Понятно. Эти дурочки пэтэушные тебя не беспокоили? — участливо поинтересовался я.

— Нет, — девушка мотнула головой, черные локоны взметнулись волной и бессильно опали на плечи, окутав шею пышным шелковистым облаком. — После того случая на пустыре, когда ты их разогнал, исчезли. Не видела их и не слышала.

— Замечательно, — повеселел я. — Одной проблемой меньше.

— Ты в понедельник пойдешь в школу?

— Куда я денусь? Придется.

— А чего таким похоронным голосом? — у Ани проскользнули знакомые язвительные нотки. — Считаешь, знания тебе не нужны? Или ты слишком велик и умен, чтобы учиться?

— Тебе показалось, — дипломатично съехал с темы я. Ну не рассказывать же однокласснице, что школу я давно перерос по объективным причинам, и одно напоминание о необходимости ещё полгода сидеть за партой вгоняло в тоску. Новизна ощущений и радость от второй, нежданной юности уже не вызывала прежнего душевного подъема, а большинство одноклассников с подростковым мировоззрением и увлечениями, ощущались наивными детьми. Да и тратить время, сидя за партой и по второму кругу, изучая предметы, которые я давно прошел, не хотелось. Особенно после всего произошедшего. Но вариантов «отмазаться» от школы нет. Или всё-таки есть? Точно! Попрошу Петра Ивановича, чтобы помог сдать выпускные экзамены экстерном. Он теперь всемогущий председатель КГБ, в курсе моей истории и не откажет. Во всяком случае, об этом надо как следует поразмыслить.

— И вообще Ань, выздоравливай побыстрее, — я отвлекся от мыслей и попытался поднять настроение девушке, — В кино мы уже были, в парке тоже, теперь я тебя в свое любимое кафе свожу. Там такое мороженое делают с арахисом и шоколадным кремом, просто сказка. Представляешь, снизу безе с кремом, а сверху горка шоколадных и молочных шариков, политых жидким шоколадом. Тебе обязательно нужно это попробовать.

— Какое мороженое? — развеселилась зеленоглазка. — Шелестов, ты решил от меня избавиться? Вообще-то, я от ангины ещё не вылечилась. А у тебя в голове уже коварные планы, накормить меня мороженым и уложить в постель снова.

— Ты чего? — запротестовал я. — Тебя в постель? И мысли такой не было.

Увидел, как подруга краснеет.

«Черт, ну какой же я идиот».

И торопливо добавил, спеша сгладить неловкую ситуацию:

— Во всяком случае, сейчас.

Всю двусмысленность последних фраз мы осознали одновременно. Растерявшаяся Аня отвернулась. Я криво усмехнулся. Похоже, контузия не прошла бесследно, раз брякаю такое. В своей прошлой жизни я мог подкатить к любой понравившейся девушке, заинтересовать и заинтриговать, чтобы она пришла на первое свидание. Правда, в конце восьмидесятых — начале девяностых, в приоритете уже были другие ценности. Появились бизнесмены с толстыми кошельками, первые иномарки, атрибуты красивой жизни, фильмы о благородных коммерсантах-миллионерах, и культ потребления, «богатой жизни» начал пропагандироваться повсеместно с экранов телевизора, газет и журналов.

О деде-генерал-лейтенанте, и отце полковнике я молчал как партизан, и девушки, после непродолжительного романа, убедившись, что кавалер не является завидным женихом, без особых сожалений прекращали отношения, тем более что инициатива в большинстве случаев исходила от меня. Не встретил я в той жизни женщину своей мечты, от вида которой учащенно начинало биться сердце и пересыхало в горле. Да и постоянные переезды, жизнь в военных захолустных гарнизонах не способствовали долгим отношениям и возникновению чувств.

А сейчас, наоборот, теплеет в груди, когда вспоминаю об Ане, тянет к ней сильно, хочется быть рядом и наслаждаться каждым мгновением, наблюдая, как она заразительно хохочет, сверкая белыми ровными зубками, задумывается, прикусив пухлую алую губку, или что-то возбужденно рассказывает, увлеченно сверкая зелеными глазищами. Может, это любовь? Возможно. Но в отличие от подростка я способен контролировать свои чувства и никогда не совершу глупостей. Торопиться никуда не буду. Пусть чувства вызреют, девушка повзрослеет, и тогда будет видно, что делать дальше. Сейчас мы просто будем вместе, пока этого хотим. А потом, глядишь, наши романтические отношения и её подростковая влюбленность перейдут в нечто большее.

— Ладно, Леша, спасибо что навестил, тебе уже пора идти, — голос Ани заставил меня оторваться от размышлений.

— Да всегда, пожалуйста, — я внимательно глянул на подругу. Её насупленное личико и сухой тон напрягали. Я, конечно, тоже идиот, надо же было такое вякнуть. Женщины вообще очень эмоциональны и восприимчивы. Любую фразу могут додумать, и возвести ограждающую стену из неверных выводов, построенных на переживаниях и превратно понятых слов.

