Пленники зимы

IY

– Максим?

Голос мне знаком. Я поворачиваюсь и смотрю, как остролицый парень неуверенно идёт в мою сторону.

– Максим! – парень широко разводит руки в стороны, и я узнаю его.

Делаю шаг навстречу:

– Герман! Чёрт меня подери!

– Тысячу лет!

Мы обнимаемся. Я искренне рад. Герман, так Герман. Далеко не худший вариант. И всё объясняет. Герман и в самом деле знает обо мне многое. В любом случае достаточно, чтобы "подцепить". Кроме того, мне приятно, что сбылось самое заветное желание у парня – стать боссом. Амбиций у Германа – что блох у дворняги.

Да только в те времена боссом был я, а меня отодвинуть было невозможно.

Это теперь всё по-другому…

– Дружище, – его голос слегка дрожит от волнения. – Я ведь тебя со спины совершенно не узнал! Такой широкий! Поздоровел… новая причёска…

Я смотрю, как пятеро молодцов пытаются затолкать джип в гараж.

– Герман, скажи им, чтоб прекратили этот цирк. Я не сбегу, я не обижен и мне интересно. Пусть садятся в машину и заезжают, я всё равно не поверил в эту поломку.

Герман мягко усмехается и хлопает меня по плечу:

– Всё, – кричит он парням. – Хватит…

Они сперва вроде бы не поняли, потом с облегчением выпрямились, заулыбались.

– И кто тут теперь здесь главный?

Герман неожиданно тускнеет, отводит глаза.

– Можно я пока не буду отвечать на этот вопрос?

– А ты уже ответил…

Итак, в "главных" опять не Герман. У парня снова не сложилось. Вот это и есть худший вариант. Я чувствую, как лютая злоба поднимается изнутри, бурлит в жилах, стучит в висках. Ничего не забылось, ничего не прошло…

– Ну, хотя бы ещё пять минут, а? – он просительно заглядывает мне в глаза. – Чтоб как раньше?

Я молча смотрю на него. "Как раньше"… Насколько люди не меняются с возрастом, настолько изменчиво их отношение друг к другу.

– Ничто никогда не будет как прежде, – говорю и сразу чувствую сожаление.

И ничего тут нельзя поделать. Дети растут и до самой смерти играют во взрослых.

И никому не хватает мужества признаться: да, я по-прежнему тот ребёнок, что играл в кубики и ломал игрушки. Только теперь не играю, а взаправду ломаю и калечу судьбу. Свою и чужую…

– Сам-то, почему не за старшего?

– Не получилось, – с тоской признаётся Герман и переводит разговор на безопасную тему. – Ты догадался, когда меня увидел?

– Нет, – отвечаю так, будто мой ответ имеет какое-то значение. – Светлана слишком поспешила с вербовкой.

Он кивает, смотрит в сторону.

– Да, я отговаривал её от поспешных объяснений…

– Как-то всё чересчур сложно. Если известно где я, твоего приезда было бы достаточно.

– Достаточно для чего, Максим? – он говорит мягко, но я чувствую его сожаление.

– Ты бы вернулся со мной?

– Нет, – говорю я, и это правда.

– Может, уйдёшь? – В его тёмных до черноты глазах надежда и боль. – Ещё не поздно, ещё можно уйти…

– Нет, – я качаю головой. – Уже поздно. Слово было сказано – лавина тронулась. Я сделаю, что он хочет…

– Но почему, Максим? – время для нас будто остановилось. Только мы вдвоём. И в самом деле, как в старые, добрые времена. – Неужели так скрутило? Девочка куплена, здесь не может быть ничего личного.

– Нам надлежит исполнить всякую правду, – говорю, и сам страшусь сказанного. – Люди – лишь орудия судьбы. Тебе кажется, что это ты её выбрал, на самом деле, это тебя выбрали. Ты лишь исполнил, что следовало…

Он молчит. Остренький нос побелел от холода.

Подходит Светлана.

– Герман Юрьевич, стол накрыт. Вы знакомы? – её удивление настолько фальшиво, что только слепой может ему поверить.

Может, я – слепой? Хорошее объяснение. Вот увидел её и ослеп. И мне всё равно, играют со мной, на мне, или против меня. Главное, – что рядом.

– Как знаешь, Максим, – сухо и по-будничному говорит Герман. Будто о погоде: брать зонтик или понадеяться, что автобус придёт по расписанию, и мокнуть не придётся. – Пойдём, пообедаем, второй час уже. Могу поспорить, ты как всегда не завтракал. Правда, говорят, у тебя там, в будке, – он кивает в сторону кунга, – целый ресторан?

Я смотрю на Светлану. Это замечание никак не отражается на её лице. Чёрств мой прекрасный ангел, равнодушен к моему голоду. Но мне всё равно.

– Господа, имею честь представить лучшего маляра всех времён и народов. В покраске "зелёнки" чёрным цветом этому человеку когда-то не было равных!

Виктор сильно изменился: как-то уменьшился, высох. Вот только тембр голоса стал больше походить на мужской: низкий, внушительный. Голос начальника, упорного в препирательствах. Болтун!

Он огибает обеденный стол и, протягивая руку, идёт навстречу.

– Не нужно, – я складываю руки на груди. – Или ты – дерьмо, или я, зачем кому-то из нас пачкаться?

