Переход II

Глава 13

Иосиф Виссарионович с улыбкой слушал взволнованную речь Климента Ефремовича, но прерывать его не спешил, и товарищ Ворошилов уже решил, что товарищ Сталин с ним не согласен, и просто дает ему выговориться. Однако когда он закончил, Иосиф Виссарионович, все с той же лукавой улыбкой, высказал свое мнение:

— Советский Союз — это государство, в котором правит народ, наш советский народ. И если народ что-то решает, то наша обязанность решение народа претворить в жизнь. Надеюсь, постановление правительства уже готово?

— Нет, я сначала хотел узнать ваше мнение, ведь этот Воронов…

— Товарищ Ворошилов, это я родился в Грузии, а вы родились в России и куда как лучше меня знаете русские традиции. И если жители этого поселка хотят русскую традицию соблюсти, какое им дело до мнения грузина? Надеюсь, что завтра или даже сегодня… завтра соответствующее постановление будет опубликовано в «Известиях».

— Да-да, конечно. А насчет названия завода…

— Я думаю, что будет правильным завод назвать не «Имени героев-комсомольцев», а Ордена Красного Знамени имени героев, и имена героев в названии указать полностью. Всех четырех героев, все же товарищ Воронов, я думаю, на это не обидится.

— Обидится, он сам специально говорил, что его упоминать не нужно. Потому что, говорил, если его прежнюю фамилию в названии указать, то все ее переврут при прочтении, а нынешняя — он ее гораздо позднее получил.

— Тогда, я думаю, в официальном названии завода оставим именно «героев-комсомольцев», а имена этих героев… можно на заводе организовать небольшой музей и там памятную доску повесить. Так что… я вам сегодня же, через час примерно, отправлю представление на награждение завода орденом, а со всем остальным там, я думаю, сами справятся. Но мы, елси потребуется, им поможем…

Заводик в Приреченском в последнее время быстро расширялся, ведь основной его продукцией были небольшие турбодетандеры. А эти нехитрые (хотя и прецизионные) агрегаты теперь ставились буквально в каждом городе страны, да и во многих крупных поселках. Потому что в любом населенном пункте, где имелась канализация (или хотя бы местная ассенизационная служба) все «бытовые отходы» отправлялись прямиком в биореакторы, производящие горючий газ. Эту практику массово начала после войны у себя использовать Белоруссия, а вскоре она и по всему Союзу распространилась, поскольку обеспечивала страну «дешевым местным топливом». А так как руководство страны (в значительной степени благодаря усилиям товарища Пономаренко) успело оценить «практический потенциал» данного источника топлива, оно всячески поддерживало «инициативу на местах» по строительству газовых заводов «на дерьме».

А «потенциал» был весьма заметным, ведь каждый человек за месяц в силу биологических особенностей организма обеспечивал «бесплатным сырьем» производство восьми-десяти кубометров газа. Не особо и много, но кроме людей «сырье» производила и довольно многочисленная скотина, а также сельское хозяйство. Собственно, массовое внедрение биореакторов началось после того, как Пантелеймон Кондратьевич сообщил, что «в ближайшее время производство горючего газа только из картофельной ботвы в республике превысит двести миллионов кубометров в год». А кроме ботвы и канализационных стоков и очень много других источников сырья было: и навоз с ферм, и солома (в особенности, используемая в качестве подстилки для скота на тех же фермах), и практически все пищевые отходы, собираемые в городах.

Население (именно городское) активно поддержало практику «раздельного сбора мусора», так что всяких «гниющих и воняющих» отходов в биотанки попадало очень много. Пока еще не везде, ведь такие отходы требовалось регулярно вывозить, причем желательно по несколько раз в сутки — чтобы помойки все же не накрывали своими чарующими ароматами окрестные дворы. Но в той же Белоруссии эту задачку решили практически «своими силами», изготовив в Орске только для «внутреннего потребления» с десяток тысяч специализированных автомобилей. И «специализация» орских полуторатонок заключалась не только в установке на машинах небольшого подъемника и держателей для перевозимых контейнеров с отходами, в автомобилях и моторы устанавливались другие. Почти такие же, как и раньше, но с компрессией выше десяти — а чтобы они могли использовать самый массовый семьдесят второй бензин, в баки заливалась смесь из этого бензина, тридцати пяти процентов метанола и семи процентов изопропилового спирта. Что заметно повышало КПД двигателя и снижало расход топлива — но в моторе резко сократилось число алюминиевых деталей (которые метанолом разъедались), поэтому моторчик получился заметно тяжелее.

