Погребенные

Глава восьмая

Саймон не чаял выбраться наверх. Руки, казалось, вот-вот отвалятся от плеч, а ботинки словно залили свинцом. Несколько раз он оступался и терял опору, чуть не падая в пропасть, зиявшую за спиной. Но не боязнь падения заставляла его держаться до последнего, преодолевая слабость. Смерть его не страшила. Страх за Андреа вытеснил все другие ужасы. Они ее атакуют. Саймон не думал, как и откуда узнал об этом; он уже давно не пытался осмысливать собственную интуицию. Просто знал и все — опасность росла каждый миг.

Он задохнулся от радости, когда в мерцающем квадрате над головой блеснули звезды и на него повеяло теплом летней ночи, необычным после подземного холода и сырости. Открылось второе дыхание, и последние ярды Саймон одолел за считанные минуты.

Вывалился на площадку и опустился на корточки, переводя дух. Дверь машинного отделения распахнулась, забухали тяжелые шаги.

— Что стряслось, приятель? — человек наклонился, помогая ему встать.

— Там у них нет тока, — прохрипел Рэнкин, размазывая пот по лицу. — Кровля упала еще раз. Скорей поднимайте фуникулер!

— Как бы не так, — тот угрюмо помотал головой. — Лебедка сломалась. Мы звонили насчет запчастей. Полицейская машина уже в пути, через час их доставят.

Рэнкин глубоко втянул воздух. Силы тьмы не упустили ни одной возможности. Поисковая партия спаслась от обвала его молитвами, но зло не сдавалось, оно вывело из строя подъемник и готовилось к новой атаке. Он произнес молитву и перекрестился.

— Вы бы показались врачу, мистер. Он сидит вон там, в карете скорой помощи, на всякий случай.

— Нет!

— Валяйте, а то на вас лица нет. И щека вся разорвана.

— В самом деле? — Саймон машинально ощупал лицо, едва замечая липкую кровь. — Дома этим займусь. Сейчас мне надо идти.

— Ну и ступайте в таком виде, мне-то что, — тот выпрямился и отошел.

После минутного облегчения вернулся страх. Саймон тяжело поднялся, волоча ноги, прошел через вестибюль, не замечая сидящих и стоящих. Вышел в ночь и взглянул в небо, словно искал у него поддержки. Звезд почти не осталось, с запада ползла лавина туч. В воздухе было сыро, к утру собирался дождь. Быстро холодало.

Он посмотрел на часы. Они, похоже, остановились: показывали двадцать минут четвертого. Секундная стрелка не двигалась. Он постучал по циферблату, поднес их к уху — молчат, наверное, повредились во время опасного восхождения. Впрочем, точное время не имеет значения: ночь опасна в любой час. Саймон глянул на восток, но не увидел приветливой ясной полоски, теснящей мрак. Внезапный ветер дохнул из темноты холодком, и в голове стало проясняться.

Оставалось пройти несколько сот шагов до шоссе по голому склону, усыпанному сланцевой крошкой. Открытое пространство было пустынно в этот час, как дикий торфяник. Словно цивилизация исчезла, и он остался совсем один. Все бесполезно и безнадежно, остается лечь и умереть.

Напрягая все силы духа, Саймон укрепил молитвой слабеющую волю. Ясно: они были вокруг и пытались побороть его.

Внезапно он остановился и прислушался. Сначала показалось, что ветер донес голоса издалека — возможно, люди шли по шоссе вдоль подножья длинного холма. Мерный топот ног, тяжелая поступь усталых, как и он, людей. Негромкий разговор. Наверное, отряд спасателей идет на смену, или привезли запчасти для лебедки.

Стараясь убедить себя в этом, Саймон разглядел идущих навстречу. В слабом свете нескольких звезд из-за туч он увидел достаточно, чтобы, скорчившись от страха, замереть за одиноким кустом боярышника.