Его улыбка заметно зауживается, он стремительно обходит меня и здоровается с Германом. Будто они сегодня не виделись.

– Что такое? – он вскидывает бровь, чуть поворачиваясь ко мне. – Ты начал заботится о моей гигиене?

Я молчу.

Человек старается не оплошать при своих подчинённых. Вполне понятное желание. А вот и подчинённые, общим числом восемь человек. Игорь уже здесь, что-то рубает, проголодался парень. И Светлана. И Герман, садится… пардон, присаживается. И ещё какие-то люди. Некоторые заинтересованно смотрят, другие едят.

– Ну, что же ты, – восстанавливая дыхание, разыгрывает радушного хозяина Виктор.

– Присаживайся. Нам ведь богатырей кормить – одно удовольствие. Вот и место для тебя приготовлено. Спасибо, Игорёк с трассы позвонил, так что мы обед подгадали…

Игорь важно кивает, не прекращая энергичной работы челюстями.

Я усаживаюсь на ближайший свободный стул и наливаю минеральной воды.

– Максим, – укоризненно ворчит Виктор, возвращаясь на своё место. – Сейчас подадут…

– Не нужно, – останавливаю его и спешащую ко мне официантку. – Спасибо Светлане, она была добра ко мне. Её бутерброды выше всякой похвалы…

От злости язык еле ворочается. Я проклинаю своё косноязычие. Мне всё труднее сдерживаться.

– В самом деле? – с сомнением говорит Виктор. – Как знаешь.

Официантка тут же исчезает.

– Светлана готовила бутерброды? С чего бы это? Приказа заботиться о тебе не было.

– А она становится человеком только по приказу?

Вопрос к Виктору, но думаю я о Светлане. Мой ангел аккуратно прикладывает салфетку к губам и вопросительно смотрит на Виктора. Тот поощрительно машет рукой: скажи, мол, раз ему так хочется.

– Максим, за душ – спасибо, но, думаю, сейчас можно обойтись и без этих сцен. На фирме я получаю зарплату, условия меня устраивают. Так что: да, я выполняла распоряжения своего начальства. Только и всего.

Виктор в щёлку сжимает губы, выкатывает глаза и разводит руками:

– Максим, весь мир живёт по таким законам, один ты у нас всё с ног на голову перевернуть пытаешься…

– В таком случае, – скриплю и сам пугаюсь своего голоса. – Когда прикажешь ей повеситься, не забудь позвонить: мне интересно будет взглянуть.

На миг повисает тишина. Даже вилками звенеть перестали. Виктор неопределённо крякает и опять разводит руками.

Я пью свою минеральную воду. Мне нет до него дела. Сейчас придёт в себя, и мы продолжим эту бодягу.

– Зачем ты так? – заявляет он, наконец. Звон ножей и вилок возобновляется. – Ты же сам говорил: все мы – люди; в одной связке – к одной вершине…

– Только не забывай: я уже четвёртый раз падаю, а ты – впервые поднимаешься!

Он сосредоточено жуёт и кивает в такт своим мыслям. Спустя минуту находит совсем неплохой ответ:

– Не так: это я всё ещё поднимаюсь, а ты постоянно падаешь. Всё праздник норовишь испортить.

– А что празднуем-то?

– Как? Ты не заметил? Воссоединение старых друзей, конечно. Знаешь, – он доверительно понизил голос, – ведь мы на тебя вышли ещё полгода назад!

Я молчу. Полгода так полгода. Это ничего не меняет.

– Вот только не могу понять, в чём тут соль? Ни за что не поверю, что ты просто так молоко развозил, – он качает в воздухе указательным пальцем.

– Что ж тут такого? – вполне миролюбиво поясняю. – С миру по нитке… -… голому – верёвка, – довольно гогочет он. – Чтоб было на чём повеситься!

Помнишь? Мы тут частенько тебя цитируем. И всё-таки? Чего это тебя на молоко потянуло?

– Как разоришься – приходи, объясню.

– Ты лучше объясни, где свои двадцатки печатал? Сколько лет прошло, а мы этот фокус так и не разгадали.

Это одна из тех тем, которые я не стал бы обсуждать даже со своей мамой.

– Мастера своих тайн черни не открывают…

– Ну, хоть грузчиком возьми, Макс, – театрально канючит он. – Чемоданы денег – ох, как тяжёлы!

– Это можно, – в тон ему киваю головой. – Я от слова не отступлюсь: как сгоришь, – приходи. Но в долю брать не буду – только зарплата.

– Замётано, – его смех переходит в трубный кашель. – А что? Уже скоро?

– Ну, раз уж я здесь… – теперь моя очередь улыбаться и разводить руками. – Или забыл, во что выливается любознательность, если меня подключить к делу?

– С этим порядок, – Виктор машет рукой с зажатой в ней вилкой. Герман, сидящий по правую руку от него, ловко уворачивается, достаёт платок и хладнокровно чистит галстук. – Я подготовился. Вот только перед тем, как ты встанешь и уйдёшь, хотелось бы кое-что уточнить.

И вдруг я успокаиваюсь.

И в самом деле: что было – то прошло. Чего уж теперь делить-то?

– Валяй, спрашивай.

– Вопрос простой: твои условия?