Но перевод моторов на метанол был вызван не стремлением к экономии бензина, а тем, что этот самый метанол на больших «газовых заводах» сразу же в метиловый спирт и перерабатывался. Правда, на первый взгляд (да и на второй тоже) «экономическая эффективность» такого решения выглядела крайне сомнительной: топливо для автомобилей получалось в два с лишним раза дороже обычного бензина, да и «бесплатный метан» из биореакторов оказывался очень даже не бесплатным. Однако Пантелеймон Кондратьевич упор делал на «социальном эффекте»: воздух в городах стал горазд чище, санитарная обстановка улучшилась. А еще — резко сократилась потребность в свалках, ведь кроме «пищевых отходов» раздельно собирался и металл, и стекло, и бумага, и все больше набирающие популярность пластмассы, так что если подсчитать всё с учетом использования собираемого вторсырья, то к особым убыткам система целиком не приводила. А с точки зрения обеспечения населения продуктами еще и выгодной оказывалась: почти в каждом районе появились небольшие фабрики, изготавливающие из макулатуры упаковку для яиц, а переработанные в биореакторах отходы оказались очень качественным удобрением, повышающим урожаи даже больше, чем обычный непеработанный навоз.

Но для того, чтобы вся эта система утилизации отходов заработала, требовались газоразделительные агрегаты, извлекающие из биогаза чистый метан — и завод в Приреченском снова и снова расширялся, чтобы обеспечить нужды народного хозяйства, а вместе с заводом рос и поселок. И дорос до того, чтобы превратиться из «поселка городского типа» уже в нормальный (хотя и небольшой) город. В котором по инициативе директора городской школы-десятилетки состоялось «всенародное голосование» по выбору имени для нового советского города. И в самом городе никого не удивило, что абсолютное большинство жителей выбрало для города имя его основателя…

О том, что поселок Приреченский теперь называется «город Воронов», Алексей прочитал в «Известиях» в последний день зимних каникул, причем не сам прочитал, а ему заметку прочитали, аж подвывая от восторга, вернувшиеся в Москву сестры Петрович. Сам Алексей, узнав о «высказанной народом ему великой чести», лишь усмехнулся, прекрасно зная, что девяносто девять процентов читателей «Известий», узнав, что «город назван в честь его основателя Воронова Алексея Павловича», в лучшем случае подумают, что «основатель» скорее всего еще до революции помер. Правда, он не учел одной мелкой мелочи, касающегося статуса Героев Советского Союза и то, что веска Херовичи уже стерта и с карт, и с лица земли. Впрочем, специальным распоряжением товарища Сталина данная «мелочь» пока что откладывалась, причем надолго…

Сона расплакалась еще в машине, когда Лена ее везла домой:

— Ну вот, я теперь буду толстая и некрасивая, и Лёшка меня точно бросит. Или изменит: тут две такие девицы по дому шастают… полураздетые, а я сама слышала, как Яна с Марьяной обсуждали, что если у них не получится мужей в институте найти, то можно будет им и от Лешки детей заводить.

— Вот как была дурой, дурой и осталась, — спокойно прокомментировала плач Соны Лена. — Я тебе уже сколько раз говорила: кроме тебя, ему вообще никто из баб не нужен!

— Ага, как же!

— Вот так же. Ладно, дело прошлое, расскажу: Леша раньше, то есть до того, как тебя встретил, был несколько не в себе. То есть… говорят, он, когда партизанил, такого насмотрелся… в общем, необщительный он был. И наверху — так как он постоянно что-то очень полезное для страны придумывал — было принято решение его… в общем, бабу ему подсунуть. Тем более, что он тогда девчонкам в общаге очень сильно помогал по части обзаведения детьми, материально помогал. И кто-то решил, что если у него свои дети заведутся… в общем, я пришла его соблазнять, вся из себя разодетая… точнее раздетая, в одном халате — и с порога чуть ли не в койку к нему прыгнула. А он так на меня посмотрел, с жалостью, как старик древний, и сказал, что девчонкам он детей заводить совсем иначе помогает. Ему тогда вообще на баб было плевать, да и сейчас тоже. На всех, кроме тебя, а на тебя он молиться готов! Так что нюни не распускай, они тебе еще пригодятся.

— А девочки…

— Ага, девочки! Яна тебя насколько младше, на неделю? А когда вы женились, она тоже ведь была вполне себе взрослой — но он выбрал тебя. Я с ней тоже говорила… как участковый врач, и по поводу Лёшки — это ее мать, причем больше в шутку, дочкам рассказывала, что вырастут они и за него замуж пойдут.

