Пленники зимы

IY

Судовая кухня мне не нравится.

Пища чересчур острая, беспорядочно приправленная несовместимыми специями. Я вожу вилкой по тарелке, с немалым трудом выуживая из залитой соусом ёмкости варёную фасоль. Эх, как там моя машина? И пожарил бы я себе картошки. Без соли, без перца. Только масло, да головка чеснока. И чтоб никакого кетчупа. Кетчуп – это для нерадивых стряпчих, скрывающих ненависть к своим клиентам за острыми приправами.

– Тебе не нравится мой кок? – спрашивает Калима.

Она сидит рядом и видит нерешительность, с которой я приступаю к очередному блюду.

– Нет, не нравится, – отвечаю, как есть. – Мне кажется, твой кок больше занят своими нездоровыми привычками, чем заботой о моём желудке.

– Калима, – откликается с другого конца стола Герман. – Максим – великолепный повар! Критика коллег – это у него профессиональное…

– Ты умеешь готовить? – вежливо спрашивает Калима.

– Умеет ли он готовить? – подаёт голос Виктор. – Ты ещё спроси, обучен ли он грамоте?

– Светлана, – чуть повысив голос, обращается Калима. – Ты несколько дней прожила с Максимом, какое его самое любимое блюдо?

В наших путалках Света всё больше отмалчивается. Глаза не прячет, улыбается, но сама старается говорить поменьше: на прямые вопросы отвечает односложно, а косвенные пропускает мимо ушей.

Другое дело, если спрашивает Калима. Надо признать, что в плане налаживания контактов, равных нашей хозяйке я ещё не встречал. Иногда мне кажется, что она в своих шортах и с голодным крокодилом посреди австралийских болот сумела бы договориться.

– Не знаю, – ответила Светлана. – Он ни разу не повторился.

Её голос не дрогнул. Жаль. А я вот часто вспоминаю наш последний день. Пожалуй, я был счастлив. Это было сравнимо с тем, как дети начинают ходить, разговаривать.

Потом ты с ними сидишь за букварём, сотни раз повторяешь одни и те же сочетания гласных с согласными, и вдруг они начинают читать. Фантастические ощущения! Так и любовь. Всё вокруг, да около… И вроде бы ни о чём, ни цветов, ни поцелуев, только взгляды, вздохи, случайные касания… И вдруг…

– Где ты научился готовить? – возвращает меня в кают-компанию голос Калимы.

Приходится вернуться.

– Есть такая страна – "Голодная".

– Это как?

– В том смысле, что кроме тебя никто жрать не приготовит. А так как делать "как все" не приучен, пришлось овладеть поварским делом, как искусством.

– Но кто-то же тебя учил, – не унимается Калима. – Кто-то же был рядом? Не по книжкам же ты учился…

– Конечно, конечно, – я утвердительно киваю головой, вытирая салфеткой уголки рта. – Была одна женщина…

– Вау! – вопит Герман. – Женщина! Даёшь про женщину!

– Калима, – гудит Виктор. – Он у нас не просто повар, он и рифмоплёт и ушедав.

Стихи пишет с лёту…

– Точно, – кричит Герман. – Светка у нас танцует, а Максим – поёт, сладкая парочка…

После того, как все вопросы были обсуждены, тарелки побиты, а соглашения подписаны, жёсткость и нервозность в отношениях пропали без остатка. Теперь в нашей кампании царили смех, шутки и взаимопонимание. Вот только Светлана упрямо избегает даже взгляда в мою сторону. Да Калима продолжает удивлять своей загадочностью.

Не понимаю её, не чувствую…

– "Ушедав"? – недоумевает Калима. – Прошу простить мой русский. Что значит "ушедав"?

– В том смысле, что катком по ушам, как начнёт истории рассказывать…

– А ты не перебивай, – неожиданно обрывает его Светлана. – А то не начнёт.

После такой поддержки, конечно же, уклониться от рассказа было никак нельзя.

– Это длинная и грустная история, дамы и господа, – осторожными покашливаниями я вежливо прочищаю горло. – Боюсь вас утомить…

– А ты не бойся, – успокаивает меня Калима. – Мы выносливые. Да и времени у нас: ещё двое суток перехода…

– Давай, давай, – подбадривает меня Герман.

– Когда это у тебя весёлые истории были? – посмеивается Виктор.

Светлана ничего не говорит. Но она смотрит на меня, и я вижу, как у неё блестят глаза, и ничего другого мне уже не нужно. Да и нет меня уже здесь. Весь – там…

Царёвой кухаркой была молодая красивая женщина. Звали её Варварой, и никакими другими талантами, кроме гладкой нежной кожи, кротостью и умением вкусно готовить, она не отличалась. Только для этой истории другие таланты без надобности.

Сейчас, когда поварское искусство, как и любое другое, поставлено на фабричную основу, трудно представить привилегированное положение человека, которому доверен желудок, а значит и здоровье первого лица в государстве. Тут тебе и отдельное помещение, и ход отдельный, чтоб значит, ошибки никакой не вышло. Это для прочих огромная кухня с целой бригадой поваров и подсобников. А для царя-батюшки одна Варвара в сторонке от всех готовила.

Конечно, царством-государством эту долину, затерянную среди высоких гор и непроходимых лесов, назвать можно было лишь с очень большой натяжкой. Тем не менее, на полях трудилось тысяч десять крестьянских душ, перевалы от гостей непрошеных охраняла сотня бойцов пограничной дружины. Да покой мещан-обывателей стерегли две сотни солдат. Они же лишали голов несчастных, кому эти самые головы не по чину высоко заносило.

И головы, что очень важно, рубили взаправду, несмотря на игрушечность державы.

Царь-батюшка, не самый умный, не самый глупый, не злой и не добрый, словом, царь как царь, – что вы, царей не видели? – был ещё не стар, но в летах, любил свою страну, любил жизнь, любил и попить, и покушать… Кухарку свою он тоже любил.

Отчего же не любить того, кто тебя вкусно кормит? Да и она не упрямилась: во-первых, власть, она и в глуши, среди гор, властью остаётся. А на красоту да молодость всякий позарится: нет у человека выше мнения о себе, чем своё собственное. Вот всяк и норовил хозяином себя показать, да мнения Варькиного не спрашивать. Но как слушок прошёл, что сам царь… ну, вы понимаете… Тут, конечно, народишко и отвалил. Служивые-то вот они, прямо на дворцовой площади топоры острят да колья густо жиром натирают. Ежели под топор не повезёт, то уж на колу покорячишься. Не до молодки будет…

И всё бы так и текло своим чередом, если бы однажды мельник не заболел. Муку пшеничную да ржаную, через серебряные сита царёвые сеяную, только он ко дворцу отвозил, да из рук в руки Варе и сдавал. А тут скрутило старика, – все мы из одного теста: с годами моложе не становимся, – срок подходит, а везти муку во дворец нет никакой возможности. Вот он и отправил сына своего старшего. Езжай, мол, Иван, ко дворцу к заднему крыльцу. Да смотри, муку кухарке из рук в руки передай. Не забудь, зовут Варей… не дай Господь злодей какой на дороге станет, да муку нашу белую из зерна отборного подменит…

– Да понял я, батя, – отмахнулся молодец, стеганул коней да и подался во дворец судьбе своей чёрной навстречу.

