Ненормальный практик 2

Глава 5

Открываю глаза. Серый безликий потолок камеры уже виден, значит рассвело. Боль в сломанном предплечье пульсировала, как персональный будильник — горячая, попадающая прям в ритм сердца. Когда проходишь через ад, учишься не только терпеть подобную боль, но и использовать её для медитации, как точку фокуса. Чем я, собственно, и занимался последние полтора часа.

Без суеты приподнимаюсь на шконке. Засохшая кровь на лице стянула кожу зудящей коркой. Так и охота отколупать, да почесать. Опухшая рука приобрела живописный фиолетово-багровый оттенок с желтизной по краям. Перелом, и без рентгена ясно. Можно, конечно, ускорить регенерацию с помощью духовного ядра, направив энергию в повреждённые ткани, но сознательно сдерживаю этот процесс. Все раны пока нужны. Ведь они — ничто иное, как следы вчерашней схватки. И служили идеальным прикрытием, маскируя истинный уровень моих возможностей. Ведь кто заподозрит мальчишку со сломанной рукой и разбитым лицом? Даже если Карабас, что вряд ли, решит рассказать всё как было, решат, что он попросту свихнулся. Почему же я не убил его? Очевидно, при таком исходе ко мне точно были бы вопросы. А так, бурный рассказ Барабаса стал своевременным алиби.

— А-а-а, «красавчик» очнулся? — проскрипел голос из соседней камеры. — Хорошо ночку провёл? Не надоело ещё жить?

Лохматый седой старикашка, весь в морщинах, прильнул к решётке, разглядывая меня. Больной, что ли? Или настолько заскучал в казематах?

— Шуму ночью было… — продолжал он, растягивая слова. А куда ему торопиться? — Да уж, давненько я такого не слыхивал. Кабан, значит, с глазом вырванным отсюда вышел. Повезло тебе, уродец, что не пришибли там.

Это я-то уродец? Он себя давно видел? Ален Делон, бляха-муха. Но как-то спорить совсем неохота. К тому же, внешность, вообще, вещь субъективная — для одних ты уродец, для других — самый сок. Я сейчас за женский вкус. Что думает обо мне этот старый пердун — пофиг. Так что игнорирую его исповедь и торчащую костлявую морду между решётками. Прикол — поймать его сейчас за уши и хорошенько потянуть. Только вот зачем? Он даже не раздражает. Да и, тут реально скучно. Пусть себе болтает, пока мне реально не надоест. Может чего интересного расскажет.

Продолжаю концентрироваться на дыхании под его бесперебойный спич. Вдох. Выдох. Направляю каплю энергии духовного ядра, чтобы купировать заражение в ранах. Тонкий баланс. Этого должно быть достаточно для поддержания текущего состояния, и не навести на подозрения в мощной регенерации.

— Сегодня тебя отсюда вынесут, малец, — продолжал старикашка почёсывая небритую щёку. — Грушин такие вещи не прощает. Зуб даю, уже приказал тебе «особое меню» приготовить. Как-то был тут один, тоже умник… три дня продержался, а потом пожрал харчей и затих. Навечно.

— Спасибо за заботу, дед, — произношу тихо, не нарушая концентрации, — но, боюсь, твои прогнозы придётся подкорректировать. Остались ещё неоконченные дела на этом свете. По этой причине и подохнуть не могу.

Старик, видимо устав болтать, хмыкнул и отошёл от решётки, бормоча про «самонадеянных щенков». Вот же ворчун.

В коридоре послышалась возня, приглушённые голоса. Может сейчас будет кормежка и принесут пресловутое «особое меню» от майора? Ну или, ещё каких-нибудь мордоворотов, чтобы закончить начатое? А потом напишут, якобы курсант Волков напал на сотрудников и бравые заключенные помогли в его ликвидации. И вообще, он — психопат и поджигатель. Сценариев предостаточно. Вот только, им придётся ой как постараться, чтобы прикончить меня.

Лязгнул ключ, и в коридоре прошла процессия из трёх человек. Впереди шёл сменный дежурный с огромной связкой ключей, за ним — сутулый сотрудник, отчего-то смущённый. Стоило увидеть, кто замыкает шествие, и его смущение стало объяснимым.

Красотка. Умница. И просто — ректор моей академии. Виктория Александровна Державина.

