Переход II

Глава 18

Когда на мужчину орет женщина, мужчине это неприятно. Когда орут две женщины, да еще совершенно обоснованно, это неприятно вдвойне. А если они при этом орут вообще шепотом, то это просто страшно. Однако Алексея больше всего опечалило то, как на него смотрела Сона: одновременно виновато и осуждающе.

А разбудил его — примерно в половине седьмого — звонок в дверь. Алексей быстренько вскочил, накинул одежду и выскочил в коридор — и там он столкнулся с Аней, которая как раз работала участковым терапевтом. И которая внимательно осматривала Пашку, лежащего на руках Соны. По счастью, Аня сразу же сказала, правда, не ему, а жене:

— Не волнуйтесь, ничего страшного, просто у ребенка голова болит. Мы сейчас… у вас есть Антипросудин? Дадим ему на кончике ложечки, голова пройдет…

И в этот момент в Алексее «проснулся» фармацевт:

— Аня, ты с ума сошла? Там же парацетамол, а его мальчикам до трех лет, а лучше даже до пяти давать вообще нельзя!

— Это почему? — очень удивилась врачиха.

— Потому что парацетамол в таком возрасте просто отключает малышам развитие половых органов. Не сразу, конечно, но раз на раз не приходится. Подожди, я сейчас соображу… Сона, что случилось?

— А встала Пашку покормить, а он лежит и тихо хнычет. Не плачет, не орет, а тихо так хнычет… и есть почти не стал. Я сразу Лене позвонила, она вот Анну Владимировну вызвала…

— А хнычет он потому что ему даже кричать больно, — добавила молодая, меньше года назад закончившая институт участковая. — Это иногда встречается, только я не пойму, что у ребенка головную боль вызвало. Температура нормальная, живот мягкий, все остальное по первому впечатлению в норме. Но сейчас придет еще и Елена Николаевна, она диагност опытнейший… я просто хотела побыстрее боль ребенку убрать…

— Сейчас уберем, без парацетамола уберем. У меня тут ибупрофен есть, а капсулах, мы немножко так пипеточкой отольем, с соком… Сона, у нас сок яблочный есть готовый?

— Есть немного, а сколько надо?

— Половину чайной ложки… да, вот так. Капнули, Павлуша, а давай-ка мы соку немножко попьем… да, знаю, что невкусно, но ты глотай… проглотил? Вот и молодец… ибупрофен в растворе быстро подействует, минут через пять ты его снова покормить попробуй, у него голова уже пройдет… А почему ты меня сразу не разбудила? Я все же на врача учился…

— Лена сказала, что из тебя диагност как из дерьма пуля и велела всегда, если что, сразу ей звонить. Вот я ей сразу и позвонила, а она Анну Владимировну к нам погна… вызвала. А чуть попозже и сама зайдет, только своих в детсад отведет. Детсад-то у нас с семи…

Почему-то Лену, которой было сильно за тридцать, Сона называла исключительно по имени (вероятно, из-за «соседства» и потому что она была сокурсницей Алексея, да и вообще в подругу превратилась), а Аню — строго по имени-отчеству. Но и сама Аня ко всем, кроме Алексея, тоже по имени-отчеству обращалась, а к парню — только по имени, хотя и на «вы». Лена по этому поводу заметила, что почти все, кто в меде с ним в одно время учился, его только Алексеем и зовут, просто потому что отчества скорее всего и не знают. А на «вы» к нему обращаются потому что о том, кто изобрел кучу лекарств, тоже все там знали — и демонстрировали тем самым ему свое уважение.

Лена прибежала минут в пять восьмого, и по ее запыхавшемуся виду было понятно, что от детского сада она просто бежала. А едва войдя в квартиру она, даже не слушая, что ей говорила Аня, просто несколько секунд нюхала, чем в квартире пахнет, а затем разразилась тем самым «тихим ором»:

— Лёш, ты что, идиот? Нет, я все понимаю, жену ты просто до безумия любишь, но даже у безумия должны быть границы! Где букет? — она приоткрыла дверь в гостиную, посмотрела на стоящие на столе цветы: — Да уж… такого даже я не ожидала, ты же не просто идиот, ты вообще дебил! Любимой жене, чтобы ты знал, плевать, подаришь ты ей три цветочка или пять, ей сам факт того, что ты розы зимой нашел, радость доставит огромную. Но на кой хрен ты роз ведро целое приволок? Девушки, — она повернулась к тихо стоящим в уголке Яне и Марьяне, — у вас сейчас голова болит?