Что говорить? Встретились, снравились, слюбились. Да и как им не полюбить друг друга? Варвара-то во дворце кого видела, кроме старых генералов, шёлковыми платочками слюни вытирающих, да солдат, службой ушибленных. А тут молодец, косая сажень в плечах, высокий, улыбчивый, ржаным духом пропахший! А рожь золотая, она же сколько солнца до покоса в себя впитывает? Кто же перед солнцем устоит?

А у молодца что? Не так, что-ли? Он же всё больше под трёхпудовыми мешками пот собственный глотал, да пьяных возчиков материл, что вечно заторы у ворот мельницы устраивали. Где же ему красу девичью видеть? Работа каторжная, потому и доход, и почёт труду мельника немалый. Да только за день так умаешься, что вечером на девичьи посиделки в соседнее село в часе ходьбы – крепко подумаешь, прежде чем идти.

Пришла к ним любовь. Не спрашивая, пришла.

Будто аркан накинула…

Поначалу прятали свои чувства от себя, потом друг от друга. Вот только Варвара теперь всё чаще пекла, а Иван всё чаще во дворец наведывался. Пришло время, и открылись у них глаза, и была любовь, и небо в алмазах, и поняли они, что пропали. Не простит им царь этой любви. Ни ему, ни ей. Оба-то уже не дети малые.

Ясно им, что рано или поздно всё откроется. Хорошо, как поздно, а если рано?

Что делать?

Влюблённые они такие: всегда к этому вопросу приходят. Не может любовь непрошенная ни к чему другому привести, и ответ у всех одинаковый: бежать. Вот только, как?

Куда бежать – дело известное. Через перевал с купцами, а там по реке со сплавщиками. Глядишь, неделя-две, и жизнь новую, счастливую начать можно будет.

Кручинится Иван: как же любовь его из дворца-то выйдет? Но про то, как раз, Варвара утешила. Знала она ход тайный, под дворцовую стену червоточиной ползущий.

Радуется Иван, как ладно у них всё сходится: с вечера, после царёва ужина, ходом тайным Варвара из дворца выберется. За ночь до гор они доберутся. А там ещё полдня – и перевал…

Плачет Варвара, лица на ней нет: "Как же, Иванушка? Едва солнце встанет, завтрак царю положен: ватрушки с творогом. А как ватрушек не будет, то и меня хватятся.

Флажным семафором в момент по перевалам дружинникам весть эту передадут. И как подойдём мы к ним, тут нас сразу и повяжут"…

Кривится Иван. Не по душе ему это. Плаха – вот она, посреди площади. Да и кол вроде бы свободен. Только вчера горемыку сняли, двое суток бедолага маялся, умереть не мог, по доносу мытаря за трёхмесячную недоимку смерть лютую принял.

Что мытари – звери, то даже во дворце известно, но как же Ивану с Варварой со своей бедой справиться?

И решился молодец на дело неслыханное.

"Научи, – говорит он Варваре, – ремеслу своему кухарскому. Пока я во дворце царю готовить буду, ты на ту сторону гор выберешься. А я день за тебя отработаю, и за тобой вдогонку. Если запас продуктов сделаешь, чтоб из поставщиков никто не нагрянул, да челядь приучишь, чтоб посуду с едой в коридоре на столе принимали, на кухню не заглядывали, думаю, день продержусь, никто не заподозрит, что это я вместо тебя у плиты хлопочу"…

Смешным поначалу это предложение ей показалось. Виданное ли дело: мельника кухарским заморочкам обучать?

Да только брели дни за днями, всё горше ей становилось под царём стонать, о своём любимом слёзы лить. Да и молодец с лица сошёл. Не ест, не пьёт: кусок в горло не лезет, стакан мимо рта проносит.

И решилась она на его задумку.

Так у них жизнь с того дня и пошла: днём оба работают как проклятые (кухаркиной работе ведь тоже не позавидуешь: это сейчас холодильники, да электроплиты с мясорубками. Поди, попробуй царю угоди, когда кроме плиты с открытым огнём ничего у тебя нету!). А по ночам Иван ходом тайным к Варваре крался, сноровке поварской учился. Да и на любовь время выкраивали.

Год они так ото всех прятались. Год любили, учились, надеялись. И вот как-то весной, сказал ей Иван: "Пора. Нет нужды больше откладывать". И до того ей страшно стало, что сказать ему, чтоб ещё подождал, не смогла. Так горло сдавило.

А молодец, даром, что сын мельника, сила льва в нём жила: грудь колесом, лицо раскраснелось, жадно воздух глотает; дышит, надышаться не может. "Пора! – повторяет. – Не забудь сказать царю о месячных, чтоб поостыл малость. И ежели завтра начнём, даст Бог, через неделю уже мужем и женой будем. От людей прятаться перестанем. Теперь-то с нашим умением свою харчевню откроем, заживём да обживёмся, детьми обзаведёмся. А ежели кто сунется"… Стиснул он свои кулаки крепкие… ох, силён был молодец и телом и духом!

Бежала она.

На следующую же ночь и бежала. Всё, как договаривались – исполнили. Провёл он её до самого тайного хода. Попрощались, да и разошлись в разные стороны. Она в дальний путь. А он на кухню дворцовую, ватрушки творожные королю на завтрак готовить.

Так он и утро встретил.

И обед спокойно прошёл.

Да только кабы люди знали, на чём их нелёгкая поймает, то до сих пор бы в раю жили, с Господом своим в мире да согласии. Лакей Тишка из нового пополнения, непутёвый да манерам необученный, не устоял, подлец, перед запахом: сунул палец в паштет печёночный. Да только в покоях царёвых глаз побольше, чем на площади рыночной. И минуты не прошло, как он оплеуху получил, форму лакейскую сдал, да в одних портках на скамье оказался, своей порции розог да назначения в солдаты дожидаться.

Только ведь что виновного наказали, то полдела сделали. А как царь на ужин паштета требует, то и нести надобно. Вот и зашёл против заведенных год назад кухаркой правил на кухню мажордом, да и обомлел: вместо стряпухи – у плиты стряпчий оказался. Ивану бы не растеряться, гостя незваного скрутить, да спрятать, а самому без шума и суеты из дворца выбраться. Оплошал он. Уж слишком со своей ролью сжился.

Как других обманешь, ежели сам в брехню не веришь?

Вот и вышло, что выскочил мажордом из кухни, как ошпаренный. Поднял тревогу во дворце. Солдаты набежали. Мельнику руки-ноги вяжут, да и к царю волокут.

Смотрит царь, а от злости лицо посинело.

– Кто ты такой? – хрипит. – Что на моей кухне делаешь? Куда мою кухарку подевал?

Связан мельник, да стоит ровно, хоть перед смертью о своей любви хочет вслух всему миру поведать, сердце своё перед лютыми муками правдой потешить.

– Мельник я, – говорит. – Целый день кушанья тебе готовлю. А о том, где кухарка твоя, да любовь моя, тебе не скажу. Потому как условились мы, что ждёт она меня до утра. Ежели не приду, она сама дальше отправится свою судьбу искать, на счастье надеяться.

А царь уже и не фиолетовый – чёрный лицом стал.

