Переход II

Глава 26

Андрей Александрович горячо поддерживал мысль Михаила Васильевича Посохина о превращении Москвы в «полицентричный» город главным образом из-за того, что транспортная проблемы в столице выглядела практически неразрешимой. И это при том, что в Москве выпускались и автобусы, и троллейбусы: авиазавод в Тушино троллейбусов уже производил больше, чем их делалось в Саратове и все московские машины на московских же улицах и работали. Но все равно пассажирский транспорт представлял из себя «ад на колесах», и только там было занято свыше сотни тысяч человек, которые могли бы в принципе и в иных местах стране пользу приносить. Но вместо этого они занимались перевозками миллионов людей с места на место по несколько раз в день, ремонтировали «повозки» — которые часто ломались из-за огромных перегрузок, а большая часть людей после поездки на работу еще довольно долго просто приходили в себя. А некоторые даже не приходили: каждый день в травматологические отделения московских больниц доставлялось по несколько человек с переломанными ребрами или конечностями. Поэтому любое сокращение в необходимости «внутригородской миграции» было бы благом…

И потихоньку эти «блага» руководство столицы создавало, хотя иногда они и «сами по себе» возникали, причем довольно странным образом. Например, от станции метро «Завод имени Сталина» до нового поселка, выстроенного вокруг института МИФИ, была проложена троллейбусная линия (поскольку выделить на этот маршрут автобусы не получилось, да и троллейбусы в обслуживании были гораздо дешевле), однако и троллейбусы утром и вечером ходили, набитые пассажирами сверх всякой меры, к тому же именно на этой линии большинство пассажиров ездили «от конечной до конечной» и там травмы людей случались заметно чаще, чем на других маршрутах. Руководство троллейбусного парка решило «емкость транспорта» увеличить и из списанных троллейбусов в ремонтной мастерской изготовило пассажирские прицепы — но теперь сами троллейбусы даже в «спокойное» время ходили с перегрузками и ломались гораздо чаще, так что идея оказалась ошибочной. Вроде как ошибочной — но руководитель одного из расположенных в городке институтов с руководством парка как-то договорился, забрал один из сломавшихся от перегрузки троллейбусов вместе с прицепом — и на заводе (почему-то на заводе, занимающимся производством медицинской техники) из двух кузовов был изготовлен один, но в котором половинки соединялись резиновой «гармошкой» снабженной внизу поворотной платформой. И хотя прицеп при этом укоротился почти на два метра, емкость получившегося «чудовища» не уменьшилась по сравнению с составным троллейбусным поездом, а так как на заводе и моторы троллейбуса поменяли, и всю систему управления (поставив какую-то новую, на полупроводниках), то теперь это изделие, даже будучи перегруженным, ехало ровно и спокойно — а водители, проводившие его испытания, говорили, что и управлять машиной стало гораздо легче. Ну а пассажирам стало легче входить и выходить: на заводе и двери троллейбуса поменяли. Но больше всего Андрея Александровича удивило то, что на авиазаводе, ознакомившись с «доработанным» троллейбусом, сказали, что если все списанные машины им обратно отправлять, то новые, уже «сочлененные» окажутся не дороже прежних. Правда, при условии, что заводу и моторы новые поставлять будут, и эти полупроводниковые системы управления. Которые (то есть системы управления) вообще-то никто в стране и не делал: директор медицинского завода очень образно и очень как-то однозначно отказался заниматься их выпуском.

Отказаться-то он отказался, однако пообещал, что если где-то в Москве появится завод, где такие системы изготавливать захотят, то он готов «на пару недель» послать туда своих инженеров и рабочих, которые «научат, как их правильно и недорого делать» уже работников этого завода. Приказать руководству завода заняться и этим производством Андрей Александрович не мог, так как завод находился в подчинении Минздраву, однако в разговоре с его руководством он выяснил, что всю разработку «нового троллейбуса» провел Институт прикладного программирования, вроде бы входящий в систему Средмаша. И, хотя было непонятно, почему медицинский завод выполнил заказ совершенно постороннего института, Андрей Александрович снял трубку телефона и позвонил товарищу Первухину, с которым был хорошо знаком:

— Михаил Георгиевич? Это Жданов, и вот с каким вопросом: у тебя в каширском институт есть, прикладного программирования. Не мог бы ты мне прислать его директора завтра, кое-что у него уточнить надо.

