Обнажая знаки

2 глава

Воспоминание или сон накатило безжалостной волной, обрывая связь с настоящим и выбрасывая Ану в те дни, когда она оказалась в приюте недалеко от города Аре в Швеции. Почему она так хорошо все помнила? Едва ли не каждый день после того, как пришла в себя? Более поздние воспоминания частично стерлись, запутались в паутинах разных событий, потерялись, но не первый год в приюте. Он застыл в памяти наколотой татуировкой. Или воспоминания оставались столь яркими, потому что с них начиналась ее жизнь?

До того, как Ана «проснулась», ничего не было.

Позже, посоветовавшись с врачами, старшая воспитательница приюта написала в деле найденного на вокзале ребенка — возраст семь лет, и придумала имя, которое девочка будет ненавидеть. У воспитательницы были серые волосы, такие же глаза без капли тепла, улыбка на строгом лице, от которой на душе становилось только холоднее, и ровный голос.

— Твое имя теперь Татия… Запомнила, девочка? Татия… Ты так часто повторяешь татата, что тебе будет легко отозваться на него.

Мисс Кранц была добра с другими детьми, но почему-то не с ней. Наверное, женщина не могла простить, что со странной девочкой все ее старания, наработанный опыт и образование ни к чему не привели. Ана молчала и не шла на контакт, подрывая авторитет старшей воспитательницы.

Но это было позже.

Началось все с яркого удара света и оглушающих звуков. А когда привыкли глаза, вокруг девочки оказалось множество спешивших куда-то людей, незнакомые предметы, странные звуки… Ана слышала незнакомую речь и не понимала НИЧЕГО! Знала только, что все вокруг — ЧУЖОЕ!

Холодный плен страха, безумный танец сердца, готового вырваться из груди — она почувствовала это вновь, стоило окунуться в воспоминание и оказаться на станции железнодорожного вокзала в утренний час-пик. В какой-то момент отчаяние поглотило ее без остатка, девочка опустилась на землю, закрыла уши руками, зажмурилась и закричала. А когда ее коснулись чужие руки, упала на спину и стала бить ногами.

Только этот момент остался в воспоминаниях нечетким, сменившимся спасительной темнотой. Наверное, невменяемому ребенку вкололи успокоительные. Последующие дни можно было назвать ускоренным путем самоосознания новорожденного. Материнским телом для Аны стала комната, связью с внешним миром — люди. Сначала к ней приходили всего две женщины — одна все время пыталась с ней говорить, другая приносила еду и убиралась. Потом число желающих найти способ объясниться увеличилось. К счастью, Ана быстро поняла, что никто не хочет причинить ей вреда, и в ней проснулось любопытство. Чужой мир расширялся постепенно. Коридор, еще один, комнаты, взрослые люди, дети… Увидев много детей, она успокоилась и стала наблюдать.

Тот, кто запечатал ее память, спрятал все, что касалось происхождения или дома, но не тронул то, что полагалось знать ребенку ее возраста. И она понимала, что многое вокруг нее было НЕ ТАК. А как правильно, Ана не помнила. Просто знала, что такие дома, такую одежду, такие деревья за окном, железные телеги на колесах и множество вещей она никогда раньше не видела. Получалось, что она потерялась и оказалась в совершенно чужом месте? Но где и с кем тогда была раньше? И почему первые попытки говорить неизбежно заканчивались тем, что она бессвязно повторяла звуки та-та-тия? После того, как Мисс Кранц сделала из этих звуков имя, Ана решила молчать до тех пор, пока не начнет понимать чужой язык и объясняться на нем.

Это было ее первое сознательное решение в чужом мире.

Через какое-то время маленькая комната сменилась на комнату побольше, с двумя кроватями, и у потерявшейся девочки появилась соседка, та самая, что стала светлым лучиком в воспоминаниях первого года, и у которой она украла потом себя имя — Ана.

Это стало ее первым воровством в чужом мире.