– Ты что же это, подлец, о себе думаешь? – шипит, слюною брызжет. – Да я же тебя до утра на мелкие кусочки шинковать буду. А ежели не выдашь, где она прячется, как солнце взойдёт, пожалеешь, что ночью смерть не принял…

Знает всё это мельник. Знает. Стоит себе, улыбается.

– Почему? – стонет царь. Он бы и завыл, да воздуху ему мало. Задыхается. Только ногами сучит, топнуть пытается. – Чему улыбаешься? Пытки лютые, смерть страшная…

– А тому я улыбаюсь, – весело ему Иван молвит. – Что вижу я счастье милой своей.

Уже следующим летом замуж выйдет, кучу детей народит, да все милые, здоровые, матушку свою уважить во всём готовые. И жить ей в этом счастье пятьдесят лет вот с этого самого вечера. Что мой черпак мучений рядом с её колосником счастья?..

Хотел ещё что-то мельник добавить, да только встал царь, руку скрюченную поднял, к пленнику подойти хотел. Едва полшага сделал, как подкосились ноги его, подогнулись. Упал замертво, да так и остался лежать.

Подскочил к нему люд дворцовый. С пола каменного подняли, в почивальню отнесли, лекарей кликнули. Куда там! Кто же перед душой ворота к свободе закроет, да в темницу обратно вернёт?

Умер царь.

Сердце разорвалось, собственной злости не выдержало…

Я чувствую, как дрожат руки, прячу их под стол и поднимаю глаза. Калима смотрит на меня напряжённо, скулы будто судорогой сведены. Виктор с Германом склонили головы, тихо сидят, к столу приникшие, будто спят. Все замерли, не шелохнутся, даже двое официантов за столиком в углу окаменели в своей неподвижности. Только у Светки плечи подрагивают. Плачет.

– Ты не тяни, – будто металлом режет тишину спокойный голос Калимы. – На меня твой гипноз не действует. Что дальше было?

Я с шумом втягиваю через нос воздух. Мука, сажа, да сладковатый запах свежей выпечки.

– Как обычно, король умер, да здравствует король, – вижу, как завозились, приходя в себя, окружающие. Один из стюардов поднялся и зажёг свет.

– Это понятно, – настаивает Калима. – С мельником что было?

– Ну, не отпускать же меня, – я пожимаю плечами. – В порядке благодарности наследник мучить, конечно, не стал. Но башку оттяпали тем же утром. Только на солнце и дали посмотреть…

– Ты же сказал, что он крепким был, – не унимается Калима. – Что же? Вот так запросто и связали?

– Запросто, – мне непонятна её настойчивость, женщины обычно другим интересуются.

– Охнуть не успел – связали.

– Максим, – это Герман проснулся, хороший он парень. – Как жить, чтобы быть не "одним из", а "тем самым"?

– "Держись прощения, побуждай к добру и отстранись от невежд".

– А Варвара и в самом деле на следующий год вышла замуж? – вот это по-женски, это Светлана моя спрашивает.

Я вижу, как они шевелятся, стряхивая с себя остатки наваждения, но сам никак не могу выйти из транса:

– По её словам – нет. Но мне-то почём знать? Как голову отсекли, совсем другая жизнь началась…

– Так это ты там был? – не может справиться с голосом Виктор, хочет сказать насмешливо, а получается плаксиво.

– А когда она тебе сказала? – кажется, опять Герман спрашивает, сметливый он у нас. Но неудачливый, никак в большие люди выбиться не может, потому и вопросы не простые.

– Лет двадцать назад…

– Ты верующий? – вступает Калима.

– Нет, я – думающий.

На мгновение повисает тишина.

– И что это значит?

– Термин "вера" неприменим к тому, кто знает. Я знаю, что Бог есть, поэтому мне нет необходимости в него "верить", но я о нём думаю…

– Ты цитируешь и Коран, и Библию. Это совместимо?

– Конечно. Ветхий Завет составлялся под руководством Господа в течение всего срока его опеки подрастающего человечества. Евангелие – это весть о рождении Сына Человеческого, и Господь счёл свои труды завершёнными. Коран – одна из попыток бессмертного коллективного разума – Господа нашего времени – объясниться со своим царством смертных…

– Это очень туманно, нельзя ли попроще?

– Нельзя, – безмятежно отвечаю спрашивающему. Кажется, кто-то из официантов храбрости набрался. – Слово – ложь. Истина прячется за пеленой слов. Она как стыдливая девственница: чем больше её домогаешься, тем больше на ней оказывается одежды. Расслабься и замолчи, умерь гордыню, ищи ответ внутри, открой душу и ты увидишь Истину во всей её наготе, и будет она твоей…

– Но кто такой Бог? Или кто такой Аллах?

– На этот вопрос каждый сам себе отвечальщик. Не можешь думать – верь. Не можешь верить – бойся.

– А если я думать не хочу, не верю и не боюсь?

– "В безопасности от хитрости Аллаха только люди, потерпевшие убыток".

– Что ещё за убыток?

– Разум, конечно. Если Аллах отнял у тебя разум, то его наказания тебе уже нечего бояться.

– Почему?

– Потому что ты уже наказан…

– А что ты можешь обо мне сказать? – решительно вмешивается Калима.

– Что ты родилась мужчиной, и очень страдаешь оттого, что все видят твою женскую оболочку.

Я физически ощущаю растущее в воздухе напряжение. На её лице не дрогнул ни один мускул, только что-то вспыхнуло в омутах её чёрных, мрачных глаз и заколебалось призрачным языком пламени. Она подняла руку, и все замерли.

– Что нас ждёт?

– Смерть.

– Что там, подо льдом? – уточняет Калима.

– Жизнь.

– Расскажи.

– Это не водоросли. Это другое. Как кораллы. Твёрдые. Только сверху вниз.

Цепляются за трещины во льду. Микроскопические поры. Живут за счёт разности температур. Как термопара. Над ними – лёд, а под ними тепло. И свет…

– Почему свет?

– Излишек энергии выделяется в виде света. – Я смеюсь и начинаю раскачиваться в такт колебаниям неверного пламени в её глазах. – Удивительно: наши растения поглощают свет, вырабатывают энергию, а излишек отражают. А подлёдные – впитывают энергию, а её излишек испускают в виде света… забавно. Только это не растения, и он твёрдый…

– Почему излишек?

– Фотосинтез, это когда свет с постоянной энергией попадающего на хлорофилл фотона даёт растениям жизнь. Хемосинтез на основе разности температур – менее устойчив. Разность температур – величина непостоянная. Если принять, что для жизни организму нужно приспособиться к минимальной разности температур, спрашивается: что делать с излишком энергии, когда сверху, на поверхности Антарктиды, температура упадёт до минус пятидесяти, а здесь, подо льдом будет выше ноля?

– И что же?

– Флуоресценция. По всему своду – яркие люстры. Смены дня и ночи нет. Есть периоды затемнения, когда наверху – потепление, и полной яркости, когда там – лютая стужа. Господи, как же он велик! И стар…

В голове начинает звенеть колокол, она вдруг разбухает, как воздушный шар. Я всё сильнее раскачиваюсь.

– Кто велик?

Это – главный вопрос, но уже нет сил отвечать.

– Оставьте его!

Кто-то кричит. Кому-то не нравятся размеры моей новой головы. Это даже смешно: огромная тыква вместо головы у лилипута. Зачем этот шум? Это Светлана. Моя женщина.