— ИПП? Нет, я прислать никого оттуда не могу. Потому что ИПП в Средмаш не входит и мне не подчиняется.

— А кому? Мне действительно с их директором нужно срочно поговорить.

Товарищ Первухин просто рассмеялся в трубку:

— Не повезло тебе, потому что ИПП никому не подчиняется. Институт был создан по приказу Лаврентия Павловича, но в состав КГБ не включен, так что Воронов раньше только ему подчинялся… формально, а теперь — теперь просто не знаю. Может быть лично товарищу Сталину?

— Хм… а как с ним поговорить-то можно?

— Вот этого я тебе точно не скажу. Потому что даже Лаврентий Павлович, если ему что-то от Воронова нужно было, сам к нему приезжал, и Пантелеймон Кондратьевич тоже к нему в гости ездил. Но не в институт: там его вообще не поймать, а домой. Так что если он тебе действительно нужен…

— Нужен, и срочно.

— Тогда записывай телефон, сейчас, секундочку, найду его… записал? Звонить ему можно в любое время, но лучше после четырех, до этого он часто телефон просто отключает. И не позднее десяти: позднее ему разрешается звонить только Иосифу Виссарионовичу и Виктору Семеновичу. То есть трубку-то он снимет, но вот поговорить после этого ты с ним очень долго не сможешь. Еще вопросы есть?

— Да вроде нет… есть: а ты не в курсе, почему он заказы размещает на медицинском заводе?

— В курсе. Приказом Лаврентия Павловича он считается высшим руководителем этого завода и опытной фармацевтической фабрики первого мединститута, ему вроде даже директора этих фабрик обязаны подчиняться. Но, думаю, у него просто отношения с ними очень хорошие… потому что три четверти из того, что там делается, Воронов и придумал. И когда он придумывает что-то новое… в приказе Берии особо оговаривалось, какие премии работникам выдаются за то, что они что-то, Вороновым придуманное, изготавливают. Я бы и сам от таких премий отказываться не стал…

Вообще-то Андрей Александрович про товарища Воронова уже слышал немало, в том числе слышал и о том, что этот товарищ ему жизнь когда-то спас. А еще слышал, что и товарищ Пономаренко (всерьез), и товарищ Берия (почему-то исключительно в шутку, откровенно при этом хихикая) Воронова в разговорах постоянно зазывали «партизаном» — так что он ожидал увидеть по крайней мере солидного мужчину. Но после того, как он договорился о встрече с ним по телефону, к нему в кабинет пришел довольно молодой парень в несколько странном темно-синем костюме, а выслушав товарища Жданова он ответил вообще странно:

— Ну, завод-то медоборудования вообще не приспособлен для производства таких систем… и я даже не знаю, где такие можно сейчас делать. Но так как, мне кажется, троллейбусов в стране будет только больше, то стоит новых завод выстроить, такие системы выпускающий. А если вам все равно, где, то я бы предложил завод такой выстроить в Клину, Волоколамске или в Можайске: на город нагрузки от дополнительных рабочих не возникнет, а возить оттуда агрегаты в Тушино… или даже в Саратов нетрудно. А вот изготавливать их непосредственно на троллейбусных заводов я бы не порекомендовал: специалисты совершенно непрофильные потребуются.

— А вы поможете производство наладить?

— Я? Нет, конечно, я вообще не знаю, как все это было сделано. Системы управления разработали товарищи из Энергетического института, механику — то есть соединительную платформу и двери новые — это в МАДИ вам обращаться нужно, я подскажу к кому, у меня где0то записано.

— А мне сказали, что это разработка вашего института…

— ИПП тут тоже не причем: я просто рассказал парням из МЭИ м МАДИ, что мне хочется от них получить, и сказал, что они получат, когда задачку выполнят. А все остальное они уже сами делали, и я даже не знаю как, где и когда. Ах да, я еще на заводе медоборудования попросил их заказы выполнить…

— Но ведь подобные работы стоят очень немало, вы их какого бюджета их оплачивали?