– Первое, работать буду у себя и для себя, никаких обязательств. Второе, нужен информированный помощник. Третье, мне нужна женщина. Четвёртое, помощника и женщину придётся объединить в одном лице.

Краем глаза вижу, как Светлана нахмурилась. Подняла голову и посмотрела на Виктора.

Тот тоже насупился. Отвлёкся от еды и принялся выстукивать какую-то только ему слышную мелодию пальцами по столу. Раньше за ним такой привычки не замечал.

"Впрочем, – говорю себе. – Когда это я на него смотрел? Раньше-то?" – Всё? – неприветливо спрашивает он.

– Нет, – откликаюсь, демонстрируя всеобщий закон сохранения хорошего настроения: если у кого-то оно портится, то рядом обязательно найдётся человек, у которого оно поднимается. – Прикажи ей быть со мной поласковее, иначе у меня может не получиться…

Мужчины за столом улыбаются, женщины негодующе хмурятся. Ну, не знаю. По-моему, неплохо получилось.

– К чему эта бравада? Эта ненависть? – тихо спрашивает Виктор. – Я ничего тебе не сделал плохого. Я лишь поднял то, что ты уронил.

– Ты опять ошибся, – ласково его поправляю. – Это не ненависть, это любовь у меня такая.

– Что ещё за любовь?

Я обнаруживаю, что за столом стихло. Все замерли. Слушают. Отличная возможность достучаться.

– В Писании сказано: "Любите врагов ваших"…

– Мало ли что сказал один еврей другому.

– Национальность Спасителя всё ещё не установлена, но ведь это не только Библия.

Коран толкует о том же.

– Коран?

– "Не равны доброе и злое. Отклоняй же тем, что лучше, и вот – тот, с которым у тебя вражда, точно, – он горячий друг".

– Глупости!

– Да, – соглашаюсь. – Это не очевидно, "…не даровано это никому, кроме тех, которые терпели"…

– Это уже из другого места?

– Нет. Место то же самое.

– Но какая связь?

– Простая. Враг – это гвоздь в заднице. Ни присесть, ни прилечь – приходится двигаться, бороться, превозмогать. В любом случае – думать. Враги – это стимул к развитию. Враги – это перспектива и горизонты. На врагов нужно молиться. С врагами нужно дружить.

– Ну, ладно, – после минутной паузы выдавливает Виктор. – Думаю, проповедей на сегодня достаточно. Твои требования, учитывая их отсутствие, выполнимы.

Светлана гневно поворачивает к нему голову. Но Виктору нет дела до её переживаний.

– Вот только я что-то не понял: во что ты оцениваешь свою работу, Максим?

Сколько это будет стоить?

– Нисколько, – я пожимаю плечами. – У меня в этом деле свои интересы. Это не бизнес. Это личное.

Он в недоумении сморщил лоб.

– Поясни свою мысль, не понимаю. Или это секрет?

– Секрет, – нахально заявляю я. – Тебе что, не всё равно?

Он опять морщится. Размышляет. Качает головой.

– Ты – сумасшедший. Что тебе до неё? Она же тебе ясно сказала… – он машет рукой. – Мне то что? Света, поможешь Максиму. Делай, что он велит, и будь с ним поласковей.

Светлана с размаху швыряет вилку в тарелку. Осколки разлетаются в разные стороны.

Она вскакивает со стула и, ни на кого не глядя, выбегает из зала.

Я не двигаюсь с места. Я улыбаюсь.

Моё время ещё не пришло.

Y

Когда люди не воюют, они прячутся. Для этого они придумали заборы, стены, границы. Если нет возможности спрятаться самим, они прячут свои ценности: деньги, еду, оружие.

Скажи мне, что ты прячешь, и я скажу, кто ты.

Самым ценным для человека является его жизнь. Жизнь нельзя спрятать, но можно успеть спасти припрятанным золотом. Если, конечно, знать, кому и сколько платить, и что время оплаты наступило. Предупреждён, значит, вооружён. Незачем ходить вокруг да около: самым ценным товаром во все времена была информация. Но прежде чем информацию спрятать, её кодируют.

Противная сторона, заинтересованная в получении припрятанных сведений, вынуждена решать две задачи: первая – это локализация хранилища и несанкционированный съём информации. Пожалуй, это самое сложное. Вторая задача – дешифровка, с учётом возможностей компьютера: миллиарды операций в секунду, – может свестись к тупому перебору вариантов. До первого осмысленного слова. После этого задачка расщёлкивается в считанные мгновения.

Это в случае, если зазнайка-шифровальщик применил статический одноключевой код: например, обозначил буквы, слова, фразы – цифрами, или пляшущими человечками.

Главное, чтобы на протяжении всего текста цифры или человечки не меняли своих значений. Но даже если применён динамический код с несколькими ключами, расшифровка текста – лишь вопрос терпения и времени. Это как сейф – его ведь всё равно откроют. Задача сейфа – вовсе не абсолютная неприкосновенность содержимого, он должен лишь "продержаться" до прихода хозяина или охраны.

Максим смотрел на столбцы чисел и всё сильней ощущал разочарование.

– Почему вы решили, что это сообщение?

– А чем это может быть ещё? – ответила Светлана.

Пугливая настороженность только что проданной рабыни давно прошла. Она опять была собой – молодой красивой женщиной, не обременённой ответственностью завтрашнего дня; не доброй и не злой – обычной… а потому чуть жутковатой в своём равнодушии.

