Пленники зимы

IY

Кто-то скажет, что на вкус и цвет товарищей нет. А как по мне, насколько привлекательность относительна, настолько красота абсолютна. Калима столь легко и стремительно обходила стволы и единым движением перепрыгивала кустарник, что легко было забыть обо всём, и просто поддаться соблазну любоваться её движениями.

Вот только делать этого не следовало. За ней и над ней неслось косматое чудище – стоногий паук-гекатонхейер. Калима, в полном соответствии с разработанным планом, с разбегу нырнула в озеро, а я выскочил из-за своего укрытия, закричал и замахал руками, привлекая внимание монстра.

Сам-то он нам не был нужен. Мы охотились за Сетью, которая разлеглась где-то посередине между мной и озером, над которым чудовище на мгновенье застыло.

Впрочем, это мгновение мне не показалось чересчур длинным. Уяснив положение новой цели, чудовище забыло о нырнувшей Калиме, и рванулось в мою сторону.

Вот где было самое интересное. Если сейчас сеть его не схватит, то через минуту "паук" схватит меня. Плохо мне тогда будет. Быть может, даже съедят… …Впрочем, я попытаюсь добежать до следующего озера.

Но сеть не подвела: к верху рванулись белесые нити, вмиг прилипли к телу охотника, и над кустами показалась Она… С двадцати шагов зрелище было столь величественным, что я даже пропустил всплытие Калимы и заметил её присутствие, только когда она со стороны озера побежала к поднимающейся кверху Сети, раскручивая над собой крючья.

Я тоже побежал. Ей навстречу, и со своим набором крючьев. Первая пара зацепов прошла на удивление легко. Мы с Калимой закинули крючья по краям Сети, разбежались в разные стороны и концы тросов в несколько витков обернули вокруг стволов.

Именно в этот момент Сеть со своей жертвой грохнулись о грунт, поднимая тучи белесой, мелкой как пудра пыли. Я даже не обернулся. Сценарий охоты столько раз обсуждался, что смотреть было не на что. Я точно знал, что делает Калима, и занимался тем же: подтягивал свой канат.

Только когда он загудел струной, я ещё несколькими узлами закрепил его и позволил себе обернуться.

Да, пока всё шло нормально: Сеть, растянутая по диаметру, не могла удержать паука. Чудовище с большим трудом, но всё-таки отбивалось от двух свободных от наших пут полудуг, и вот-вот должно было вырваться на свободу.

Я увидел, как Калима снимает с плеча второй канат с крючьями, и сделал тоже самое. Теперь мы ждали, когда паук вырвется на свободу.

Канаты мы сплели из озёрных водорослей. Тех самых, что меня "лечили". Такая, вот, челвеческая "благодарность". Ещё влажными скрутили стебли, и, когда они высохли, получились четыре великолепных троса, длиной около десяти метров каждый. Крючья без спросу взяли у другого растения: накидывали верёвку на место, где лист соединялся со стволом, и просто тянули вниз и чуть в сторону. По-видимому, под каким-то углом стебли не гнулись, и листья обламывались с неприятным хрустом.

Уже отдельно от столба когти сжимались и разжимались несколько раз, потом успокаивались в растопыренном состоянии навсегда.

Одеждой мне служит юбка, склеенная из листьев, – прочная не то шкура, не то ткань. Моя-то одёжка сгорела подчистую…

Слышу предостерегающий возглас напарницы: паук освободился от сети и восторженно визжа, сметая всё на своём пути, умчался в заросли. Ударная волна от его движения рябью пронеслась по "листьям", а я уже был на своём месте: посередине растянутой между столбами сети. Калима изготовилась к броску с другой стороны недовольно колышущейся жертвы. Даже вот так, вплотную, совсем не просто описать, как это животное выглядит. Паутина? Медуза? Пожалуй, если бы медуза вздумала однажды выбраться на сушу, а потом Создатель помог бы ей приспособиться к новой среде обитания, то, наверное, может быть… Уверен, что поселенцы придумают какие-то путёвые имена для местной живности, но лично я – сдаюсь. Сеть, одним словом: по периферии, прочные канаты-окружности с руку толщиной, прихваченные такими же канатами-радиусами. Чем дальше от периферии, тем канаты тоньше, а по центру и вовсе что-то непонятное: красное вздутие, подрагивающее, будто желток глазуньи на раскалённой сковороде.

Впрочем, разглядывать эту штуку некогда. Я удачно цепляю крючьями наружную окружность и, откинувшись назад, тяну изо всех сил. Калима с противоположной стороны занимается тем же. Сеть начинает растягиваться в квадрат, но сразу становится понятно, что её возможности мы явно недооценили. Теперь нужно добраться до ближайших столбов. Я делаю один шаг, потом другой, третий и понимаю, что четвёртого шага не будет. Оборачиваюсь, смотрю на Калиму и вижу, что у неё дела много хуже. В то время, как я делал свои три шага в сторону столбов, Калима шагала вслед за мной. Вижу, как Сеть начинает скручиваться, и сразу понимаю её выигрыш от этой тактики: скрутившись бельём, она прихватит наши руки и выжмет нас досуха. И откуда такая силища у клубка ниток? Пусть даже очень толстых…

Проходит ещё несколько минут напряжённого поединка, и мне становится не до смеха.