– Почему ты не поможешь себе, если такой умный? – будто сквозь подушку пробивается ко мне голос Виктора.

– Я не могу, – кажется, я падаю со стула. Теперь моя голова напоминает средней руки аэростат, или дирижабль? От такой боли немудрено ошибиться в размерах. – Это цена. Никто не вправе Истину под себя пользовать…

Руки Светланы, тёплые и добрые, поднимают мою голову, которая тут же послушно съёживается до размеров обычного чайника, и прижимают к себе.

– Тогда я тебе помогу, – голос Калимы преследует меня, не отпускает. – Она любит тебя, но ты слишком тяжёл. С тобой проще множить печаль, чем делить радость…

– Это не ваше дело, – грубо обрывает её моя Света.

И это последнее, что я слышу.

Y

Последовательность подхода судов к точке встречи как нельзя лучше отражала человеческую природу. Первой, разумеется, была подводная лодка.

Нужно обладать воображением пингвина, чтобы назвать берега Антарктиды гостеприимными. Разнообразием жизнь восемнадцати человек за два месяца рейса тоже не отличалась. Выйти на заданную точку, погрузиться на тридцать метров, произвести замер, потом, двигаясь малым ходом в восточном направлении производить замеры каждые десять минут в течение пяти часов. Затем погружение ещё на тридцать метров и воспроизвести замеры, двигаясь обратно, на запад. Снова погружение, уже на глубину девяносто метров, развернуться и повторить замеры, в восточном направлении. Всплыть, определить местоположение, сместиться на два градуса восточнее, выйти на заданное расстояние до береговой линии и всё повторить…

Обычно при описании путешествий используют словосочетание "вид из окна". Так вот, на подводной лодке окон нет. А вот "вид" есть: опостылевшие рожи соседей по кубрику. Хорошо ещё, командир девок голых расклеивать запретил, а то тут каждый второй так и норовит с этими картинками уединиться. Терпите, мужики, раз в две недели сейнер с девчатами приходит, трое суток отдыха, отведём душу. Из благовоний только спёртый воздух герметично закупоренного помещения: сложная смесь масла, керосина, краски, борщового духа камбуза и пота.

Жизненного пространства… да Господь с вами: какое жизненное пространство на дизельной подводной лодке класса "СК" довоенного проекта? Хорошо ещё в семидесятых строили. Считай, новая…

Из развлечений у команды: видеомагнитофон, компьютер, пара гантелей и штук десять пружинных эспандеров. Ну, и конечно, гвоздь программы: истребление крыс – бич любого плавсредства, которому угораздило оказаться сложнее спасательного жилета. Зато на этом плохие новости заканчиваются: платят хорошо, а, главное, вовремя, смена не задерживается, кормёжка на уровне домашней. Так что, мужики, делаем вид, что у нас двухмесячная отсидка за мелкое хулиганство. Стерпим, деньги получим, а там и жить начнём…

Потому неудивительно, что подводная лодка на сутки раньше пришла. Что недомеряли, то пусть смена домеряет. Тем более слушок прошёл, что какой-то умник всё это математикой вычислил…

Ясное дело: не спеши выполнять – всё равно отменят!

Вторым прибыл теплоход "Калима" из Одессы. Пришёл с опозданием в один час. Для середины океана – редкая пунктуальность. Да и как ему не вовремя придти, ежели всё начальство на нём. Так ведь ещё с Москвы повелось: часы по начальству сверяют.

Третьим пришёл танкер. Опоздал всего-то на четыре часа. С учётом расстояния и погоды (от самого Кейптауна волна молотила) и не опоздал вовсе. Так… задержался. Дисциплинированный народ на танкерах! Да и как им по-другому?

Гробовую надбавку не за небритые щёки платят. Каждый понимает: если что, всей командой перед Господом ответ держать придётся. А перед ним чинов нет: и капитан, и матросик последний равны будут. Так в Библии написано, а все нынче грамотные…

Ну, и последним, под недобрый взгляд хозяйки, сейнер притащился. На сутки опоздал. У капитана, конечно же, ответ имеется: последним штормом стрелу подъёмника сорвало. Заходил в Санта-Крус на мелкий ремонт. О том радиограмму давал, да и в вахтенном журнале отмечено…

– Ты бы ещё в Монтевидео попёрся, – хозяйка шипит.

Только ни к чему это. Каждый знает, что больших разгильдяев, чем на судах сопровождения, нигде не сыщешь. Это ж ведь так заведено: если из мичманов выгнали, в пожарные не взяли, да в милиции не прижился, значит, одна дорога – на судно сопровождения.

А за примерами далеко ходить не надо. Любого спросите, как хозяйка с боцманом Унтиловым воевала. Боцман, подлец, повадился команде подлодки за деньги спирт поставлять. Предупредила его хозяйка: "ещё раз случится такое, своими руками за борт выброшу". Заухмылялись моряки себе в бороды: что у хозяйки стены фотографиями бандита Пельтца обклеены, ни для кого не секрет. Только картинки – это одно дело, а морская вольница – другое…

Посмеялся над ней и боцман: сам-то шире её раза в три будет, да в полтора раза выше, а уж по весу… кто ж этого кабана на весы пустит? Сломает ведь! Да и в следующий раз, не таясь, к шлюпке, что с продуктами к подводной лодке отчаливала, ящик водки понёс.

А хозяйка тут как тут, даром что ростом не вышла, глазастая. Встречает его у трапа и ласково так спрашивает: "Что предупреждала, помнишь"?

– Гы-ы, – сказал боцман Унтилов, и добавил ещё что-то от себя, по поводу родственников хозяйки по женской линии.

Обе команды потом ещё месяц вспоминали, как Калима бутылку из ящика о его башку расколотила. Как боцман, весь в крови и спирте, раскинув руки, на неё кинулся. А что дальше было, про то у каждого своё мнение оказалось. Одни говорили, что она ногами его затоптала, другие, что у неё кастет был, так она его по горлу. Но одно моряки видели точно, слово своё сдержала: выбросила боцмана за борт.

Повезло боцману – высота борта у сейнера небольшая.

Тут, конечно, "человек за бортом" сыграли, пару кругов ему бросили, вытащили, а она к нему подходит и говорит:

– Думаю, маловато науки для такого мешка с дерьмом будет. Потому договоримся так, от вахт я тебя освобождаю, в Одессу отсюда за свой счёт, туристом поплывёшь.

Только сиди в кубрике: на палубе встречу – за борт полетишь…

А он уже её боится. Голову опустил, мелко-мелко трясёт, да что-то себе в грудь шепчет, будто молится…

Про обратный рейс команда сейнера помалкивает. Да только шила в мешке не утаишь.

В вахтенном журнале отмечено, тревога "человек за бортом" ещё три раза объявлялась. Это боцмана Унтилова из океана ловили. Смерть, какой неловкий был.

Всё за борт норовил вывалиться. Потому, наверное, и списали…

Максим не разделял радостного возбуждения, охватившего экипаж и пассажиров. На его режиме дня встреча в океане никак не сказалась. Да, он слышал музыку в танцевальном салоне, которая теперь гремела до самого утра. Видел усталые, посеревшие от недосыпания лица стюардов, обслуживающих его стол за обедом.

