Перебежчик (1986-2)

8. Глава. Европейские ценности на словах

Следующие три недели Уинстона ни разу не вызывали из новой камеры повышенной комфортности с «телевизором», как русские называли телекран без камеры.

Он смотрел русское телевидение, читал газеты и журналы. В плане эффективности русская пропаганда превосходила все, что он видел раньше. Справедливости ради, половина художественного вещания происходила не из России, а из остальной Европы в переводе на русский.

Рисованные фильмы для самых маленьких уже аккуратно подготавливали европейцев к войне. Война по мере взросления сопровождала детей и становилась нормой жизни. Обычным процессом, который неизбежно сопровождает цивилизационное развитие человечества.

Для старших околовоенные сюжеты шли все более жесткие. Главным отличием от продукции Министерства Правды было отношение к доносительству. Если в Эйрстрип Ван положительные персонажи стучали в органы по каждому подозрению, то здесь герои вдумчиво собирали доказательства, чтобы ложным доносом не отвлекать органы от охоты на настоящих врагов.

В плане внутренней организации Евросоюз выглядел загадочно. Два десятка квазигосударств с большой степенью автономии. Единая коммунистическая партия. Единый Госплан, какой-то аналог Министерства Изобилия. Единый Генеральный штаб вооруженных сил. Максимально децентрализованная управленческая структура.

Сам бы он не смог уверенно сформулировать эту фразу, но европейцы официально гордились децентрализацей. Как следствие, в новостях упоминалось множество разных начальников, лидеров и публичных фигур без выделения узкого круга высшей элиты. Единственный человек, который стоял как бы над всем, во всяком случае, с точки зрения пропаганды — Верховный Главнокомандующий. Он же просто «Верховный».

Странно, но у него не было имени. При этом Верховный, в отличие от Большого Брата, уверенно существовал как человек из плоти и крови. Принимал парады, награждал героев, поздравлял с праздниками. Как будто должность требовала отказа от всего личного.

Непрерывно воюющий Евросоюз работал в первую очередь на армию. Армейская вертикаль управления требует, чтобы командиры могли принимать решения как можно быстрее, не тратя времени на совещания и согласования. И несли ответственность. Отсюда потребность в самом главном командире, несмотря на требования к командирам на местах принимать решения самостоятельно, не перекладывая ответственность наверх без особо важной причины.

В бытовом плане европейцы жили скромно, но на удивление чисто. Бросалась в глаза тема об экономии, особенно «берегите хлеб», хотя тут же газеты гордились, что хлеб в Европе стоит дешевле, чем в остальном мире. Хотя это логично. Экономить можно то, что есть возможность потреблять с избытком. Для сравнения, в Эйрстрип Ван никто не призывал к экономии еды, потому что еда продавалась по продуктовым карточкам, и даже по карточкам ее не хватало. Там пропаганда экономии того же хлеба выглядела бы как издевательство.

Все виды вторсырья собирались и перерабатывались под лозунгом «Кто сдает продукт вторичный, тот питается отлично». Сбором макулатуры и металлолома занимались не профильные учреждения, а школьники и похоже, что бесплатно. Простые люди регулярно выходили на «субботник», чтобы сделать генеральную уборку вокруг своих домов или на территории завода. Плакаты на гигиеническую тематику встречались как бы не чаще, чем политические лозунги.

Примечательно, что газеты постоянно жаловались на демографическую ситуацию. Какой-то коэффициент рождаемости снизился меньше трех с половиной детей на женщину. Наступает какая-то демографическая яма, из-за которой в школах и детских садах для нового поколения будет много свободных мест, поэтому всем, кто откладывал рождение ребенка, пресса напоминает, что сейчас самое подходящее время.

Что касается детей, то тотальный государственный контроль в Евразии превосходил даже Эйрстрип Ван. Дети попадали в государственные учреждения чуть ли не с двух лет и в течение следующих двадцати лет жизни проводили под колпаком государства полноценную рабочую неделю.