– Это больше похоже на результаты каких-то вычислений или исходные данные для расчётов… – он почувствовал раздражение. – Ни один из фильтров не обнаружил повторов. Данных для расчётов повторяемости знаков – никаких. Даже то, что повторяется, вполне укладывается на кривую распределения Гаусса, что указывает на случайность, а не на осмысленность.

– Договор не предусматривает отрицательного результата, – ехидно напомнила она.

– Договор не предусматривает временных ограничений, – ответил Максим. – Будешь плохо себя вести, буду канителиться с этой арифметикой до твоей старости.

– А потом?

– А потом ты ко мне привыкнешь и выйдешь за меня замуж.

Ответа не последовало.

Он отвернулся от монитора и посмотрел на Светлану, уютно пристроившуюся в огромном, в рост самого Максима, кресле. Кресло было очень дорогим, очень удобным и, занимая около четверти полезного объёма помещения, совершенно не вписывалось в походно-убогий интерьер жилого отсека. На правой ручке, прямо поверх чёрной воловьей кожи была прикручена медная пластинка со скромной гравировкой "VIP Club International", и Максиму, при всей его приверженности к спартанскому образу жизни, никогда не приходило в голову избавиться от этого монстра.

– Но я замужем, Максим, – промурлыкала Светлана, не меняя позы. – И не в первый раз.

– Ты любишь его?

– Не имеет значения. Разводиться не собираюсь.

– Это означает, что твоё замужество – вопрос привычки и удобства, верно?

– Это тебя не касается, – её голос посуровел, она даже, насколько позволяло лежбище, выпрямилась.

– А если дети? Невозможно беречься до бесконечности…

– Двое, – перебила она его. – Уже двое. Ещё что-нибудь?

– И где они?

– Здесь, – она равнодушно повела плечом, – в Одессе.

– Ты на три месяца оставила детей, а теперь, вернувшись в Одессу, не нашла времени их навестить?

– Точно, – она кивнула. – Ещё я терпеть не могу готовить, мыть посуду и выслушивать нравоучения.

Максим отвернулся и уставился на монитор.

"Занятно, – подумал он. – Человек настолько приспособился к миру, отрицающему человечность, что и сам начинает верить в своё бездушие"?

– Максим, – напомнила о себе Светлана. – Мне, правда, жаль, что всё так получилось. Твои фантазии что-то для тебя значат, но я – такая, какая есть. И я себе нравлюсь.

– Луковица, – не оборачиваясь, сказал Максим.

– Что?

– Человек похож на головку лука: снимаешь лепесток и возникает ощущение цельности остатка. Но на самом деле остаток – это совокупность таких же лепестков. И у каждого слоя – свои слёзы.

– Я не понимаю тебя.

– Вера, надежда, любовь. Ты прогуляла самые важные уроки. Тебя не научили чувствовать…

– Да, я ничего не чувствую, – её голос звучал натянуто, почти дрожал. – А теперь, может, займёмся делом?

– Неправда, – спокойно возразил Максим. – А дело уже сделано. Принцип простой: если вещь не найдена там, где она должна быть, значит, следует искать там, где её быть не может. С этой точки зрения – это не сообщение. И не шифр. Это таблица значений функции: первые три столбца – аргументы, например, координаты.

Четвёртый столбец – результат.

– Результат чего? – её дыхание выровнялось.

"А говорит, не чувствует, – тепло подумал Максим. – Теория подобия. Сходные задачи предполагают сходные решения. Закалка стали и закалка личности. Раскачка.

Разогрел – охладил, и ещё раз, и ещё, и ещё… пока клинок не зазвенит, пока взгляд не станет ясным… а потом в масло. И медленное остывание, пока не поймёшь, что вокруг люди – такие же одинокие и напуганные своим одиночеством, как и ты сам".

– Без дополнительной информации гадать можно до бесконечности. Это может быть температура, давление…

– Что же это за температура такая: единица? – недоверчиво спросила Светлана.

– Шкала температур, приведенная к характерному значению. Например, к двести семьдесят три.

– Почему "к двести семьдесят три"?

– А почему бы и нет? Хорошее число… – он оценил её недоумение и поспешил добавить. – Это только предположение.

– Что значит "три координаты"?

– Третий столбец похож на уровни высот: шаг примерно одинаков – три метра. Если, конечно, это метры…

– Тогда первые две колонки – широта и долгота?

– Откуда эти массивы взялись? – вместо ответа спросил Максим, поворачиваясь к ней.

– Один из наших сотрудников работал в Океанографическом институте. Мы просто хотели проверить его файлы. Отдел безопасности постоянно докладывал об утечке информации, Денис был в списке…

– И что? – поторопил её Максим.

– Непонятно, – она развела руками. – Когда наш человек влез в его компьютер и наткнулся на эти таблицы, этот чудак застрелился. Это была совсем безобидная проверка. Мы даже не знали, что у него есть пистолет.

– Какое милое чудачество! То есть вы влезли к нему в компьютер, скопировали матрицы, а он это обнаружил со своего терминала и застрелился. Так, что ли?

– Да, так, – она кивнула головой.

– И вы даже не знаете: имеют ли эти матрицы к вам какое-то отношение?

