Погребенные

Глава девятая

Мэтисон взял у одного из спасателей фонарь и направил слабеющий луч в шахту фуникулера. Черная дыра была пуста, за границами светового пучка уходила кверху бесконечная тьма. Священника нигде не было видно. Но они не слышали и шума падения. Значит, он еще ползет и, быть может, доберется до цели.

— Черт знает как холодно, — пожаловался кто-то, и эхо подхватило его слова, как будто желая до всех донести их смысл: "Черт… холод… черт… холод…"

Они сидели, съежившись, в молчании: ни разговаривать, ни спать уже не хотелось. Артур Мэтисон давно перестал поглядывать на часы; они выключили фонари, чтобы экономить батарейки. Потные тела промерзли до костей; в застегнутых куртках, с поднятыми воротниками люди тряслись от холода.

— Должно быть, уже вылез, — буркнул один. — Вот тебе и церковная крыса. Раз не свалился нам на головы, значит, вылез.

Ответный гогот прозвучал жутко. Мэтисон включил фонарь и почти завизжал: "Да помолчите вы, Христа ради!" Но ссориться было не время, нервы у всех были на пределе.

…Прошло несколько часов с тех пор, как Саймон Рэнкин начал восхождение. Они отчаялись когда-нибудь выбраться, всех била нервная дрожь.

— Может, наверху тоже нет тока?

— Не мели чепухи. Лебедка работает от собственного генератора.

Все предположения были исчерпаны, они осознали собственную беспомощность. Все зависело от тех, кто наверху. Ясно, в скором времени придется что-то предпринять. Но они ничего не делали. Слышно было лишь монотонную капель с кровли и стен, да изредка кашель.

— Я пошел наверх!

Головы повернулись на голос из вагончика, луч фонаря осветил невысокого коренастого человека, перебирающегося через вытянутые ноги и полулежащие тела. Билл Эндрюс был новичком в шахтах, раньше он держал на побережье модную ракушечную лавку, но экономический спад погубил его дело. Обиженный судьбой, он в каждом подозревал недоброжелателя.

— Нет смысла, Билл, — вяло отозвался Мэтисон, — священник вылез, иначе мы бы услышали падение. По времени он должен быть уже наверху.

— Значит, они нас в гробу видали. Все лучше, чем торчать тут и замерзать в потемках. Видно, в конце концов все равно придется лезть самим, так я лучше начну сейчас, пока совсем не закоченел.

— Как знаешь, — Мэтисон отвернулся, потеряв к беседе всякий интерес. — Лично я считаю, лучше нам усесться потесней.

У Билла Эндрюса был свой фонарь. Он зашагал к рельсам, не оборачиваясь — говорить было не о чем.

Первые пятьдесят футов были преодолены с ходу, на удивление быстро. Возникло обманчивое ощущение легкости, словно он взбирался по лестнице. Но еще через несколько шагов все мускулы заныли; сухожилия, казалось, вот-вот лопнут, как измочаленные веревки. Он остановился передохнуть. Господи, шахтный ствол кажется, стал еще круче, почти отвесный. Но это же ерунда, угол наклона должен быть стандартный! Билл опять замер, жадно глотая холодный воздух, по затылку текла вода из крошечного водопада в скале. Натруженное сердце колотилось, как отбойный молоток, отдаваясь во всем теле. Он пожалел, что не остался со всеми. Прав был Мэтисон: рано или поздно кто-нибудь их вытащит. Но думать о возвращении было поздно, путь наверх короче, чем вниз.

Еще несколько футов, и опять пришлось отдыхать. Господи, это никогда не кончится! А если поскользнуться, полетишь вниз до самой воды, затопившей нижний уровень. Не думать об этом! Билл обливался потом. Надо напрячь все силы и думать о чем-нибудь другом. Боже правый, а о чем тут еще думать?

Он полз вперед — и останавливался. Если бы дать отдых рукам… Нельзя — ими он цеплялся за жизнь.

Шум в ушах пугал его. С дыханием тоже было худо, не хватало воздуха. Он быстро слабел.

