Пленники зимы

Часть 5. ПИЛОТ

Шёл одиннадцатый час сплава, когда на правом берегу показались две серые точки.

Я бы с радостью принял их за наши палатки: одна – штаб, другая – склад, она же спальня; но чуть дальше, ниже по течению, была третья точка – белая, у самой кромки воды. Только поэтому я чуть замешкался, пытаясь разобрать, что же там такое.

Потом я подумал, что в любом случае необходимо остановиться или, хотя бы, замедлить движение. Тогда можно будет взвешенно, не спеша, принять решение, к какому берегу двигаться: навстречу неизвестности, или подальше от неё.

Герман со Светланой раздвинулись по краям плота, освобождая место для манёвра, и вцепились руками в леера – верёвки, стягивающие плот. Мы подошли ближе, и стало понятно, что серые точки – это и в самом деле палатки, а рядом с ними – наш четвёртый, последний батискаф с сейнера.

Тогда, уже не раздумывая, я ухватил первый камень и изо всех сил, как можно дальше, бросил его в сторону правого берега. Наверное, это был неплохой бросок.

Света захлопала в ладоши, Герман покачал головой. Камень, как ему и положено, ушёл на дно, потянув за собой трос с привязанным к нему нашим плотом.

Я взялся обеими руками за трос и, упираясь ногами, подтянул плот к якорю. Камень лёг на дно, но сильное течение нас всё равно сносило. Впрочем, времени ещё было много. Закрепив выбранный трос посередине плота, я поднял второй камень и повторил бросок. Только теперь, прежде чем выбирать трос второго якоря, поручил Герману вытравливать конец первого. Дело пошло. Даже с двумя якорями плот не остановился, но теперь это было не важно: мы сошли со стрежня и уверенно двигались в сторону "своего" берега.

Неприятности начались, когда течение снесло нас ниже палатки. Люк батискафа был открыт, людей на берегу не было видно, и я почти не сомневался, что они либо внутри аппарата, либо в палатке: мёртвые и каменные. От невесёлых прогнозов меня отвлёк Герман. Вскрикнув, он выпустил трос и протянул мне левую руку с кровавой полосой через всю ладонь. Я выругался. Руки у меня были заняты концом второго якоря, а попытка наступить на стремительно уходящий в воду брошенный Германом трос не удалась: он выскользнул из-под ноги, плот разогнался, нас крепко дёрнуло, и через мгновение мы со Светланой были в реке.

Я немедленно отпустил свой трос и нырнул за Светой. Мне повезло: угадав направление, я с первой же попытки схватил её за волосы и поднял на поверхность.

Сделав судорожный вдох, она захрипела и полезла мне на голову. Я был готов к этому.

Я ударил Свету, успев отметить, что это начинает входить в привычку. Потом перевернул её на спину и, придерживая левой рукой, поплыл в сторону берега. Ноги в такт загребающим движениям правой руки без устали молотили воду. Вернее, это я надеялся, что работаю ногами, согласовано с рукой. Что там на самом деле происходило, мне было не очень понятно. Первый глоток я сделал примерно через пять секунд после начала буксировки. Ещё через несколько секунд пришлось глотнуть ещё. Потом я начал захлёбываться, не сомневаясь, что иду ко дну.

Пресная вода в лёгких опаснее морской, потому что солёная вода не так быстро проникает в альвеолы, навсегда отрезая кровь в капиллярах от поступления кислорода. Разница лишь в двух-трёх минутах, но умереть можно за куда меньший срок. Эти размышления о физиологии дыхания не давали запаниковать. В глазах темнело; всё тяжелее было бороться с рефлексами, но нам опять повезло. Нога коснулась грунта, я выпрямился и вдохнул воздух.

Божественные ощущения.

Я замер, приводя в норму дыхание и плотность адреналина в крови. Оценил состояние Светы: голова над водой, дышит. Потом осмотрелся: я стоял в двух-трёх метрах от берега, но пройти это смешное расстояние будет не просто. Вода была мне по шею, и я чувствовал: достаточно оторвать от грунта ногу, чтобы течение вновь превратило меня в маленького мальчика, неосторожно вывалившегося из лодки посреди бурной реки. Чтобы противостоять напору, мне приходилось сильно наклоняться спиной ему навстречу. Теперь Светлана была передо мной. Я всё ещё удерживал её на спине, по возможности выше поднимая её голову.

Было холодно. "Новая напасть", – подумал я.