— Не разве что чуточку…

— Тут что, целое ведро роз? — очень удивилась Аня. — Тогда понятно, почему у мальчика голова заболела… нет, непонятно: они же не в спальне, где он спал…

— Ань, ты дверь приоткрой немножко, сама понюхай: тут аромат такой, как будто в гостиной бутылку розового масла разбили. Лёш, и как это ты не догадался домой ведро ландышей притащить? Я гляжу, с тебя станется…

Аня не просто приоткрыла дверь, а зашла в гостиную и цветы внимательно осмотрела:

— Да уж, это, похоже, вообще масличные розы, из которых это самое розовое масло и жмут. Вы, папаша, точно спятили: домой такое тащить! А мне кто-то говорил, что у вас образование медицинское какое-то…

— А что ландыши? — как-то неуверенно поинтересовалась Сона.

— У ландышей аромат еще более ядовитый, ведро ландышей в небольшой комнате так нааромать могут, что человек там вообще не проснется.

— Ой, а мне так запах нравился…

— Пусть и дальше нравится, небольшой букетик вреда не принесет, а только пользу: много вредных микробов сдохнут… и мухи улетят. Но все хорошо в меру, а муж твой — кретин! Так, Пашка уже не скулит и к сиське тянется, иди его корми, а потом сразу одевай на гулянку: твой кретин часик с Пашкой погуляет и голова у него уже совсем пройдет. Погуляет-погуляет, лекцию пропустит, ничего страшного не случится… Ты чем думал-то, головой или задницей? Неужели не чувствовал силу запаха?

— Вы, Алексей, действительно как будто голову отключили, а в институте говорили, что из вас неплохой педиатр выйдет… а я вот думаю, что таких даже близко к детям подпускать нельзя!

Еще минут пятнадцать обе гостьи всячески критиковали Алексея, и дружеской эту критику ну никак назвать было нельзя, а когда Сона вернулась в одетым Пашкой в коридор, Лена снова спросила:

— Но у тебя же даже насморка никакого, как ты вообще не понял, что аромает тут сильнее, чем на розовой плантации?

— Это не он, — встала на защиту мужа Сона, — я вчера долму приготовила, она тоже… пахнет очень сильно. Лёш, я тут все приготовила… так, шапку завязала… иди, погуляй с часик… а вы, наверное, даже позавтракать не успели, идемте на кухню: я долмы очень много сготовила…

И, передавая сына мужу, Сона так на него посмотрела, что Алексей почувствовал себя последним мерзавцем, хотя, по большому счету, он и виноват особо не был. Просто хотел жену порадовать — вот и «порадовал»…

На кухне за завтраком Лена, с некоторым трудом прожевав очередную долму, сказала:

— Сона, ты совершенно правильно поступила, что мне позвонила, в диагностике Лёшка не силен, да и опыта с детьми… с младенцами работать у него нет. Но ничего, мы его попинали тут немножко, он знания-то постарается обновить… а долма у тебя замечательная, только листья жестковаты — но я вообще не понимаю, где ты зимой листья нашла. Ты вообще готовишь лучше всех из тех, кого я знаю… а розы мы с Аней заберем. Не все, оставим вам по три цветочка на комнату, и заберем только половину. А остальные ты на кухне поставь, тут вентиляция хорошая, запах в комнаты не пойдет. А мы с Аней по три цветочка дома оставим, а остальные в поликлинику унесем: пусть пациенты стыдятся, что вчера нас не поздравляли! Верно я говорю, Ань? Ты чего?

— Да вот думаю… и с цветами… забирать-то их, Алексей же букет Соне Алекперовне…

— Предлагаешь продолжать их травить? А выкидывать-то очень жалко: розы в марте — вообще чудо. Лёшка вообще мастер на чудеса всякие…

— Это верно, но вот я думаю, что он про парацетамол говорил… Вы же говорите, что как врач он плох…

— Я не слышала, что он говорил тебе про парацетамол, но учти: он в качестве диагноста никто, а вот лечебник он просто гениальный. Если есть диагноз, то он лучше всех вылечить может, так что ты к нему за советами приходить не стесняйся. И особенно слушай, что он про препараты говорит: он все их сам и придумал, и лучше него вообще никто на Земле не знает, как их применять правильно. Да, а что он тебе про него сказал?