Завтракал он теперь в одиночестве. Это было даже интересно: уютный холл небольшого ресторана – всего восемь столов – с одним-единственным посетителем.

Поднос с тарелками брал прямо у окна раздачи, но и тут обслуживание, похоже, было на автопилоте.

К обеду зал был всё ещё пустым, зато на ужин стульев, как правило, не хватало.

Вечером, обычно, приходили все, вот только состав как-то причудливо менялся.

Герман повадился приводить с собой чёрненькую симпатичную девушку, которая сильно смущалась и старалась быть к своему кавалеру поближе. Её звали Вика, и она работала в аналитической группе на судне сопровождения. Максим из вежливости спросил, анализом чего её группа занимается, но Вика строго ответила, что это секрет, и в случае разглашения они все будут сурово наказаны. Максим с грустью посмотрел на её юное лицо, светлое от гордости за свою важную работу, и промолчал…

Калима за их стол уже не присаживалась. Максим видел её пару раз издали, всё больше с какими-то надутыми ответственностью людьми. Она не подходила к нему, ему не было дела до неё. Так, привет-привет… ну, и слава Богу!

Главное: чтоб не приставали, не беспокоили…

Вокруг Светланы с Виктором тоже вертелась карусель из мужчин и женщин, только совсем не напыщенных и не надутых – очень даже живых, весёлых людей. Максим даже помнил времена, когда такая компания могла его увлечь и развлечь. Но времена эти прошли, и сейчас он лишь без всякого интереса размышлял: кто из них кого бросил, кто с кем и кому изменил. Потом он ещё немного подумал и решил отказаться от ужинов…

Это утро было необычным.

Во-первых, музыку накануне вечером выключили в одиннадцать. Во-вторых, завтрак обслуживали свежие стюарды, которые деловито накрывали столы, не забыв в своих хлопотах отметить появление Максима и даже должным образом на него отреагировать.

Во всяком случае, идти к окну раздачи ему не пришлось. Фаршированные яйца под майонезом, бутерброды с ветчиной и сыром, йогурт, сок и чай…

В-третьих, едва он приступил к завтраку, к его столику подошла миловидная женщина, "не старше тридцати пяти", – тут же для себя определил Максим, и, нисколько не смущаясь, уселась рядом.

Это настораживало.

Если учесть, что за последние четыре дня он произнёс не больше двух десятков фраз, из которых три четверти – "добрый вечер" и "спокойной ночи", неудивительно, что он поперхнулся и совершенно неприлично уставился на женщину, будто на пришельца из ночных кошмаров.

– Доброе утро, – сказала женщина.

– Доброе утро, – сипло отозвался Максим.

– Может, познакомимся?

– В этом мире всё возможно… – уже приходя в себя, согласился он.

Она не ожидала такой холодности. А он и не собирался ей как-то помогать.

– Я совсем не напрашиваюсь на любезности. Я – врач экспедиции. У меня к вам профессиональный интерес.

Это становилось забавным. Расторопные официанты уже успели её обслужить, и она красивым, отработанным движением пригубила стакан с соком.

Максим окончательно пришёл в себя и сосредоточился на собеседнице. Первое впечатление было приятным: смотрит спокойно, шея прямая, короткая, стильная причёска. Вот только удивляла её одежда: широкий просторный комбинезон с многочисленными пряжками, молниями, застёжками; на левом предплечье из узкого кармашка выглядывал блестящий наконечник неизвестного прибора. Максим скосил вниз глаза и чуть отодвинулся: обувь соответствовала общему стилю – высокие ботинки с мелкой, тщательно уложенной шнуровкой.

– В самом деле: легко и удобно, – пояснила женщина, по-своему поняв его недоумение. – Как и обещали.

– А это что? – Максим кивнул на её левую руку. – Прикуриватель? Как в машине?

– Дозиметр, – немного растерянно ответила незнакомка. – Вы не были на инструктаже?

– Если вы – врач экспедиции, в чём "профессионализм" интереса к постороннему лицу?

– Почему же к "постороннему"? Зовут вас Максим, и вы входите в основной состав добровольцев. Поэтому интерес к вам вполне объясним, особенно учитывая ваше поведение.

– Я – доброволец? – оскорбился Максим. – Следите за семантикой. В реальной жизни добровольцев нет, – только необходимцы. А при чём тут моё поведение?

– Необходимцы? – она была шокирована. – Только не говорите, что не чувствуете, как несколько… выделяетесь.

– Не скажу, – пообещал Максим.

– Почему? – немедленно заинтересовалась женщина.

– Потому что вы меня об этом попросили.

Он вернулся к завтраку, привычно погружаясь в анализ бесконечно малых составляющих человеческого счастья, которого нет и, по всей видимости, никогда не было. Попутно он подумал о том, что качество еды несравнимо улучшилось, наверное, поменяли кока. А может, Калима провела разъяснительную работу на камбузе… Вот только с какой это радости она решила отправить его в экспедицию?

Они так не договаривались. Впрочем, об экспедиции они вообще не говорили…

– Меня зовут Наташа, – напомнила о себе женщина.

– Очень приятно, – автоматически отозвался Максим.

– Как вы находите яйца под майонезом?

"Идиотизм какой-то!" – обречённо подумал Максим.

– Без миноискателя, – ответил он и добавил. – Впрочем, в фарше чувствуется чеснок. Для завтрака – непростительная ошибка кока.

– Вы знаете, что о вас много говорят?

– Я не знаю, что я знаю.

– А-а, – она рассмеялась. – Знаю, это кто-то из древних сказал.

– Вряд ли, – возразил Максим. – У древних перед глазами был слишком большой мир, чтобы их по-настоящему заботило, что там, внутри.

Она задумалась. А он не мешал ей. Нельзя мешать думать. Любая мысль – ступенька к Истине. Истина – есть Бог. "А кто нечестивее того, кто препятствует"?

– Почему вы избегаете людей? – прямо спросила Наташа.

– Остерегаюсь, – неохотно поправил её Максим.

– Почему?

– Общение – обмен частицами души. Каждая из сторон, теряя, что-то получает взамен. В последнее время я перестал чувствовать это. В ответ – всегда пустота и холод.

– В моём кабинете мы могли бы поговорить об этом…

– Вы опять руководствуетесь профессиональным интересом? – улыбнулся Максим.

Но она уже отвлеклась, перевела взгляд ему за спину.

– Сюда идёт один человек, – торопливо сообщила Наташа. – Я хочу вас познакомить…

– Это высокая честь для меня, – пробормотал Максим, не делая попытки обернуться, чтобы проследить за её взглядом. – Если бы вы знали, как их осталось мало…

Вымирающий вид.

– Вид? Кого осталось мало?

– Людей.

– Та-ак, – пророкотал сзади голос. – А здесь у нас кто?

– А здесь у меня я, – ответил Максим. – Вместе с Наташей.

"Неужели и от завтраков придётся отказаться? – обречённо подумал он, чувствуя, что страдает. – Моя популярность растёт. Придётся в обед запасаться бутербродами на вечер… Беды в этом не будет, тем более, что не сегодня-завтра этот праздник жизни закончится: от топлива танкер уже избавился и ушёл ещё вчера; экипажи сменились… Что там ещё? Пресная вода, продовольствие, инструменты? Так это всё, наверное, и было в тех палетах, что перегружались с теплохода на сейнер всю эту беспокойную неделю. Ещё две машины были: огромные и тяжёлые, матросика авральной команды чуть не придавило. Крюк стропы не на ту проушину накинул. Салага. Хорошо, – я рядом оказался".