— Из семейного, мне страна наша постоянно старается за изобретения мои денег дать побольше, но нам-то столько не проесть! А на работу ездить, даже если у меня машина сломается, я хочу в комфорте и уюте. Ну а если и другим людям от этого лучше становится, то это уже не ко мне вопросы.

Новый завод Андрей Александрович решил строить в Можайске…

Алексей поручение, которое ему дал Пантелеймон Кондратьевич, «выполнил досрочно», вот только легче от этого никому не стало. Даже самый хороший учебник по программированию ни малейшей пользы ни принесет, если ученики не смогут полученные из книжки знания закреплять на практике — а вычислительные машинки пока еще миллионами не производились. И даже сотнями тысяч не производились, а все те десятки (очень скромные десятки) тысяч «настольных» машин, заводами все же выпускаемые, со свистом расходились по разным предприятиям. И в основном пока еще по предприятиям сугубо промышленным и еще более в основном по различным конструкторским бюро. Последнему сильно способствовало то, что в ИТМиВМ разработали «чертежный автомат», то есть планшетный графопостроитель. И хотя эти «автоматы» пока по всей стране насчитывались штуками, инженеры уже очень сильно «имели их в виду». Потому что пока чертеж на бумаге они и не могли «автоматически начертить», то посмотреть на него на экране монитора уже могли без проблем: на Московском телевизионном заводе группа энтузиастов разработала именно графический монитор. Векторый, и с довольно ограниченными возможностями по сложности изображаемого, но и он инженерам очень понравился. Тем более понравился, что в МЭИ успели разработать приличную библиотеку «графических» программ, так что результаты расчетов «чертить» стало уже несложно и простым инженерам.

Но вот изобилия вычислительных машин в школах в обозримом будущем даже не предвиделось: Николай Семенович, обсудив проблему со своими «республиканскими» специалистами, пришел к выводу, что завод, способный изготавливать хотя бы полста тысяч вычислительных машин в год, может заработать в лучшем случае года через два, да и то при условии, что туда нужные микросхемы будут в достатке поставляться.

Однако Сона видела другие перспективы, и она смогла мужа в первые же дни сентября сильно порадовать:

— У нас в университете парни с физфака, ну, из той группы, которая микросхемы разрабатывала, придумали новенькую, очень интересную.

— Так они же все в Крюково, в институт полупроводниковых приборов переехали.

— Переехали старые, а это новые уже парни. Преподаватели-то никуда не уехали, вот они студентов своих на подвиги и вдохновили. И подвиг у них хороший получился: они всю машину Лебедева смогли воткнуть в одну микросхему. То есть процессор смогли воткнуть, хотя и изрядно подрезанный. Шестнадцатиразрядный, и к нему памяти можно подключать только двести пятьдесят шесть килобайт. То есть сто двадцать восемь, они половину адресного пространства под ПЗУ, в которую операционную системы зашили, забрали.

— Это что же у них за операционная система такая большая получилась?

— Система получилась маленькая, обычная. Но так как процессор у них тоже маленький и многих операций не поддерживает, то они в ПЗУ еще понапихали маленьких программ, которые эти операции эмулируют. То есть у них машинка вроде как и порезанная, а любую программу с большой машины она выполнить может. Правда медленно она считать будет: у них базовая частота тридцать мегагерц, а средняя производительность получается в районе пары сотен операций в секунду.

— Действительно медленно.

— А еще они сделали такой же однокристальный контроллер гибких дисков, контроллер монитора у них на трех кристаллах поместился и еще на одном кристалле упрощенный контроллер печатного устройства. То есть к машинке можно подключать только электрическую пишмашку, причем не любую, а исключительно немецкую. А еще модно вроде и телетайп подключать, то есть они схему-то разработали, но пока ее даже делать не стали: машинки у них есть, причем три штуки, а телетайпа просто нет.

— Это уже интересно.

— Они посчитали, и получается, что если такую машинку в серию поставить на каком-нибудь заводе, то она обойдется всего в пару тысяч. То есть с гибким диском, но без монитора обойдется.