– Не знаем, – она опять качнула головой.

– И тебе пришлось три месяца разыгрывать из себя школьную учительницу, выжидая удобный момент, чтобы привезти меня сюда и показать этот бред?

– Теперь ты представляешь, как я тебя ненавижу?

– Очень смешно, – Максим и в самом деле улыбнулся. – И самое смешное, что вы занялись океанографией.

– Нет-нет! Сам институт, конечно, ни при чём. Денис выполнял наши поручения в частном порядке.

– Поручения?

– Расчёты урожайности, климатические прогнозы, оптимизация посевов с учётом затрат на транспортировку и хранение… Мы занимаемся зерном, ты знаешь.

– Откуда известно, что он застрелился?

– Герман Юрьевич сказал.

– А он откуда знает?

Светлана пожала плечами:

– Не знаю. Но можно спросить… – она потянулась к телефону.

– Не нужно, – остановил её Максим. – Я потом сам спрошу. Присутствие в цепи Океанографического института подкрепляет интерпретацию первых двух столбцов, как географических координат, не так ли?

– Таких координат не бывает! – хмуро бросила она. – Если первые три цифры – градусы, то здесь они все больше четырёхсот!

– Вот координаты-то как раз и зашифрованы. Все числа в первых двух столбцах – пятизначные. Действительно похоже на градусы и минуты угловой дуги. Высоты и значения функции кодировать нет смысла: если нет масштаба и не известно, что же там измерялось, то понять результат невозможно… – он замолчал.

– И что же? – спустя минуту не выдержала Светлана.

– Если координаты зашифрованы, то наверняка они могут дать ключ к понимаю, что всё это значит. Иначе их не было бы смысла шифровать.

– И что?

– Тогда с них и следует начинать.

– Как? – голос прозвучал неожиданно нежно.

Максим посмотрел на неё. Светлана кокетливо склонила голову к плечу, прядь волос послушно скользнула к её глазам, и он понял, что от него требуется нежное движение рукой, чтобы уложить её волосы на место.

Максим покачал головой.

– Не нужно. Я – сам по себе.

– Это что? Какая-то разновидность мазохизма? – она была удивлена. – Ограничишься разглядыванием объекта своего вожделения? Вплоть до язвы желудка?

– У тебя мания величия? – "Кто кого раскачивает?" – подумал Максим. – Ты не имеешь никакого представления об "объекте моего вожделения". Та Светлана, которую я давно и очень хорошо знаю, меньше всего хочет, чтобы ты заподозрила о ней. Вы – разные люди. И я люблю её, а не тебя.

– Ничего, – она старалась отвечать беззаботно, но напряжение было слишком заметным. – Я не ревнивая.

– Все так говорят… – Максим пожал плечами и повернулся к монитору, -… пока нет повода для ревности. Давай-ка для начала посмотрим, как это выглядит на картинке.

Он выделил оба первых столбца во всех массивах, скопировал их и перенёс в Corel.

Ещё несколько команд и столбцы чисел превратились в точки, причудливым изгибом выстроившиеся на координатной сетке.

– Какая она?

– Очень похожа на тебя. – Максим укрупнил масштаб и присмотрелся к линиям. – Характер вспыльчивый и вздорный. Максимализм достигает космических высот. Чуть что не так: вилкой по тарелке и пусть разлетается ко всем чертям!

– Так, может, это я?

– Нет, – улыбнулся он. Картинка на экране ему знакома. – Твой протест сводится к "вопреки", а она в таких случаях всем назло поступает "в соответствии".

– И что это значит?

– Больше всего это похоже на курс самолёта. Летает себе на разных высотах и чего-то там измеряет. Где он летал – уже понятно, теперь бы узнать, что он измерял.

– И где же он летал? – она была уязвлена быстрой сменой темы.

– А тебе эта траектория ничего не напоминает?

Она поднялась с кресла и, опираясь на его плечо, несколько минут разглядывала экран.

– Нет. Не напоминает.

Он слышал её духи, чувствовал лёгкое покалывание её волос на своей шее, а дыхание – на щеке, и изо всех сил старался, чтобы голос не дрогнул, а слова были о чём угодно, только не о главном:

– Вообрази, что ты – пилот самолёта, который совершает облёт побережья, – Максим, положив руку на мышь, водил курсором по замысловатому изгибу. – Вспоминай карту.

Смотри, какой характерный силуэт.

– Возможно, – сказала Светлана. – Только я не вижу ничего характерного.

Он молча вызвал из памяти своего компьютера изображение Северной Америки.

Немного повозился с масштабом, затем обесцветил, оставив только контур, и наложил полученный рисунок на траекторию полёта.

– Ну, как?

– Никак, – не оборачиваясь, он почувствовал её усмешку. – Возможно, что при другом масштабе какие-то детали береговой линии и совпадут. Но сейчас – ничего общего.

– Умница! А теперь?

Он по очереди повторил ту же операцию со всеми остальными материками.

– Стоп!

Его руки послушно замерли.

– Антарктида! Вот же эта штука… -… Эта штука называется Антарктическим полуостровом. Вот здесь… – курсор заметался вокруг верхней точки. – Земля Грейама… и здесь, смотри, совпадает.