Незнакомец вынырнул, наконец, из-за спины, шумно отодвинул стул и без приглашения, по-хозяйски уселся напротив Максима. На нём был точно такой же комбинезон, как и у Наташи. Они были похожи, как брат и сестра: одинаковая одежда, одинаково правильные черты лица, чистая, ухоженная кожа… Даже наконечники дозиметров и те блестели одинаково… Впрочем, разве могло быть иначе?

– Счастлив познакомиться, – заявил незнакомец, привстал и прямо через стол протянул руку. – Сергей.

– Поздравляю, Сергей, – осторожно ответил Максим, растерянно глядя на его руку.

"Когда вас приветствуют каким-нибудь приветствием, то приветствуйте лучшим, или верните его же".

Максим отложил нож и, стараясь не задеть пустые высокие фужеры, ответил рукопожатием.

– С чем? – всё также молодцевато спросил Сергей, усаживаясь на место. – С чем это вы меня поздравляете?

– Со счастьем, – ответил Максим. Он уже отложил вилку, взял салфетку и принялся вытирать руки. – Я как раз думал о том, что счастье недостижимо. А тут приходите вы, Сергей, и смело заявляете об обратном.

Максим физически ощущал, как их мысли – его и Сергея с Наташей текли в каких-то параллельных плоскостях. Нигде не пересекаясь, никак не влияя друг на друга.

– Я не совсем понимаю…

– А вот это совсем не обязательно, – брякнул Максим и тут же пожалел о сказанном.

Он перевёл взгляд на свою тарелку, в которой ещё оставалось немного зёрен кукурузы и горошка, плавающих в небольшой лужице майонеза, и подумал, что испортил хорошим людям настроение на целый день.

"Неужели так трудно улыбнуться? – спросил он себя. – Сморозить какую-нибудь глупость? Быть таким, как все"?

С другой стороны, он ничуть не тяготился своим одиночеством. Его совершенно не раздражало буйное веселье, царящее вокруг. "Разукрашена людям любовь страстей…" Почему бы им тоже не позаботиться о равновесии: ведь он ни к кому не пристаёт со своей правдой? Что им – столов мало?

Только тут он увидел, что почти все столы уже заняты.

И народ всё прибывал, весело здороваясь друг с другом, шутя и отшучиваясь. Все в изрядном загаре, улыбчивы, бодры и приветливы. Все в одинаковых комбинезонах, с поблёскивающими дозиметрами на рукавах…

"Что это у них? – в панике подумал Максим. – Эвакуация? Или объявили тревогу радиационной опасности"?

– Максим, ты всё-таки решил взяться за ум? – услышал он голос Светланы. – Не поздновато ли? Сегодня перебираемся на сейнер, в шесть вечера теплоход уходит на Одессу.

Она быстро шла между столами. За ней семенил, не поспевая, моложавый мужчина, с видавшей виды кепкой на голове и в потрёпанной жилетке на голое тело. Кепка была с длинным козырьком и хорошо смотрелась с жилеткой и старыми линялыми джинсами, такими же, как и те, что были на Светлане в первую неделю их знакомства. "Может, это её штаны? – подумал Максим. – А торопится он так за ней, чтобы уладить недоразумение и вернуть брюки"? -… Или по принципу лучше позже, чем никогда? – продолжала Светлана. Она уселась на свободный стул, пренебрежительно махнула рукой в сторону человека в жилетке и добавила: – Это Игорь, я – Светлана, всем доброе утро.

Игорь взял у соседнего столика свободный стул и подсел к ним поближе. Его совершенно не смущала перспектива завтракать у себя с колен, и Максим почувствовал к нему симпатию. Похоже, в зале только они вдвоём имели вызывающе штатский вид.

– Максим, познакомь меня со своей девушкой, – попросила Светлана.

– Я уже почти забыл, как она выглядит, – искренне ответил Максим; он был счастлив видеть Свету даже в этом странном костюме, больше похожем на скафандр биохимической защиты, чем на одежду молодой красивой женщины.

– Ваше поведение граничит с откровенным хамством! – обиженно заявила Наташа.

– Значит, границу я всё-таки не перешёл, – рассудительно заметил Максим.

– Не обращайте на него внимания, – посоветовала Света. – Он всегда такой. Если не можете привыкнуть – бегите…

– Ну, ладно, – сказал Максим, вставая. – Приятного аппетита, ребята. Игорь, вот тебе место за столом. Негоже на коленях кушать, ещё Светкины штаны вымажешь…

– Куда это ты собрался? – изумилась Светлана.

– А совещание? – в один голос с ней спросила Наташа.

– Это мои джинсы, – робко возразил Игорь.

Сергей ничего не сказал. Он демонстративно отвернулся от стола, разглядывая подиум в углу зала, на котором возились с проводами техники.

– Совещание? – спросил Максим, и вернулся на место.

– По радио объявляли, – пояснила Света. – Всем участникам экспедиции – завтрак в восемь утра в холле ресторана номер три. И совещание. Неужели не слышал?

– Нет.

– Ты что – радио не слушаешь?

– Нет. Я же его ещё при тебе выключил, только я – не участник экспедиции…

– Первый раз слышу, чтобы судовое радио можно было выключить… – вмешалась Наташа.

– Как же, "выключил", – сказала Света. – После его упражнений с моей шпилькой, оно замолчало навеки… Я и забыла. А мы-то ему приветы передаём, специально для него Высоцкого крутим…

– Дамы и господа, – усиленный динамиками голос властно обрушился на общий гул. – Все в сборе, начинаем.

Максим присмотрелся. На сцене уверенно стояла Калима в строгом деловом костюме.

От той девчонки-тинэйджера, с которой он разговаривал на верхней палубе, не осталось и следа. Теперь это был уверенный в себе руководитель, осознающий своё превосходство над подчинёнными, готовый подтвердить своё превосходство любыми средствами.

– Порядок совещания будет простым. Кому сказать нечего, пусть слушает и завтракает. Просьба, по возможности, посудой громко не звенеть, – по залу прошелестел шёпот одобрения. – Если будут вопросы, замечания, не стесняйтесь, здесь все свои. Думаю, у вас было время познакомиться поближе друг с другом. – Раздался смех, кто-то даже захлопал в ладоши. – В любом случае, лучше сказать глупость, над которой мы все посмеёмся, чем умолчать здравую мысль, из-за чего мы все можем погибнуть. – Она замолчала и почему-то посмотрела в сторону Максима.

На этот раз ей ответила тишина. – Я не задавалась целью испортить вам настроение, а потому перехожу к делу. Здесь находится двадцать восемь человек. Из них: семь – основной состав экспедиции. Восемь – дублирующий. Пять человек – координаторы, которые остаются на сейнере с подробными инструкциями на все случаи жизни, три капитана, четыре человека – это наблюдатель страховой компании, представители армии и министерства природных ресурсов России.

Поднялся недовольный шум.

– Так надо, – решительно заявила Калима. – Вопросы есть?

"Мой номер, – подумал Максим. – Двадцать восемь"?