В то время как мы теряем силы и позиции (я уже вернул сети два шага), наш противник будто становится сильнее.

– Максим – шипит Калима. Лицо у неё красное, при каждом выдохе с губ срываются капельки слюны. – Смотри…

Она ведёт глазами куда-то вбок, но я уже и сам вижу: канаты, привязанные к столбам, шевелятся как живые. Какие-то узлы и вздутия движутся от столбов к захваченной Сети. Будто мыши бегают по пищеводу отобедавшего ими удава.

Это явление нам неизвестно, как, впрочем, и всё остальное в этом мире.

– По счёту три бросаем, – хриплю в ответ. – Раз…

И делаю ещё один шаг навстречу скручивающейся смерти.

– Два, три!

Ничего не происходит. Я понимаю, что достаточно разжать руки на долю секунды раньше, чем это сделает Калима, и Сеть её схватит. Поэтому чуть задержался. Но, похоже, Калима рассудила также.

– Бросай её, – говорю и сам удивляюсь, как это меня хватает на разговоры. – Мать её, Калима… Бросай!

– Давай ещё раз, – едва слышу в ответ, хотя расстояние между нами не больше шести метров. – Раз…

И опять ситуация меняется: Сеть выплёвывает к верху свои белесые клейкие нити и пытается удрать, подтянувшись к потолку.

Нас спасла непоследовательность противника. Сопротивление убавилось, и я, не ослабляя натяжения своего каната, быстро добираюсь до ближайшего столба.

Несколько раз, внахлёст, обматываю канатом дерево. Потом разворачиваюсь и, обежав по дуге первый зацеп, бегу на помощь Калиме. Ещё несколько минут, и мы уже сидим в пыли, тяжело отдуваясь, и смотрим на трепыхающуюся в полуметре от грунта добычу, которая всё ещё не прекратила попыток поднять себя кверху.

Пошёл пятый день нашей встречи. Раны мои зажили. Никаких следов ожогов или шрамов. Волосы плотной щетиной дружно взошли на голове и лице. То ли из-за действий врача, которого мы пустили на верёвки, то ли из-за целебных свойств воды из озера, не знаю. Не думаю, чтобы это было так уж важно. Цел? Спасибо, Господи… и будет об этом.

– Что дальше, Калима?

Она пожимает плечами:

– В любом случае её нужно прикончить. Теперь бы ещё понять, как это сделать.

Какое-то время мы молча наблюдаем, как дёргается и бьётся изловленная тварь.

– Что-то маловата эта штука для парашюта, Калима.

– Почему?

– Диаметр – метров шесть, не больше. Значит, площадь купола раза в два меньше необходимой.

Она смотрит на пленника, потом согласно кивает:

– Точно. Не хватит. Значит, ещё придётся брать не одного, а троих…

С этим трудно согласиться:

– Нам повезло, что тварь посередине схватки неудачно изменила тактику. Терпения не хватило. Ещё одну такую охоту могу себе представить, но две? Или три?

– А что ты предлагаешь? Идти пешком?

– Не знаю, – сердито огрызаюсь я. Но, чувствуя свою неправоту, спешу добавить. – Может, вместо парашюта сделаем крыло? Тогда падение превратится в планирование…

– Всё равно будет нужен второй парус. Или ты собираешься здесь оставаться?

Мне нечего возразить.

Я и сам оставаться здесь не собираюсь, и её, конечно же, не оставлю.

– Как же нам её убить? – возвращается она к исходной точке. – Нужно пробраться к центру.

– Может, уморим голодом? – я пытаюсь немного разрядить обстановку.

– Или утопим, – подхватывает Калима. – Давай отвяжем и бросим в озеро, вдруг утонет?

Посмеялись.

Эксперименты с "яблочным сиропом" завершились созданием могучего клея: в прочности соединения листьев мы не сомневаемся. Мой кильт тому порука. Так что дело за малым: армировать парашютный купол из склееных листьев сетью из Сети и… вниз! К реке.

Калима берёт мой обгоревший нож, найденный нами на месте пожара, легко поднимается и, осторожно глядя себе под ноги, подходит к Сети.

– Ты всё-таки присматривай за мной, – бросает она мне не оборачиваясь. – Мало ли чего от этой штуки можно ожидать.

Тогда я тоже встаю и иду за ней.

– Только поясни, что ты задумала.

– Не хочу лезть под неё. Постараюсь пройти сверху. Доберусь до центра, и буду отсекать оранжевую часть, пока Сеть не перестанет дёргаться. Как замрёт, будем считать, что с ней покончено.

– Отличный план! – одобрил я. – Повезло, что нам не понадобился паук. Вот с ним бы мы поморочились…

– Это ему повезло, – жёстко отрезала Калима.

Она высоко подняла ногу, осторожно перебросила её через первый канат и сделала осторожный шаг внутрь сети.

Я увидел, как напряглось её лицо.

"Ух, как законектило!" – пробормотала она, перебросила вторую ногу, сделав полный шаг, остановилась и уронила нож.