На него надвигались тени без лиц, внешне подобные людям, но все в них было нездешним. А воздух с их приближением застыл почти до мороза.

Их было десять-двенадцать — мужчин и детей. Мальчики и девочки-подростки, отчаянно худые, почти изможденные, были одеты в лохмотья, в прорехах мелькала бледная кожа в сыпи, руки и ноги тонкие, как сушняк в горах. Многие прихрамывали, неуклюже горбя искривленные спины, головы поникли в жестоком унынии.

Мужчины, жилистые и тощие, так же деревянно сутулились, привыкнув к тесноте, где нельзя выпрямиться во весь рост. Они тяжело ступали, волоча ноги, выбивая искры подкованными башмаками; низко надвинутые кепки не давали разглядеть лиц.

У Рэнкина мурашки побежали по коже. Нынешний закон не допустил бы в забой такую смену — детей-рабов. Они плакали, ныли и стонали — именно эти звуки слышались ему в глубоких пещерах Кумгильи. До него долетало ворчанье и грубая брань взрослых надсмотрщиков.

Внезапно раздалась громкая оплеуха; девочка пошатнулась и чуть не упала, но шедший рядом мальчик подхватил ее. Дети съежились, на секунду замедлив шаг. Девочка закрыла лицо руками, но не удержала болезненного стона — последней отчаянной мольбы о милосердии.

— Шахты заливает, дядя. Нижним уровням конец, во многих пещерах обвалы.

— Помалкивай, девка, а то так выпорю, что до работы будешь добираться на карачках.

Все обернулись к посмевшей возразить девочке; именно ее слова, а не тот, кого она назвала дядей, вызвали глухой ропот протеста.

— Мы с этого живем, — бубнили они. — Не будем спускаться в забой, так все помрем. Нам и так грозит голод.

Видимо, в тучах над головой показался просвет — еще несколько звезд выглянули и осветили всю сцену. Впервые рассмотрев подробности, Саймон истово перекрестился и пожалел, что не отвел глаза. Теперь его гипнотизировали старчески желтые лица детей, их взгляды, горящие страхом и ненавистью из запавших глазниц, сморщенные ямы ртов. Ветер донес до него затхлую вонь пота, гноя и мочи — запахи немытых тел. Место им было в могиле и нигде больше: они разлагались заживо.

А девочка выкрикивала, заслоняя лицо: "Скоро неделя, как они там, и никто их не попытался спасти. Обвал породы схоронил их живьем! С нами будет то же, когда спустимся!"

Тот, кто выглядел старшим в этой группе, в ярости занес кулак, но сдержался. Свет звезд упал на перекошенную физиономию пещерного человека. От него шла такая злоба, что отшатнулись даже мужчины.

— Заткнись, дрянь! — его слова хлестали, как плеть, звездную черноту ночи. — И не вздумай болтать про это чужим, а здесь тоже попридержи язык за зубами!

— Не серчай, Джетро, ребенок не замышляет ничего худого, — робко возразил тщедушный человечек. — Она правду говорит. Там они похоронены, в большой пещере, и то же самое может статься с нами, с каждым из нас, во всякий день. Туда спускаться просто глупо, пласт уж выбран почти целиком. Надо работать выше, там безопасней.

— Молчи, болван! — Джетро развернулся и обрушил на него занесенный кулак. Раздался глухой удар, коротышка свалился с ног. — Я не велю трепаться про это в Кумгилье и разносить грязную болтовню из "Лагеря". Ну-ка, говорите, кто думает, что я загнал их в мышеловку? Отвечайте, а то навсегда проглотите языки!

В толпе зашептались, в страхе прижимаясь друг к дружке. Только девочка стояла, вскинув голову, похожая на жуткую карикатуру — высохшая с юных лет маленькая ведьма, увядший до срока незрелый плод.

