Погребенные

Глава четвертая

Дэвид Уомбурн не любил отдыхать с родителями. В свои пятнадцать лет он бы гораздо охотнее съездил куда-нибудь с одноклассниками. В школьном лагере было вполне сносно, если не считать дисциплины. А уж эти ежегодные семейные поездки к морю — просто тоска зеленая.

"Но мы же не можем оставить тебя совсем одного, — так на прошлой неделе возмущалась мать, — а он уж было понадеялся… — Мы с отцом с ума сойдем от беспокойства, и весь отпуск пойдет насмарку. А твой отец так устает в офисе, ему нужен отдых".

Игра на чувствах. Не больно-то им и хотелось тащить его с собой, подумал Дэвид, но надо же присмотреть за ребеночком. Если он останется дома, то позовет в гости Элейн, а для его сверхбдительных стариков это может означать только одно. И тут они попали в точку, — Дэвид усмехнулся про себя. У родителей Элейн тоже розовые очки на глазах: небось, внушили себе, что их дочь в семнадцать лет еще девочка и ничего такого ей даже в голову не придет. А ведь она-то ему и показала, что к чему. Сколько дней она упорно боролась за то, чтобы у него не кончалось все слишком рано, — пока наконец он не научился давать ей то, чего желало ее тело. И этого он лишался, поехав с папочкой и мамочкой в Уэльс. Назад в спальный мешок — к обычным одиноким развлечениям пай-мальчика: главное не забываться, чтобы скрип раскладушки не услышали на приставных койках трейлера.

Больше всего беспокоило то, чем может заняться Элейн в его отсутствие. В конце концов, Дэвида она соблазнила, когда Джеф Тернер уехал за неделю. А вернувшись, обнаружил, что ему дали отставку. С Дэвидом она вполне может обойтись точно так же. Но тут уж от него ничего не зависело.

Другая обида: родители вдребезги разбили его прошлогоднюю мечту — поехать на каникулах лазить по пещерам. Уолли Дьюрант с двумя дружками собрался в Девоншир и звал Дэвида с собой. "Там настоящий затерянный мир, — уверял Уолли, — стоит раз туда попасть, потом тебя и за уши оттуда не вытащишь, — как нас".

— Ни за что на свете! — Если мать не успевала что-то запретить, в дело вступал отец, как будто они сговорились разрушать любые планы Дэвида, где был хоть намек на приключение. — Неужели тебе охота ползать на карачках под землей? Это и опасно, и наверняка вредно для здоровья. Ты подхватишь ревматизм и будешь всю жизнь мучиться. Тогда вспомнишь и пожалеешь, что не послушал нас. Там можно заблудиться, или упасть и сломать ногу.

С пещерами было покончено. Езжай с нами в отпуск: будет совершенно безопасно — и смертельно скучно.

Так что Дэвид не особенно обрадовался поездке на сланцевые шахты Кумгильи. Но она хоть как-то разнообразила пляжное существование. Он тихонько заржал, когда молоденькая кассирша "Путешествия в бездну" вежливо заметила отцу: "вашему сыну не полагается билет за полцены, ему больше пятнадцати, сэр". Что верно, то верно: рост у него сто восемьдесят три и вес за восемьдесят кг — смешно вспоминать про пятнадцать лет, пока не кончатся каникулы. А в будущем году он всем покажет!

В очереди пришлось простоять почти два часа. Дэвид не возражал: это убивало время, приближая конец отпускной недели. Скорей бы суббота! Он не мог удержаться от мыслей об Элейн и очень скоро завелся. Смущало только, что кто-нибудь заметит, как топорщатся его джинсы. Жуть что будет, если мать увидит этот "тонкий намек"! Но до нее, небось, вообще не дойдет.

Шлем выглядел смехотворно на макушке у Дэвида, — но и наполовину не так глупо, как на матери: той приходилось все время его приподнимать, чтобы не сползал на глаза. А на отце шлем сидел, как котелок. Сегодня Дэвид хоть чем-то позабавился в отместку за свои страдания.