— А на фига она без монитора нужна?

— А этом-то и вся прелесть: они еще придумали плату, которая выход контроллера монитора превращает в обычный телевизионный сигнал, так что машинку можно просто к телевизору подключать! Монитор-то сколько стоит? А телевизор…

— Я думаю, что если мы эту игрушку покажем серьезным людям, то нас просто на месте убьют: телевизоры-то для населения делаются и продаются за наличные деньги, а если предприятиям разрешить телевизоры за безналичные покупать, то людям их уже вообще не достанется!

— Вот смотрю я на тебя и думаю: почему мужики, как начальниками становятся, сразу в идиотов превращаются? Машинку к телевизору подключать можно, но в телевизоре обычном очень много лишних для этой цели деталек. Динамики вместе со всеми усилителями звука, переключатели каналов, еще что-то, я просто не помню, хотя мне парни и говорили. Так вот, обычный телевизор сейчас стоит рублей шестьсот, ну, из тех, что попроще. А если его делать без всех этих ненужных вещей, да еще корпус делать не их красивого дерева, а из досок неструганных или вообще из крашеного железа, то получится… это не я считала, а физики эти, что такой упрошенный телемонитор обойдется стране рублей в триста всего.

— Так шестьсот-то стоит в маленьким экраном.

— И мониторы с таким делать нужно, у них всего шестнадцать строк текста на экране помещается. Но в результате под твою книжку модно будет ставить в школы машинки по две с половиной тысячи, а не по десять-пятнадцать.

— Остается вопрос: почему эти машинки еще не производятся?

— Причин всего три. Первая: никто еще не желает такие микросхемы. Вторая — избытка гибких дисков я тоже не заметила. И третья заключается в том, что они машинку свою собрали только позавчера. Но главная причина, конечно же, первая, а она самая важная потому, что парни не знают, где для этих микросхем кремний брать. Им и в Крюково-то отжалили четыре пластины исключительно из уважения к преподавателям…

— Да уж, причины уважительные… особенно третья. А вот остальные… я не думаю, что Пантелеймон Кондратьевич из меня учебники вымогал потому что думал, что мне заняться нечем. И я свою работу сделал, а теперь его черед. Ты не видела, куда я свой телефон положил?

Пантелеймон Кондратьевич хорошо знал, где взять много кремния, причем именно чистого кремния. Ему об этом успел рассказать Лаврентий Павлович, который именно чистым кремнием озаботился после рассказа Алексея о том, как лучше делать оптические кабели. И узнал, что в СССР уже образуется очень много исключительно чистого кварца, который из себя собственно окись этого кремния и представляет. А образуется его много потому, что в СССР делалось многое, но далеко не все, что может потребоваться советскому человеку, и кое-что приходилось закупать за границей. Например, те же бананы — но бананы-то банановые страны продавали исключительно за валюту! То есть и можно и в обмен на советские товары приобрести, но почему-то такой обмен получался менее выгодным, чем покупка бананов за, скажем, зеленые бумажки. И тем более менее выгодным, если бананы покупать просто за золото. Так что золото стране требовалось, и его требовалось немало.

В «прошлой жизни» Алексея со смертью товарища Сталина очень многие проекты были отменены, но в этой они продолжились — и одним из «неотмененных проектов» стала серьезная модернизация золотого рудника в далеком забайкальском городке под названием Балей. Там золото добывалось в карьерах, из которых поднимали золотоносный кварцит, затем эту руду размельчали и подвергали «кучному выщелачиванию» — то есть долго поливали разными растворами цианидов, вымывающими золото из породы. И добывали в бале золота десятки тонн в год — вот только в процессе этого самого «кучного» из руды выщелачивалось золото процентов семьдесят, много восемьдесят, а все остальное уходило в отвалы. И кто-то из химиков (или физиков, или вообще специалист из другой оперы) придумал, как кварц измельчать гораздо сильнее, а золото из полученной пыли извлекать практически полностью. Проводя выщелачивание уже в «реакторах», при повышенной температуре — а так как в отвалах там кварца с остатками золота валялось уже сотни тысяч тонн, то получать ежегодно по паре дополнительных тонн «желтого металла» становилось уже интересно.