— Я правду говорю, дядя Джетро, — заливался ее пронзительный голосок, — и Илай сказал правду, да больше не скажет, потому как боится. Все одно, мы все помрем там, внизу. Только я молю Господа, которого мы славим по воскресеньям, чтоб мы померли взаправду, а не похороненные, как живые покойники. — Она оборвала свою речь на режущей слух ноте и умолкла, хилые плечики безвольно поникли.

Разъяренное лицо Джетро напоминало застывшую маску химеры, он обвел грозным взглядом притихших в страхе товарищей. — Ну, который из вас винит меня в том, что стряслось?

— Нет, Джетро, ты не виноватый, — забормотали они хором.

— Ну то-то же. А теперь за работу, и так потеряли время даром.

Процессия во главе с Джетро двинулась дальше, скрипя по сланцу изношенными башмаками, и прошла в нескольких шагах от Рэнкина, который, скрючившись за кустом, творил про себя молитву. Вновь дохнуло холодом, потом тленом. Девочка замыкала шествие; она хромала, подволакивая больную ногу. Дыхание со свистом вырывалось из чахлой груди, будто сланцевая пыль уже изъела ее нежные легкие. Наконец все пропали в предрассветной мгле.

Он не шевелился, ловя звуки удаляющихся шагов. Они шли на шахты. Девочка снова кричала и плакала — или это пронзительное эхо отпечаталось в мозгу? "Их похоронил обвал породы… Но я молю Господа, которого мы славим в воскресенья, чтобы мы умерли, а не были похоронены заживо".

Как четверо спасателей. И Дэвид Уомбурн, и, наверное, другие. Мэтисон и пятеро его людей у фуникулера внизу. Они мертвые — или живые мертвецы. Саймон соображал с трудом, не в силах уловить страшный смысл увиденного. Он в оцепенении стоял на коленях, словно скованный незримыми цепями, не чувствуя свирепого холода. Небо начало светлеть, мрак отступал, открывая застывшую даль. Лишь у вершины Кумгильи клубились тучи, словно гора прикрыла голову от стыда.

Когда совсем рассвело, Саймон очнулся, судорожно вскочил и пустился бежать. Силы зла послали своих приспешников задержать его здесь, пока они исполнят свое черное дело.

Андреа находилась в их власти всю ночь. Он мог опоздать.

Андреа читала, лежа на кушетке; рядом дымилась чашка кофе. Взглянув на Саймона поверх журнала, она заметила растрепанные волосы, дикий блеск в глазах, рану на щеке, перепачканную и порванную одежду.

— С тобой… все в порядке? — тяжело дыша, он прислонился к дверному косяку.

— Со мной — да, — ответила она холодно, приподняв брови, и снова уткнулась в журнал. — А вот у тебя такой вид, как будто ты заигрался в привидения и свалился в канаву.

Рэнкин обвел комнату сузившимся взглядом. То, что он увидал, ему не понравилось. Ясно, она выходила из пентаграммы. Потир опрокинут, святая вода разлилась, свет потушен, она варила кофе на кухне. В воздухе стоял еле уловимый запах, доступный лишь тонкому обонянию. Через секунду он понял: это запах спермы. Свершилось самое ужасное, чего он боялся.

— Ты выходила из пентаграммы! — собственный голос показался ему чужим, в горле застрял ком. — Этого нельзя было делать ни в коем случае!

Андреа долго молчала, а когда подняла глаза, на лице была презрительная злоба. — Разумеется, я выходила из твоих ведьминых каракулей. Ты что же, думал, мне не понадобится ни разу за всю ночь? Ты забыл, Рэнкин, я тебе не жена. Кто ты такой, чтобы мне приказывать? Даже если бы мы были женаты, — а я позабочусь, чтобы этого не случилось, — я бы подала на развод из-за издевательств. Думаю, есть и другое объяснение, отчего развалилась твоя семья. Очень было бы интересно выслушать Джули. Теперь-то я понимаю, почему она тебя бросила, дело тут не только в другом мужчине!