Я подождал с минуту, потом подошёл ближе. Стараясь не заходить внутрь периметра твари, заглянул Калиме в лицо. На её лбу выступил пот, глаза остекленели, нижняя губа чуть опустилась, обнажив мелкие ровные зубы. Мне показалось, что вот-вот по подбородку потечёт слюна.

Я протянул руки, как куклу приподнял её над растянутой Сетью и понёс прочь. И тут она меня ударила. Удар был неожиданным и сильным. Коленом в пах. Очень больно. Я уронил её, но в падении она умудрилась ещё два раза меня ударить: кулаком в живот и локтём по шее.

Я отлетел метра на три. Едва успел подняться, как опять получил ещё один короткий без замаха удар локтем по уху.

– Ты что, с ума сошла? – закричал я. – Калима!

Конечно, я понимал, что она не в себе. Но мне от этого не становилось легче. Что-то там с ней случилось в этой паутине. Но если тварь может вот так, запросто, в одно мгновение загипнотизировать человека, то, похоже, мы её крепко недооценили.

Когда Калима опять налетела, я схватил её правой рукой за горло и приподнял вверх. Она захрипела, ухватилась двумя руками за моё запястье, чтобы убавить нагрузку на шею, и, подтянув выше колени, обеими ногами ударила меня в грудь.

Тяжёлые армейские ботинки, это вам не банные шлёпанцы! На ногах иных умельцев они превращаются в серьёзное оружие, которым можно: а) что-нибудь сломать; б) кого-нибудь покалечить, и в) убить. Передо мной был не рядовой умелец – это был убойных дел мастер, которому вдруг приспичило продемонстрировать небольшую толику своего мастерства.

В груди у меня хрустнуло, болью перехватило дыхание. Меня отбросило далеко назад, и я влетел в самый центр Сети, которая всё ещё трепыхалась и вибрировала. Всё произошло так быстро, что я даже не успел испугаться…

И вдруг всё кончилось.

Исчезла не только боль.

Я летел в фиолетовом тумане мимо каких-то тёмно-серых глыб. Исчезло что-то очень важное. Что-то, что являлось существенной составляющей жизни. То, что мешало.

Мешало жить. Мешало наслаждаться жизнью… …исчезло сомнение.

Это открытие развеяло фиолетовый туман. Тёмные глыбы улетели прочь. Я был один.

Что до этого было рядом? Не знаю. Я не касался этих тёмных, массивных образований, но почему-то был уверен, что они тёплые и скользкие. Теперь, сосредоточившись на полёте, я не мог сказать, что доставляло большее наслаждение: свобода или сам полёт.

Безмятежно скольжу под самым куполом, стремительно опускаюсь к поверхности реки, ныряю под эту поверхность, нахожу подводную лодку и, не утруждая себя поисками открытого люка, смело прохожу внутрь прямо через двойной корпус. Что-то с моим зрением. Я всё вижу, хотя и ощущаю, что вокруг полная темнота.

Какой-то частью сознания отдаю себе отчёт, что по-прежнему лежу внутри Сети, распятого крючьями, как рыбаки раскладывают сеть для просушки. И, вместе с тем, чувствую странное равнодушие к своей оставленной без присмотра беспомощной телесной оболочке. Как если бы где-то на дне корзины со старыми вещами лежали мои стёртые ещё в студенчестве линялые джинсы. Воспоминания, конечно, – да! Но чтобы надеть… вряд ли.

Какие-то важные человеческие чувства утрачены. Например, время. Растёт уверенность, что теперь время – это я. Сколько прошло времени, как я вошёл в Сеть? Минута или миллиард лет? Нет беспокойства. Нет сожалений. Нет ничего, что бросило бы хоть тень на безграничность моих новых возможностей. Впрочем, почему новых? Я был всегда. Я есть всегда. И всегда буду…

Моя духовная составляющая, которая движется по коридору подводной лодки, неожиданно вступает во вполне материальное взаимодействие с окружающей средой: проплывая по центральному отсеку, я вижу, чувствую, как задраивается верхний рубочный люк. И вдруг осознаю, что мне всё это не нравится. Новое чувство нельзя назвать злостью или обидой. Просто не нравится, что такая хорошая штука лежит на дне бесполезным ломом, вместо того, чтобы радовать движением, теплом и уютом.

Вот. Правильное выражение: отсутствие радости. Недостаток счастья работает детонатором в непонятном пока механизме: чувствую, как вода внутри подводной лодки вскипает, наполняется миллиардами пузырьков, которые тут же объединяются в гигантские пузыри, выдавливающие через предусмотрительно открытые кингстоны воду.

Корпус дрожит, приподнимается… и всплывает на поверхность. К свету, к счастью.

Клинкеты кингстонов закрываются.

Мне этого мало.

Течение подхватывает судно и пытается унести его. Рано. Небольшая волна в корму, лодку разворачивает, и она носом аккуратно входит в один из фиордов, которыми так богаты обе стороны Стикса. Откидывается верхний рубочный люк, кислород и водород, перемешавшись с обычным воздухом, уже не составляют опасных концентраций. Чувствую, что можно заняться проводкой и запуском основных систем жизнеобеспечения.

Опять разочарование. Дефицит света.

Какое обилие мёртвого металла! Насколько низкая эффективность транспортного средства! Если поделить единицу хода на вес этой железяки… Если бы у меня была голова – я бы ею обязательно покачал.