Когда Алексей вернулся с прогулки и стал быстро собираться в институт, Сона подошла к нему и с виноватым видом сообщила:

— Лена сказала, что они на тебя орали больше для профилактики, ты на них не обижайся. Еще она сказала, что снова придет в выходные, кое-что тебе про младенцев расскажет, из личного опыта. Мне она много рассказала, но не все, и говорит, что ты как врач поймешь ее, а я вот нет… И про цветы: мне они очень понравились, а ты не виноват, что такой запах сильный не почувствовал. И я тебя очень люблю…

— Я тебя тоже, солнышко мое. И Пашку… и просто немного сам распсиховался. А Ане я все же, чувствую, кое-что дополнительно объяснить должен, из того, что не успел в инструкции по препаратам написать. А ни на Лену, ни на Аню я не обижаюсь, они-то точно все правильно делали — и меня ругали правильно. Так что я где-то с месяц… нет, постараюсь недели за две все инструкции к моим лекарствам дополнить и вот тогда уже можно будет об этом совсем забыть. Врач-то я ведь и на самом деле паршивый получился… хорошо еще, что вовремя это понял. А девочки в институты-то успели? Я же их не смог отвезти…

— Я им такси вызвала, на автобусе они бы точно опоздали.

— Правильно сделала. Ладно, я поехал, а ты, если что, сразу мне звони.

— Куда, на кафедру?

— Ну… да, куда же еще? Ты никуда сегодня не собиралась ехать? Я тогда твою машину возьму.

И по дороге в институт Алексей много думал и случившемся с утра…

У Лаврентия Павловича было особое отношение к трудовому героизму: он считал такой героизм вещью совершенно естественной. Но при этом не забывал героизм и вознаграждать по-геройски, так что народ, работающий в подведомственных организациях, героичил с удовольствием. И не только на предприятиях Средмаша или Минрадиопрома, простые строители тоже старались героизм трудовой продемонстрировать. А так как госбюджет позволял создать достаточно мест для героизма на стройках, то в первую очередь этот героизм проявляли строители. Например, строители новых корпусов МИФИ: уже пятнадцатого марта началось строительство фундаментов сразу трех основных корпусов института (и двух «вспомогательных», то есть отдельно стоящих больших аудиторий). А началось строительство именно пятнадцатого потому, что четырнадцатого была закончена прокладка всех инженерных коммуникаций, а вместе с ними и котлованы под фундаменты были окончательно вырыты. Товарищ Первухин лишь с изумлением смотрел на сметы этого строительства — но тут ему даже подписывать никаких финансовых документов не требовалось: стройка вообще шла с финансированием напрямую из госбюджета. Но документы не финансовые ему на стол попадали: все же на эту стройку на Каширском шоссе почти все предприятия министерства из расположенный в европейской части страны отправляли бригады из своих отделов капстроительства. И. О. министра правда с трудом представлял, как на довольно небольшой площади могут разместиться более пяти тысяч человек, да еще и со всей необходимой техникой — но, похоже, товарищи архитекторы и строители это знали и никто на толкучку вроде не жаловался. И вообще архитекторы Лилье и Липницкий как будто соревнование устроили «кто быстрее и качественнее свои стройки закончит». С одной стороны, у Лилье вроде бы стройка по размеру была заметно меньше, но и здания у него спроектированы были куда как более сложные, а у Липницкого, хотя ему предстояло целый район построить, и народу было куда как больше, и вдобавок ему в помощь из Белоруссии почти целиком послали витебский областной стройтрест. Довольно «специфический»: по какому-то древнему постановлению строителям «в сезон» разрешалось работать по двенадцать часов в сутки и стройка у них шла вообще круглосуточно.

А привезенный опять-таки из Белоруссии «передвижной бетонный завод» обеспечивал своей продукцией обе стройки, никому предпочтения не отдавая. Так что «соревнование» выглядело честным и очень социалистическим. Например, Липницкий передал в помощь Лилье бригаду каменшиков, проявлявших чудеса производительности на кладке кирпичных стен, а Лилье послал на стройку жилого городка свою бригаду облицовщиков, которая не так давно в метро станцию каменными плитами отделала. В общем, стройка шла напряженно, но всех это напряжение лишь радовало.

То есть радовало всех причастных, а вот Алексей к этой стройке вообще никак не относился. Совсем никак, хотя в начале апреля он получил «обещанную» Леной Сталинскую премию за проект жилого квартала нового района. И Иосиф Виссарионович, вручая ему награду, с усмешкой заметил:

— По хорошему вас не награждать, а наказывать надо: из-за вас половина архитектурных бюро Москвы бросилась свои проекты переделывать и из-за этого сроки работ срывают. Но вы действительно придумали что-то исключительно красивое и удобное, уже не в первый раз, кстати, и мне уже интересно: когда бы обгоните по количеству премий товарища Ильюшина. И почему-то в том, что вы можете его обогнать, у меня сомнений нет. От души поздравляю вас… и вашу супругу. Ее отдельно, с тем, что сумела воспитать такого замечательного мужа, и вы ей это мое поздравление обязательно передайте…

Алексей поздравление, конечно же, передал, а Сона, лукаво улыбнувшись, заметила:

— Спасибо! Тебе спасибо, а товарища Сталина я уже поблагодарила: он мне сам позвонил и отдельно просил ему сообщить, передашь ты мне его поздравление или нет. Он что, тебе даже в такой мелочи не доверяет?