Саймон переменился в лице. Эти нападки, хлесткая издевка ее слов застали его врасплох, они так не вязались с мягким характером Андреа. Словно за ночь она стала другим человеком. Это ужасало больше всего: женщина перед ним была вовсе не Андреа.

— Что здесь произошло? — он шагнул в комнату.

— А ничего. Было чертовски скучно, и я уснула. Что в этом такого? — она грациозно поднялась с кушетки и прошла мимо него на кухню, покачивая бедрами. Вновь повеяло резким запахом, словно каким-то тошнотворным снадобьем. Догадка вызывала дурноту. — Я сварила кофе. На полке холодные тосты. Масло и мармелад в кладовке в шкафу.

Она озлоблена. Хочешь, приготовь сам себе завтрак, не хочешь — ходи голодный. Вот так же вела себя Джули в последние дни их совместной жизни. Внутри у Саймона все оборвалось, он машинально прошел на кухню вслед за ней. Андреа возилась в мойке, уставившись в окно, словно завороженная видом цветущей клумбы в дальнем углу сада.

— Еще раз прошу тебя, — он облизал пересохшие губы, скажи, что случилось ночью?

— Я беременна, — ответила она со злорадным торжеством.

— Нет! Это невозможно, ведь…

— Ну, опять понес чепуху, что я не могу забеременеть, потому что ты усох после своей замечательной операции, — ее гримаса отражалась в оконном стекле, рука нащупывала что-то в грязной воде. — Ты идиот, Рэнкин! До тебя еще не доперло, что в Англии тысячи, миллионы настоящих, здоровых мужиков, готовых удовлетворить бабу, когда ей приспичит?

— Глупости, — он заметил, как Андреа напряглась, сжимая что-то в воде. — Это просто нервный срыв, тебе слишком многое пришлось пережить.

— Ночью приходил мужчина, — она расхохоталась, откинув голову, но этот смех больше напоминал звериный рык. — Я ему дала, и он меня трахнул лучше, чем кто-либо за всю мою жизнь. И я теперь беременна, я знаю.

Саймон подавленно молчал. Он понял: все так и было, они достали Андреа этим способом. Самое уязвимое в женщине — секс и материнский инстинкт. Многому он мог противостоять, но не этому. И они держали его у шахт, пока не закончили свое гнусное дело. Теперь она отречется от Бога самыми мерзкими и кощунственными словами, какие только выговорит язык.

— Наверно, у меня были не все дома, что я связалась с гребаным святошей, — продолжала она. — С заштатной церковной крысой! Он, видите, ли, хочет, чтобы женщина всю ночь торчала посреди мазни на полу, а сам уходит помолиться. Или ползет тайком к какой-нибудь сифилитичке, паршивый ханжа. Думаешь, я в самом деле верю в твоего боженьку, а, Рэнкин? Я тебе вот что скажу, чтоб тебя пробрало до самого твоего стерильного нутра. Я атеистка! Я не верю в бога. Теперь дошло?

Все было рассчитано на то, чтобы ошеломить его, застать врасплох. В большинстве случаев расчет был бы верен, но с Саймоном этот номер не удался. Опытный экзорцист, закаленный в борьбе со злом, вовремя заметил в стекле отражение острого, как бритва, кухонного ножа, выхваченного из мойки. Истошно вопя, Андреа замахнулась.

— Ты, вонючий церковный козел!

Он молниеносно увернулся, перехватил ее запястье и стиснул изо всей силы. Андреа завизжала и разжала пальцы, нож ударился о кафельный пол и завертелся волчком.