Что-то послышалось — он не понял из-за шума в голове, похожего на вой ветра. Прислушался; показалось, опять. Будто чей-то разговор. Он почувствовал внезапный прилив надежды. Значит, он ближе к поверхности, чем думал. Надо пару минут передохнуть и покричать наверх, пусть услышат, что он здесь.

— Эй! — из-за адского шума в голове он не понял, громко ли крикнул. — Я… ту-ут!

Разговор продолжался. Его не слышали. Надо зажечь фонарь, может, свет заметят. Он с трудом вытащил фонарь из кармана, нажал кнопку. Слабый желтый лучик уперся в сланец, блеснул в каплях воды, ослепил Билла. Великий Боже, он и забыл, что такое свет, как какой-нибудь вшивый крот. Держась одной рукой, он направил фонарь вверх. И тут же разинул рот и едва не потерял равновесие, не веря своим глазам.

Кто-то сидел на узком выступе. Девочка в жалких лохмотьях, вся в волдырях, проступающих из-под слоя сланцевой пыли, как лунные кратеры. Не старше тринадцати, но с высохшим личиком старой карги, от запавших глазниц разбегались складки морщинистой кожи, широкие ноздри запеклись кровавой слизью. Губы раздвинулись в улыбке, открыв черные щербатые зубы и язык, двигавшийся взад-вперед, как у ящерицы. Она смотрела в упор.

Билл Эндрюс задохся от ужаса, рука затряслась, луч света заплясал по девочке, искажая ее черты, как стекло волшебного фонаря. Она засмеялась жестким, нечеловеческим смехом и грязными, поломанными ногтями отлепила от лица прядь тусклых волос.

— Ты… кто? — прохрипел Билл чужим голосом, пытаясь сглотнуть комок в горле.

— Я тебя предупреждала, дядя Джетро, — улыбка на ее лице сменилась ненавистью, в пляшущем луче глаза вспыхнули зеленым огоньком. — Я говорила, а ты меня бил, и все. Теперь ты понял, да уже поздно. Ты отсюда не уйдешь живым!

— Послушай, — выдавил он, пытаясь отодвинуться, но это была бы верная гибель, — я не твой дядя, я вообще не понимаю, о чем ты…

— Иуда! — она оскалилась, как зверь. — Иуда или Джетро — что за разница? Душегуб! По твоей милости мы стали живыми мертвецами, и ты еще думаешь уйти. Много раз ты пытался вылезти через старые штольни, но так далеко еще не забирался. Назад, сатана — вот твое настоящее имя!

— Нет… послушай меня! — голос Эндрюса выдал его отчаяние. — Я Билл Эндрюс. Мои товарищи там, внизу, они в ловушке.

— Ясное дело, в ловушке, думал, я не знаю? А все твоя проклятая жадность. Они не спасутся — но и тебе не уйти!

Боже, безумие какое-то. У этого ребенка не все дома, это, должно быть, местная деревенская дурочка, может, внучка того старика, что иногда приходит ругать Мэтисона за гибель шиферного дела. Достаточно, чтобы нагнать страху в таком месте.

— Девочка, — он постарался говорить строгим голосом, что давалось нелегко — по телу бегали мурашки, а внутренности словно рвала стая голодных крыс. — Ты мне не грози, девочка, я все равно поднимусь, и если ты к тому времени не унесешь отсюда ноги, я тебя так отделаю, что неделю не сможешь сидеть. Поняла? Теперь проваливай наверх, откуда пришла!

Губы девочки раздвинулись в вежливой улыбке, обнажив клыки, торчащие в стороны, как покосившиеся от непогоды кладбищенские кресты. Она попятилась, словно раненый паук, волоча ногу, обмотанную грязным тряпьем; под ним угадывалось что-то вроде лубка.

— Так-то лучше, — обрадовался Эндрюс. Чертовка отлично знает, что ее ждет, если… И тут горло перехватило, он едва не выпустил фонарь.