— Как же: в шутку! А они это всерьез… И по дому шастают в чем ни попадя!

— Сона, ты вот еще чего не учитываешь: Лёшка врач, хоть и без диплома. А мы, врачи — народ довольно циничный, и голыми телесами нас не смутить. И уж точно не совратить, так что все твои страхи совершенно пустые. И тебе не о том, куда муж посмотрит, думать теперь нужно. А если хочешь, то я отдельно за ним присмотрю.

— А то тебе больше делать нечего! Ладно, считай, что успокоила. Только ты еще немного вокруг дома поезди, чтобы глаза уже не такие красные у меня были.

— Нормальные у тебя глаза, а что блестят… ты сама ему расскажешь или все-таки мне его порадовать доверишь? Он конечно, и сам врач, но кое-что полезного я ему все же рассказать смогу.

— После расскажешь!

Часто люди просто не задумываются о вещах, которые их не касаются непосредственно. Или задумываются, но как-то мимоходом, а еще чаще данный процесс откладывают по примеру широко известной Скарлетт О’Хара: «об этом я подумаю завтра». И у Алексея совершенно непроизвольно возник такой же «ментальный затык»: он же готовился сразу попасть в пятьдесят шестой, поэтому все происходившее с ним в последние десять с лишним лет, он внутренне воспринимал как «вынужденное ожидание». То есть «вот наступит пятьдесят шестой, и уж тогда…»

Причем этот его внутренний настрой не изменило даже то, что «основную задачу перехода» он успешно выполнил, изготовив лекарство от «неизлечимой болезни», хотя и для другой девочки. Скорее всего потому, что он вообще «за стену» пошел исключительно ради той, кто никогда уже не родится в этой реальности. Но когда он узнал, что на карте страны появился новый, не существовавший в его прошлой реальности город… Нет, когда он узнал, что у них с Соной скорее всего летом родится ребенок, он задумался о будущем, будущем своей семьи и детей и начал очень внимательно изучать, что же за эти десять лет поменялось в СССР и вообще в мире. Не то, чтобы уж «изучать», он про большинство изменений был в курсе, но начал эти изменения осмысливать — и творившееся в стране его сильно порадовало.

То, что заметно поменялся «руководящий состав» — это было очевидно, а вот что обновленное руководство успело сделать, вызывало у Алексея даже определенное недоумение, ведь слишком уж много успело поменяться. Да, он «изучал историю» начиная с пятьдесят шестого, но и в «прошлой жизни» для понимания некоторых процессов, которые ему хотелось поменять, ему пришлось копнуть и более ранее время. Неглубоко, только для понимания «текущей ситуации», но достаточно для того, чтобы осознать наконец, что уже «поменялось всё». Совсем всё…

И он чувствовал глубокое удовлетворение тем фактом, что значительная часть этих изменений произошла благодаря его вмешательству, хотя он «ничего особо нового» и не внедрял. Те же орские автомобильчики ведь не просто увеличили парк грузовиков в стране, они буквально «заставили» ЗиС и ГАЗ провести серьезную модернизацию выпускаемых грузовиков. Те же ГАЗ-51 вот уже третий год выпускались в варианте «ГАЗ-51Д» с дизельным мотором, а с прошлого года там производство бензиновых грузовиков прекратилось полностью. Как и на ЗиСе: новые московские грузовики теперь все шли с дизелями, но машины уже полностью поменялись: с конвейера выходили уже пятитонки и седельные восьмитонки. Но это было лишь одним из немногих изменений, а что было гораздо существеннее, так это «сплошная электрификация села». Тот же метан с газовых заводов отправлялся не столько в газовые плиты, сколько на местные электростанции, работающие на газопоршневых моторах. От маленьких, в двадцать киловатт, обеспечивающих электричеством мастерские МТС, до уже вполне промышленных. На бывшем Могилевском авторемонтном заводе (ставшим теперь автомоторным) серийно производились газовые варианты очень хорошо знакомых Алексею ЯМЗ-236 и ЯМЗ-238 (которые этому заводу Алексей и «подсунул»). Конечно, в основном они там делались «обычными», устанавливаемыми на грузовики МАЗ, но и газовые, пользующиеся огромным спросом, с гомельскими генераторами на двести и двести пятьдесят киловатт, завод производил десятками в сутки. А летом прошлого года на заводе, в тесной кооперации с инженерами из Коломны, начали выпускать готовые газопоршневые электростанции мощностью по два с половиной мегаватта, и из уже производилось по пять штук в неделю. А уж кислородные станции столько всего полезного обеспечивали!