Опускаясь в шахту, он вспоминал свои безумные мечты о поездке в Девоншир. Там, конечно, все не так, как тут: туда отвезут, обратно привезут, и долбаный гид следит, чтобы ты, не дай Бог, не потерялся. Все как сговорились портить ему жизнь. Нет, если хочешь чего добиться, полагайся только на себя.

И даже при таком модерновом надувательстве кое-кто умудрялся наложить в штаны со страху. Вон как те, что выгрузились из фуникулера до них. Белые как бумага и трясутся — видно, не сообразили, что в пещерах погодка не для загара. Бородатый мужик выговаривает гиду, оба шушукаются и всех задерживают. Небось, что-нибудь вроде: "вы были обязаны предупредить клиентов, что под землей темно и холодно".

Они высадились на платформе и ждали, пока все соберутся идти дальше. Дэвид презрительно усмехнулся. Точь-в-точь метро у них дома: и просторно, и светло. Тут он заметил боковой ход из туннеля, загороженный помятой проволочной сеткой. Вот это уже по-настоящему интересно! В такое место он бы обязательно забрался с Уолли и его приятелями. Всего-то и дел — перешагнуть сетку, пока никто не видит, и перед ним откроется неизведанный мир. Когда хватятся, будет уже поздно. Ударятся в панику — ну и что? Любой нормальный человек может сам выбраться наверх по шахте фуникулера, и никто ему не помешает. Классная идея. Дэвид сосредоточенно выжидал подходящий случай. Может, и удастся самому устроить себе развлечение, которое у него отняли.

Пока звучала магнитофонная запись, он слонялся в стороне, пиная обломки сланца, а один большой камень так отфутболил в темноту, что тот гулко ударился в стену пещеры. Все аж подскочили, мать неодобрительно оглянулась. Дэвид только ухмылялся: он стоял в тени и вряд ли его заметили.

По пути в следующую пещеру он уже все обдумал и решил. Замедлив шаг, он отстал от процессии: его привлек еще один широкий лаз в штольню. Здесь тоже была сетка, такая искореженная и перекрученная, как будто туда уже кто-то продирался, и не раз. Никто его не видел. Дэвид перемахнул через загородку и очутился в мире, где не существовало ни фонарей, ни настырного гида, а главное, родителей с их вечным ворчанием и придирками.

Он постоял, прислонившись к грубо вытесанной стене и прислушиваясь. Голоса замирали, удалялись; почудилось, что он слышит мать, но видно, ошибся: ее резкий гнусавый голос, однажды запечатлевшись в мозгу, застревал там навсегда.

Вдруг он опомнился — надо же было взять фонарь! Но тут же обрадовался: фонарь был в заднем кармане джинсов — маленький, в виде шариковой ручки с зажимом. Не ахти снаряжение для такого дела, какое он задумал, но хотя бы видно, куда идти.

Он взглянул в последний раз на тусклое оранжевое сияние, сочившееся с основной туристской трассы, и зашагал в противоположную сторону, в глубь горы, давясь смехом: вот здорово, забава что надо!

Дэвид шел медленно, кровля нависала все ниже, так что приходилось нагибаться. Иногда сланцевые выступы царапали шлем; местами сталактиты и сталагмиты были так остры, что могли поранить. Потом свод ушел вверх, идти стало совсем удобно.

Через некоторое время он вышел на развилку, просторный ход поворачивал направо, более узкий — налево. Он посмотрел на часы, чтобы определить, далеко ли ушел. Стоят, черт возьми! Он потряс их, постучал о ладонь, снова поднес к уху — тишина. Что за хреновина, эта штука еще ни разу его не подводила, а тут как назло! Ну, неважно: скорей всего, шел он не дольше получаса, значит, одолел примерно четверть мили, а то и меньше, так как шагал медленно. Надо пройти еще немного, скажем, полчаса. Запомнить все повороты — и вернуться, все просто, как два пальца обмочить.