Но у меня нет головы. Зато тем, что есть, ползу от киля к наружной палубе корпуса и едва успеваю отмечать преобразования. Огромные чёрные ящики аккумуляторов съёживаются, дробятся и множатся. Их уже тысячи, нет – миллионы коробков лезут друг на друга, спариваются, мутируют. Мутанты-коммутаторы соединяют между собой группы, и вот уже новая батарея в миллиарды раз превышает ёмкость своей предшественницы. Дизеля и электродвигатели сминаются, освобождая место растущим топливным ёмкостям. Запас свободного хода подводной лодки увеличивается в сотни, тысячи раз…

Мало… этого мало!

Тогда решаюсь на более существенные новации: канал отработанных газов дизелей скручивается спиралью, обрастает сетью катализаторов и капилляров отсасывающих контуров. Это уже не выхлопная труба – это система, улавливающая и обогащающая нефтепродукты, которые затем в топливных баках перемешиваются с обычной соляркой и вновь поступают на вход двигателя. Безотходное производство движения. Уже лучше!

Но всё ещё недостаточно хорошо.

Спустя очередное мгновение или через миллион лет – мне всё ещё тяжело разобраться со временем – я полностью освобождаю лодку от дизелей и генераторов.

Топливо в цистернах превращаю в воду и сбрасываю за борт, а оставшийся углерод, азот и фосфор прорастает на корпусе бахромой рецепторов, извлекающих энергию из окружающей среды. Гибкость новых энергоприёмников удивительна: разница температур внутри лодки и за бортом, энергия ветра, Солнца и бьющей в борт волны – всё преобразуется в электричество и напрямую поступает на аккумуляторы.

Системы навигации, жизнеобеспечения…

Каждое прикосновение моего разума преображает человеческое жилище. Я извлекаю несравнимое ни с чем наслаждение от этих превращений. Я отказываюсь от винта: при такой энерговооружённости более эффективна реактивная схема движения.

Появляются каналы забора воды, перистальтика, ресивер, дюзы и вот, та же вода, но уже под огромным давлением приведёт судно в движение. Система задвижек-клапанов обеспечит реверс – задний ход, и боковое движение.

Мне становится смешно. Мне, водителю-профессионалу, приятно и радостно думать о своей независимости от неуклонного подорожания нефтепродуктов на заправках.

Пускай теперь повышают! Оставайтесь со своей нефтью! Подавитесь ею на здоровье!

Чтобы стало ещё смешней, возвращаюсь к навигации. Достаточно самых общих представлений о желании, чтобы компьютер центрального поста оснастился диковинной периферией и программой к ней. Теперь судовой компьютер способен без спросу, круглосуточно пользоваться услугами космического наблюдения и контроля.

Спутники и компьютер за меня будут думать о моём местоположении и оптимизации курса с учётом рельефа дна, течений и метеоусловий. О таблицах приливов можно забыть. Сказка! Чтобы управлять судном, достаточно приложить палец к экрану монитора в место на карте. Умный компьютер укрупнит масштаб, доопределит цель и сам проведёт лодку по кратчайшему и безопасному пути.

Вылетаю наружу и оцениваю своё творение в целом. Теперь здесь смогут свободно разместиться три десятка человек. Запаса пищи и воздуха должно им хватить на годы подводного плавания. Это уже не подводная лодка – это яхта с заоблачным уровнем комфорта и безопасности пассажиров. Это технологическое чудо, которому без опаски можно доверить свою жизнь.

"Куда там Наутилусу, со "жюльвернами" известными…" Ещё несколько мазков. Корпус. Обводы корпуса должны соответствовать новому скоростному горизонту. Шпангоуты лодки из окружностей переходят в эллипсы, надстройка косит к корме и принимает зализанные обтекаемые формы. Ещё раз осматриваю пассажирские каюты, душевые, гальюны, кают-компанию, спортзал, библиотеку…

Мебель, освещение, отделка. Красиво, надёжно, удобно. Заслуженная роскошь. В конференц-зале в окружении нескольких уютных диванов устанавливаю своё любимое кресло. А что? Пусть стоит. Мне же на нём и сидеть.

Чувствую опустошение.

Задача выполнена.

Ещё одна.

Зачем?

Да просто так, для удовольствия.

Теперь я решительно несусь вверх, к самому своду ледовой пещеры. Меня встречает вселенная огней, они вспыхивают и гаснут, сливаются в целое и распадаются соцветиями, принимая самые неожиданные формы и очертания.

Я понял.

Помнится, не так давно я кому-то рассказывал о социуме, элементами которого являемся мы, люди. Тогда для твёрдости этих рассуждений не хватало главного – носителя коллективного разума. Теперь этот носитель был передо мной. Вот он волшебник, чьё имя старше мира, который с незапамятных времён отсюда, из-под ледового панциря, наблюдает за нами, за нашей жизнью. А может, и является её создателем.

Почему бы и нет?

Меня разворачивает и несёт к горам. Это похоже на экскурсию: интересно, но приходится положиться на волю ведущего – гида. Ущелье. Сложная поверхность стен, выворачивающая наизнанку геометрию нашего мира. Здесь уже нет скромной темноты, тишины и нашего вездехода. Глубокая вибрация низких, басовых тонов органной музыкой наполняет переходы. Стены флуоресцируют пепельно-голубыми оттенками, но этого света достаточно, чтобы увидеть, как скручиваются в точку все четыре измерения нашей Вселенной.