Вот только для этого требовалось и много электричества, и тепла — но «в прежней реальности» нужную для модернизации золоторудного комбината ТЭЦ даже строить не начали. И в этой — и начали, и закончили, и даже проложили железнодорожную ветку от Транссиба, чтобы по ней на электростанцию уголь возить. Так что обновленный комбинат заработал, и уже в первый год дал стране дополнительно почти три тонны золота, добытого и старых отвалов. Вот только из кварца в реакторах вымывалось не только золото, а вообще все, кроме самого кварца — и оттуда в качестве «отхода производства» выходил (и снова отправлялся в отвалы большей частью) «самый чистый кварц на Земле».

А так как ТЭЦ строилась в расчете на переработку не только отвалов, но и новой добываемой руды, мощность ее взяли «с запасом» — и «избытка мощности» уже хватило для получения уже «химически чистого кварца для кабелей». Реакторный кварц в специальных печах превращался уже в кремний, а кремний затем с помощью зонной плавки очищался до чистоты в шесть и даже в восемь девяток. И затем этот кремний (уже в Крюково) снова сжигался (в химически чистом кислороде), и получался уже кварц, в котором затухание света составляло менее четырех децибел на сотню километров. То есть должен был такой получиться, пока самый длинный кабель, изготовленный в институте, не превышал пары километров — но тут уже вопрос к технологам оставался, и технологи эти обещали «скоро задачу окончательно решить». А пока они там решали, в Балее уже местные инженеры свои техпроцессы отлаживали — и чистого, пригодного для производства микросхем кремния выдавали по несколько килограммов в смену. Выдавали бы и больше, но на больше пока электричества не хватало — почему там уже вторую очередь ТЭС ударными темпами строили. Но и того, что они сделать успевали, должно было хватить и на оптические кабели, и на десятки уже миллионов разных микросхем. Не в смену, а за год — но никто и не собирался микросхемы миллиардами производить. То есть кроме Алексея никто, а он о своих «планах на будущее» никому пока не рассказывал.

А про разработку физфаковцев он Пантелеймону Кондратьевичу рассказал, и товарищ Пономаренко рассказанным проникся. А затем проникся и Станислав Густавович, которому руководство поручило «изыскать средства» на строительство сразу нескольких немаленьких и очень дорогих заводов. И товарищ Струмилин, весь из себя проникнувшийся, приезал в гости к Алексею для уточнения некоторых вопросов (а, возможно, для того, чтобы ему просто морду набить, ведь из-за этого «партизана» в который уже раз вдребезги разбивались с огромным трудом сверстанные планы развития индустриальной мощи страны). Но то ли Алексею повезло, то ли не повезло Станиславу Густавовичу — но главный плановик страны дома застал только Сону (даже Пашка в этот момент жил с нянькой в «деревне»), так что обошлось без мордобоя. А Сона товарищу все объяснила исключительно доступным языком, хотя он и не предполагал, что вообще будет возникшие вопросы с ней обсуждать:

— Добрый вечер, а Алексей…

— Он опять на работе задерживается, позвонил даже предупредить, что поздно вернется. То есть до полуночи вряд ли.

— Жаль. Но вы можете ему передать, что я хочу с ним срочно обсудить вопросы о строительстве новых заводов для производства ЭВМ?

— Передать-то я могу, но разве это срочно?

— Конечно, там речь о миллионах идет, и о задержке производства другого очень нужного стране оборудования.

— А, так вы об этом пришли поговорить? Лёшка говорил, что Точмех за год может два литографа изготовить, но если их как следует напинать, то могут и быстрее справиться. Вы уж к Виктору Семеновичу лучше обратитесь, он напинать там народ точно сумеет.

— Да не о том речь, ведь если Точмех вашим литографом озадачить, то он год не сможет другие станки делать, а все эти станки уже учтены в наших планах!

— Так купите эти станки у немев.

— В ГДР их не делают, а в ФРГ нам их не продадут, да и валюты в стране острая нехватка.

