Перебежчик

17. Глава. Амнистия

Ингрид уехала, чтобы сдавать выпускные экзамены в училище и параллельно проходить спецкурс радиста-нелегала. Уинстон остался на минус первом этаже. Теперь он каждый день работал с преподавателями по краткому курсу начинающего разведчика. С некоторыми даже выезжал на практические занятия в город.

По вечерам он продолжал работу над книгой. Публика любит военные приключения и живой разговорный английский без партийной цензуры. Речепис с монитором давал возможность писать настолько быстро, насколько придумывался сюжет. Насчет привязки к местности и к историческим реалиям помог Виктор Петрович. Он принес и историческую литературу, и карты. Он же стал первым читателем и редактором, хотя книга писалась по-английски, а товарищ аналитик не был носителем языка. Как будто у русских появился серьезный интерес к книгам по британской истории.

Иногда Уинстон задумывался, зачем он пишет эту книгу? Ведь ее никогда не напечатают в Эйрстрип Ван, потому что она не пройдет цензуру, а подпольных типографий там нет в принципе. Полиция еще может закрыть глаза на подпольную пивоварню или, максимум, оружейную мастерскую, но не на типографию. В Штатах книгу про англичанина тем более не напечатают. Неужели существуют какие-то здравые соображения, чтобы издать ее в Евросоюзе?

Дни плавно перетекали один в другой, не разделяясь на будни и выходные. Учеба и работа над книгой с перерывами на питание и прогулку.

Однажды вечером Виктор Петрович заглянул, чтобы как обычно почитать с экрана свежую страницу и как бы между делом сказал официальным тоном:

— Товарищ Смит, завтра мы вас выпускаем по долгожданной амнистии. Вам из нарушений законов Евросоюза можно предъявить незаконное пересечение границы и незаконное ношение оружия. А можно и не предъявлять, потому что дела на вас ни по первому, ни по второму обвинению не заведены. Зато за участие в ликвидации диверсионной группы вам полагается награда. В неопределенном будущем.

— Я что-то не понял, — ответил Уинстон, — Вы так старались, чтобы я согласился на вас поработать, а теперь просто выставите за ворота? Или вы поменяли мой статус с заключенного на гражданина, и я остаюсь работать в контразведке?

— Оба варианта правильные, — сказал аналитик уже по-простому, — Ты работаешь на нас. Но это секрет. По легенде ты выходишь на свободу вместе с особо опасным рецидивистом Альметьевым по кличке Колоб. Для того, чтобы вернуться домой, тебе нужна проверяемая легенда о том, как ты сидел тут в тюрьме, вышел, сговорился с местными преступниками, стал участником конфликта и был вынуждены бежать на родину.

— Какого конфликта? — удивился Уинстон. Насчет «сговорился» это явно насчет Колоба. Но какого конфликта?

— Того, в котором вы с Колобом участвовали в Норвегии. Я специально не буду рассказывать подробности, чтобы, когда их будет рассказывать Колоб, он не понял, что ты их знаешь.

— Но я же сдал вам крысу в ресторане.

— У нас нет возможности ликвидировать всю банду официально.

— У них достаточно связей, чтобы давить на контрразведку?

— Неофициальным путем, — поморщился Виктор Петрович.

— Через клубы для джентльменов? Как у нас? Или через бани, с вашим национальным колоритом?

— Не знаю. Мы хотим, чтобы деятельность предателей-бандитов была вскрыта настолько, чтобы ее не получилось замести под ковер на уровне города.

— В каком смысле вскрыта? Чтобы газеты написали? Но люди, которые могут нажать на контрразведку, тем более, могут нажать на прессу.

— Газеты напишут, но потом. Твоя задача — помочь Колобу устроить войну в преступном мире. Максимально масштабные военные действия, которые невозможно будет игнорировать.

— У вас такое может быть? — Уинстон знал, что в Лондоне тоже бывают разборки между бандами, но до пожеланий аналитика ни один эпизод не дотягивал, — Как в Америке?