Девочка отползала по уступу, что-то толкая перед собой… увесистый обломок сланца, как только силенок хватило! Подкатив к самому краю, остановилась, глядя с ненавистью поверх камня. Усомниться в ее намерениях было невозможно.

— Ты с ума сошла? — взвизгнул Билл, зная, что не сможет помешать. — Так можно убить кого-нибудь!

"Убить… Убить… Все мы умирали тысячу раз, но еще живем".

Ее голос звучал отдельно от нее, казалось, она только открывает рот, но сердце молотом ударяло в грудь, пронзительные дрожащие звуки проникали в самый его мозг.

— Не убивай меня! — визг придушенного животного, мольба о пощаде, которой, он знал, не будет. — Я дам тебе все, что захочешь… деньги…

"Деньги! Сколько раз после обвала ты пытался подкупить меня, Джетро! Я больше не стану звать тебя дядей, не хочу быть отродьем сатаны. Теперь ты готов все отдать, что сколотил и припрятал, лишь бы уйти на волю. Но ты — один из Погребенных, как и я, как мы все. Никогда ты не умрешь, никуда не уйдешь из Кумгильи. Вспомни, Джетро, тот день, когда бросил нас и напрасно пытался спасти бегством свою никчемную жизнь!"

Билл Эндрюс увидел, как покатился камень, услышал пронзительный хохот маленькой ведьмы. Ее лицо скрылось во мраке, только глаза горели зеленым огнем, как у кошки. Дождем посыпались обломки, раздался глухой скрежет, воздух ударил в лицо. Эндрюс закрыл глаза, зная, что снаряд его не минует. Жить осталось три секунды, некогда даже подумать о смерти.

Защитный шлем, несмотря на жалкий вид, оказался надежным. Камень, который мог убить человека на месте, раздробив череп, оставил лишь вмятину на шлеме, но не расплющил его. Страшный удар — и камень просвистел вниз, а вслед за ним полетел раскоряченный человек.

Сознание угасало в истерзанном, немеющем теле, уже не отзываясь на ушибы при падении. Его преследовало лицо девочки — ненависть, боль, несправедливый приговор.

Падение ускорилось, Билла швыряло о стены так, что дышать он уже не мог. И отдался погибели. Последнее, что он услышал перед вечным безмолвием, были мужские голоса. Они кричали. Потом откуда-то донеслись стоны и плач.

Он умер еще до того, как упал в глубокое черное озеро далеко внизу.

— Боже милостивый!

Люди, сгрудившиеся у фуникулера, уставились друг на друга в тусклом свете фонарей. Что-то с грохотом ударилось в верхний вагончик и пронеслось дальше, как метеор.

Спустя мгновение показалось тело, неузнаваемое, если не считать помятого шлема. Нелепый силуэт с вывернутыми руками и ногами, с кровавым месивом на месте лица, пролетел головой вперед вслед за снарядом.

Побелевшие лица невольно обернулись к Мэтисону. Он начальник, он должен все объяснить.

— Это Эндрюс, да?

— Он, это точно, — Артур Мэтисон смотрел в темноту.

— А может, священник?

— Ерунда, это был Эндрюс. Священник выбрался. Он бы столько не продержался в шахтном стволе.

Снизу раздался тихий всплеск, потом еще один.

— Что будем делать, Мэтисон? Видит Бог, здесь нельзя оставаться.

— Ну так полезайте наверх. Как Эндрюс. Сами думайте, выбор у вас есть. Лично я остаюсь, пока не заработает фуникулер.

Наступило молчание. После того, что они сейчас увидели, рисковать никто не хотел.

Время потянулось еще медленней. Только монотонный стук капели в туннеле за спиной. Но вот раздался другой звук, сперва невнятный, словно эхо медленно замирало в пустоте. Но этот звук, наоборот, становился все громче, превращаясь в многоголосое бормотанье; казалось, оно раздается с главной туристской трассы.

— Что такое?

— Думаю, ветер шумит. — У Мэтисона было наготове объяснение для экскурсантов, жалующихся на жуткие голоса в пещерах.