Фонарик стал тускнеть, он бросал желтый кружок света всего на два-три шага вперед. Одна морока с этими вшивыми игрушками для педиков! Становилось все холодней, как положено в таких местах. С кровли непрерывно капала вода, Дэвид дергался всякий раз, когда на него шлепалась ледяная капля. Он вспомнил китайскую пытку водой: не знаешь, когда упадет тебе на темя следующая капля, и все время ждешь. Не стоит об этом думать, а то можно совсем раскиснуть.

Проход расширялся, наконец Дэвид вошел в пещеру. Ее размеры трудно было определить, но луч фонарика не проникал в темноту до конца. Дэвид закашлялся. Глухое эхо, казалось, нарастало, пока не замерло вдалеке. Он обрадовался, что пещера, должно быть, большая. Услышав скользящий шорох, быстро обернулся и направил фонарик на звук. Его кашель сдвинул осыпь сланцевой крошки, не больше пригоршни. Дэвид нервно облизал губы. Обвал мог быть гораздо больше — жуть! Наверно, это место загородили не потому, что оно не интересно для туристов, а потому что тут опасно.

Он сделал еще пару шагов, светя себе под ноги. Внезапно серо-голубой блеск влажного сланца сменился густой чернотой. Снизу потянуло противной затхлостью стоячей воды, как будто он стоял на берегу мертвой, отравленной реки. И тут Дэвид понял, что стоит на краю пропасти!

Он поспешно отодвинулся на несколько шагов, нагнулся за обломком сланца и бросил его во тьму. Тишина. Раз… два… три… — лишь на счете "шесть" глухой всплеск медленно всплыл, подхваченный эхом, и растаял в пустоте. А слева снова прошуршала осыпь, больше прежней.

Наспех сделанный в уме подсчет ошеломил. Камень величиной примерно с теннисный мячик падал со скоростью десять футов в секунду. Высота шестиэтажного дома! Боже милостивый, а еще вода внизу! Живот свело. Дэвид хорошо плавал, в школе он был первым на пятидесятиметровке, но при мысли о том, что ждало его внизу, внутренности стало выворачивать. Кромешный мрак, угольно-черная ледяная вода, он медленно погружается в бездонную глубину, теряя надежду когда-нибудь вынырнуть. Потом всплывает, жадно заглатывая холодный воздух, стоя удерживается в воде и плывет в сторону. И натыкается на гладкую отвесную стену: не зацепиться ни рукой, ни ногой. Будет плавать по кругу, отчаянно царапая мокрый, скользкий камень, срывая ногти, чувствуя, как немеет тело от холода… вот уже первая судорога простреливает болью. И поймет неизбежное: он останется здесь навсегда. Долгие месяцы труп будет болтаться в этом озере, подобном мифическому Стиксу, и медленно гнить. Скелет останется как прекрасный образчик жителя двадцатого века, когда его найдут через тысячи лет.

Теперь Дэвиду сделалось по-настоящему страшно, он решил возвращаться — пройти обратно до главного туннеля, присоединиться к экскурсии и выбраться на белый свет. Он прикинул, что пробыл здесь не больше часа.

Фонарик уже горел не ярче, чем те свечи, с которыми работали шахтеры в старину. Дэвид светил себе под ноги, а поднятой рукой страховался от внезапного удара о потолок. Век будет помнить адскую пропасть, куда запросто мог загреметь! Но здесь уже нет провалов, все остались позади. Держась прямо по курсу, он выйдет в нужное место.

Мелькнула тревожная мысль. Он до сих пор не дошел до развилки, хотя она должна быть где-то поблизости. Или миновал ее, не заметив второго коридора, и теперь шел по большому рукаву? Тогда это не страшно.