Наступило десятое апреля, воскресенье. Охранник открыл окошко в двери камеры и поставил на получившуюся полку поднос с завтраком. На отдельном блюдце лежали два крашеных красной краской куриных яйца. На одном нарисованы желтый серп и молот, на другом — желтая звезда.

— Христос воскресе! — сказал охранник.

Обычно охранники не приветствовали заключенных таким радостным тоном, а тем более религиозной лексикой.

— Доброе утро, — ответил Уинстон. Судя по настроению охранника, тот сказал какое-то положительное пожелание, и невежливо бы стало не сказать что-то доброе в ответ.

— Надо говорить «Воистину воскресе», — сказал охранник.

— Voistinu voskrese, — повторил Уинстон, позабыв про правильное произношение.

Это не официальная лексика и не сленг. «Христос» — это Jesus Christ, основатель религии своего имени. «Воскресе» — это, наверное, день недели воскресенье. Да, сегодня воскресенье. «Воистину» это знак согласия, только очень архаичный. Итого сегодня воскресенье и оно имеет отношение к Христу. Но почему об этом говорит человек в погонах? Разве русские не атеисты?

— Возьми яйцо. Вот так, — охранник взял одно яйцо тремя пальцами, как карандаш.

— Взял.

— Тюк, — русский тюкнул острым концом своего яйца об яйцо англичанина. На яйце охранника треснула скорлупа.

— Ты выиграл, — охранник положил яйцо обратно на блюдце.

— Что это было? — спросил Уинстон, — Какой-то русский праздник?

— Пасха сегодня. Какой ты шпион, если не знаешь наших праздников?

Что такое «Пасха»? Весенний христианский праздник, связанный с яйцами? Что-то из далекого детства. Там еще какие-то булочки с крестом. Easter! Традиция, отмененная так давно, что ее, наверное, даже пролы забыли.

— У вас отмечают религиозные праздники? — удивился Уинстон.

— Ты что, не шпион?

— Нет, конечно. Я гражданский. Нарушитель границы. Контрабандист.

— Официально не отмечают. Но в этом году скажут и по телеку, и в газетах. У нас же юбилей. Тысячелетие крещения Руси.

— Я думал, вы атеисты.

— Мы атеисты.

— Тогда почему вы отмечаете крещение Руси?

— Потому что это прогрессивное событие и шаг к культурному объединению Европы.

В понедельник Уинстон попросил о встрече с Виктором Петровичем и пришел на нее уже немного подготовленным по русскому культурному коду.

— Может быть, я чего-то не понимаю, — начал он с самого свежего впечатления, — Но в ваших воскресных новостях первой строчкой идет Пасха на фоне тысячелетия крещения Руси. У вас официально атеистическая страна. Почему в вашей культуре постоянно упоминается Бог, церковь и все такое? У нас в Эйрстрип Ван если уж отменили Бога, то отменили полностью.

— Европейцы, особенно, католики, не захотели совсем отказываться от церкви, — ответил Виктор Петрович, — Пришлось вернуть церковь и для русских, чтобы мы не думали, что кому-то можно больше, чем нам.

— Власть признала ошибку? — удивился англичанин.

— Никаких ошибок. Церковь в том виде, как она существовала раньше, была справедливо наказана за свое антинародное поведение. Материалистическое атеистическое мировоззрение единственно верное, ничего сверхъестественного в мире нет. Церковь теперь официально выполняет задачу сохранения культурного наследия. Священники считаются полезными как психологи. У них с начала времен отлично получалось сглаживать последствия посттравматического стрессового расстройства, а это по нынешним временам все еще очень актуальная задача.

— То есть, вы решили не отменять старорежимное культурное наследие, потому что из него можно извлечь пользу? — Уинстон вспомнил разговор в компании Железной Леди на ту же тему.

— При правильной подаче нет никакой необходимости что-то официально отменять. Марксизм отлично объясняет все, что было, и все, что будет, — ответил Виктор Петрович, — Ложные теории отмирают сами.

— И даже Бога на самом деле не отменили? Священники ведь не могут говорить, что Бога нет?