Это мыс Адэр. – Максим ещё немного отрегулировал масштаб, и фрагменты траектории довольно точно легли рядом с береговой линией Антарктиды. – Кто-то очень серьёзно исследует ледяные подвалы.

Он сохранил последнее изображение и выключил компьютер.

– Пожалуй, самое время подкрепиться.

Светлана не сводила глаз с потемневшего экрана.

– Выходит, они не врали…

– О чём?

Максим сложил клавиатуру и мышь в специальную нишу и поднял панель, закрывающую рабочее место.

Светлана перешла на скромную скамеечку у стены и посмотрела в окно. Максим проследил за её взглядом: снег почти весь сошёл, обнажив чёрную, масляную почву, с редкой белесой порослью прошлогодней травы.

– Они все считают тебя гением.

– И как всегда ошибаются! – насмешливо возразил Максим.

Он задвинул VIP-кресло в свободный угол, привычно покосился на царапину поперёк спинки, оставленную разгильдяем-слесарем в незапамятные времена, опустил кухонный столик со стены и на мгновение задумался: обедать ещё рано, завтракать уже поздно. Так что, пожалуй, следует приготовить что-нибудь более серьёзное, чем пельмени из кулинарии, но не завязываться на несколько блюд.

– Никогда не видела гениев.

– Чаще смотри в зеркало.

– При чём тут я?

– Гений – мера раскрытия таланта. Все люди – талантливы. А, значит, – гении.

Просто мало кто отваживается на гениальность. Опасная болезнь.

– Ты всегда такой нудный?

– Нет, только когда могу помочь, поддержать…

– Я не нуждаюсь ни в помощи, ни в поддержке. -… сказала лампочка патрону, – перебил её Максим.

– Ты опасный человек, – с вызовом заявила Светлана.

– Вот как?

– Представь себе. Сложно сопротивляться гипнозу твоего голоса, – она неопределённо повела рукой. – Благодушие, кротость, спокойствие. Мне не нравится.

– Почему?

– К хорошему привыкаешь быстро. Нельзя забывать, что всё это кончится и придётся уйти…

– А ты не уходи, – буднично посоветовал Максим. – Лучше помоги мне. Что у нас сегодня будет на обед?

Будущее стучится в нашу жизнь бесчисленным множеством своих вариантов. Чуть замедлил шаг или ускорил его, повернул голову и поздоровался, или с каменным лицом прошёл мимо – всё это и есть ничтожные тропинки-переулки, которыми мы движемся к поворотным, магистральным событиям в нашей судьбе. Ничего изменить нельзя. Таковы правила. И можно только горько пожалеть, что когда-то не остановился, не поздоровался, прошёл мимо.

Настоящее неотвратимо. Оно уже предопределено нашим прошлым.

Максим извлекал наслаждение из каждого мгновения. Невзгоды и печали неминуемы.

Предательства? Измены? Обязательно! Договор – есть договор. И встретить их помогут вот эти крупицы счастья, выглядывающие из каждого угла его крохотной кухни – кают-компании. Что может объединить крепче обеденного стола? Только совместное приготовление обеда!

Светлана ожила, напряжение спало. Она забыла, что ей приказано быть весёлой и ласковой. Она мила и естественна. Она очень похожа на ту, из подземелья, из-за которой ему когда-то пришлось уйти из игры на самом интересном месте.

И он твёрдо знал, что решение, принятое им тогда, не могло быть другим, и никогда другим не будет.

– Давай, – подзадорила Светлана. – Вареники с творогом, можешь?

– Вареники? – "Хорошо, хоть не пельмени!" – Неплохой выбор, сударыня. У вас удивительно тонкий вкус. Так, – он распахнул обе створки складывающихся гармошкой дверей шкафа и принялся доставать продукты: – Мука, сахар… – он покосился на счастливое лицо Светланы, – соль тоже не помешает. Теперь холодильник: – яйца… Творог с изюмом? С орехами?

– С орехами.

– Арахис? Фундук? – он взял с полки платок и повязал голову, чтоб не мешали волосы.

– Ой, как здорово! – она захлопала в ладоши. – Всего понемножку, можно?

– Можно, конечно, но… – он изобразил сомнение.

– Что такое? – она широко, по-детски открыла глаза.

– Тогда уборка за тобой. Не подведёшь?

– Нет-нет. Только чай, пожалуйста, с лимоном.

– Засекай время – двадцать две минуты с учётом варки.

Он налил воду в кастрюлю, поставил её на индукционную конфорку и включил плиту.

Потом добавил в воду немного подсолнечного масла.

– Стакан муки, яйцо, немного воды, взбиваем, – Светлана внимательно следила за его руками. – Это называется тесто, – пояснил Максим. – Теперь его нужно раскатать.

Он ловко рассыпал муку по столу и раскатал тесто в узкий лист.

– Пусть полежит, а мы займёмся творогом. Четверть стакана из одного мешочка, четверть из другого. Всё уже давно почищено и высушено. Теперь всё в печку, прожарим до запаха, слегка измельчим и в творог… добавим яйцо, сахар, размешаем…

Вода уже кипит, волнуется, булькает. Максим включил вытяжку – незачем влажность поднимать. Тем же стаканом, в котором отмерял орехи, нарезал аккуратные кружки из теста, остаток смял, раскатал и ещё раз нарезал. Чайной ложкой: ляп, ляп… сколько там получилось? Двадцать штук. Хватит!