— Может. Непрерывно воюющая страна насыщена и оружием, и людьми, которые не боятся его применять.

— Как вы с этим боретесь?

— Подавляем огневой мощью. По нашу сторону закона патронов больше.

— Разве я не должен вместо этого готовиться работать шпионом-нелегалом?

— Должен. Но не вместо. Задача по провокации войны проходит как боевое слаживание для вас с Ингрид.

— Ингрид тоже будет участвовать?

— Да.

— Но это не ее профиль. Она радист.

— Уже нет. С момента согласия она тоже разведчик-нелегал. Боевое слаживание включает в себя совместное выполнение задания и совместное преодоление нештатных ситуаций. В том числе, с риском для жизни. Мы будем следить за тем, как вы справляетесь. Отправить в тыл врагу несработавшуюся пару чревато самыми непредсказуемыми последствиями.

Традицию давать будущим кандидатам на засылку в тыл врага задания в виде активных боевых действий с риском для жизни команда генерала Кононова привезла с Восточного фронта. Спецслужбы, традиционно работавшие с Эйрстрип Ван, готовили агентов совсем по другим методикам.

— Когда вы увидите друг друга, вы должны будете правдоподобно сыграть в романтическое первое свидание, — сказал Виктор Петрович, — Ингрид в курсе. После этого можно приступать к стрелкам и разборкам. Только ведите себя максимально естественно, чтобы ваши союзники в наколках ничего не заподозрили.

— Хорошо. То есть, есть. Или так точно?

— Не привыкай к военной лексике, она тебе не пригодится. Костюм готов?

— Да, готов. Спасибо.

Для выхода по амнистии ему подготовили костюм в мелкую клетку, похожий на тот, в котором он ходил в оперу. Пиджак и брюки на кевларовой подкладке. Верхняя ткань в мелкую клетку, чтобы не бросались в глаза мелкие порезы и пулевые пробоины. Тоже что-то специальное, плетеное из особо прочного материала. Собранная для театра наградная планка переехала на новый пиджак. Жилет дали другой, без дырки на боку, но с жесткими пластинами внутри. Костюмер сказал, что пистолетную пулю удержит и от запреградной травмы спасет.

Вместо туфель к костюму выдали кожаные ботинки на мягкой подошве, в которых Уинстон выезжал на занятия в город. Кто-то хотел, чтобы полевой агент заранее разносил обувь, в которой ему придется выполнять важную задачу. Вместо шляпы выдали кепку под цвет костюма. В затылочной части кепки нащупывалась свинчатка. Чтобы схватить за козырек и сразу ударить врага по голове. Русские сказали, что автор идеи — их великий поэт Маяковский. Предлагали еще цельнометаллическую трость, как у великого поэта Пушкина, но решили, что без тренировок от нее пользы не будет.

Дополнительно к костюму выдали снаряжение. В заднем кармане брюк лежал ключ от наручников. Уинстон потренировался открывать браслеты, стянутые за спиной. В карман пиджака положили швейцарский нож. В карман жилета увлекшийся Семен Семеныч предложил вложить тяжелые часы на прочной цепочке, но Виктор Петрович отказался. Сказал, что костюм, еще более-менее можно залегендировать, а вот часы в подарок на амнистию уже перебор.

На следующее утро Уинстону в камеру принесли завтрак и костюм.

Конвоир вывел его не в допросный кабинет, а в обычный, к незнакомой женщине за столом.

— Получите и распишитесь, — на стол легли новенький гражданский паспорт Евросоюза, конверт с купюрами и мелочью и два канцелярских журнала с галочками в нужных строчках.

— Садитесь. Ждите, — сказал конвоир в коридоре.

Через минут пять в кабинет привели Колоба. В повседневных гражданских брюках и пиджаке. Правая рука уже без повязки, правая нога не хромает.

Еще через минуту подошел Виктор Петрович.