Тот же метанол почти полностью производился из угля или из торфа, которые в газогенераторах превращались в светильный газ (он же синтез-газ), причем использовался главным образом бурый уголь, который для получения качественного газа даже сушить не требовалось. А ведь из такого угля (и получаемого газа) производился не только метанол, углехимия, и без того неплохо развивающаяся в СССР, благодаря «кислородным» газогенераторам получила мощный толчок вперед. Настолько мощный, что в стране уже почти половина тканей делалась из «угольной синтетики». А обеспеченная кислородом черная металлургия увеличила (по сравнению с тем, что «помнил» Алексей) производство металла более чем в полтора раза. А дополнительный металл — это дополнительные машины (в том числе и сельскохозяйственные), дополнительные урожаи…

А еще кислород — это дополнительный цемент, которого очень много стало производиться на небольших (производительностью до трехсот тонн в сутки) шахтных печах. Цемент, который не требовалось далеко возить, и благодаря которому то же жилищное строительство стало развиваться гораздо быстрее. И в городах, и, что по мнению Алексея было даже важнее, в селах. А еще «избыток цемента» привел к очень забавному результату: поблизости от почти каждого города страны появился свой аэродром с бетонной полосой. Немало аэродромов и в селах было построено, но в селах они строились для нужд сельхозавиации, а возле городов — для пассажирского транспорта. А если есть много аэродромов, то ими может пользоваться очень много самолетов…

И к концу пятьдесят четвертого года много самолетов уже появилось, правда, тот же АН-2, выпускаемый малыми сериями в Киеве, на пассажирских линиях не появился, все же это был исключительно сельскохозяйственный самолет. А пассажиров на местных линиях возили самолеты совсем уже другие. Все еще летали Ли-2, но большую часть их уже заменили на Ил-12, а в прошлом году и Ил-14 появился. Однако эти самолеты в основном обслуживали линии между областными центрами, для совсем уже «местных» маршрутов они были и великоваты, и дороговаты, так что на эти «совсем местные» вышли самолеты уже нового поколения. Именно нового поколения, а не просто новых конструкций: в ЦИАМе под руководством Люльки были разработаны три новых модели турбовинтовых двигателей, с мощностью от тысячи ста до двух тысяч ста сил, и на «маленьких» в КБ Бериева разработали самолет на четырнадцать-шестнадцать пассажиров. А в МАИ под руководством Мясищева студенческое КБ разработало сразу два пассажирских самолета «нового поколения». Первый, с двумя двигателями по тысяче шестьсот сил, имел двадцать мест для пассажиров, и отличался от прочих тем, что мог эксплуатироваться даже на грунтовых аэродромах — и его уже начали выпускать на авиазаводе в Смоленске. А второй был вообще «чудом современной техники»: совсем уж «деревенский», рассчитанный на перевозку восьми пассажиров самолетик почти целиком был пластмассовым и делался под новый двигатель мощностью в триста сил. Правда и самолет, и двигатель пока в серию не пошли: для ЛИИ он показался «слишком уж передовым» и его испытания затягивались, а двигатель кроме как для этого самолета никому был не нужен — но к концу зимы все выглядело так, что и этот самолет (и мотор для него) все же в серию пойдут: для перевозки людей в Сибири и на Дальнем Востоке он выглядел идеальным решением, да и цена у него намекала, что «делать его надо». А в КБ Ильюшина шла работа по доработке Ил-14 под мотор Люльки в две тысячи двести сил — а учитывая, что все эти двигатели могли работать не только на керосине, но и на простой солярке, перспективы развития авиасообщений выглядели крайне заманчиво.

Еще одно «принципиальное изменение» Алексей заметил в соседней Тимирязевке: в сельхозакадемии почти полностью прекратились «околонаучные исследования» и все проводимые там работы теперь были нацелены исключительно на повышение урожайности чего угодно. Впрочем, зерновыми культурами в основном все же занимались ее отделения «на местах», а в самой академии упор делался на овощные и технические культуры — и отдача от этого «упора» за последние пять лет получилась просто невероятная: средние урожаи картошки в колхозах и совхозах уже превышали двести пятьдесят центнеров с гектара, а в Белоруссии и на Псковщине и триста не считались рекордом. Сахарная свекла настолько заметного роста урожаев не демонстрировала, но производство сахара в стране увеличилось более чем на четверть из-за «роста сахаристости» этой самой свеклы. А урожаи конопли вообще вдвое выросли…

Еще Алексей обратил внимание на то, что резко сократилась «помощь братским коммунистическим партиям» и «дружеским социалистическим государствам»: с государствами шла взаимовыгодная торговля, где упор делался именно на «взаимность», а партии… Товарищу Сталину хватило примера Тито, чтобы понять, на что тратятся деньги, передаваемые «зарубежным коммунистам».