— Ань, извини, если что-то не так сказал, — покаялся я. Медленно и нежно взял ладонью длинные пальчики подруги. Они дрогнули, но послушно остались лежать в моей ладони. Хороший знак.

— Просто недавно сильно головой ударился, вот и несу периодически всякую хрень, — виновато добавил я.

— Дурак ты, Шелестов, и не лечишься, — голос подруги потеплел. — Ладно, тебе действительно пора.

— Ага, — согласился я. — Завтра тоже приду, навещу. Ты не против?

— Конечно, не против, — улыбнулась девушка. — Только рада буду. Целыми днями лежать и глотать лекарства скучно. Даже поговорить кроме родителей не с кем.

— Значит, заметано. Завтра я здесь.

Дом встретил меня аппетитным ароматом жареных котлет, и развязным голосом Никулина, доносящегося из гостиной: «А, нам все равно, а, нам все равно».

— Урааа, Лешааа пришёл, — в коридор вылетела сияющая малявка и уткнулась рожицей в живот, обняв ручонками. На душе потеплело.

— Машааа, — шутливо ответил в тон крохе, поднял радостно пищащую девочку и закружил вокруг себя.

В коридор выглянула мама в переднике и полотенцем на плече:

— Леша, поставь Машу на место, раздевайся, мой руки, будем кушать, — распорядилась она.

— Слушаюсь и повинуюсь, мамуля, — весело ответил я и поставил счастливую малявку на пол.

Никулина сменил растягивающий гласные, показушно страдающий от любви Миронов:

— Это концерт с песнями из кинофильмов по телевизору идёт, — сообщила раскрасневшаяся девочка. — Я его смотрела, пока тетя Настя котлеты жарила.

— Да я уже понял.

— Так, вы чего до сих пор в прихожей мнетесь? Я же сказала: быстро мыть руки и за стол! — раздался из кухни сердитый мамин голос…

На кухне было тепло и уютно. Исходящие паром желтые холмики картошки пюре с золотистой лужицей растаявшего сливочного масла на тарелках. Котлеты с поджаристой коричнево-золотистой корочкой, горка порезанного хлеба «кирпичика» на широком блюдце, и щедро сдобренный майонезом «оливье» в салатнице.

— На Новый Год салат делала, а продукты остались, — пояснила мама, заметив мой взгляд. — Вот я к твоему приходу «оливье» и сообразила. Знала, что любишь.

— Спасибо мамуль, — сердечно поблагодарил я.

— А я мясо в мясорубку подкладывала, а потом котлеты с тетей Настей лепила, — похвасталась малявка. — И картошку чистила, чуть-чуть, а потом она меня отправила телевизор смотреть. А мне не трудно, я бы ещё много начистила.

— Машенька у нас молодец, — матушка улыбнулась и ласково взъерошила золотистые локоны малышки. — Замечательный ребенок, всегда помогает по хозяйству, подметет, уберет, приготовит вместе со мной. Причем, я её не прошу, сама проявляет инициативу, подходит и делает.

— А чего тут особенного? — пробурчала малышка, деловито ковыряющая вилкой картошку. — Мы в детдоме всегда сами у себя в комнате подметали по очереди. И не только в комнате. Деревья приходилось белить, цветы поливать, мусор на территории убирать, даже готовить. Я привычная.

— Да ты кушай, — спохватилась мама, — чего я тебя отвлекаю? Потом поговорим.

Горячее пюре таяло во рту, котлета разваливалась на ломтики, истекая мясным соком. Оливье улетало «на ура», горошек и кусочки маринованного огурца, перемешанные с картошкой и «Докторской» вареной колбасой, аппетитно хрустели на зубах.

Когда я, сыто отдуваясь, отвалился от тарелки, матушка заботливо подвинула чашку с горячим чаем и блюдечко с печеньем.

— Не, мам, чай попью, а печенье не смогу, лопну, — отказался я.

— А я смогу, — с гордостью сообщила Маша. — Печенье очень вкусненькое. Я бы его ела и ела.

— Так кушай, — улыбнулась мама, накладывая крохе на блюдце новую горку печенья.

— Спасибо, тетя Настя. Вы вкусно готовите, очень-очень, — малявка не заставила себя долго ждать, подхватила лакомство и с удовольствием куснула.

— Иди, Машенька, послушай песенки, там концерт ещё продолжается. И печенье с чаем с собой забери. — попросила матушка.

— Хорошо, тетя Настя, — малявка понятливо кивнула, подхватила блюдечко с лакомством и наполовину опустевшую чашку с чаем и потопала в гостиную. Через несколько секунд мы остались вдвоем.

— Мам, ты поговорить о чем-то хочешь? — я спинным мозгом почувствовал, приближающийся «разбор полетов».

— Хочу, — вздохнула родительница. Уселась напротив, подперла ладонью щеку и многозначительно замолчала, не сводя с меня укоризненного взгляда. А тут ещё и телевизор заблажил из гостиной как назло, звонким девичьим голосом: «Проснись и пой! Проснись и пой! Попробуй в жизни хоть раз…». Это было настолько в тему предстоящей беседы, что я чуть не заржал прямо на кухне, и только невероятным усилием, заставил себя сохранить серьезный вид.