Он опустился на четвереньки, вспомнив о резком снижении кровли в полусотне шагов от загороженного входа. Но кровля оставалась вверху — выше, чем мог достать слабеющий луч фонарика, стены были далеко, выработка казалось, становится все просторней. И всюду мерно падали капли, пугая и дразня.

И наступил безумный миг, когда сбылись худшие страхи. Спасительный свет стал уже таким слабым, что приходилось пробираться ползком, держа фонарик на фут от неровного пола. В нескольких дюймах от Дэвида серо-голубой цвет сменился чернотой. Он чуть не полетел вниз головой с обрыва!

Сдавленный вздох вырвался из пересохшего горла, от испуга Дэвид не смог даже выругаться. Скорчившись, он пополз обратно; первой мыслью было, что он каким-то образом снова очутился в большой пещере — может быть, свернул не в тот коридор и сделал круг. Нет, не может быть: сейчас он вообще не в пещере — этот проход сразу обрывался в ужасную пропасть.

Он нащупал увесистый камень, швырнул в темноту и, напрягая помутившийся рассудок, стал считать: пять, шесть… десять… пятнадцать… двадцать. Слабый, почти неразличимый всплеск — слишком далекий, чтобы вызвать эхо. Небоскреб в сорок этажей! Этот провал доходил до следующего уровня шахты, а то и глубже.

Дэвид Уомбурн прижался к полу; каждая жилка в нем трепетала, словно бабочка за стеклом в ловушке теплицы. Отчаяние подавляло волю к борьбе. Фонарик едва светился, батарейки могло хватить от силы минут на десять. Подросток тихо заплакал; всхлипывания, казалось, разрастались в череду стенаний, опускались в дьявольский пролом и оттуда всплывали эхом. Шепот, стоны и такой холод кругом — с каждой секундой все холодней.

Голоса. Издеваются над ним. Вот мать. Куда бы он ни пошел, в самом отчаянном положении ему никуда не деться от ее плаксивых причитаний. На этот раз она повторяла слова отца: "Неужели ты хочешь ползать под землей! Там можно заблудиться, ты упадешь и сломаешь ногу".

Он отодвинулся от пропасти и выключил фонарик: все равно батарейка вот-вот сядет, надо сохранить то, что осталось. Придется ползти назад, другого пути нет.

Тьма кромешная. Непрерывная капель, она будет длиться тысячелетия. Всхлипы, несмолкающее эхо.

Теперь он услышал Элейн: "Думаешь, мне нужен малолетка вроде тебя, Дэви? Впрочем, ты свое дело сделал — дал мне то, что надо, когда мне хотелось. Теперь Джеф опять со мной. Вот будет забавно, если я от него забеременею, а? Тогда ему придется жениться. Может, я его специально заловлю. Могла бы тебя заловить, если б захотела. Но что толку?"

Дэвид схватился за голову, пытаясь заглушить голоса. Это удалось ему с большим трудом. И тут он снова услышал плач и стоны, уже громче и ближе. Это не могло быть эхо. Тут был еще кто-то. Дети, судя по голосам. Он почувствовал внезапный прилив надежды. Он уже не один. Только бы их найти, тогда они будут вместе сидеть и ждать, пока за ними придут.

Он закричал: "Эй, вы слышите? Я тут!"

"Я тут… тут… тут…"

Он озирался кругом — всюду темнота. Зажег фонарик; показалось, ближайшие тени отпрянули, как от огня.

"Ту… ту… тут!" — всхлипы перешли почти в визг. Голоса раздавались отовсюду, в их хоре выделялось нытье матери: "Дэвид, ты еще мал лазить по пещерам. Ты заблудишься, упадешь и сломаешь ногу. И вообще, под землей темно и холодно, тебе не понравится".