— Главное, что ты мне доверяешь. Пашка поел уже?

— Да, где-то полчаса назад.

— Вот именно, он поел, а я еще нет. И что у нас на праздничный ужин?

В конце апреля Алексею пришлось заняться еще одним делом, не особенно сложным, но все же: Яна вышла замуж. И это было замечательно, вот только у ее избранника была лишь комната в коммуналке, причем в этой комнате и родители ее мужа жили. Об этом Алексей узнал все же заранее и заранее же побеспокоился о отдельном жилье для «названной сестры». И «беспокойство» его было минимальным: он просто узнал (через Лену, точнее, через Виктора Семеновича), что на Соколе для преподавателей МАИ заканчивается постройка нового кооперативного дома, в котором четыре больших квартиры просто не нашли покупателей, а затем съездил в МАИ и записал Яну в этот кооператив. То есть члены кооператива с радостью девушку к себе приняли, ведь пока квартиры стоят пустыми, всем остальным нужно было за них платить. Собственно, поэтому Алексей и Марьяну туда записал, а с деньгами проблем здесь вообще не было. Причем не у Алексея не было, а у Петровичей: Марию Петрович внезапно (хотя и с большим опозданием) постигла Сталинская премия второй степени «за разработку технологии выращивания кур на птицефермах» (то есть за использование придуманного Алексеем антибиотика «в промышленных масштабах»). И награды с приличным запасом на две больших «трешки» хватало — но почему-то в Московском городском управлении жилищных кооперативов решение МАИшников никак не хотели утвердить. Постоянно требовали от девушек предоставления каких-то справок, затем говорили, что «справки не по форме составлены», придирались к прописке…

Лена, когда узнала от Соны о том, что вот уже месяц девушек мытарят, зашла к Алексею:

— Лёш, я бы и сама могла кому надо пинков надавать, но, боюсь, меня начальство за это взгреет сильно: официально-то я всего лишь участковый врач. А если ты сам Виктору Семеновичу пожалуешься… Я думаю, что в Управлении квартиры для кого-то из своих приберегают, вот и не дают состав кооператива утвердить. А Виктор Семенович с этим разберется, от такие дела любит.

— И долго он будет разбираться? У него что, других занятий нет?

— Ну не знаю, я человек маленький, но думаю, что за два-три месяца…

— Дом сдается в конце мая, и уже в июне все квартиры должны быть распределены, так что три месяца для девочек вообще не вариант. Но если ты мне одолжишь на пару дней твой ТТ…

— У тебя же Люгер наградной, но это тоже не вариант. А вот если ты придешь в это управление со свежей медалью Сталинского лауреата, эти жулики могут и засомневаться в том, что они останутся на воле после твоей жалобы.

— А ты знаешь, мне твоя идея нравится. Ты не в курсе, они по воскресеньям работают?

— Нет, я это точно знаю. Но по субботам, как все советские люди, они точно работают. А то, что у них в субботу неприемный день… ты же имеешь право без очереди обслуживаться? А девочки твои… ну, пропустят один день в институтах, Марьяну ты отмажешь, а Яну… тоже ты.

— Вот умеешь ты правильные мысли выдавать! Я отдельно попрошу Сону для тебя что-то вкусненькое сготовить.

Тридцатого апреля Алексей усадил девушек в машину и поехал с ними в кооперативное управление. Погода была хорошая, температура уже в девять утра поднялась градусов до четырнадцати, солнышко светило. Но на рассвете было еще довольно прохладно, так что девушки и не удивились особо тому, что парень поверх костюма еще и куртку парусиновую надел. Доехали быстро, там Алексей с девушками поднялся на второй этаж и, не обращая внимания на предупреждающие окрики сотрудниц управления, подошел к столу заведующей управления, сел, закинул ногу на ногу и поинтересовался:

— Я бы хотел узнать, на каком основании ваше управление не утверждает вот уже почти месяц решение общего собрания жилкооператива МАИ.