— Граждане преступники, — официальным тоном обратился аналитик к Колобу и Смиту, — Поздравляю вас с амнистией.

— Ура? — нерешительно сказал Уинстон в наступившей паузе.

— Ура, — подтвердил Виктор Петрович, — И на свободу с чистой совестью. Сейчас вас вывезут в город и там выпустят. Если предположить, что наши враги не совсем идиоты, они каким-то образом наблюдают за выходами отсюда. И я бы не хотел, чтобы вы попали в круг их интересов.

После чего все прошли в гараж. Граждане бывшие преступники уже без конвоя сели в микроавтобус с темными окнами и поехали в полный опасности внешний мир.

— Откуда костюмчик? — спросил Колоб для завязки разговора.

— Со склада. Не могли же они меня выпустить в чем взяли. Тебя, смотрю, тоже приодели.

— Был я у них на складе, померял с вешалок. Что подошло, то подошло. Но такого, как на тебе, не видел.

— А я костюмера на слабо взял. Это было очень по-русски. При всех сказал, что у него приличного английского костюма не найдется. Он чуть не взлетел от возмущения.

— Молодец, что сказать, — хмыкнул Колоб, — Тебе ведь должны были какой-то документ выдать на прощание.

— Паспорт дали.

— Покажи, если не впадлу.

Уинстон спокойно протянул паспорт.

— Вениамин Бернхардович Шмидт, — прочитал Колоб, — Ты что, немцем стать решил?

— Сказали, что английское имя люди не поймут. Англичан у вас не любят. На русское переходить не стоит, потому что видно, что я не русский. Обрусевший немец для легенды нормально.

— Говорят нормально, значит нормально, — Колоб протянул паспорт обратно, — Немцев у нас полно.

— Исаакиевский собор, конечная, — сказал водитель, и пассажиры вышли.

День выдался не особо солнечный, но хотя бы без дождя. Выйдя из микроавтобуса, они попали в толпу туристов из западной Европы. В две толпы сразу. Вроде бы немцев, которые шли к собору колонной по два и в ногу. И вроде бы испанцев, которые шли от собора совершенно не организованно.

Испанцы отскочили с тротуара, и немцы прошли, не снижая скорость. Колоб подхватил засмотревшегося на собор Уинстона и вступил вместе с ним немцам в кильватер.

— Первый раз в Ленинграде? — спросил Колоб.

— Да.

— В Москве, в Риме был?

— Нет.

— Толком нашу архитектуру и не видел. Там внутри музей и можно на колоннаду подняться. Идем?

— Идем.

Казалось бы, что стоило русскому сразу попрощаться и пойти по своим делам? Но Колоб вроде бы искренне относился к англичанину как к дорогому гостю своего города и своей страны. По некоторым репликам насчет церковной архитектуры Уинстон понял, что русский считает своей страной всю Европу, в том числе Россию несколько более своей. И где-то в России у него, наверное, есть родной город, который уже совсем-совсем свой. Только деревня предков еще более своя.

Внутри собор не то, чтобы производил впечатление. Он производил культурный шок. Уинстон никогда в жизни не был в помещении с таким внутренним объемом. И весь этот полированный камень вокруг. И картины на религиозную тему. И освещение. Десятилетия кропотливого труда. Безумно красиво. Если считать, что это религиозная пропаганда, то это самая дорогая и красивая пропаганда в мире.

В Лондоне вроде бы тоже стоят какие-то соборы. Европейцы со своей атеистической государственной идеологией не боятся держать соборы открытыми и вообще не скрывают свое христианское прошлое. А Океания стирает религию из массового сознания. Почему? Потому что европейская пропаганда умеет побеждать противников в открытую, а океанская может работать только на полностью зачищенном поле.

До чего же талантливо сделано все вокруг. Зачем европейцы строили такие массивные и очень дорогие церкви? Здесь не жили цари, здесь не заседали министры. Здесь собирался в большом количестве простой народ. Или непростой? Но почему нет скамеек, как в английских церквях? Чтобы больше влезло?