– А кто у нас будет двадцать восьмым? – выкрикнул кто-то из-за столика неподалеку от сцены.

– Я, – спокойно ответила Калима. – Я пойду восьмым человеком в первой выброске.

Списки персонального состава отделений висят на доске объявлений уже три дня, думаю, все успели ознакомиться, – Максим чувствует насмешку, Калима вновь смотрит в его сторону.

– К задаче основного состава относятся: проход на континент, разведка местности и подготовка плацдарма для продвижения вглубь территории. Задача дублёров: при получении зелёного сигнала основной группы, на той же подводной лодке, которая вернётся к судну сопровождения за вторым вездеходом, присоединиться к основному составу, занять позиции плацдарма и удерживать их, пока основная группа будет в экспедиции. В случае красного сигнала, дублёры спускают на воду батискаф и принимают меры по эвакуации людей из-подо льда. Одновременно с этим, капитан сейнера отправляет сигнал бедствия и действует в соответствии с инструкцией "Пожар".

Вопросы?

Максим не верил своим ушам.

Если закрыть глаза, то человек на сцене никак не мог быть женщиной. Скорее солдат, в чине не выше полковника, не ниже капитана; с приличным послужным списком за плечами; принимавший участие в реальных боевых действиях. Этот образ совершенно не вязался ни с подростком в не по размеру огромных шортах, ни с миниатюрной деловой женщиной, выступающей перед жующей аудиторией.

Руку поднял спортивного вида человек с короткой стрижкой и нервным лицом. Калима ему кивнула.

– Если подводная лодка вернётся, то основная группа останется подо льдом без всякого прикрытия, – заговорил человек. – Не разумнее ли сперва закрепиться и осмотреться, и только потом, при отсутствии видимой опасности…

– Так оно и будет, – прервала его Калима. – Не нужно воспринимать мои слова, как мгновенное исполнение планов. Между входом подводной лодки в устье реки, и выходом её в полость может пройти немало времени.

– Это сколько? – кто-то выкрикнул из зала.

Калима нахмурилась.

– Давайте-ка заведём порядок. Каждый спрашивающий встаёт и представляется. Иначе наше совещание быстро превратится в базар, и толку никакого не будет. Для справки, первый вопрос задал Ашот – инженер-механик, дублёр, второй – Нина, геолог, основной состав. – Нина встала и неловко поклонилась залу. – Ответить на её вопрос невозможно. Это может занять от нескольких дней до месяца…

– Но хоть что-нибудь нам известно? Ведь были попытки…

Калима сверкнула глазами, и тут же вскочил живой опрятный дедушка, с седой, коротко стриженой бородкой и круглыми ленноновскими очками.

– Михаил Егорович, – представился дед. – Геофизик, дублирующий состав. Всё, что мы до сих пор слышали, так или иначе звучало при приёме на работу. Поэтому, как я понимаю, цель этого совещания собрать нас всех вместе и дать понять, что говорилось нам одно и то же. Это особенно важно после нескольких суток разгула непристойности, которую я совершенно не одобряю, – в зале оживились, зашумели, видать вспоминали подробности "разгула". – Речь о другом, – Михаил Егорович поднял палец к потолку. – Здесь, понятно, все стараются держать рот на замке. Но мне на изучение передавалось несколько весьма любопытных образцов. Не трудно сложить два и два, чтобы сообразить, что там уже кто-то побывал…

– Арифметикой будем в другой раз заниматься, Михаил, – тепло, без нажима прервала его Калима. – Вопрос понятен, – дедок сел на своё место. – Сейчас я вам покажу видеофильм, всего несколько минут. Это один из результатов предыдущих попыток туда пробиться.

На подиум шустро поднялись двое официантов. Они быстро выкатили из глубины сцены огромный телевизор. Калима спустилась в зал. Приглушили свет, и внимание всех присутствующих обратилось к экрану.

Сначала ничего нельзя было разобрать. Полосы, хрипы, дёргающиеся кадры скучного безжизненного берега. Потом чей-то голос внятно произнёс: "Купол, купол снимай".

Зал ахнул.

Это было зрелище. Оценить масштаб изображения было, конечно, невозможно. Теперь съёмка велась уверенной, твёрдой рукой. Изображение не прыгало, не дрожало; было ярким и чётким: небо, перечёркнутое всеми цветами радуги. От ослепительно-белого, до каких-то немыслимых голубовато-фиолетовых тонов. Всё это плавно смешивалось, двигалось, плясало. Жёлтые искры рождались внутри синих пятен, быстро расползались по ним, выедали их изнутри, и тут же пропадали под каким-то новым цветом.

Оператор внятно выругался.

Калима выключила телевизор и вновь оказалась на подиуме. В зале стало ярче. Кто-то немедленно вскинул руку. Калима кивнула.

– Мария, – представилась симпатичная девушка. – Биолог, дублёр. Мы можем поговорить с оператором видеосъёмки?

В зале зашумели. Кто-то громко неприятно рассмеялся. "Хочешь усвоить его лексику?", – поинтересовались с другого конца зала. Девушка смутилась и села, но Максим смотрел на Калиму. Он восхищался каждым её движением, словом.

Калима подошла к краю подиума и направила указательный палец на кого-то в зале.

– Ты, – сказала она, и зал мгновенно онемел, замер. – И ты. Встать!

Два человека послушно встали со своих мест.

– В восемнадцать часов с теплоходом отбываете в Одессу. Ваши контракты расторгнуты в связи с дисциплинарным взысканием. Стоимость доставки в Одессу будет вычтена из вашего заработка. Всё, можете быть свободны.

Она дождалась, пока за ними закроется дверь, потом с той же ненавистью и нажимом обратилась к залу:

– Вы забыли – я напомню. Договор был о вторнике, двадцать три ноль-ноль. Я вас кормлю и плачу деньги не из удовольствия смотреть на этот бардак. И теперь выбор у вас небольшой: или будете ловить каждое моё слово или сдохнете… – она обвела всех взглядом. "На меня твой гипноз тоже не действует", – подумал Максим. – Теперь что касается вопроса: нет. С оператором поговорить нельзя. Оба члена экипажа батискафа погибли. Причина смерти не установлена. Аппарат мы отыскали.

Образцы пород передали профессору Чекерезу, – Михаил Егорович благосклонно покивал головой. – А видеоматериалы вы только что видели. Ещё вопросы?

Вопросов больше ни у кого не оказалось. Все сидели хмурые, пряча глаза от соседей.

– У меня вопрос, – громко объявил Максим и поднялся. – Зовут меня Максим, фамилия Добровольский, и будь я проклят, если понимаю, что здесь делаю. Вообще-то я пришёл позавтракать. – Он увидел, как у них открываются рты, оживают лица, и постарался сделать свой голос мягче, как можно душевнее. – Понимаете, я всегда здесь завтракаю, вот за этим столом. Временами, конечно, бывает одиноко, но я привык. А тут смотрю, собрание какое-то, люди…

– Знакомьтесь, – перебила его Калима. – Это наш начальник экспедиции.

Их взгляды встретились.

Калима невозмутимо пряталась за непроницаемой чернотой своих глаз. Максим почувствовал себя неуютно.