Так работает машина пространства.

Прислушиваюсь к своим ощущениям. Интерес и жадность. Новые чувства давят изнутри, распирают сознание, хочется что-то делать, творить… Теперь я где-то в космосе.

Меня несёт от звезды к звезде. Экскурсовод терпеливо демонстрирует одну планету за другой: ледяные, неприветливые миры, по самое унылое небо заваленные холодом и снегом. Хвойные миры, без горизонтов, заросшие дремучими лесами. Солнечно-пляжные миры с цветущими островами, плотным архипелагом раскинувшиеся по мелководному мировому океану, с жёлтыми песчаными отмелями пляжей. Огненные миры, с трясущейся твердью, дымом и пеплом вулканов, с частыми потоками лавы – как раз для таких грешников, как я.

Почувствовать усталость от обилия впечатлений не успеваю. Экскурсия заканчивается. Планета Земля. Ущелье.

Мощь новых впечатлений такая, что остановить желание пробить головой ледяной щит Антарктиды нет возможности. Я и не сопротивляюсь. Только что я был на другом конце Вселенной, а теперь вновь тут, под куполом, а вот я уже над снежной равниной.

Только на этот раз никаких болезненных ощущений. Впрочем, что-то мягко, но настойчиво руководит моими действиями. Точно! Я тут не один. Но чьё-то присутствие не смущает. Будто рука товарища на плече. В подземелье. Ночью…

Мы с моим невидимым другом летим над океаном. Слева – Африка. Огни городов.

Подбираемся ближе. Многокилометровые белые отсветы пены прибоя под лунным светом.

Кажется, я понимаю, куда меня несёт: пирамиды. Они предстают не ветхими, опустившимися могилами – памятниками древнего культа. Нет. Я вижу, знаю. Мне опять весело. Теперь вызывают смех мои детские пристрастия к убогим металлическим средствам передвижения. Я потешаюсь над своими недавними потугами сделать из груды металла нечто совершенное. А самое смешное: недавно я был уверен, что у меня это получилось.

Тот, чья рука лежит на моём плече, показывает мне свои представления об удобствах, красоте и целесообразности. Идеально оштукатуренные, будто окрашенные тонкой кистью стены, острые лезвия граней… Мой новый друг проносит меня внутрь, и вновь я поражаюсь величию разума, породившую эту конструкцию. Сотни боковых галерей создают сложную топологическую поверхность. Машины глубоко под основанием пирамиды "сшивают" эту поверхность с коридорами ущелья под Куполом в Антарктиде. Кажется, я начинаю понимать, как вся эта штука работает. Сколько бы эти пирамиды не весили, каждая в отдельности или все вместе взятые, соотношение свободного хода к их массе равно нулю. Потому что этот механизм открывает путь, длиной в бесконечность.

Счастье, восторг, удивление. Я пытаюсь как-то выразить своему другу благодарность и уважение, и его ответное похлопывание по плечу показывает, что мои усилия не прошли мимо его внимания. Он понимает мои чувства.

Но мы уже летим прочь от Египта, на Восток, к величественным горам Тибета. Здесь, вдали от цивилизации, ещё одна группа пирамид, ненайденных, заброшенных, а потому в гораздо лучшем состоянии, чем её менее удачливые братья в Гизе. И вновь диагностика, ремонт, настройка и подключение к Главной Машине. Отсюда человечество может ступить на любую планету нашей Галактики.

"Нет, – подсказывает мне друг. – Не только вашей".

И я ему верю. Перед глазами плывут строки систем уравнений, описывающих свойства пространства нашего космоса. Я вижу, я читаю, я понимаю эти уравнения. Всякий, переступивший порог входа пирамид, выйдет с другой стороны тоннеля в любом, наперёд заданном месте Вселенной. В голове каждого пассажира уже содержатся точные координаты его пункта назначения. Каждому – по деяниям его.

Каждому – по совести.

Кому – тенистые сады, где внизу текут реки. А кому – геенна огненная, или тоска смертная, под мрачным, беспросветным небом, без всякой надежды на весну.

Фантастика!

Так всё это правда?

И снова на Восток. Южнее, ещё южнее. Южная Америка, Перу… диагностика, ремонт, настройка, подключение…

Я работаю. Я отрабатываю. Теперь чувствую усталость. Восторг поутих. Очень интересно, очень впечатляет и очень тяжело. Мне дали всемогущество на время и не бесплатно. Реконструкция одного подводного судна мне обошлась в капитальный ремонт глобальной транспортной сети, способной мгновенно перебросить всю мою расу в любую точку Вселенной. Эмигранты со своим скарбом, организованно, пешком, разбрасываются по планетам, давно ожидающим своей колонизации.

Становится страшно.

Друг, который рядом, успокаивает. Пытается объяснить. Цикличность с заданным периодом. Как выращивание подсолнечника: папа, мама – чистые линии. Следующий цикл – выращивание гибрида. И только на третий год – на последнем этапе – посевы на полях для получения обильного урожая.