Высокая, статная блондинка с безукоризненной осанкой вошла в тюремный блок, как в бальный зал Императорского дворца. Так и норовилось сказать сейчас, что забыл ангел в нашем захолустье, но ведь это столь банально и даже вульгарно, что решаю промолчать.

На ней изысканное платье серого строгого цвета с чёрными бархатными рукавами и высоким воротником, подчёркивавшим элегантную шею. Пояс с серебряной пряжкой обхватывал талию, выделяя силуэт песочных часов. Поверх — строгое чёрное пальто с меховыми манжетами. Знатно приоделась. Вот же женщины… Даже на визит в городскую тюрьму одеваются, как на приём к самому Императору. Или она так ради меня постаралась? Сомнительно.

Самым интересным в Вике была далеко не одежда или украшения, а выражение лица — идеальная маска превосходства, которое показательно сдерживают, чтобы показать ещё большую власть. Каким взглядом она смотрела на окружающий тюремный убогий мир… Прям богиня, ей богу. Так, что-то я совсем разогнался в своих мыслях. Отсидел всего сутки, а чувствую себя голодным до женского тела жеребцом. Даже забавно. Что было бы, просиди я тут с годик. Выяснять, конечно, не буду.

Процессия остановилась у моей камеры. Безупречные брови Виктории приподнялись, в зелёных глазах на крохотную долю секунды проступило беспокойство. Увидела мою окровавленную моську, хе-х. Я, вообще-то не для неё старался, ну да ладно. Хотя и считаю, что вызывать в женщине жалость, дабы понравиться ей — удел неудачников. Не уважаю таких чудиков. Мужчина — охотник. У нас в естестве захватывать и покорять. В том числе и женские сердца.

— Открывайте, — коротко приказала Виктория дежурному, не удостоив его и взглядом.

— Но, госпожа ректор, — промямлил тот, — по инструкции мы не можем…

— Сказала, открывайте, — в её тоне прозвучала такая сталь, что дежурный инстинктивно отступил на шаг. — Мне необходимо поговорить с задержанным. У вас нет причин отказывать представителю Академии Практической Эфирологии.

Дежурный побледнел, но не сдвинулся с места.

— Простите, Виктория Александровна, но у нас прямой приказ. Никого не пропускать к заключённому без разрешения майора Грушина. Вы можете побеседовать через решётку. Это максимум.

Вика смотрела мне в глаза, а я ей. Мы так и не поприветствовали друг друга. Из-за своего положения, она не могла начать беседу таким образом, ведь настояла на открытии камеры. Если же я заговорю первым, то покажу тем самым слабость её власти, а потому просто доверился её силе. Откроет камеру, тогда и поприветствую её, как подобает курсанту. Не откроет, что ж, по крайней мере, не унижу её, показав стойкость ученика её академии. Не знаю, прав ли я был? Но именно так виделась сложившаяся ситуация.

В коридоре поспешно объявилась пельмешка. Я бы даже сказал ПОЖИРАТЕЛЬ ПЕЛЬМЕННЫХ ВСЕЛЕННЫХ. Если такие были. То их уже нет. Он всё поглотил, не пережёвывая. Ладно, шутки в сторону. Это был толстячело Грушин. Майор и самоназванный царёк здешнего отдела стражи.

Стоило ему остановиться, как пузо колыхалось ещё с секунду, а затем нашло точку покоя. Одутловатая, красная от натуги морда исказилась при виде ректора.

— Виктория Александровна! — он, что? Нервничает? — Какая неожиданность видеть вас в столь… неподходящем месте.

Вика неспешно повернулась к нему. Ого, а температурка-то приподнялась на пару градусов.

— Майор Грушин, — его фамилия была недостойна её уст. Она и сама показательно произнесла её так, будто испробовала на вкус нечто отвратительное. — Я приехала забрать своего курсанта. Завтра начинается турнир, и его участие необходимо.

Маленькие глазки майора метались от меня к Виктории и обратно.

— Жаль, но это невозможно, — он развёл пухлыми ручками в притворном сожалении. — Ваш курсант подозревается в поджоге, повлекшем значительный материальный ущерб. И не только это. Ночью произошёл инцидент…

— Я в курсе, — прервала она ледяным тоном. — Как вы, майор, лично распорядились поместить курсанта к особо опасным рецидивистам. Такая «забота» о молодом дворянине, подозреваемом в преступлении, которое ещё даже не доказано. Интересно, что на это скажет прокурор.