С воплем "Ублюдок!" она пнула его в голень, но удар босой ногой не причинил ему особого вреда. Они сцепились; Андреа боролась с нечеловеческой яростью, как волчица, сражающаяся за жизнь. Ощеренный рот извергал проклятья; один раз она чуть не вцепилась Саймону зубами в горло, но он успел увернуться. Наконец ему удалось скрутить ей руки за спиной и распластать на истертой сосновой столешнице. Вопли Андреа перешли в невнятное бульканье, на губах выступила пена. Но она еще сопротивлялась, не желая сдаваться.

— Бедняжка, — ему больно было так обращаться с ней, но это был единственный способ.

— Убери руки, грязный ублюдок!

Саймон не обращал внимания на брань. Сжав ее запястья, свободной рукой дотянулся до буфета и нашарил моток веревки. Кое-как связал руки, после этого ноги были уже сравнительно легкой задачей. Лежа на полу, она не сводила с него горящих ненавистью глаз.

— Я вызову полицию!

— Пожалуйста, дорогая, — он бледно улыбнулся, — если, конечно, потом твое отношение ко мне не изменится.

Не слушая проклятий, он приступил к задуманному. Принес из комнаты потир, вновь наполнил водой и освятил ее. Андреа выкрикивала богохульства, но теперь ее слова были бессильны. Он запер дверь и вернулся.

— Будет больно, — в его голосе слышались слезы, — но с Божьей помощью я изгоню из тебя демона и мы снова будем вместе.

— Хрен тебе, — она извивалась, когда он встал над нею на колени, словно собираясь делать искусственное дыхание. — Я не верю в бога, и не поможет твое индюшачье кулдыканье! Я была с ним и рожу ему ребенка! И ничего ты не сделаешь!

— Это будет вроде аборта, скажем так, — бормотал Саймон, приподняв ей голову и святою водой рисуя на лбу крестное знамение. На всякий случай — вдруг она в самом деле не христианка — начертал также каббалистический знак Малхут, символ Царства Божьего, и тихим, ласковым голосом вознес благодарение. Она забилась, крича на душераздирающе высокой ноте, но он был неумолим. Потом Саймон применил самое мощное средство духовного очищения.

— Боже непреоборимый, отразивший всех врагов Своих, смертью смерть поправший и победивший князя тьмы. Порази Сатану, повергни к ногам нашим, изгони силу злого и не дай места деспоту, но ниспошли нам Христа.

Тело Андреа судорожно дернулось, пытаясь оторваться от пола, веревки врезались в тело. Она корчилась, изо рта хлынула пена, казалось, сознание покидает ее. Она уже не визжала, захлебываясь яростью, а страшно хрипела, ясные глаза цвета морской волны полыхали ненавистью к человеку, подвергшему ее этой пытке. Но вот они помутнели, взгляд стал пустым, отсутствующим, потом веки упали и сомкнулись.

Андреа лежала неподвижно, едва заметно дыша, смертельная бледность разлилась по лицу. Саймон наклонился и коснулся губами ее губ.

— Прости, любимая, — прошептал он. — Мне было так же больно, как тебе. Но теперь все позади. Мы победили, отдыхай.

Осторожно развязав веревки, он взял ее на руки, напрягая последние силы, отнес наверх и уложил в постель. С трудом переведя дыхание, разделся и лег рядом.

Им обоим нужно было выспаться, и единственно безопасным временем для отдыха были дневные часы. Вечером, с наступлением темноты все начнется заново. Силы зла разъярены своей неудачей, успешной контратакой противника на отвоеванном плацдарме. Они будут мстить.

Саймон проснулся первым, около полудня. Андреа мирно спала, краски вернулись на ее лицо. Она прошла тяжкие испытания, но теперь все будет хорошо. Когда он вылезал из постели, Андреа зашевелилась.

— Мы где? — она озадаченно смотрела широко раскрытыми глазами.

— Все в порядке, — он наклонился и поцеловал ее. — Все хорошо.

— Не знаю, — она потерла лоб. — В комнате внизу… да, ты там меня оставил и ушел. Потом… нет, не помню.