— Поменяли статус со сверхъестественной сущности до вымышленного персонажа, но не запретили. И знаете, почему?

— Даже не догадываюсь.

— Многие люди все еще суеверны. Особенно те, кто постоянно рискует жизнью. Даже офицеры, не говоря уже о солдатах. А если у человека в голове, к сожалению, есть место под сверхъестественное, то на нем пусть лучше будет какая-то официально терпимая версия христианства, чем совершенно дикое язычество сектантского или даже индивидуального толка. Иначе мы получаем разведчиков, которые пропускают боевой выход из-за неудачного гадания на куриных внутренностях.

— У нас такого нет.

— Вы служили на флоте и говорите, что у вас нет суеверий?

— Ээээ…

— Вы не спрашивали матросов, что означают их татуировки?

— В основном, биографию. Рыцарь, поражающий дракона, — участник войны с Остазией. Орел, несущий медведя, — участник войны с Евразией, то есть, Евросоюзом. Ласточка — за десять тысяч миль, парусник — за мыс Горн. Якорь с цепью — боцман. Пушки — канонир.

— И как относится к этому Министерство Правды? Океания же всегда воевала с Евразией?

— Министерство Правды не имеет власти на флоте. Это территория Министерства Мира.

— Но татуировки на флоте не только о биографии. Видели петуха и свинью на ногах?

— Видел. Они защищают от утопления, насколько я помню. Маяк или полярная звезда — к возвращению домой. Женщина к удаче и еще что-то там.

— Кстати, у вас на флоте есть женщины в каких-нибудь службах непосредственно на борту судна?

— Нет.

— Знаете, почему?

— Традиция.

— Суеверия пережили короля и этот ваш ангсоц переживут. Знаете, кто такой Иона? Знаете, что в Эйрстрип Ван найдется тысяча причин не выходить из порта в пятницу?

— Конечно. Как минимум, в одном отсеке что-то сломается. Когда починят, окажется, что проблема в следующем. К полуночи корабль будет готов.

— Представьте, что Вы объясняете боцману, что дьявол не существует, а морской дьявол тем более. Что это просто вымышленный персонаж, которого очень даже можно упоминать перед штормом.

— Не представляю. Погодите-ка. Получается, что у вас Дьявол — вымышленный персонаж, как и Бог?

— Конечно.

— А у нас Бога официально нет вообще даже в таком статусе, а дьявола люди поминают с таким видом, будто он как бы есть.

— Вы думаете, Бог или Дьявол существуют?

— Если бы Бог существовал, то он бы как-то наказал людей за подобное неуважение.

— Наверное.

— Слушайте, Вы очень умный человек и не ограничены цензурой. Вы ведь читали Библию? Верно? Вы атеист, но не отрицаете культурное наследие.

— А вы разве не должны были ее читать хотя бы в детстве?

— У нас дома была Библия, но мама сказала, что мне лучше не знать, что написано в этой книге.

— Я имею представление об основных персонажах и событиях Ветхого и Нового заветов. Не более того.

— Хорошо. Вспомните, был когда-то случай, когда люди сильно рассердили Бога? Не отдельные люди, а человечество в целом. Что он сделал?

— Вам что-то говорят выражения «Ноев ковчег» или «Вавилонская башня»?

— Нет.

— Наверное, по-английски должно звучать совсем по-другому. Суть в том, что однажды Бог устроил потоп на всей обитаемой суше, а одному человеку, его звали Ной, приказал построить большой корабль, взять на него людей и животных. Все утонули, а этот корабль выжил.

— Это просто старая сказка про наводнение. Такая, наверное, есть у всех народов. А вторая история?

— Люди попытались построить башню до неба, а Бог ее разрушил и заставил людей воевать друг с другом.

— Заставил воевать друг с другом. Вам это ничего не напоминает? У вас священники не намекают на некоторую схожесть этой истории с выпусками новостей?

— Полагаю, им запрещено.

— Но Вы говорили, у вас нет цензуры.

— Для культурного наследия цензуры нет. Для пропаганды и всяких там намеков есть.