— Зачем это все? — спросил Уинстон.

— Что? — удивился вопросу Колоб.

— Зал, купол…

— Купола это акустика.

— Здесь играли на органе? — Уинстон оглянулся.

— Нет, орган у католиков. Пианино у протестантов. Православные поют а капелла. Без музыки.

— Почему?

— Потому что мастерство не пропьешь.

Опять этот русский юмор. С одной стороны, правда. Пропить пианино или сотню труб из цветмета можно, а вокальные навыки нельзя. С другой стороны, почему-то смешно.

Получается, что русские так любят петь, что готовы построить стометровый купол ради хорошей акустики? Да, они любят петь. Как выпьют, так и поют. Или это из религиозных соображений, чтобы Бог лучше слышал? Ведь чисто технически молитву можно и на площади прочитать. Построить всех прихожан в шеренги, выйти на середину плаца, начать с «Равняйсь, смирно!». Зачитать по книжке священные скрижали уставного образца могучим командирским басом. Напоследок скомандовать «Аминь!» или «Разойдись!». Или прихожане могли бы пройти крестным ходом в ногу и спеть что-нибудь православное на маршевый размер. Все было бы стильно, красиво и совершенно по-русски.

— Правда, здесь такая акустика, что стоит всего этого?

— Правда. Тут вообще-то музей, а не действующая церковь. Но каждый день поет церковный хор. Через полтора часа начнется, мы еще на купол успеем сходить.

Хор под куполом произвел незабываемое впечатление. Никакой аппаратуры, никаких спецэффектов, даже никакой музыки. Ангельские голоса, поющие на языке ангелов. С ума сойти. То есть, церковная служба это не только протокольное мероприятие по формированию культурного кода, а концерт, который создает возвышенное настроение. Чтобы простолюдины не зверели от тяжелой жизни. Дорого, конечно, но храм один раз построить — и он будет стоять тысячу лет.

Завершив экскурсию, Колоб предложил пойти перекусить. Они отстояли небольшую очередь и попали в скромное кафе, где взяли по стакану вина и по плоскому пирогу с сыром и помидором. Эта штука называется «пицца», — вспомнил Уинстон, — Любимое блюдо итальянской мафии. Пицца заметно отличалась от пирогов русской кухни. Вроде и там и там в тесто кладут одно и то же, но совсем другой вкус.

В Эйрстрип Ван редко пьют вино. Свой виноград не растет, потребностей в закупках за океаном Министерство Изобилия не видит, а контрабандой выходит невыгодно. Крепкие напитки стоят дороже, чем вина, а транспортные расходы в пересчете на бутылку такие же. Интересный напиток. Не похож ни на чай, ни на кофе, ни на пиво, ни на джин, ни на ликеры. Есть что-то общее с коньяком.

— Я вот думаю, что тебя не просто в город выкинули, а работу предложили? — спросил Колоб.

— Преподавать английский в университете, — ответил Уинстон, — Младший научный сотрудник. Ставка шестьдесят рублей. По паспорту сразу дадут комнату в общежитии и поставят в очередь на квартиру. Если женюсь, очередь пойдет быстрее.

— И ты согласился?

Уинстон удивленно посмотрел на русского.

— Ты думаешь, передо мной меню развернули? Хотите туда, хотите сюда? Хотите на нас поработать, хотите на родину вернем?

— Не знаю. А что, завербовать не пытались?

— Кому я нужен? Предлагали, конечно, но без настойчивости. Я сказал, что не хочу быть предателем, и что могут меня расстрелять, — здесь Уинстон соврал, но подобрал формулировку, которую смог произнести, как говоря правду.

— А они?

— Они ответили, что вам тут дорог каждый человек, который может принести хоть какую-то пользу обществу.

— Они всегда так говорят. И менты, и прокуроры, и судьи. Зеленые, значит, тоже. Только врут.

— Почему врут? Меня же вот на работу отправили. По специальности.