Но такой подход, продвигаемый Сталиным еще с первых послевоенных лет, давал довольно забавные результаты. Например, в той же Венгрии, где подавляющая часть населения просто ненавидела всех советских людей, именно взаимовыгодная торговля с СССР обеспечила самый высокий рост уровня жизни среди всех социалистических стран. И получалось очень интересно: каждый отдельно взятый венгр был против Советского Союза, но любой венгерский коллектив больше пары десятков человек был категорически «за».

Главный венгерский коммунист Ракоши очень правильно понял намек про «взаимность» и усиленно развивал в стране производство всего того, что было востребовано в СССР: поставки автобусов «Икарус» выросли втрое, а мотоциклов «Паннония» — вообще вчетверо. Неплохо развитая венгерская судостроительная промышленность вообще била все рекорды производства, поставляя в СССР уже сто процентов изготовленных судов (главным образом пассажирских речных). И в СССР поставлялось очень много продукции электротехнического назначения: генераторы, трансформаторы, разные электромоторы. А так как в СССР поставлялось больше девяноста процентов всех экспортных товаров страны, то доходы Венгрии (и венгров) тоже стали быстро расти. В том числе и доходы ранее недовольных коллективизацией крестьян: благодаря поставкам советских тракторов и прочей сельхозтехники урожаи в деревне быстро росли, а за сбыт урожаев волноваться не приходилось. К тому же и с топливом в стране проблем вообще не было: СССР поставлял его достаточно, а цены там держались на уровне советских, то есть копеечных.

Вдобавок именно СССР был посредником в поставках венгерской продукции в Корею (которая стала внезапно вторым по объемам закупок промышленной продукции «иностранным партнером»): у товарища Кима с деньгами было очень напряженно, и товарищ Сталин предоставлял ему необходимые кредиты, которые в приличных объемах тут же перенаправлялись венграм. Так что в целом, даже несмотря на то, что приличная часть продукции шла в зачет военных репараций, в целом Союз в Венгрии воспринимался положительно. А с теми, кто очень громко возражал, венгерские коммунисты-сталинисты поступали «по заслугам».

Алексей на Венгрию обратил особое внимание, помня о «венгерском восстании пятьдесят шестого года» — но сейчас вроде бы серьезных поводов для такого не просматривалось. А из предоставленных по его просьбе Леной материалов его позабавило лишь то, что самые большие репарации Венгрия выплачивала Советскому Союзу, но ненавидели венгры больше всего чехов и югославов, которым выплаты были куда как меньшего объема. А причиной этого было то, что от СССР Венгрия получала очень много всякого полезного, а вот чехи и югославы «только брали», ничего не давая взамен. С югославами для Алексея-то все было ясно, а вот с чехами ясности не было. До тех пор не было, пока ему не попался чешский прейскурант на предлагаемую чехословацкой промышленностью продукцию: по его мнению, за такие запросы следовало лишь бить в морду.

Однако никто чехословакам морды не был, и даже никто им в морду не плевал, как по этому поводу выразился Виктор Семенович, «каждый сам кузнец своего счастья, и если чехи считают счастьем сидеть по уши в дерьме, то кто мы такие, чтобы их переубеждать?» Правда, у Лаврентия Павловича было совершенно иное мнение, но он его широко не озвучивал, заметив лишь, что Алексею об этом лучше не беспокоиться, есть специально обученные люди для беспокойства'.

И парень, окончательно осмыслив текущую ситуацию, пришел к выводу, что действительно, есть специально обученные люди, а ему стоит заниматься лишь тем, чему он так долго учился (еще до перехода). И с началом нового семестра он снова собрал обе группы разработчиков и сообщил:

— Ребята, мы наконец получили техническую базу для работы. А работать мы будем по очень интересному направлению. Для меня интересному, но я надеюсь, что и вы все проявите интерес. Потому что наградой за все это будет… потом скажу, но даже ваши внуки будут вам завидовать, и это я вам точно гарантирую.