Выходит, гибрид человеческой расы выращивается здесь, на Земле. Аналогом посевов будет расселение созревшего социума по планетам. Остаётся найти чистые линии…

Есть и такое. Только об этом в предыдущей истории.

"А ты кто"? "А это в истории следующей", – смеётся мой Друг.

Наш диалог не отвлекает меня от главного: я занимаюсь ремонтом. Я – проводник, кондуктор Его воли. Драйвер-системщик Того, Чья рука на плече у каждого, от самого рождения и до момента, который все мы по невежеству называем смертью.

Это уже не потрясение. Это какая-то пришибленность от масштаба, перед которым пасует восприятие. Я работаю, как проклятый. На первый взгляд всё происходит само собой. На самом деле, ремонт высасывает из меня всё, что там, во мне, ещё оставалось.

Я пытаюсь спросить: "сколько ещё?" Очень даже по-человечески. Так рабочие справляются между собой, сколько там осталось до обеда? Или студенты прикидывают время, оставшееся до экзамена. Или старослужащий отмечает дни, оставшиеся до дембеля. Или женщина в последние недели перед родами.

И опять дружеское пожатие плеча.

"Всё моё, парень, – чувствую в этом пожатии. – Сколько бы там ни оставалось, оно всё моё". Я склоняю голову и в смирении пытаюсь обрести дополнительные силы.

Ничего не выходит. Очень тяжело. Похоже, я выдохся.

"Почему я, Господи?" – спрашиваю.

А в ответ – тишина. И плечо, вроде бы как освободилось.

С удивлением прислушиваюсь к себе. Вернулось чувство вины и утраты. И сомнения.

И время – вот оно: каждая прожитая минута – очередной шаг к могиле.

Чувства предательски, исподтишка, уже начали свою вероломную работу по привязке моего "я" к "здесь" и "сейчас". Сижу в кресле. Мягкое. Обволакивающее. Ощущения знакомы, – похоже, это мой задодром из КАМАЗа.

Принюхиваюсь. Пластик, кожа… На слух: где-то работает вентилятор, может, кондиционер.

Открываю глаза. Нет. Не КАМАЗ. Уютное помещение, мягкий зеленоватый свет. Калима в метрах трёх лежит. На диване. Спит, наверное. А кресло, конечно, моё. И табличка имеется. Про международный клуб надутых спесью индюков. Я становлюсь на жёсткое ковровое покрытие и осматриваю спинку. Знакомая царапина на своём месте.

– Максим? – это Калима проснулась.

– Что тут без меня было, Калима?

Она встаёт, осматривается.

– Где это мы?

Мне не по душе играть в глухоту к вопросам. Но другого выхода не вижу:

– Что ты последнее помнишь?

Она переводит взгляд на меня. Ясный такой взгляд. Пронзительный. Ледяной взгляд испуганного человека. Я осматриваю себя: рифленый пресс, загорелое тело, кильт из непонятного материала, пояс с двумя огромными чёрными когтями вместо застёжки…

Что ж, есть от чего испугаться.

Y

Никогда бы не подумал, что у живого человека можно обнаружить столько достоинств.

Калима не просто внимательно слушала, – она внимала каждому моему слову. Едва я притормаживал, в тщетных попытках лучше объяснить свои ощущения, как она уместными наводящими вопросами вдохновляла меня на перечисление новых подробностей.

Наш исход из-под Купола больше напоминал бегство. Навыки по управлению изрядно модернизированным судном получали по ходу самого управления. Запустили двигатели, – и больше их не останавливали. Где эти двигатели расположены и как они выглядят – не знаю. Но, судя по давлению кресла на спину при ускорении, мощь немалая. И это при полной тишине и отсутствии вибрации корпуса! Включили экраны наружного обзора – картинка что надо. Никаких мёртвых зон. Обзор по полному телесному углу.

Все триста шестьдесять градусов по всем трём координатам. Сдали назад – волна метра три высотой пошла. Вылетели из фиорда так, что кормой едва не выехали на противоположный берег. Развернулись, и, притормаживая "малым ходом назад", погребли вперёд по течению.

Занятная игрушка, но пришлось поволноваться.

Так что времени обсудить неожиданные результаты охоты на Сеть не было. Вот прямо сейчас и обсуждаем. Под родным голубым небом, в двух метрах над океаном, под защитой от ветра надстройкой скошенного к корме верхнего рубочного люка.

И в полной тишине. Как на паруснике. Вот только ветер "в лоб". Выглянуть из-за прикрытия надстройки – что голову в аэродинамическую трубу засунуть, щёки крыльями раздувает. А здесь, в кокпите, тепло и уютно.

Я продолжаю свой рассказ, а под сердцем всё "ёкает": в центральном посту никого нет. Штурвал "сам по себе". А скорость, между прочим, тридцать узлов! И это треть мощности! Волны побоялся. Да и на спутниках раньше времени светиться неохота. Там не дураки сидят. Удивятся: что это за лохань такая, что со скоростью спортивного скутера против волны идёт? Нет. Незачем нам центру космического наблюдения задачки подбрасывать, и без того проблем не перечесть.

Можно сказать, по горло в них, в проблемах…

– А сами миры видел?