Светлана недоверчиво, не дыша, смотрела, как он заворачивает вареники.

– И в кипяток, – прокомментировал он последнее действие. – Всё, уборка…

Несколько движений влажной салфеткой: стол чист.

– Ах, да, – вспомнил Максим, присаживаясь рядом с ней. – Чай…

Не вставая, он включил чайник, тот сразу откликнулся едва слышным шипением просыпающегося ТЭНа.

– Всё! – Максим развёл руками. – Время?

– Я не засекала… – призналась Света. – Как ты это делал? Это какой-то фокус, да?

Она привстала с кресла и попыталась заглянуть под крышку кастрюли. Зашипела, зафыркала, будто рассерженная кошка, принялась дуть на пальцы.

– Тяжёлая? – участливо поинтересовался Максим.

– Что?

– Крышка, спрашиваю, тяжёлая?

– Нет, горячая.

– Дай поцелую, пройдёт.

Она неловко протянула ему руку. Он бережно принял её, прижал к щеке, потом нежно приложил к губам.

– Ты говорил о женщине, которую любишь…

– Да, – согласился Максим. – Говорил. И что же?

– А где ты с ней познакомился?

– На корчёвке у Худого.

– Худой – это фамилия такая?

– Нет, тогда не было фамилий. Не было паспортов, документов… подорожные листы, конечно, выписывали, да вот только кто их читать будет, в глухомани-то нашей?

Сейчас никто себе представить не может, как это тогда выглядело. Ни в каком кино такого не увидишь: на тысячи вёрст густые леса да чащи непролазные. В воздухе – плотный запах прелых листьев, смолы и хвои. Можно месяцами двигаться, не видя ни солнца, ни звёзд, ни жилья человеческого. Вот только вряд ли это получится. В тех краях в одиночку и неделю выжить – подвиг неслыханный, потому как места непутёвые, всё больше гиблые, древним колдовством опутанные: если вода – то болотная, напьёшься – озвереешь, мхом зарастёшь; если живность какая – то всё больше нечисть злобная, так и норовит в глотку вцепиться. А человек – он же не животное, чтоб в тесноте да темени хорониться. Ему солнце требуется, простор, да земля гладкая, чтоб, значит, сеять и урожай собирать. Как по другому прокормишься?

Потому лесорубы тогда в большой чести были. Не было работы славней и почётней.

Тут тебе и труд мужицкий, и подвиг ратный – день на день не приходится. Перед тобой – лес: тысячерукий, сторылый, сколько голов ему ни руби, на следующий год стократ вырастет. Потому только с корнем корчевать, да огнём ямы после корчёвки опаливать. Позади – сёла и нивы, молодки с детишками, да все на тебя, как на кормильца посматривают, всюду к столу приглашают.

Доволен и горд я был своей профессией…

– А что Худой? – вклинивается Света.

– Худой? Худой… Мы с братьями аккурат лес валили, когда слышим стук копыт.

Места у нас, понятно, незаезжие, пограничье дикое. Потому карета нам в диковинку показалась: изба на колёсах. Да и лошади чудные: не наши битюги разноцветные – ноги, что моё туловище. Нет. Эти-то чёрные, смолой лоснятся, высокие, стройные.

Таким сто вёрст отмахать, что мне в соседнюю хату за квасом сбегать. И ускакали бы, да на беду возчик ихний остановил карету, а у нас сосна двинулась. Она-то нам сразу не по нраву пришлась. Кривая, змеёй гнутая… да только что с того?

Нам до вечера ещё пяток стволов бы свалить, а на завтра зачистку сделать. Тогда и за корни приниматься. Худой за голую землицу хорошо платил, кормил сытно и девок не прятал. Мы у него три лета отработали, потом долго вспоминали…

– Ты о карете рассказывай, – напомнила Света.

– О карете? – Максим привстал, снял крышку с кастрюли и осторожно размешал кувыркающиеся в пенном кипятке вареники. – Уже через секунду экипаж в гармошку смяло, колёса, как живые, с осей послетали. Я-то ближе всех стоял. Вижу: ствол-гора ещё не всем весом лёг, лапами-ветками в землю упирается, да и карета – не лубяное лукошко: держит, сопротивляется. Я – к ней. Топором доску отодрал, вторую… двери-то стволом заклинило, не пробраться, так я через боковину внутрь заглядываю: так и есть – женщина, боярского племени, вся в шёлке да мехах. В угол забилась, глаза круглые. Я ей руки протягиваю, "давай отсюда, дура!" – кричу. А она со страху уже ничего не соображает, визжит, царапается… Сметана?

Масло?

– Что?

– Вареники со сметаной или с маслом кушать будем?

– Карета… ты про карету давай…

– Значит, со сметаной.

Он достал из обоймы шкафчика две плоские пластиковые тарелки, выключил плиту, ловко отловил из кипятка вареники, залил сметаной и поставил на стол.

– Чай только смородиновый, идёт?

– Карета… – простонала Светлана.