— А вы, молодой человек, по какому праву вообще сюда пришли? У нас сегодня неприемный день, а вы ввалились как к себе домой, и даже уличную куртку снять…

— Да, извините, я сейчас сниму. Так вот, я хочу узнать, по какой причине ваше управление вот уже почти месяц отказывается утверждать решение собрания кооператива МАИ о принятии в кооператив двух дочерей лауреата Сталинской премии Марии Петрович. Мне кажется, что кто-то у вас явно нарушает закон…

— Это… это какая-то ошибка, я сейчас проверю, но думаю, что вас просто неверно проинформировали. Одну минуточку… да, неверно: решение собрания утверждено, и вам… этим дочерям лауреата осталось только ордера получить.

— И когда они их могут получить?

— Вообще-то в любой приемный день, но поскольку они члены семьи лауреата… вы можете подождать пятнадцать минут? Мы им сейчас их и выпишем…

Когда они вышли и уже садились в машину, слегка ошалевшая Яна тихим голосом спросила:

— Лёш, а почему ты никогда свои награды не носишь? У тебя же Звезд больше чем у Кожедуба и Покрышкина! Я ты даже нам не говорил…

— Во-первых, не больше, Героев Союза у меня только две звезды, а две — это Соцтруда и одна вообще Героя Кореи. А во-вторых, они мне для хвастовства выдавались, так что и вы об этом на каждом углу не рассказывайте. Потому что в правительстве о моих наградах кто надо знает, Сона в курсе, теперь вы еще — а больше о них знать никому не надо.

— Но теперь эти, в управлении, тоже знают.

— Они тоже никому не расскажут: уже завтра товарищ Жданов будет новых сотрудников в управление искать.

— Ты на них куда-то нажаловался?

— Нет, я просто кое-кому сегодня скажу, что эти мымры мои звезды видели. И этот кое-кто позаботится, чтобы они об увиденном никому не рассказали.

— А это кое-кто — от кто?

— Я же не хочу, чтобы и вы никому не смогли кое-что о кое-ком кое-кому рассказать. Так что… даже матери не говорите! Пока не говорите, а когда можно будет рассказать, то я сам ей скажу.

Лаврентий Павлович после обеда позвонил Виктору Семеновичу:

— Тут наш партизан во всей красе при орденах и медалях в кооперативное управление Москвы был вынужден зайти: там вроде бюрократы махинации с кооперативными квартирами творят. А если они махинаторы, то, думаю, не стоит им про нашего партизана и его награды где угодно… да, можешь использовать эликсир правды, даже обязательно его используй: нам все же лучше знать, на кого они там работают, у самих из просто денег не хватит… а если хватит, то хорошо бы выяснить, откуда у них столько. Да, прямо сегодня же, прямо с рабочего места… и держи меня в курсе.

А повесив трубку, он недовольно пробурчал про себя:

— Все он делает не по-людски… но и тут он прав: по-людски с этими тварями и нельзя. Но все же хитрец: без этой выходки Виктор с ними еще бы пару месяцев валандался… Надо будет поговорить со Сталиным… да, именно с ним!

Берия снял трубку телефона, сообщил секретарю о разговоре, а через несколько мнут, когда Сталин ему перезвонил, вкратце ввел его в курс дела и спросил:

— Может его уже и рассекретить пора? Все равно жена его про награды знает, а за что… Последнюю Сталинскую он за архитектуру получил, думаю, несложно и по остальным наградам легенды хорошие…

— А две высших награды Кореи он получил за то, что раненых хорошо перевязывал?

— Но сами-то корейцы знают за что…

— Да, за выдающийся подвиг. Товарищ Абакумов пока позаботится, чтобы… и вообще, что мы, няньки этому партизану Херову? Пусть сам решает, когда ему награды носить и где, он уже достаточно взрослый. И человек вроде неглупый.

— Да уж, неглупый. Он ко мне давеча с новым изобретением… то есть пока еще проектом зашел, прочил выделить на разработку миллионов пять-десять.

— Даже не буду спрашивать, на что, и уверен, что ты уже деньги ему выдал.

— Да не ему, но он буквально пальцем показал на людей, которые все это сделают, причем до конца текущего года. Но да, я выделение средств подписал, потому что проект очень интересный. И, думаю, что товарища Шалимову с ее кафедрой в МЭИ мы переводить не будем. Как бы она этого не просила.

— Она вроде и не просила…

— Другие просили… я на днях… в воскресенье заеду в Кунцево, все в подробностях расскажу.

— Интригуешь? Интриган! Ладно, подожду до воскресенья. Но если интрига твоя будет не интересной…

— Это не моя, а Воронова! А у него неинтересных интриг вообще не бывает…