Я замёрз. Ещё минута, может, две и начнутся судороги. Отдышавшись, я решился сделать первый шаг. Вроде бы обошлось, потом второй, третий. Я шагал по течению, смещаясь на расстояние не больше длины ступни, а в сторону берега и того меньше.

Я двигался с осторожностью, с которой верблюд выбирается из зыбучих песков… или лошадь из болота, кому что ближе.

Когда уровень воды опустился ниже пояса, я уже был готов праздновать победу.

Никогда ещё так не радовался одной из основных жизненных аксиом: всё, что когда-то началось, рано или поздно заканчивается. Всё правильно. Вот только ключ к оценке результата прячется в выборе: "рано или поздно"? В зависимости от исполнения первого или второго, финал истории разный.

Я решился поднять Светлану на руки – подумал, что с неё достаточно ледяной купели, и собрался сделать последние два шага к берегу, как почувствовал неладное: сердце, сорвавшись с ритма, застучало в бешеном темпе.

Удары слились в мерзкую, отвратительную дрожь, от которой заныла грудь и закружилась голова. Я тряхнул головой, попытался сделать полный вдох, и понял, что падаю…

Только когда бессмысленный набор звуков начал складываться в слова и предложения, я понял, что жив. Удивительное чувство. Там, с той стороны, всё иначе.

– Мы не можем здесь его оставить, – знакомый голос, похоже, Света о ком-то заботится.

– У нас приказ немедленно вернуться и доложить…

Приказ! Одно из немногих волшебных слов, придуманных самим человеком. Что-то вроде "сим-сим, открой дверь"! Ссылаешься на приказ, и невредимым проходишь сквозь сито неразрешимых моральных и этических проблем. Впрочем, наверное, где-то что-то "застревает". Во всяком случае, многие потом жалуются: голова болит, бессонница, или, бывает, по ночам застреленные вражеские солдаты у изголовья кровати на совет собираются…

Страшная штука – потревоженная совесть.

У кого она, конечно, есть…

– Светлана, – похоже, Герман говорит. – Он в таком состоянии уже сутки. Большой беды не будет, если мы его оставим. Ребята отвезут нас наверх и сразу вернутся с врачом.

– Уходите втроём, – перебивает она его. – Я останусь с ним.

– Тебе нельзя, – едва ворочая языком, хриплю в ответ. – Ты у своего фюрера разрешения не спросила.

Открываю глаза. В палатке пятеро: двое незнакомцев, Светлана и Герман. Пятый – это я, лежу на земле, заботливо укрытый пледом. Кто бывал в таких переделках – поймёт, что я хочу сказать: есть разница, кто укрывал: мужчина или женщина.

Я пошевелился. Сел. Покрутил головой.

Они повернулись ко мне. Все в кепках, между прочим! Никто не сдвинулся с места, а Светлана заплакала. Ну, дела: Светка кого-то пожалела! Что "с людями жизнь делает"!

Вроде бы ничего не болит. В голове – ясность, как ранним январским утром, когда вся влага из воздуха морозом выпита, и звёзды колючие глаза царапают.

Глаза… Болят. Слезятся. Будто и в правду поцарапанные.

– Эй, парень, что у тебя с лицом? – это один из незнакомцев спрашивает. – Твои приятели не знают.

– А что такое? Всё нормально… – сбрасываю плед и поднимаюсь на ноги.

– Какое к чёрту "нормально", ты же порезанный весь!

– Не обращай внимания, я всегда так хожу.

Я делаю шаг к столу и чувствую, как раскачивается земля под ногами. Кто-то помогает мне сесть на походный брезентовый стул. Опять Света! Стоит за спиной.

Кладёт руки мне на плечи. Ну, тогда одно из двух: или я очнулся не в том мире, или я – не я.

А может, и первое, и второе…

– Что со мной было? – спрашиваю, не в силах избавиться от наваждения, будто слишком поторопился придти в себя, и где-то ошибся дверью. – Я что-то пропустил?

– Переохлаждение, истощение, усталость… – сказал тот, что моим лицом интересовался. – Вам повезло, что мы из палатки вышли, вовремя подоспели. Меня зовут Валентин.

Смотрю на Германа.

– Как ты?

– Плот на якорях удержался. Ребята батискафом меня сняли. Похоже, теперь я с тобой никогда не рассчитаюсь. Из-за меня вы оба чуть не погибли.