— Продадут, еще как продадут: мы им денег побольше предложим, так они нам черта лысого продадут, да еще упакуют красиво и ленточкой блестящей перевяжут. Я поняла, что вас так беспокоит, и уверена, что вы просто напрасно волнуетесь. То есть вы вообще не о том волнуетесь, о другом волноваться нужно. А с этими заводами… ну, считайте сами: как только литографы эти заработают, мы сможем в сутки делать микросхем на пять сотен таких маленьких машинок…

— Которые стране встанут по две с лишним тысячи рублей!

— Да, но те же американские китайцы продают свои машинки по десять тысяч долларов, и машинки эти, хотя куда как хуже наших, которые выпускаться будут, раскупают в драку. А если мы будем их продавать буржуям по пять тысяч долларов, то будем получать в день по два с половиной миллиона, а если на рубли пересчитать и вычесть свои расходы, то выйдет заметно больше десяти миллионов в день.

— А они, думаете, согласятся их у нас покупать? Введут запрет или пошлинами непомерными их обложат…

— Лёшка говорил, что на каждую хитрую… он говорил, что модно из будет продавать просто в магазинах обычных, скажем в магазинах канцелярских товаров. В ГДР продавать. А западным немцам разрешается из ГДР что угодно ввозить безо всяких пошлин. И вот эти буржуйские немцы все машинки будут в драку скупать, ведь их там, у себя в буржуинии, можно будет гораздо дороже продавать. Вот и считайте: два литографа, ценой по семьдесят миллионов, окупятся за неделю каждый, а дальше просто чистая прибыль пойдет, причем в валюте.

— А буржуи их купят парочку, разберут, а затем сами у себя такие же делать начнут…

— За две недели не начнут, а Лёшка говорил, что и за пять лет не начнут, все же там все в технологии упирается, а Лаврентий Павлович там секретность установил, что фиг кто что разведает и утащит. Но вам беспокоиться нужно вообще о другом: сейчас эти микросхемы делаются на литографах с точностью в двести пятьдесят микрон, а через год уже потребуются с точность в сто микрон, в пятьдесят, а потом и микрона будет многовато. А такие никакой Точмаш уже изготовить не сумеет, сколько им денег не давай: нет у них нужного оборудования… пока. А с нашими физиками об этом говорила, у них по этому поводу неплохие идеи уже есть — но под эти идеи потребуются уже совершенно новые заводы.

— Еще один Точмаш строить нужно, вы это хотите сказать?

— Нет, Лёшка говорил, что под такие задачи завод уже в миллиарды обойдется, а рядом с ним Точмаш покажется сельской кузницей, населенной пьяными кузнецами. Но что такое миллиард? Это сто дней работы одного завода микросхем…

— Действительно, что это я какие-то жалкие миллиарды считать вздумал?

— А чтобы вам лучше вздумывалось… вот, возьмите, тут описано на что наша новая машинка годится и что сейчас может делать этот китайско-американчкий Ванг, за которым буржуи давятся сильнее, чем за хлебом в голодный год.

— А может, нам вообще все бросить и только вычислительные машинки и делать? А все остальное на вырученную валюту…

— Ни в коем случае! Рынок должен быть голодным, насыщать его категорически не рекомендуется!

— Ну это-то понятно…

— Но главное для нас — не буржуев осчастливить, а нашу страну вычислительными машинами насытить. И как раз вот эти машинки, которые будут в каждой школе стоять, и позволят Советскому Союзу обогнать все страны по производству чего угодно. Кроме, разве что, бананов с авокадами. Станислав Густавович, а вы знаете, что такое эти авокады? Какие они на вкус? А то Лёшка меня ими дразнит все время, а я их так и не пробовала ни разу.

— Я не… Сона Алекперовна, спасибо, вы мне очень сегодня помогли. И за это я вам обещаю: в ближайшие пару недель я вам авокады эти привезу. Лично вам принесу… чтобы вы мужа своего уже могли дразнить. Надо же мне хоть какую-нибудь ему гадость сделать, а тут получается приятное с полезным.

— Два в одном… спасибо, буду очень ждать. Две недели, говорите? Две недели я вытерплю…