— Человек им не дорог. Человек им дешев. По мне, так лучше грабить и убивать, чем жить на их условиях.

Уинстон пожал плечами.

— Грабить и убивать я не умею…

— Ха-ха-ха! — перебил его Колоб искренним смехом. Чуть пиццей не подавился.

— Что смешного?

— Меня про тебя много спрашивали. Кто ты такой на самом деле. Зеленые подозревали, что ты военспец и прикидываешься лохом. Как настоящий шпион. Ты при мне дрался с япошками. Потом вы втроем замочили тех, что были в грузовике, а там не трое было. Потом ты отстал, чтобы прикрыть своих. У нас это считается очень круто.

— У нас, наверное, тоже. Я не военный.

— А потом мы с тобой на двоих замочили пятерых крыс и кицунэ. Причем на тебе трое.

— Так получилось.

— И тогда в машине ты сказал, что убивал людей в Англии.

Русские до сих пор не привыкли к «Эйрстрип Ван».

— Это другое.

— В каком смысле?

— Каждый может убить, когда защищает себя. Или на войне. Или из мести. Я не буду убивать за деньги.

— Ты в армии служил?

— На флоте. Живого врага даже в прицел не видел, если ты об этом.

— А увидел бы?

— Выстрелил бы. Это другое. Тут или ты, или тебя. А когда надо жить с того, что убиваешь мирных людей за деньги, совсем не то. Ты ведь должен сам понимать. Ты и так и так убивал.

— В общем, я тебя отмазал. Говорил им, что ты по жизни гражданский, и на себя брал по максимуму.

— Спасибо.

— Но мне лапшу на уши не вешай.

Чудесное выражение. Почему русские называют недостоверную информацию макаронными изделиями? Лапша это простая понятная еда, которую сложно приготовить неправильно или испортить.

— Тот, кто готов работать за шестьдесят рублей, не поедет через море с бандитами. Если поедет, так не будет там драться и стрелять. Ты держишь голову как человек с чувством собственного достоинства. Глаза не бегают, руки не дергаются, ноги не семенят. У тебя дорогие зубы. Импланты на обе челюсти. У нас пластическая хирургия официально только для героев войны и для большого начальства. У вас, я уверен, тоже. Или за большие деньги.

— Да, это дорого.

— У нас есть выражение «я бы с ним пошел в разведку». Или не пошел. Понимаешь, что это значит?

— Про надежность?

— Про надежность. Те двое ваших, по которым видно, что они вчера из армии, с тобой в разведку пошли. И твой босс, а он не лох, раз такими делами ворочает, тебя с ними отправил.

— Да. Ты это к чему?

— К тому, что лучше быть богатым и авторитетным человеком у себя на родине, чем у врагов пробирки мыть.

— Можешь помочь мне вернуться? Но взамен предлагаешь поработать в банде?

— Вроде того.

— Допустим, ты придешь к норвежцам и скажешь, что я хочу уехать с шотландцами. Но они бесплатно не повезут. И я не уверен, что Мерфи заплатит за то, чтобы меня вернуть.

— За тебя заплатят. Деньги не проблема.

— Мы грабим банк?

— Тебе важно не нарушать закон?

— Я не хочу попасть в вашу тюрьму.

— Тюрьма — дом, там люди живут, — усмехнулся Колоб.

— Я свое отсидел.

— Скажем так, за каждого человека, которого нам с тобой придется застрелить, если, конечно, придется, нам дадут не срок, а медаль.

— Японцы?

— Японцы. И русские, которые работают на японцев.

— Тебя контрразведка завербовала?

— Типун тебе на язык!

Что такое «типун», Уинстон не знал. По крайней мере, среди синонимов к половому органу такое не значилось. Значит, это не ругательство, за которое бьют или убивают, а просто что-то невкусное.

— У нас свои интересы, у зеленых свои, — сказал Колоб, — Сейчас они зацепились за тех японцев. Предположили, что это шпионы, а те, кто под ними ходит, агентура.