— И не старайся вспоминать, — ответил он с улыбкой, зная, что когда-нибудь все равно придется рассказать ей все, а до тех пор она будет переживать. — Они напали. Я нарушил их планы в шахтах. До моего прихода там завалило еще четверых. Но совершить изгнание не удалось из-за нового обвала. Я выбрался наверх, уже зная, что они взялись за тебя.

— Что со мной было?

Он коротко рассказал, опуская некоторые подробности. Упомянул и о шахтерской бригаде, встреченной на обратном пути.

— Опять мы не победили. Но и не проиграли. — Даже после сна Саймон чувствовал физическую и духовную опустошенность. — Пока я не справлюсь с тем, что засело в пещерах Кумгильи, мы в настоящей опасности. Я и не сомневался, что ты ничего не помнишь о прошлой ночи.

— Ты еще что-нибудь узнал о том случае в прошлом?

— Не так уж много. Если бы выяснить, кто такой этот Джетро, я бы сильно продвинутся вперед. Ясно, это был какой-то негодяй-начальник, на всех наводивший страх. Широко применялся труд детей. И произошел несчастный случай, в котором винили Джетро. Шахты на нижних уровнях истощились, их стала заливать вода, но он по-прежнему гонял туда людей на работу. Злодей требовал вырубить весь сланец до последнего кусочка. Произошло несчастье, но он стоял на своем. Наверное, что-то случилось и с той группой, что я видел… возможно, и с ним самим. Думаю, как раз перед тем мы встретились.

— Может быть, Джо Льюис знает.

— Скорей всего, и я думаю — не попробовать ли еще раз что-то из него вытянуть. В любом случае, мы ничего не теряем.

— Что ты собираешься делать в ближайшее время, Саймон? Ты ведь больше… не оставишь меня одну? — спросила она, бледнея.

— Нет, — твердо ответил он. — Больше я не стану рисковать тобой. Ты будешь со мной везде, кроме шахт. А на то время, что буду внизу, оставлю тебя в надежном месте, с кем-нибудь вроде Фрэнсис Майетт. Впрочем, мне кажется, тебя больше не тронут. Теперь они набросятся на кого-нибудь другого.

— Например?

— На Джули. Или на детей. Через них проще всего нанести мне действительно внезапный удар. Сейчас они моя главная тревога. Я бы мог позвонить и предостеречь Джули, но что толку? Она с презрением отвернется от любых моих советов и будет делать все наоборот, а это еще опасней. Нет уж, лучше вовсе не предупреждать. Мы просто помолимся за них — мы с тобой вдвоем. Кстати, Андреа, я никогда не спрашивал, ты веруешь в Бога?

— Да, — она выдержала его взгляд. — Да, Саймон, хоть у мессы я не была с тех пор, как ушла из дома, — в основном потому, что в детстве мать меня заставляла и грозила вечным проклятием. Но я верую.

— Вот и хорошо. Теперь давай поедим. Потом помолимся за Эдриена и Фелисити. И за Джули. А после поищем старого Джо Льюиса. Как знать, вдруг именно ты вдохновишь его на воспоминания, и он все-таки что-то сообщит.

— А после всего этого, — она спустила ноги с кровати, пережидая головокружение, — опять в пещеры?

— Увы, да. Я не позволю себе отступить в борьбе с этим страшным демоном. Только вряд ли Мэтисон даст мне шанс спуститься во второй раз. А может быть, это и не выйдет из-за новых обвалов, к тому же фуникулер заглох.

— И что, если тебе не удастся глубокий спуск? — спросила Андреа с тайной надеждой.

— Тогда воспользуюсь "шахтерским трамваем". Вся гора пронизана сетью сообщающихся ходов. Если понадобится, найму проводника, какого-нибудь скалолаза из местных, и с ним заберусь поглубже. В этот раз осечки быть не должно. В пещерах Кумгильи любой рискует жизнью. Ежедневно сотни людей под угрозой!