Девочек многое объединяло — обе были одинокими и отказывались говорить. В глубине глаз соседки Ана, тогда еще Татия, которая не хотела ею быть, видела отголоски своей собственной боли и страха и поэтому решилась на первые попытки общения. Появился набор простых знаков — «да», «нет», «не знаю», «подожди». Со временем к ним добавились другие. Девочкам хватало, чтобы помогать друг другу справляться с кошмарами. Девочка по имени Ана плохо спала, иногда кричала или плакала по ночам. Девочка, которая позже присвоит себе ее имя, начала видеть беспокойные сны. Они оглушили ее яркими тонами, не соответствующими краскам за окнами. Перед ней раскинулись пустые долины, полные песка всех оттенков от рыжего до бордового. Залитые солнечным светом терракотовые холмы и красные горы, острые, как кошачьи клыки. Среди них девочка часто видела одну и ту же вершину. Ее кровавые склоны испещряли тонкие прожилки, опутывая гору в густую изумрудную сеть. Небо во снах было иным, чем небо над Аре, иногда наливаясь темно-зеленым и вызывая страх. Во всех снах Татия оказывалась одна. Вокруг нее был песок, выжженные солнцем растения, ветер, но ни одного человека.

Она просыпалась, ощущая себя еще более потерянной.

Со временем к набору знаков и бессловесным сигналам одной девочки стали добавляться рассказы другой. Когда они лились торопливым потоком, Татия не могла отделить ни слова и только вдыхала живые эмоции рассказчицы. Она чувствовала вместе с ней страх, боль потери, а иногда — очень солнечные и уютные воспоминания о семье и мягких руках матери. Когда соседка не спешила или использовала мало слов, но много жестов, Татия училась новому языку. А потом, проснувшись одним утром, поняла, что в рассказе девочки почти не осталось незнакомых слов. Сохраняя свою тайну, Татия продолжила внимательно слушать и узнавать чужую историю. О дружной семье, которую проглотила война. О войне, в которой одни люди зачем-то убивали других. Слушала и пыталась вспомнить своих родителей и дом. Может, они остались в красном мире из песка и ветра? И она тоже — жертва войны? Соседка говорила, что видела людей, которые теряли от страха разум и забывали все-все-все. Вот так и она, забыла, а теперь начинает вспоминать, потому что разноцветных снов становилось все больше, только в них по-прежнему не было людей.

А потом Татия начала «передвигаться».

Сначала во сне. Перестала просто стоять и оглядываться, а стала ходить по красному песку ущелья, касалась руками стен без единого растения и стен с засохшими стеблями. Иногда воздух впереди нее начинал дрожать и переливаться неярким светом, словно в нем пряталось что-то живое, и тогда Татия шагала в сторону этого «что-то» и просыпалась от удара или холода, и в темноте комнаты оказывалась под столом, в углу, едва ли не на кровати своей соседки. Это было страшно — засыпать и не ведать, в каком месте откроешь глаза. Девочка быстро поняла, что перемещения происходят каждый раз, когда она делает шаг в сторону дрожащего воздуха в Красном мире. Но чем больше она настраивала саму себя не преследовать прозрачные миражи, тем сильнее они ее манили. Хорошо, что сны снились не каждую ночь, и дрожание воздуха случалось в них редко, но и этого было достаточно, чтобы разрушить недолгий комфорт, потому что однажды, проснувшись над кроватью Аны, Татия напугала ее, и во взгляде соседки появилась напряженность. Она перестала делиться рассказами и начала искать общения с другими детьми. А когда Татия переместилась за пределы комнаты, в коридор, к столовой, взрослые люди, язык которых девочка тоже начинала понимать, стали смотреть на нее с беспокойством. Из их уст зазвучало слово, связанное с луной. После очередного «исчезновения» Татия оказалась в отдельной комнате, дверь которой запирали по ночам на ключ.

Лишившись соседки, девочка еще сильнее захотела оказаться среди других детей, которые манили ее своими играми, разговорами, ссорами и радостями, смехом и слезами. Чтобы попасть к ним, нужно было стать похожей, поэтому Татия перестала прятаться от взрослых за стеной якобы непонимания и позволила себя учить, продолжая общаться посредством жестов. Вскоре она смогла проводить время среди детей, но ее отдельно обучали языку, математике, рассказывали о стране, в которой на оказалась. О Земле. А еще предложили рисовать.