– Калима, эта должность звучит слишком громко…

– Привыкай. В следующий раз будешь интересоваться приказами и распоряжениями, – теперь у него было такое чувство, будто они остались одни. – Я собрала совещание здесь, а не в конференц-зале, именно потому, что предполагала твою полную самоизоляцию от всех объявлений по судну. Думаю, если бы мы затонули, ты бы узнал об этом, только по отсутствию свежей скатерти на столе.

– Могла бы вестового прислать.

– Что бы ты перебил ему ноги бейсбольной битой? Или руки оборвал? Тебе не отвертеться. Светлана идёт с нами.

– Это я уже понял: ты надавила на Виктора, он дал указание Светлане. Света идёт под лёд, я иду за ней. Знакомая схема… С учётом положений нашего основного договора, тебе на руку любой исход этой ситуации. Если мы вернёмся с победой, то это будет и твоя победа. Если что-то не заладится, и мы не вернёмся, ты начнёшь всё сначала, но уже без строптивых компаньонов.

Он остановился, чтобы перевести дух. В зале было тихо. Ссора начальства! Что может быть интересней?

– Я всё ещё не поняла суть твоего вопроса, – заметила Калима. Её совершенно не смущало, что он говорит об этом в такой широкой аудитории.

– Мне непонятно: ты-то зачем идёшь с нами? Это противоречит здравому смыслу. Ты – начальник, твоё дело – штаб.

– Я не могу ответить, – спокойно ответила Калима. – Спроси что-нибудь полегче.

Максим обвёл взглядом притихший зал. Все лица были обращены к нему. Но враждебности он не чувствовал.

– Что ж, тогда вопросы на четвёрку, – сказал он. – Что показал бакпосев привезенных оттуда образцов? Результаты анализа почвы? Воздуха? Насколько активна микрофлора? Аллергентность? – Он с неодобрением смотрел, как впервые лицо Калимы выражало растерянность. – Как выделенные микроорганизмы реагируют со стандартными антибиотиками? Насколько иммунитет современного человека резистивен к тамошней патогенной микрофлоре?

– Нет, – перебила его Калима. – Таких анализов нет.

– Ладно, – кивнул головой Максим. – Вопросы на тройку: как и где будет размещаться микробиальная лаборатория? Кто из присутствующих является профессиональным микробиологом? Насколько можно доверять его компетентности, чтобы он нас не угробил заверениями, что всё в порядке? Каким образом будут браться образцы грунта и воздуха? Как эти образцы попадут внутрь прочного корпуса подводной лодки, пока мы будем стоять в карантине?

– Нет, – сказала Калима. – Этого ничего нет.

– Тогда тебе известна оценка подготовки экспедиции!

– Молодой человек, – завозился на своём месте Михаил Егорович, но с кресла не встал. – Я работал с этими образцами. Смею заверить, что не заболел и не умер…

– Представьте, заметил, – насмешливо ответил Максим. – И как часто вы подписываете акты бакэкспертизы по отсутствию у себя рвоты и поноса?

– Наташа, – не замечая поднявшийся шум, обращается к новой знакомой Максима Калима. – В его словах есть смысл?

– По большому счёту, всё верно. Такие исследования не помешали бы. Конечно, это сильно попахивает теорией…

– Я вам скажу, чем это "попахивает", – не выдерживает Максим. – Копотью сожжённых трупов! Юстиниановая чума в шестом веке свирепствовала пятьдесят лет.

Погибло сто миллионов человек. Чёрная смерть в четырнадцатом веке уничтожила треть населения Европы. Вспышки пандемий повторялись и позже, но с каждым разом число жертв было всё меньше. Почему? Выжившие передавали свой иммунитет к заразе по наследству. Человек приспособился. Там, подо льдом разница между нашим иммунитетом и неизвестными микроорганизмами, по меньшей мере, несколько миллионов лет! Это чужая планета!

– Доводы вашего начальника экспедиции производят впечатление, – подал голос строгий мужчина с диктофоном на столе. – Страховая компания никогда не даст разрешения…

– Глупости, – грубо перебил мужчину с диктофоном пожилой господин, сидящий рядом за столиком. – Признаюсь, только теперь я смог оценить выбор нашей хозяйки. – Он с уважением качнул головой в сторону Максима. – Вот только два замечания: во-первых, в наш мир оттуда текут реки со всей упомянутой микрофлорой. Так что положение о нашей полной неприспособленности слабовато. А во-вторых, как представитель своего ведомства, заявляю, что такие исследования проводились. Заключение у меня в каюте, в сейфе.

Все перевели дух, заулыбались.

– А не могли бы вы огласить весь список проделанных вашим ведомством исследований? – чуть повысив голос, сказал Максим. – А то на какие-то тревожные мысли наталкивают эти ваши фокусы с документами.

– Могу ли я расценивать ваши слова, как недоверие к армии? – пожилой господин грозно развернул кресло к Максиму. – Я – генерал-майор…

– Мне абсолютно безразлично, как вы будете расценивать мои слова, – без тени почтения ответил Максим. – И звание ваше меня тоже не интересует: смерть на погоны не смотрит. И не надо так гневно сверкать глазами, отсюда всё равно плохо видно, – в зале раздались осторожные смешки. – Если я – начальник экспедиции, то хочу чтобы все знали: в своём руководстве ничего, кроме ответственности, не вижу.

Сколько людей со мной отправится в эту преисподнюю, столько же должно вернуться.

Поэтому, если у вас в сейфе и в самом деле лежит заключение бактериологической экспертизы, то вам самое время его показать.

– Конечно, – заявил генерал. – Я покажу после совещания.

– Зачем же после совещания? – удивился Максим. – Мы все одинаково рискуем; для всех это вопрос жизни и смерти.

– Но это потребует времени…

– А мы не торопимся, – теперь уже все, не таясь, одобрительно зашумели. Генерал пожал плечами, поднялся с кресла и двинулся к выходу. – И не забудьте захватить остальные справки, – напомнил ему Максим.

– Какие справки? – остановился генерал.

– Все, какие есть. Вы же сказали, что проводили ещё какие-то исследования.

– Результаты засекречены…

– А вот этому я верю, – Максим даже покивал головой. – Вот только роль подопытной крысы мне что-то не по душе. Такое впечатление, что вы засекретили от нас результаты экспериментов, проведенных на наших жизнях.

– Мне не нравится ваш тон, – заявил генерал. Теперь он выпрямился и сделал шаг в сторону Максима. – Извольте пояснить своё недоверие к моим словам. Являясь представителем силовых ведомств, я не потерплю намёков…

– Сила – это не довод рассудка, а торжество обстоятельств. Вредное и опасное торжество! Потому что только сила вводит в соблазн соразмерять средства для достижения цели с самой целью.

– А с чем их нужно соразмерять?

– С совестью!

Генерал ещё с минуту постоял, кривя губы, потом молча повернулся и вышел за дверь.

– Кажется, ты его "достал", – сказала со сцены Калима. – Всё-таки иногда ты поразительно невыносим…

– А я поражён, что кто-то смотрит дальше тебя. Даже если его документы – не липа, и нам удастся оттуда вернуться: где гарантия, что инкубационный период неизвестной заразы не окажется случайным образом больше срока нашего путешествия?

И мы, вернувшись оттуда, не принесём смерть своей цивилизации? Мир может не вынести нашего возвращения, Калима!