Понравится, еще как. Нет, не нравится. Мне холодно и страшно. Я заблудился. Без фонарика можно упасть и сломать ногу, или…

Что-то уж слишком холодно. Стенания стали глуше и превратились в тихий далекий плач. Не уходите. Вернитесь, вы мне нужны. Все будет хорошо, нас скоро спасут, вот увидите. Тишина, только капли падают.

И Дэвид Уомбурн почувствовал, что он уже не один. Ни движения, ни звука, только мурашки по телу: он понял, что радом в темноте кто-то есть.

Он нажал кнопку фонарика — ни искорки света. Потряс его, постучал. Неожиданно фонарик словно сам выскользнул из пальцев и покатился. Потом долгая тишина и тихий всплеск. Он докатился до обрыва и упал в эту страшную пропасть!

— Кто там? — пискнул Дэвид дрожащим от страха голосом и замер в ожидании ответа. Не откликнулось и эхо; даже капель, казалось, затихла. Он не знал, сколько это длилось: секунды, минуты или часы.

И тогда услышал приближение этого: не из штольни, а… из пропасти! Тяжелое сопение, будто оно запыхалось, карабкаясь по скалам; шорох тела по камням. Так медленно, с таким упорством.

Дэвид вскочил в смертельном страхе и сломя голову бросился бежать по штольне. Он задевал за низкую кровлю, не замечая ударов, смягченных шлемом. Пару раз упал, обдирая колени, разрывая в клочья джинсы. Он спасался бегством, не разбирая пути, лишь бы уйти от неведомой твари, преследовавшей его, как горностай кролика.

Кровля уже не позволяла выпрямиться. В конце концов он встал на четвереньки и пополз, словно краб, волоча ноги, совсем обезумев от ужаса. Он знал: преследователь продолжает охоту. Непонятно, почему в темноте его до сих пор не схватили. Похоже, хотели загнать куда-то, подобно тому, как опытный пастуший пес возвращает в стадо отбившуюся овцу.

Снова голос матери: "Я же говорила, ты можешь упасть и сломать ногу". Поздно. На этот раз он не мог увидеть пропасть, лишь почувствовал, как пол под ним исчезает. Он летел так медленно, словно за спиной раскрылся парашют и, гася скорость, продлевал агонию.

Тишина была прервана: не оттого, что отчаянные вопли, плач и стоны зазвучали вновь, — скорее, это он пересек в падении невидимую черту, удерживавшую голоса на дне черного провала. Они все приближались, раздирая слух: "Мы здесь. Иди к нам на вечные муки!"

Он падал, как в ледяной погреб: порывы ветра хлестали, обжигая кожу, швыряя тело из стороны в сторону. Дэвид вспомнил про воду и еще успел подумать, сколько времени понадобится, чтобы утонуть. Но если внизу люди — там не может быть воды…

Удара он не почувствовал: видно, потерял сознание. А когда стал приходить в себя, обнаружил, что лежит на острых обломках сланца. Он попытался встать, но не смог двинуться. Наверняка все кости переломаны, но боли не было, тело словно онемело. Возможно, он ослеп, но не мог проверить догадку.

Вопли стихли, но Дэвид догадывался, что они здесь, притаились в темноте, наверно, боятся подойти. Он хотел позвать на помощь, крикнуть: "Не бойтесь, нас скоро найдут", — но слова застряли в горле, он не мог даже беззвучно пошевелить губами. Господи, ну пусть скажут хоть что-нибудь, дадут знать о себе…

Тогда откуда-то издали донесся жестокий смех, от которого застыла кровь в жилах. Дэвид задрожал и зарылся лицом в сланец; зазубренные осколки кололи глаза. Долго раскатывался безжалостный хохот, пока наконец не замер. Навалилась ужасная тишина.

И Дэвид Уомбурн понял тайну катакомб Кумгильи. Он лежал, не в силах шевельнуться, и чувствовал их присутствие — ледяное, как окружающий воздух. Незримые силы затаились и ждали его смерти.