Грушин покраснел, но не отступил.

— Да что вы понимаете в следственных процедурах⁈ Вчера было рутинное распределение по камерам из-за уборки! Обвиняете меня в соблюдении всех норм содержания заключённых⁈

Виктория сделала к нему шаг, глядя на него сверху вниз. Да, она была на пару сантиметров выше. Из-за осанки и каблуков.

— Очевидно, я понимаю достаточно, чтобы заметить вопиющие нарушения процедур, — сузила она глаза. — И мне интересно, что скажет не только прокурор, но и городской магистрат, когда узнает, как именно вы обращаетесь с задержанными из числа учащихся военной Академии.

Майор издал фырканье, как разъярённый суслик:

— Угрожаете, значит? И что вы собираетесь делать? Жаловаться? Так передайте всем — мы следуем букве закона, а ваш курсант ответит за все свои деяния!

Наблюдаю за этой перепалкой, прислонившись плечом к смежной решётке. Ухмыляюсь, от чего треснули губы. Ауч. Ещё и сломанная рука колко пульсировала, левый глаз заплыл, но зрелище перед камерой того стоило. Кто же победит? Красотка Вика-Виктория или пельменный ликвидатор?

— Не знаю, что вас так взбесило, Грушин, — да, я не сдержался и произнёс с улыбкой, намеренно опуская его звание, — но ваши вчерашние друзья не справились с задачей. Может, в следующий раз пришлёте кого-нибудь покрепче? И с более устойчивой психикой?

Майор аж почернел и пырхнулся к решётке:

— Ты… — он поперхнулся от ярости, затем хватанул воздух. — Ты сам напросился, щенок! Да я сгною тебя здесь!

— А я думал съешь, — и продолжаю улыбаться.

— Да как ты смее…

— Довольно! — Виктория повысила голос, что было на неё не похоже. — Майор Грушин, я требую немедленно освободить моего курсанта. Как я и упомянула ранее, завтра начнется турнир, на котором присутствует архимагистр Воронцов — один из тринадцати советников.

При упоминании Воронцова Грушин побледнел, но, как-то, быстро взял себя в руки.

— Да хоть сам император! — отрезал он, сжав кулачки. — Закон есть закон! Ваш курсант останется под стражей до окончания расследования!

Виктория смерила его очень долгим взглядом. Вот она — борьба между яростью и самоконтролем.

— Вижу, разговор с вами бесполезен. — наконец произнесла та, — Однако, учтите, майор, когда архимагистр Воронцов узнает, что один из курсантов, которых он лично выбрал, не сможет участвовать в турнире из-за вашей принципиальности, последствия будут весьма неприятны.

Грушин нервно сглотнул. Очевидно, сказанное произвело на него впечатление, но что-то, или кто-то, заставляло его держаться прежней линии.

— Ещё одна угроза? — выдавил он, пытаясь сохранить достоинство.

— Расценивайте как угодно, — отрезала Виктория. — Архимагистр Воронцов не терпит, когда его планы нарушаются.

Показалось, что майор вот-вот прогнётся. Сардельки нервно потеребили пуговицу на кителе, глазёнки бегали по сторонам. Однако:

— Передайте архимагистру Воронцову мои извинения. Но закон один для всех. Волков останется под стражей.

Виктория смотрела с презрением пополам с недоумением. Вероятно, не могла понять, откуда такие принципы? Или же это слабоумие? Затем перевела взор на мою моську:

— Волков, как ваше состояние? Рука требует медицинской помощи? — никаких приветствий, лишь показательное проявление ректорской заботы к своему курсанту.

Улыбаюсь, но отвечаю серьёзным тоном, дабы не превращать всё в фарс:

— Жить буду, Виктория Александровна.

Она удовлетворенно кивнула, будто услышала именно то, что ожидала. Никаких жалоб. Ну не достойный ли курсант её академии? Затем взглянула на майора:

— Хорошо, Грушин. Вы свой выбор сделали. Теперь и мне пора сделать свой.

И дерзко развернулась, взмахнув полами пальто, после чего грациозно направилась к выходу. У самой двери остановилась и, не оборачиваясь, добавила:

— Дальнейший разговор будет вестись через официальных представителей. И поверьте, у вас будет возможность пожалеть о своём решении.