— Если кто-то ходит под шпионом, то он агент, — согласился Уинстон.

— А на самом деле японцы просто продают опиум, а братва просто покупает и перепродает по стране, — продолжил Колоб.

— У нас кто работает с врагом, тот тоже враг. У вас нет?

Колоб вздохнул.

— Для государства мы, воры, и так враги. И без японцев. Японцы тоже и так враги. И без воров. Шпионаж и контрабанда это разные составы преступления. В торговлю паленым товаром зеленым нечего лезть. Они в теме разбираются как свинья в апельсинах.

Уинстон попытался представить свинью, разбирающуюся в апельсинах. Представил финальную сцену «Скотного двора» и улыбнулся.

— В общем, ты не против? — спросил Колоб. Ему уже немного надоело, но не настолько, чтобы свернуть разговор.

— Я хочу домой и мне нужны деньги, — уверенно сказал Уинстон. Как раз та ситуация, к которой его готовил Виктор Петрович, — Меня не будет мучить совесть, если я постреляю по вашим преступникам и по японцам. Меня с детства учили, что убивать русских и азиатов это хорошо. Я немного уже убил и нисколько не жалею, — продолжил он.

— Теперь я себя предателем чувствую, — сказал Колоб, — Потому что на одной стороне с врагом.

— Ты всю жизнь на этой стороне. И убивал не только преступников.

— Я же не за вас убивал, а по своим делам.

— Ты как бы второй фронт открыл. Вот мы воюем с Европой, и Остазия с ней воюет. Мы со своей стороны, они со своей. Но они нам союзники получаются.

— Ты меня сейчас с япошками сравнил? — Колоб злобно прищурился и со своим круглым лицом стал похож на азиата.

— Извини, — спокойно сказал Уинстон, — Не хотел обидеть. Я пока еще плохо понимаю ваш культурный код.

— Другой бы тебя зарезал нахрен. Ты пока начнешь понимать, уже мертвым будешь.

— Будем действовать как на той квартире. Я сначала молчу, потом стреляю.

— Ха-ха-ха! По рукам!

Колоб протянул руку через стол, и Уинстон пожал ее.

Потом они вышли на набережную. Колоб долго молчал, а потом сказал:

— Я не открыл второй фронт. Я в принципе Родине не враг, я даже за Родину.

— Это как? — не понял Уинстон.

— Я волк. Ем овец. Грызусь насмерть с другими волками. Отбиваюсь от овчарок. Убегаю от волкодавов. Я хищник, а здесь моя естественная среда обитания. Я не хочу вместо леса с овцами, волками и собаками получить пустыню, где придется делить падаль с шакалами. Понимаешь?

— Наверное, понимаю.

— А ты какой зверь?

— Я… Овец. Самец овцы, как это… баран. Сошедший с ума баран, отбившийся от стада и попавший в чужой лес. Принимаю еду от тех, кто кормит, атакую первым тех, кто угрожает. С трудом отличаю первых от вторых.

Потом Колоб, как сказали бы в армии, «выдал вводные». При этом он постоянно ссылался на информацию, полученную от «зеленых». Контрразведчики начали работать по выяснению контактов японских шпионов в Скандинавии и постоянно спрашивали что-то новое на допросах. Колоб не давал в ответ ничего важного, но из вопросов складывал для себя цельную картину происходящего.

В прошлом году в Скандинавии появились японцы и предложили поставлять опиум. Не вышли на берег и постучались к местным блатным, а их агент предварительно внедрился в Мурманске и подготовил почву. В уплату за опиум японцы принимали рубли. На рубли покупали левак и неучтенку с военных заводов. А еще платили за доставку посылок по России через неофициальные каналы.

«Новые мурманские» использовали опиумные доходы, чтобы понемногу прибирать к рукам преступный мир Ленинграда. Многих это устраивало, но не старого вора в законе Сандро и его верных людей, которые оказались в стороне от новых финансовых потоков. Причем Сандро уже несколько лет, как руководил преступным миром Ленинграда из зоны строгого режима.