Изведав силу карандаша и красок, Татия захотела «найтись» — что если она родом из Красной Долины? Увидев ее картинки, взрослые узнают, что это за место и помогут ей вспомнить? На рисунках появился красный песок, оранжевые дюны, бордовые ущелья и изумрудное небо. Даже пойманная в зеленую сеть гора. Но никто не спешил открыть девочке секрет ее происхождения. Тогда Татия подписала рисунки — «Мой дом» и заговорила. Как выяснилось, сразу на трех языках. Это не составило особого труда. Так же, как и с соседкой, она сначала «чувствовала», о чем говорят, потом ей открывалось значение слов, они начинали складываться в предложения, и, потренировавшись несколько вечеров в уединении своей комнаты, Татия начинала говорить. К сожалению, это привело не к сближению с детьми, а к тому, что с ней проводили больше времени взрослые. Они копались в ее голове с помощью вопросов, как в песочнице пластмассовыми совками. Татия старательно отвечала, надеясь вскоре попасть в одну комнату с девочками, лучше всего в ту, где жила Ана.

Чтобы не перемещаться, Татия старалась не преследовать миражи в ущельях, сдерживая собственные порывы даже во снах, но это стало невозможно, когда в Долине стали появляться растения. Они перекатывались сухими мячами. Однажды один из них ожил — выпустив длинные колючие стебли, он окружил ноги девочки плотным кольцом и набросился на нее со всех сторон длинными шипами. Татия закричала от страха и, увидев знакомое дрожание, шагнула в его сторону, вырываясь на свободу. Но проснулась в коридоре.

Кроме нападающих растений, в снах начали оживать тени. Они отделялись от темных частей склонов и превращались в высокие фигуры, скрытые плащами с капюшонами, натянутыми до основания шеи. Если полы плащей открывал ветер, под ними клубилась тьма. Иногда сквозь капюшоны на девочку смотрели огромные нечеловеческие глаза без ресниц и век, словно небесно-голубые провалы.

Татия не рисовала теней, потому что боялась посмотреть им в глаза, но рассказывала о них взрослым и стала опасаться неосвещенных углов. Своей разговорчивостью и стремлением объяснить причины перемещений девочка не становилась ближе к другим детям и взрослым, а отталкивала или тревожила их, и прежде чем она догадалась об этом, успела превратиться в невиданную зверушку.

Так что пока настоящая Ана находила себе новых друзей и снова училась смеяться, девочка, которая начинала называть себя этим именем в одиночестве запертой на ключ комнаты, отдалялась и снова замыкалась в себе.

Потом наступил день, когда вышедший из-за угла учитель показался тенью из снов. Татия закричала, бросилась бежать по коридору и вдруг оказалась между машин посередине оживленного перекрестка недалеко от приюта. Визг тормозов, крики, яркое небо и свет фар оглушили ее. Как в первый день, девочка зажмурилась, закрыла уши руками, села на корточки на асфальт и закричала.

Вскоре после этого случая ее перевели в другой дом, в котором тоже были дети, но это место оказалось страшнее снов, заполненных темными тенями. В нем не было ярких красок и надежд, но было много людей, спрятавшихся так далеко внутрь самих себя, что собственное одиночество Татии стало не таким уж печальным. Она поняла, что оказалась среди больных. В чужом мире ей никто не верил. Все, что она рассказывала и порой делала, было странным, неправильным, и за это ее закрыли в доме без надежды.

После того, как однажды Татию укутали в рубашку, не дававшую возможности нормально двигаться и пользоваться руками, она поняла, что не стоит пытаться убедить кого-то в своей правоте. Лучше молчать и казаться безразличной. И всеми силами стараться больше не «исчезать». Если ей станут доверять, она получит чуть больше свободы, например, возможность спокойно гулять в саду.