С этими словами она вышла в сопровождении растерянного сутулого стражника.

Дверь закрылась. Майор повернулся ко мне. На холенной морде и злорадство в его маленькой победе, но и беспокойство, хоть и старательно скрываемое:

— Вот видишь, Волков, даже твоя покровительница не всесильна.

— Впечатляет, — говорю спокойно и приподнимаю обе брови, — даже интересно теперь, что же такого вам пообещали за моё заключение? Что вы готовы рискнуть гневом императорского советника.

Грушин сверкнул глазёнками. Что? Думал никто не догадается? Он резко повернулся к дежурному:

— Больше никаких посетителей к нему! Ни ректоров, ни городских чиновников — никого! Ясно⁈

— Так точно! — торопливо закивал тот, стараясь не встречаться глазами ни с майором, ни со мной.

Грушин уплыл в свой кабинет. Отчаянный он, конечно. Даже по уши коррумпированный чинуша не стал бы так открыто противостоять ректору Академии, упоминающему имя императорского советника. Если только за ним не стоит кто-то, чьей власти он боится больше, чем гнева Воронцова. Но потянет ли Ковалев? Сомневаюсь. Выходит, кто-то помимо папашки Игната прикрывает этот толстый, необъятный зад. Ну да плевать как-то. От моей будущей справедливости ему всё равно не уйти.

Усаживаюсь на шконку. Ох, Вика-Виктория. Пришла спасти меня, значит? Хотя, кого я обманываю? Она пришла спасать своё участие в турнире. Не будет там Волкова, и настроение Воронцова может наломать дров. И сдался я этому старику? Он что, никогда не видел, чтобы неофит надрал зад Инициированному? Тоже мне, задача. Не может же быть такого, что я — единственный, кто смог это сделать, да?

Интерлюдия

Майор Грушин хлопнул дверью кабинета, заставив пыльную люстру качнуться. Жирная морда раскраснелась от ярости, верхняя пуговица кителя оторвалась, освободив складку на шее, напоминающую кольцо сардельки.

— «Архимагистр Воронцов не терпит, когда его планы нарушаются»! Тьфу! — передразнил он высоким голосом, кривляясь. — Ишь, чем запугать решила! Советник императора, как же! Может ещё сам император о Волкове трепетать будет? Лично придёт и слезу пустит, что какого-то малолетнего выскочку на турнир не пустили!

Грушин грузно плюхнулся в кресло, которое, о Боги, выдержало, но застонало таким жалобным скрипом, что можно было счесть за выкрик НАСИЛУЮТ!

Маленькие глазки с хитрецой заблестели.

— А ведь на этом можно хорошенько заработать, — поглаживал он жирный подбородок. — Пусть теперь Ковалёвы удваивают гонорар! Верно! Я тут борюсь как на войне, чтобы удержать их отщепенца Волкова. Расправой мне вон угрожают, именем императора стращают! Так что пусть раскошелятся!

Толстая кисть выдвинула ящик стола и вынула листок дорогой бумаги. Макнув перо в чернильницу, майор принялся быстро строчить, не заботясь о клякcах.

«Уважаемый К., — писал он, сопя от усердия, — касательно нашего соглашения по задержанному В. Возникли непредвиденные сложности высшего порядка. Ректор лично прибыла с требованием освободить его и упомянула вмешательство самого архимагистра В., приближённого к императорскому двору. В таких обстоятельствах наши договорённости требуют существенного пересмотра ввиду возросших рисков. Прошу утроить первоначальную сумму и обеспечить гарантии защиты со стороны высших чинов. В противном случае вынужден буду пересмотреть приоритеты…»

Дописав послание, Грушин удовлетворённо хмыкнул. Капелька пота скатилась по его виску и потерялась в складке щеки.

— И кстати о высших чинах, — пробормотал он и достал из потайного ящика стопку денег.

Пухлые пальцы ловко отсчитали круглую сумму и аккуратно упаковали в конверт.

«Полковник Савватеев должен знать, что его помощь ценится, — в мыслях усмехнулся майор. — Без его прикрытия все мои художества давно бы уже вылезли наружу.»

Он похлопал по конверту. Затем налил полстакана дешёвого бренди и залпом выпил.