Авторитеты, оказывается, не теряют власть, когда сидят в тюрьме. В тюрьмах работает своя почтовая система. Заключенные с высоким статусом могут дистанционно управлять своими преступными империями. Если только их не подсиживают подельники на местах.

Так получилось, что контрабандную торговлю через Эйрстрип Ван и Норвегию крышевал ленинградский авторитет Болгарин, который, в свою очередь, ходил под Сандро. Именно к Болгарину пришли контрабандисты с предложением от Мерфи обменять английского доктора на какого-нибудь русского.

Болгарин закинул удочки через преступный мир и нашел Смирнова. Подумал, куда и в обмен на что пристроить Дока Джонсона в окрестностях, и договорился со своими контактами в МГБ насчет амнистии для Сандро и всех причастных к обмену.

Поскольку «новым мурманским» очевидно, возвращение Сандро сильно бы не понравилось, Болгарин держал будущий обмен в секрете от всех, не доверяя даже близким. Под его крышей как раз отлеживались после побега с урановых рудников старый друг Сандро Колоб и его подельник Студент. Колоб по понятным причинам не мог отказаться, да и не хотел. Уважение таких людей, как Болгарин и Сандро стоит больше, чем любые деньги, да и амнистия позволяла получить статус «официально освобожденного» вместо «пропавшего без вести и обязанного отбыть остаток срока».

Но разведка «новых мурманских» узнала про обмен и амнистию. Внедренные к контрабандистам «крысы» попытались сохранить старус-кво и оставить Сандро в тюрьме. Поэтому обе медицинские технологии с носителями знаний сдали японцам, чтобы было на кого перевести стрелки.

Вышло так, что Колоб отбился и получил свободу. Поскольку амнистия состоялась, Сандро должны были тоже этим утром выпустить. Колоб, опираясь на вопросы «зеленых», ожидал, что он прибудет на послезавтрашний «сходняк» в Ленинград, и там местным авторитетам придется отвечать за неудавшуюся попытку предательства.

Местные, судя по всему, готовятся к крупному конфликту и убирают потенциальных сторонников Сандро. Со слов зеленых, с начала года погибло пятеро авторитетов, в том числе и сам Болгарин.

— Если все так, то Сандро уже потерял влияние, — уверенно предположил Уинстон, — Лучше бы передал титул и ответственность фактическому старшему управленцу и вышел на пенсию.

— Сандро, хотя и немолодой, еще покажет всем, где раки зимуют, — ответил Колоб, намекая, что русские преступники сбрасывают трупы в места зимовки раков, — Ему нужны верные люди, чтобы встретить его и обеспечить охрану. В благодарность он скажет слово шотландцам, и те возьмут пассажира до Леруика. Тем более, что пассажир не шпион и не лох, а четкий пацан у себя в Англии.

— Если старый вор не выжил из ума и обоснованно считает себя авторитетом, то должен быть уверен, что у него в трехмиллионном городе есть достаточно верных людей. Тогда лишние двое погоды не сделают.

— Судя по вопросам зеленых, кто-то из «верных людей» крыса, а кто-то стукач. Не исключая, что они все одновременно и то, и другое. Поэтому надо проехать по городу и позадавать вопросы. В худшем случае придется немного пострелять. В любом случае, послезавтра все закончится. Если не выгорит, пойдешь работать МНС на ставку в шестьдесят рублей, уж этот вариант от тебя точно не убежит.

— В чем твой интерес? — спросил Уинстон.

— Мы с Сандро старые друзья и всегда помогали друг другу, — ответил Колоб, — Сандро с Болгарином прикрыли меня после побега. Я помог Сандро с амнистией. Болгарин подсуетился, чтобы эту амнистию распространили на нас с тобой. Сейчас моя очередь. Я помогу Сандро навести порядок в городе, а потом он в долгу не останется.