– Карета? Ах, карета… Вытащил тебя из кареты вовремя, едва сам успел убраться: ствол своим весом продавил её до самой земли. Тут твой дядька со своими молодцами подоспел. Видят остатки кареты, четверых бугаёв с топорами, хозяйку свою в обмороке, морду мою исцарапанную… Сперва повесить хотел, потом, как ты в себя пришла, да наш Степан-старшой всю историю поведал, выпорол и отпустил. Ты – ешь, – напомнил он Светлане. – Вареники горячими хороши…

Он уже успел налить чай, нарезать и положить в стаканчики тонкие, исходящие соком дольки лимона.

– И всё? – разочарованно спросила Света.

– Больше ничего не заказывали, – Максим положил перед ней серебряную вилку, – сразу чувствуется, что настоящую, не мельхиоровую, – и присел рядом.

– Я про карету… – уточнила она, принимаясь за еду.

– Нет, конечно, – он стащил с головы платок и поправил волосы. – Мы встречаемся в каждой нашей жизни. Разные времена, разные обстоятельства… но последствия всегда одни и те же: порка вплоть до усекновения головы.

– Усекновения? – уточнила она.

– Ага, – подтвердил Максим. – Оно самое. Голова в одну сторону, остальное – в другую.

Они доели вареники и принялись за чай.

Было тепло, сухо, уютно. Но ни вопли воробьёв за окном, ни шум проходящих неподалеку машин не тревожили колдовство только что пережитого ими рассказа: в воздухе стойко держался аромат прелых листьев, смолы и хвои.

– Ты сумасшедший, да?

– Ненормальный, – поправил её Максим, подняв указательный палец. – Нормальные люди о своих прошлых жизнях не ведают. А у меня… – он махнул рукой. – Но в остальном – полный порядок. Если ни о чём не спрашивать, то от нормального не отличишь. Сбой в конструкции: дверь, которой положено быть наглухо задраенной, чуть приоткрыта. И что интересно: действующие лица, почти всегда одни и те же!

Она не сводила с него глаз, с наслаждением прихлёбывая из своего стаканчика.

– И каждый раз из-за меня "усекновение головы"? Почему же ты не бежишь? Не спасаешься?

– Потому что моё предназначение – спасти тебя, Света. Сосна ещё не упала…

– Это что же: ты – мой ангел-хранитель?

– Не так. Я – твой хранитель, а ты – мой ангел.

– Ангел – это посланец, вестник, – напомнила она. – Но у меня нет для тебя известий.

– Ты думаешь, этого мало? – он кивнул в сторону шкафа с компьютером.

На несколько минут повисло молчание. Они пили чай, прислушиваясь к своим ощущениям. Максим был доволен, что впервые удалось всё объяснить. Светлана чувствовала беспокойство от его непрошенного вторжения в её представления о жизни.

Наконец, она зябко повела плечом и спросила:

– И как тут у тебя убирается?

– Пластиковую посуду – в кулёк, и кладёшь его в контейнер под плитой. Вилки сполоснуть и протереть.

– И всё?

– Всё. Кастрюлю я сам уберу. Рулон с кульками на полке справа.

Она поднялась, убрала посуду и остановилась.

– Если это самолёт, то почему его траектория так точно воспроизводит контуры береговой линии? Он же может лететь напрямую…

– Скорее всего, координаты – это не точки на его маршруте, это точки, в которых были произведены замеры, – ответил Максим. – Но я, конечно, согласен, это не обязательно самолёт, возможно, судно.

– Но если это пароход, – продолжала она. – То как понять высоты? Может, они запускали зонды?

– Может, это не высоты, а глубины. Тогда или с судна спускали какой-то прибор, который что-то измерял…

– Или пароход превращается в подводную лодку, – подхватила Светлана. – Плавает у берегов Антарктиды и что-то измеряет на разных глубинах.

Максим достал из пакета пару влажных салфеток, одну подал Светлане, другой тщательно протёр себе руки.

– Продолжаем продолжать, – использованные салфетки присоединились к одноразовой посуде в кульке для мусора, а Максим развернул рабочее место и запустил компьютер. – Теперь бы понять, что они там измеряли…

Светлана присела рядом, вглядываясь в сообщения стартующих программ на экране монитора.

"Ни тебе "спасибо", – с лёгкой грустью подумал Максим. – Ни тебе "как вкусно"…

– Есть ещё одна проблема, – сказал он. – Насколько чисто была снята информация с компьютера Дениса? Подводная лодка у берегов Антарктиды – это дорогое предприятие. За этим стоят очень серьёзные люди. И то, что проколовшийся исполнитель предпочёл смерть разбирательствам с этими людьми, подтверждает мои опасения.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Похоже, что сосна дрогнула, малышка.

– Тебе нравится пугать людей? Несёшь всякую чушь, так что плакать хочется…

Внезапно в шкафу, на специальной полочке, проснулся, замурлыкал телефон.

Он взял трубку:

– Максим, – послышался далёкий голос. – Это Люба… Николаша сказал, что ты ему должен…

– Да, конечно, пятьдесят долларов.

– Максим, через час автобус на Балту отходит, водитель Миша, передай ему денежки, а я тут встречу…

– Люба, что за суета? – он почувствовал раздражение. – Я завтра-послезавтра у вас буду. А что сам Николай? Он соевую корову законсервировал? И после промывки чтоб смазать не забыл… Дай-ка ему трубку.

– Коля на льду упал, сильно расшибся, ногу сломал. А хирург такие лекарства выписал, что мы и в эти пятьдесят долларов не уложимся…