Следующую встречу с русским аналитиком Уинстон начал с самого главного вопроса.

— Зачем это все? Зачем я вам нужен? Зачем вам нужно, чтобы я лучше понимал европейцев?

— Подумайте, — спокойно ответил Виктор Петрович. Он ждал этого вопроса.

— Вы сказали, что не можете расстрелять человека, который хоть на что-то годится. Хотите предложить мне какую-то работу?

— Вы бы возражали?

— Даже не знаю. Я думал, меня сломали в Министерстве Любви. Я предал всех, даже Джулию. Но я не предал Англию. Любая работа, которую вы мне предложите, будет работой в конечном итоге на врага, потому что вся ваша огромная страна это просто подсобное хозяйство при армии.

— Кто бы говорил! — Виктор Петрович искренне возмутился, — Да ваша Эйрстрип Ван не более, чем тоталитарная секта при военном флоте! Придуманная американцами, чтобы забрать себе британскую колониальную империю, а саму Британию поставить себе на службу и подешевле!

— Правда? — переспросил Уинстон.

— Нет, на ходу придумал, — недовольно ответил аналитик.

Характерная особенность русского языка — когда те же слова, сказанные со скептической интонацией, означают прямо противоположное.

— Американцы?

— Конечно. Вы не читали «Скотный двор»?

— Читал. В детстве. Сейчас это запрещенная книга.

— Потому что она рассказывает про вашу революцию и к чему она привела. Помните, чем закончилась история?

— Свиньи сели за стол с людьми, а потом подрались.

— Автор не дожил до настоящего финала. Свиньи поставили скотный двор на службу людям. Американцам.

— У нас некоторые так и говорили, — Уинстон вспомнил Плезенса, — Это все объясняет. Это объясняет даже ботинки.

— У Вас при задержании были хорошие военные ботинки американского производства.

— Американские. Все дорогие и качественные вещи у нас американские. Янки приезжают в Эйрстрип Ван как белые люди к папуасам. Покупают наших женщин за бусы и зеркальца. А мы не можем поехать в Америку, кроме членов Внутренней партии и то не всех.

— Что англичане знают про Америку? — спросил Виктор Петрович, — Ведь нельзя совсем зацензурировать главного союзника.

— Только то, что идет в газетах, по телекрану и кинематографу, — ответил Уинстон, — Сначала люди, говорящие на американ инглиш, стреляют в индейцев из кремневых ружей. Потом гражданская война. Янки стреляют в людей с южным произношением. Война с Мексикой и вестерны, теперь враги говорят еще и по-испански. Первая мировая против немцев. Сухой закон и Великая Депрессия. Хорошие парни все еще говорят на американ инглиш, а плохие с итальянским или еврейским акцентом. Вторая Мировая. Снова враги-немцы, теперь еще и японцы. Потом немцы, русские, французы, японцы, китайцы и все прочие. Потом будущее и всякая фантастика про американ-инглиш-мен против монстров.

— То есть, Штаты с точки зрения англичанина непрерывно воюют?

— Разве не так?

— Так. Но есть же мирные сюжеты.

— Да. В маленьком городке между красивыми горами и цветущими равнинами живет симпатичный парень, влюбленный в первую красавицу колледжа. Или в большом городе среди серых стен встречаются одинокие сердца. Или кому-то надо выполнить мирную задачу или просто выжить в пустыне, в джунглях или в море. Или по телекрану показывают длинный сериал, например, про врачей, про механиков, еще про каких-нибудь людей труда. Пролы особенно любят про моряков.

— И никаких миллионеров, владельцев ранчо в огромных шляпах? Никаких яхт и дворцов? Никаких менеджеров среднего звена с кабинетом размером в футбольное поле и окном во всю стену? Студентов на спортивных автомобилях?

— Нет. Про богачей бывают латиноамериканские сериалы. Прошлый век, плантации, рабы, надсмотрщики, простенький сюжет с надуманными страстями. Но девушки там красивые.

— Вам просто не положено кое-что знать. Или вы начнете задавать вопросы, почему янки воюют с вами на одной войне, а живут лучше. Так на чем мы остановились?