Пусть не сразу, но у нее все получилось. Прошло несколько месяцев, прежде чем Ана (в этом доме можно было называть себя хоть Солнцем) смогла во время прогулок свободно передвигаться по саду. У нее появилось любимое место в дальнем углу огороженной территории — на лавочке, с которой удобно было смотреть на мир за забором.

Он манил и пугал Ану, оставаясь чужим, несмотря на то, что она все больше узнавала о нем из книг и рассказов санитарок.

А потом настал день, когда девочка увидела, как по улице идет высокий парень в кожаной куртке и узких светлых джинсах. Он шагал легко и свободно, словно медленно танцевал. У него были необычные волосы — прямые, ниже плеч, собранные в толстый хвост, и совершенно белые (кроме черного локона посередине головы, опущенного на одну сторону).

Парень оглядывался по сторонам, словно искал что-то или кого-то, или же прислушивался к одному ему слышному зову.

Сердце Аны забилось часто-часто, как птичка, что запуталась в сетке, которой садовник, следивший за садом вокруг больницы, накрыл куст смородины. Ладони стали мокрыми от пота, задрожали коленки, но девочка не могла отвести глаз от незнакомца за забором.

Вот он остановился, что-то почувствовав, повернулся. Нашел глазами притихшую, сжавшуюся в комочек на лавочке Ану, и их взгляды встретились.

И время остановилось, связав двух людей невидимыми канатами.

Парень стоял напротив забора на противоположной стороне улицы, по которой редко ездили машины, и казался расслабленным, не в пример девочке, прилипшей к деревянным доскам так, что от напряжения болели все мышцы тела.

В тот первый день он так и не перешел через дорогу, стоял и смотрел на Ану, пока ей не пришлось уйти, потому что закончилось время прогулки.

Не понимая своих чувств и не пытаясь в них разобраться, оставшуюся часть дня девочка улыбалась. Она была уверена, что красивый парень смотрел на нее не как на больную, а с интересом. Он казался ей почему-то чуть менее чужым, чем все остальные люди, с которыми она столкнулась после того, как «проснулась» на железнодорожном вокзале.

Незнакомец вернулся на следующий день, и на следующий. И так пять дней подряд. Стоило Ане занять свое место на лавочке, как он появлялся. Иногда он уже ждал ее, прислонившись к фонарному столбу, стоявшему напротив лавочки на другой стороне дороги. Его одежда и прическа не менялись, как и выражение лица.

Наверное, незнакомца можно было назвать суровым или хмурым, но девочка видела в нем все больше признаков искреннего интереса. Не такого, с каким рассматривали ее до сих пор. В нем сквозило что-то, похожее на узнавание. А когда Ана осмеливалась улыбаться, то замечала на спокойном лице юноши ответ. Еще не улыбку, нет, но иногда прищуривались его глаза и поднимались уголки рта.

Когда после недели игры в гляделки высокий парень не появился, Ана почувствовала внутри зияющую пустоту. Когда он не вернулся на следующий день, она ходила по коридорам больницы, ничего не замечая перед собой из-за стены слез, и наталкивалась на все углы.

Прошли две долгие недели опустошающего одиночества. Ана продолжала каждый день, даже под дождем, приходить на лавочку в саду и смотреть на улицу, ожидая, когда вернется высокий парень. Пока он не появился из-за угла пружинящей торопливой походкой и, скользнув по Ане быстрым взглядом, не перешел улицу, направляясь к забору. У радости были мягкие руки, способные поднять над землей, и девочка оказалась у железных прутьев раньше, чем незнакомец.

— Меня зовут Ларс. Привет, — прозвучал мужской голос, показавшийся Ане пением.

— Привет. Меня зовут Ана, — ответила она, широко улыбаясь.

А потом внутри нее разорвалась белая вспышка, лишив на мгновение возможности двигаться.

Ларс обратился к ней на другом языке, не на тех, что использовала Ана до сих пор. И она ответила. Потому что этот язык был правильным. Не чужым. И в потемневших глазах парня она увидела отголоски жесткого солнца Красной Долины.