– Ребята на батискафе… – задумчиво повторяю за ним и перевожу взгляд на незнакомцев. – Парни, а вы откуда взялись?

– Виктор Николаевич приказал.

– Давно?

– Трое суток назад. Вот только указание было немедленно возвращаться…

– Виктор Николаевич?.. Понятно.

Я уже полностью пришёл в себя. Наверное поэтому сообщение о том, что мой совет Виктору поспешить с батискафом и вправду дошёл до адресата, вызвало дрожь. Об этом стоило поразмыслить.

Я недоверчиво прислушался к своим ощущениям: мне, конечно, досталось. Сильно болели ноги и спина, но в остальном, вроде бы, порядок.

– Сколько человек сможете взять на борт?

– Двоих, – заторопился с ответом Валентин. – Только двоих.

– Значит, кто-то из вас останется здесь, – заявляет Светлана.

– Это невозможно, – на выручку Валентину спешит его товарищ. – Мы – экипаж…

Теперь мне понятно, о чём это они спорили.

Я смотрю на них и вижу, как они всплыли, нашли палатки, прочли мои записи и ужаснулись. Как подзадоривали друг друга немедленно покинуть гиблые места, вернуться к сейнеру и, сославшись на отчёт, объяснить, почему вернулись одни.

Герман сыт по горло этими приключениями. Счастлив от того, что жив, и хочет поскорее приступить к своим новым обязанностям. Трудно его винить за это.

Напротив, я его понимаю.

Светлана… Я качаю головой. Вот это да!

Светлана не торопится обратно, и, похоже, совсем не против готовить мне бутерброды в любое время дня и ночи.

Совсем недавно это сделало бы меня счастливым.

Как жаль, что между "недавно" и "сейчас" лежит смерть Маши. Будто топором натянутый трос разрубили.

– А большего и не нужно, – говорю я. – Парни, ваша задача доставить моих товарищей на сейнер. А потом в челночном режиме перевезёте сюда аварийную команду, которая займётся подъёмом затонувшей лодки.

Я вижу, как расслабляются у них лица.

Я встаю.

– Я тебя не оставлю, – в её голосе упрямство.

– Когда это ты была со мной? Кроме того, мне ещё Калиму искать…

– Как же ты к горам вернёшься? – удивляется Герман. – Вездеходов нет.

Хороший вопрос.

– Что-нибудь придумаю, – беспечно машу рукой.

Мужчины медленно, неохотно встают со своих мест, старательно показывая, что, мол, с удовольствием посидели бы ещё, да вот дела… спасать свою шкуру надо.

– Что с питанием?

– Мы уже выгрузили, – Валентин кивает в сторону стола, под которым лежат три туго набитых вещмешка.

– Отлично! – я уточняю время по часам, стоящим на столе. – Тогда не стоит мешкать. Сейчас половина одиннадцатого по бортовому времени. Значит, в полдень, через час-два будете с той стороны. Прекрасно! Вас быстро обнаружат и подберут.

Отчёт не забудьте. И акты о смертях. Всё-таки, документы.

Все поправляют кепки. Мы выходим из палатки, идём к батискафу.

Я продолжаю говорить. Почему-то кажется важным, не позволить Свете произнести хоть слово:

– Герман, последовательность задач очевидна: первым делом поднять подводную лодку. На ней вывезти аварийную команду и завезти строителей. На месте палатки поднимем ангары. Здесь у нас будет порт…

Валентин со своим безымянным товарищем торопятся скрыться в узкой горловине люка.

Светлана уже наполовину влезла внутрь, задержалась, что-то хочет сказать. Я прикрываюсь Германом, как щитом.

– Давай, Светка, – бросает он ей в пол-оборота. – Не стой на комингсах и в проходах!

Она смотрит на меня, но я отвожу взгляд в сторону. Герман немедленно спускается вслед за ней, и теперь, глядя на них сверху, я вижу, что Валентин не соврал: тесновато. Мне – никак не поместиться. Веду пальцем по краю горловины и думаю, что даже если бы и нашлось для меня местечко, через эту штуку я всё равно бы не смог пролезть – слишком узкая.

Потом опять заглядываю вниз: задрав головы, они смотрят на меня. Я вдруг понимаю, что от меня ждут каких-нибудь значительных слов. Таких, чтобы потом, рассказывая эту историю, красивой фразой можно было бы поставить достойную точку в её конце.

Я улыбаюсь и не обманываю их надежд:

– Ниже голову, Герман! Смотри, чтоб люком не треснуло…