— Вы хотели предложить мне какую-то работу, я ответил, что Евросоюз это подсобное хозяйство при армии, и Вы обиделись.

— Я старался, чтобы вы нас лучше понимали, и никак не ожидал, что с вашей точки зрения Евросоюз выглядит так мрачно. В Эйрстрип Ван веселее? — спросил русский.

— Обхохочетесь. Если у меня есть выбор, меня расстреляют или отправят работать, неважно, где и кем, но, в сущности, на вражескую армию… Дьявол с вами, хотя вы в него не верите. Расстреливайте. Не надо меня бить, ломать и все такое. Просто возьмите пистолет и один раз выстрелите в лоб.

— Переговоры сразу заходят в тупик?

— Давайте я вам все расскажу по второму кругу, — вздохнул Уинстон, — Я устал. Мне наплевать. Потом вы меня расстреляете и покончим с этим. Ваше честное и щедрое предложение при всем уважении меня не заинтересовало. Хотя оно явно предполагает несколько больше свободы, чем у меня есть сейчас.

— Вы патриот и в глубине душе любите Большого Брата?

— Нет. Просто отстаньте от меня все. Ваша военная машина мне ничуть не ближе, чем наша. Как у вас говорят, horseradish is not more sweet than radish? — Уинстон не вспомнил названия овощей на русском, — Вам нечего мне предложить, кроме предательства, а я не хочу быть предателем. Лучше умереть.

— Хотите отомстить?

— Кому?

— Всем, кому посчитаете нужным. Министерствам, теневикам, Эйрстрип Ван, Океании, Большому Брату.

Уинстон ответил не сразу.

— У меня не осталось живых врагов. В смысле, тех, кого можно просто застрелить и удовлетвориться. Большой Брат — вымышленный персонаж, говоря вашими терминами. А победить Океанию в целом мне очевидно не по силам. Вам нечего мне предложить.

— Хотите Англию?

— В каком смысле?

— Англию. Британию. Великобританию. Соединенное Королевство. Вместо Эйрстрип Ван и Океании. Как независимое нейтральное государство. Хоть Британскую Империю в перспективе.

— Чтобы вы пришли и захватили нас?

— Мы и сейчас можем прийти и захватить, но это встанет нам слишком дорого, а в финале получим дымящиеся радиоактивные развалины. Договоритесь с Океанией сами. Англия раньше не была ничьей колонией, и мир нормально к этому относился. Если мы не нападаем на вас, пока вы в составе нашего главного врага, то мы тем более не нападем, если вы снова будете нейтральной страной.

— Лавировать между двумя сверхдержавами?

— Да. Их сейчас отлично устраивает, что Англия не наша. А нас будет устраивать, что Англия не их.

— Но страна неспроста называется «Взлетная полоса один». Она имеет стратегическое значение.

— Давно уже не имеет. Современные самолеты-ракетоносители могут атаковать через Северный полюс, подводные лодки из любой точки океана, ракеты шахтного базирования прямо из Штатов, и в перспективе оборонные рубежи уходят в космос. Все, что взлетает от вас, наше ПВО видит чуть ли не на старте. Ваша ценность как непотопляемого авианосца осталась в прошлом.

— Но наша экономика завязана на Океанию. Мы разоримся. Мы почти все топливо, кроме угля, получаем из-за океана.

— Во-первых, почему нельзя вести деловое сотрудничество, будучи разными государствами? Это всегда была нормальная практика. Во-вторых, у вас должен остаться доступ на рынки Океании, а с независимостью вы получаете доступ и на наш рынок. Сможете быть посредниками вместо контрабандистов. Вместо «Чайного Тракта» и «Эйр Сахара». В-третьих, под Северным морем в ваших территориальных водах находятся богатейшие месторождения нефти и газа, которые не разрабатываются из-за политических рисков. У нас с вами в Северном море всего по одной платформе, а могло бы быть десяток-другой.

— Вы отдадите нам Северное море?