– Планеты эвакуации? Да, конечно, кое-что показали.

Просто поразительно, сколь многое прошло мимо моего внимания. Или я был сильно занят работой? И ведь устал же по-настоящему, без дураков: едва всплыли, определились по радио с ушедшим сейнером о точке встречи, как отключился. Думал прилечь минут на двадцать, а проспал двенадцать часов без дрёмы, зевоты и сновидений. И Калима, молодец, хороший товарищ. Как ей было любопытно, а не тревожила. Занималась полезным делом: осмотр и предварительная опись матчасти корабля, инвентаризация холодильников камбуза и рыбная ловля.

Результаты последней, как раз, и придают моему рассказу привкус рыбацко-охотничьих баек, которыми потчуют приятели друг друга, по очереди опуская ложки в котелок с душистой ушицей.

– Не сказал бы, что сплошной райский сад, но в целом, как я понял, не намного отличаются от Земли. Деревья, как деревья, и живность, вся о четырёх ногах, с головой, с двумя глазами. Небо, облака, земля с травой… – меня вдруг передёрнуло. – Не то что ад, из которого мы так удачно драпанули.

– Нет, – авторитетно возразила Калима. – Думаю, это всё-таки был рай. Сад в Эдеме, на Востоке. А вот в ад мы с тобой вернулись, дружище. Живём мы здесь.

– Мне всё равно, – очень не хотелось с ней спорить. – Главное – мы дома.

– Точно, – немедленно согласилась она. – Родина!

Калима подалась чуть вперёд и точными движениями перевернула куски рыбы на решётке электрожаровни.

– Бери, – предложила она. – Эти уже готовы.

Что-то мешает воспользоваться предложением. Свербит под теменем и плющит сердце.

– Помянуть бы…

Калима уважительно кивает и достаёт из ниши борта кокпита бутылку украинского конька.

– Пойдёт?

– "Таврия"? Шесть лет? То, что доктор прописал!

Она уверенно разливает коньяк по маленьким гранёным стаканчикам.

– Упокой Господь их души, – говорит Калима.

– Дай им миры лучше нашего, – откликаюсь я.

Выпиваю как воду, но через секунду "догоняет". Греет грудь и отпускает сердце.

Калима ловко перебрасывает приличный кусок рыбы мне на тарелку. Видать здоровая рыбина была: рёбра наружу повылазили и от жара чуть потемнели.

– Ещё одно, Калима, – не тороплюсь я закусывать. – Есть кое-что неприемлемое…

– Отбор и "расовая чистота"? – спрашивает она. – Но ведь ситуация изменилась?

Отбирать не нужно, ввиду отправки во Вселенную каждого, кто рискнёт ступить на порог. А свой расизм обещаю придерживать, щадя твои нежные чувства. Идёт?

Я с минуту смотрю на неё, потом киваю.

– Идёт.

– Кто и как задаёт координаты? – спрашивает Калима, наблюдая как я, обжигая пальцы, снимаю с рыбы хрустящую корку.

– Как я понял, никто. У человека в голове уже заложены координаты места, куда его отправят. А по какому принципу происходит это деление – не знаю… Вкусно!

Что за рыба?

– Акула, – отвечает Калима и перекладывает на свою тарелку кусок по меньше. – Наверное, координаты, как клеймо впечатанные в подсознание, не столько определяют склонность человека к какой-то конкретной планете, сколько принадлежность человека к какой-то группе людей, как думаешь?

Рот у меня уже занят рыбой и слюной. Прерывая заслуженное наслаждение, кое-как прожевав, а непрожёванное затолкав языком за щёки, недовольно отвечаю:

– Откуда я знаю? Никто ничего не пояснял. Просто какое-то время я был Богом. Или чем-то вроде инструмента Бога. Я всё время чувствовал Его руку, и Он мной, как гаечным ключом, ремонтировал свой автопарк. Я даже не уверен, что кто-то со мной общался. Что нам известно об ощущениях отвёртки или молотка, когда они в руках рабочего откручивают шурупы или забивают гвозди? Рабочий ведь думает о своей работе? А может, он думает об обеденном перерыве или о прошедших выходных? Может, его мысли как-то передаются инструменту? Может, инструменты как-то реагируют на них? И если мысли о работе, то шуруп откручивается, а гвоздь входит в дерево. А если мысли о другом, потустороннем, то и отвёртка соскакивает, и молоток мимо гвоздя по пальцу бьёт.

– Ладно, – успокаивает меня Калима. – Ешь. Задача более-менее ясна. Теперь нет необходимости везти эмигрантов к Антарктиде и впрыскивать их под лёд. Нам остаётся только развернуть агитацию к бегству через пирамиды. Тут, конечно, тоже будут проблемы. Доказать, что человек или группа людей отправляется на новое местожительство по адресу "где-то во Вселенной" мы не сможем. Ведь вся эта механика работает в одну сторону, не так ли?

С полным ртом я недовольно смотрю на Калиму и молча киваю.

– Значит, на оставшихся факт исчезновения эмигрантов будет производить впечатление непонятной смерти, а не отправки к звёздам. Думаю, правительства от этого не будут в восторге.

– А что нам до них?