Но матушка что-то заметила. Нахмурилась, глаза повлажнели:

— Тебе смешно, да? — трагическим голосом воскликнула она, — я тут места себе не нахожу, а ему смешно! Во что ты вляпался? Говори немедленно! В конце концов, я твоя мать и имею право знать.

Мама всхлипнула и замерла. Прикрыла лицо ладонями, посидела так минуту, а потом выпрямилась и с гневом уставилась на меня.

Было бы мне реально семнадцать, у неё бы получилось. Я бы начал ерзать, виновато поглядывать на матушку, ощущать нарастающее беспокойство, и, в конце концов раскололся, терзаясь чувством вины. Но с высоты прошлой прожитой жизни, на такие уловки я уже не поддавался. Чувство вины, разумеется, никуда не исчезло, но вот рассказывать что-либо матери я не собирался. Во всяком случае, пока.

— Мамуль, что тебе рассказать? — вкрадчиво поинтересовался я. — Мы же уже обо всем поговорили. Все проблемы решены. Сейчас мне ничто не угрожает, меня никто не ищет. Рассказать подробности не имею права. Извини, я очень тебя люблю, но уже объяснял, почему. Это не моя личная прихоть, а государственная тайна.

— Погоди, отец приедет, я посмотрю, как ты будешь выкручиваться и что ему говорить, — зловеще пообещала мама.

— Разберемся, — отмахнулся я. — Он военный человек, поймет и вообще…

Я встал, шагнул к матушке, нагнулся, обнял её за плечи, прижался. Замер, ощутив теплоту и такой родной мамин запах и поцеловал в щеку.

— Мамуль, я тебя действительно люблю. Как говорит Маша, очень-очень. Но рассказать, о том, что со мной происходило, не имею права. Повторю ещё раз: это не моя тайна.

— Ладно, иди уже, составь Маше компанию, — матушкины глаза подозрительно заблестели. Она мягко отстранилась и добавила:

— А я тут пока на кухне приберусь.

— Смотри, я могу помочь, — предложил я. — Тарелки, например, помыть.

— И я тоже, — донеслось из гостиной.

— Иди уже, — легонько вытолкнула меня из кухни мама. — Помощничек.

Телефон взорвался настойчивой трелью, как только я вышел в коридор. Я подхватил трубку из тумбочки на входе:

— Алло, слушаю вас.

— Леха, это Серега Мальцев, — забасил знакомый голос. — Мы с тобой толком не поговорили, хотя Игорь Семенович мне кое-что рассказал. Не хочешь завтра утром, часиков в семь утра побегать со мною в лесу? Присоединяйся.

— Хочу, — улыбнулся я. — Только мне нужно своим отзвониться. Меня уже одного никуда не отпускают.

— Это ты о тех здоровяках и тетке, которые тебя на машине привезли и ждали? — сообразил Мальцев.

— О них самых. Если разрешат и присоединятся к нам, то с удовольствием побегаю.

— Круто у вас там. Ты, смотрю, совсем важным человеком стал. Без охраны никуда, — подковырнул товарищ.

— Сережа, я не хочу это обсуждать, — вздохнул я. — Сам понимаешь, это не моя прихоть. Особенно, после того, что произошло на пустыре.

— Ладно, тогда связывайся с ними, а потом перезвони мне. Договорились?

— Заметано, — согласился я. — Минут через пятнадцать их наберу, потом тебя.

— Тогда жду звонка.

Только положил трубку и успел сделать два шага в гостиную, к улыбающейся Маше, телефон затрезвонил снова.

— Да, — немного раздраженно рявкнул я.

— Алексей, привет, — голос Сергея Ивановича поднял настроение.

— Здравия желаю, товарищ капитан, — бодро гаркнул я в трубку.

— Уже почти майор, без пяти минут, — довольно сообщил разведчик. — На днях приказ будет.

— Поздравляю.

— Но звоню я тебе по другому вопросу, — голос в трубке стал строгим и официальным. — Завтра воскресенье. А в понедельник рано утром в восемь ноль-ноль мы за тобой заезжаем и везем в Москву. В два часа у тебя встречи в Кремле. Все хотят с тобой пообщаться. В первую очередь Григорий Васильевич, потом Петр Миронович и на закуску, отдельно и очень долго Петр Иванович. Так что вернешься домой очень поздно. А может и на следующий день, предупреди родителей.

— Что уже всё, назначили Григория Васильевича? — я замер, в предвкушении долгожданного известия. Сердце с утроенной силой застучало в груди, во рту неожиданно пересохло.

— Всё нормально, — усмехнулся капитан. — Потерпи часика полтора и посмотри программу «Время». Вопросов не останется. Всё, до понедельника.

— До понедельника, — облегченно выдохнул я и повесил трубку.