— Лично я моря отдавать не могу, но нормальная мировая практика это раздел экономически значимых территорий. Если Англия объявит независимость и разорится, она сразу же приползет на брюхе обратно в Океанию. А если объявит независимость и фактически ее потеряет, встав в зависимость от Евросоюза, то Океания воспримет это как захват Англии Евросоюзом и повод для войны. То есть, нам объективно нужна нейтральная и экономически самодостаточная Англия, ведущая сбалансированную внешнюю политику.

— Примерно за это могло бы бороться Братство, но оно не существует.

— Создайте его сами. Мы поможем.

— Чем?

— Знаниями. Вы не умеете организовывать подпольные братства. Не знаете, что такое конспирация. Не умеете искать союзников и вести переговоры, не умеете торговаться и блефовать.

— Что взамен?

— Информация. Будете присылать нам какие-нибудь полезные новости про Эйрстрип Ван. Даже не просим убивать адмиралов и взрывать крейсера.

Уинстон не ответил. Виктор Петрович считал секунды. Одна, две… десять. Пауза затянулась.

— Хотите, я принесу вам довоенные английские книги? — предложил русский, — Настоящие довоенные английские издания, на пожелтевшей бумаге, с потертыми переплетами. Вальтера Скотта, Стивенсона, Конан Дойля, Вудхауза, Киплинга. У вас не забыли хотя бы Шекспира?

— Буду очень признателен. Шекспира не забыли, но переписали настолько, что никто уже не разберет, где первоисточник, а где вчерашняя правка.

Две недели Уинстон читал запоем. Старая добрая Англия покорила его. Тот мир, к которому принадлежали родители, напомнил о себе. Мамин дом. Приемы. Женщины в бальных платьях, мужчины во фраках. Крестный с неизменной сигарой.

Флот. У Англии всегда был собственный великий флот. Не подразделение американского. Всего сто пятьдесят лет назад у этих янки почти не было военного флота. Правь, Британия, морями! Даже сейчас, через столько лет после революции, на флоте остались многие традиции тех еще времен. Весь морской язык, от технических терминов до ругательств пришел оттуда.

Отношения в обществе. Простолюдины уважали аристократов. Не боялись, а именно уважали. Сейчас и аристократии как таковой нет. Есть начальники, но это близко не одно и то же.

И отношение в мире. Англичанин тогда был не просто белым человеком, а самым белым из белых людей. Хранителем морали и носителем цивилизации. Послом и представителем белого мира. В любой стране третьего мира на англичан смотрели снизу вверх. Даже там, где против красных мундиров поднимались многотысячные орды. Whatever happens, we have got The Maxim gun, and they have not.

Пока не поздно все это вернуть. Еще живы такие люди, как Стивен Дадли, которые давали присягу под «God save the King». И среди пролов полно таких же. Пролы уважают своих предков больше, чем Партию и Большого Брата вместе взятых. Флот с уставным «сэр» вместо сухопутного «товарищ».

Надо только объяснить молодым, что мы хотим вернуть. Как? Листовки? Прокламации? Нет. Книги. Вот почему Полиция Мысли конфискует все старые книги, но привычка читать неистребима. Поэтому Министерство Правды издает массу новой развлекательной литературы до порнографии включительно. Если запустить в народ старые книги? Если пересказать суть того мира и тех героев современным языком? Если при этом использовать технологии современных текстов? Получится ли переиграть Министерство Правды на его поле? Для этого, в сущности, ничего сверхъестественного не нужно. Просто грамотный редактор и типография.

Смог бы я это сделать? — задумался Уинстон, — Может быть, кто-то смог бы лучше меня?

Он повспоминал разных коллег и никого действительно талантливого из тех, кого до сих пор не отменили, не вспомнил.

— У вас есть речепис? — спросил он Виктора Петровича, отдавая очередную порцию книг.

— Найдем, — уверенно ответил тот.

На следующий день ему принесли в камеру лучший речепис, который он когда-либо видел. С большим монитором, где можно сразу видеть наговариваемый текст, листать и вносить правки.