– Да так, – она пожимает плечами. – Ничего особенного. Оцепят солдатами и перекроют доступ ко входам в пирамиды.

Она отломила кусочек рыбы и аккуратно положила себе в рот. Не понимаю, как после месяца консервов и двух недель на манке с берёзовым соком, можно так спокойно относиться к свежатине? Потом я вспомнил, что она на полсуток впереди меня.

Наверное, это уже не первое блюдо. Да и жаровня, когда я поднялся на корпус, тут уже стояла…

– Когда начнётся конец света, – говорю, вытирая губы ладонью. – Всё решится само собой. Если проблема голодных ртов решается так чисто, что и трупы убирать не надо, то, думаю, правительства только обрадуются такому способу снятия напряжения. Другое дело, как людям объяснить, что там происходит на самом деле?

Как объяснить, что это выход, а не тупик?

– Прожевал? – доброжелательно уточняет Калима и кивает на следующий кусок. – Продолжим?

– Конечно, – с энтузиазмом откликаюсь я и подставляю под рыбу тарелку.

Светлана сидела на койке, откинувшись спиной к вибрирующей от работы двигателей переборке. В открытый движению воздуха круглый проём поднятого иллюминатора свободно вливались лучи утреннего солнца.

Но на душе было пасмурно.

Перед глазами стояло изуродованное лицо Максима, как он прощался с Германом и не захотел даже в последний раз посмотреть в её сторону.

Что-то изменилось. Что-то было не так.

Она не разделяла с Германом радости спасения. Не понимала его восторга от того, что теперь, в отсутствии Калимы и Максима, он, Герман, фактически возглавил администрацию проекта. Виктор съёжился и потух. Без боя сдал позиции вернувшимся из-подо льда. Пару раз заходил к ней в каюту. Так, посидели, помолчали… говорить было не о чём.

Светлана настояла на радиосвязи с Одессой и минут сорок разговаривала с детьми.

Потом ещё около суток ревела, запершись у себя в каюте.

Распоряжение Германа об отходе её шокировало.

– У нас там остались ещё двое, – напомнила она ему.

– Своими силами мы не сможем отремонтировать батискаф, – ответил Герман. – Ты сама всё знаешь… отремонтируем и вернёмся. По-другому мы не сможем им помочь.

Да она знала. Подхваченное сильным течением судёнышко несколько раз весьма болезненно для пассажиров ударилось о стенки канала. Они смогли всплыть, но потеряли ход, и только через пять часов призывов о помощи экипаж сейнера отыскал их среди волн.

Что-то изменилось.

Но что? И когда?

Может быть там, в ночи ущелья?

Максим, шумно отдуваясь, нёс Германа. Его дыхание служило ориентиром в темноте.

Она двигалась за ним на слух. И ей почему-то это движение не было в тягость. Да и Герман хорош, нечего сказать: растяжение принял за перелом и позволил себя нести, как бревно.

И ведь не пожаловался, ни разу, ни словом, ни взглядом… даже потом, около выхода. А ведь он знал про Игоря и про Машу. Знал и молчал. Их жалел, не хотел раньше времени тревожить, расстраивать.

А сам в это время истекал кровью.

Она почувствовала, как вновь льются слёзы, как кривится рот. "Почему я такая бесчувственная?! – спросила она себя, и себе же ответила. – Потому что раньше мои чувства никому не были нужны".

Только Калима понимала Максима. Как она была уверена в его возвращении! Это не догадки и не предположения. Она так и сказала: "сидите и ждите! Максим придёт и выведет вас отсюда". И он пришёл. И вывел. И плевать ему было на шестилапых монстров. Не потому ли, что к свету он выводил таких же чудовищ? Только двуногих.

А там, на реке, возле палаток? Суток не прошло, как она сказала ему, что сам он ко дну не пойдёт. А он пошёл. Её спас, а сам был готов утонуть. Да что там! Он всё время её спасал. Начиная с той февральской заснеженной ночи. Он же не знал, что всё подстроено. Просто спасал и ничего за это не просил и не требовал.

Безжалостная память прокручивала всё новые и новые сюжеты недавней истории, легче не становилось…

Привычная качка чуть усилилась, она увидела, как пятно света от иллюминатора поползло по стене и, добравшись до угла, не смогло его проскочить, пропало.

"Разворачиваемся?" – подумала она.

Сипло загудел телефон судовой связи на стене, рядом с выходом. Светлана встала, подошла к двери и нерешительно подняла трубку.

– Не разбудил? – бодрый голос Германа. – Приятные новости, Светка!

Светлана молчит. Она боится открыть дорогу надежде.

– Алло, Света, слышишь?

– Говори, – отвечает Светлана. – Я тебя слышу.

– Только что была радиосвязь с Калимой. Они с Максимом подняли подводную лодку и выплыли из-под купола…

Телефон выскальзывает из ослабевших рук и свободно повисает на шнуре провода.

Раскачивается из стороны в сторону, приноравливаясь к качке.

– Алло, Света, – надрывается Герман. – Что там у тебя?

– Теперь у меня всё в порядке, – говорит Светлана голубому небу, робко заглядывающему в иллюминатор.

И вдруг она опускается на колени, прижимается щекой к холодному линолеуму пола, а потом целует его. Страстно. Взасос.

Как учили…