— Нет! Это опять те самые звуки, которые никто не может объяснить. Про которые вы велели говорить, мол, ветер, если кто спросит. Теперь сами слышите, босс.

— Я вам говорю, это ветер. В горе множество проходов, целый лабиринт. Вполне возможно, их продувает на всю глубину.

— Может, и так, только не тот это звук, Мэтисон. — Их раздражение и страх росли с каждой секундой. — Мы не туристы, нас не проведешь. Ты бы не потащил сюда священника, будь тут все в порядке. Тут что-то есть, чего ты боишься до смерти, и мы имеем право знать. Так вот, мы слушаем. Говори!

Мэтисон, опершись спиной о платформу, направил луч фонаря на своих подчиненных. Мрачные лица, зубы стиснуты, в глазах страх. Готовы сами вершить суд, если придется.

— Ну-ну, спокойно, — весь дрожа, он обернулся назад, к широкому туннелю. — Это могут быть те, кто остался за завалом. Живые зовут на помощь.

— Нет, это не их голоса. Потому что они все мертвы, и тот парнишка, что хотел побродить один и заблудился. Ты слишком долго скрывал эти дела, Мэтисон. Они погибли из-за тебя, и мы все из-за тебя погибнем. Но видит Бог, ты за это поплатишься!

— Вы с ума посходили, трусы! — Мэтисон понял, что придется бежать. Он повернулся и быстро зашагал туда, где сейчас было самое страшное место на земле. Потом побежал, минуя загороженный проход по правую руку, с братской могилой в нем. Оттуда никто не выйдет живым.

Он слышал за спиной приглушенную брань преследователей, злоба победила в них страх. Они его убьют, если догонят — кулаками и пинками тяжелых ботинок выместят на нем свою ярость, молотя по избитому телу до тех пор, пока он не испустит дух. Он бежал наугад, то и дело поворачивал и, похоже, далеко оторвался от погони. Фонарь почти выдохся.

Мэтисон понял, что находится в большой пещере. Где-то наверху вечно трудился восковой горняк, балансируя на краю уступа. Другой силился сдвинуть перегруженную вагонетку, которой суждено вечно оставаться на месте. Их положение было таким же безвыходным, как у него.

Преследователи, похоже, отстали. Возможно, их отпугнул мрак заброшенных туннелей — или просто ошиблись поворотом. А владелец сланцевых пещер Кумгильи вдруг пожалел об этом! Лучше бы они сейчас набросились на него, вцепились грубыми руками. Потому что это были живые люди.

Шепот, бормотанье и стоны раздавались со всех сторон, призраки подкрадывались и кружили возле него, ловко увертываясь во тьму всякий раз, как он пытался поймать их тусклым лучом. Они тянулись к нему, прикасаясь влажными холодными пальцами; дразнили, заманивали в царство живых мертвецов.

Мэтисон хотел крикнуть, но не мог, и закрыл глаза, чтобы случайно не увидеть страшные лица. Он услышал другой звук — нарастающий грохот. Закружилась густая пыль, забивая рот и нос, не давая дышать.

Обвал. Дно пещеры дрожало, стены вот-вот готовы были рухнуть. Он пожелал себе быстрой смерти. Обрушилось сзади, там, откуда он пришел. Господи Боже! Он попробовал молиться, но не вспомнил ни слова. Лишь бы только у проклятого церковника не истощился их запас!

Голоса визжали и завывали — товарищи Мэтисона по бессрочному заточению. Призраки все приближались, выкрикивали проклятья, тыкали в него пальцами. Волны их ярости захлестнули его обезумевший мозг.

— Я не виноват! — он кричал, пытался умолять их.

"Ты, ты виноват! На этот раз, Джетро, тебе не уйти. Наша доля — твоя доля, это вечное чистилище, братская могила схороненных заживо!"

Они набросились на него, колотя и разрывая тело окровавленными мозолистыми руками, сжимая горло, чтобы задушить в нем жизнь. В последний раз он попытался крикнуть "Я не Джетро!" — но красная пелена перед глазами почернела, и он понял, что уже не сможет.

Но успел взмолиться о смерти.