«Так и живём, — резюмировал он, утирая рот рукавом. — Кому — турниры и слава, а кому — служба верой и правдой. Жизнь кладу ради Империи. И ведь не ценят даже. Всё самому приходиться. Если сам себя ценить и уважать не будешь, то остальные, вообще, заплюют. А ещё, просто обожаю свою работу. Спасибо папашке, пригрел местечко.»

Ещё один стакан Бренди. Как же приятно тот растекался по жилам, вселяя уверенность и притупляя тревогу. Архимагистр Воронцов? Сам императорский советник? Не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять — это просто блеф взбалмошной бабы-ректора. Чтобы такие шишки, как Воронцов, интересовались курсантами-неофитами из третьесортных академий? Ага, конечно.

Майор снова наполнил стакан. Настроение улучшалось с каждым глотком…

Тюремные часы тянулись уныло. Судя по солнечному свету, сейчас около пяти вечера.

Рука болела чуточку меньше — немного подлечил её, но визуально всё осталось прежним.

Скрип двери нарушил монотонность дня. Слышу знакомые торопливые шаги и приподнимаюсь на шконке.

— Саша! Сашенька! Внучочек! — раздался дрожащий от волнения и слёз голос.

Бабулька остановилась у моей камерой в сопровождении конвоира. Волосы под темно-зеленым платком, глаза покраснели от слёз, а старческие пальцы, сжимающие не менее старую сумку, дрожат.

— Господи, что они с тобой сделали⁈ — она ахнула, увидев моё опухшее лицо и руку.

Подхожу к решётке. Её пальцы тут же потянулись ко мне, касаясь щеки с осторожностью, на которую способны только матери и бабушки.

— Всё в порядке, бабуль, — улыбаюсь ей, да пободрее, чтобы не переживала. — Небольшая потасовка с сокамерниками, ничего страшного.

— Сашенька, я только утром узнала… Мне сообщили, что ты под следствием, что тебя обвиняют в…

— Это недоразумение, — перебиваю, не желая, чтобы она произносила слово «поджог». — Всё прояснится, вот увидишь. Лучше скажи, ты как? И где будешь жить?

— У Лидии Петровны, — она вытерла глаза краешком платка. — Ректор прислала записку, предложила комнаты в общежитии Академии… Но что молодежь стеснять.

Непросто ей сейчас. Потеря дома, лавки, всех семейных реликвий и воспоминаний — такое бьёт сильнее, чем физическая боль. И теперь ещё единственный внук за решёткой, с разбитым лицом.

— Всё наладится, бабуль, — беру её за руку. — Мы восстановим лавку, обещаю. Может, даже лучше прежней будет.

— Какая лавка, Сашенька, — она покачала головой. — Главное, чтобы ты был в порядке, чтобы тебя не… не…

Она не смогла закончить фразу. Может боялась, может не хотела накаркать. Старики часто верят во всякое. Но одно понятно — даже сейчас, потеряв всё материальное, эта удивительная старушка нисколько не сомневалась в моей невиновности. Странное чувство зашевелилось в груди — что-то похожее на стыд. Я не её настоящий внук, я ведь чужак, занявший тело её Сашки. И всё же её родственная любовь трогала меня до глубины души. Любовь за то, что ты просто есть, без всяких условий.

— Извините, — раздался строгий женский голос.

Мы с бабулей обернулись. В коридоре показалась следователь Елагина.

— Вера Николаевна, — обратилась она к бабушке. — Я следователь Елагина, веду дело вашего внука.

Бабуля выпрямилась, в глазах мелькнула сталь — отголосок того дворянского достоинства, которое не смогли вытравить ни годы бедности, ни превратности судьбы.

— Меня уже допрашивали утром, — произнесла она неожиданно жёстко. — Я сказала всё, что знаю. Мой внук не имеет отношения к пожару.

Елагина кивнула:

— Я проверила показания вашего внука, — и повернулась уже ко мне. — Курсант Волков, таверна «Сонный карп» подтвердила ваше пребывание там в течение последних трёх дней. Хозяин заведения и служащие опознали вас по портрету.

Киваю, ожидая продолжения.

— Однако, — продолжила следователь, — это не доказывает вашей непричастности к пожару. Вы могли забыть выключить эфирный нагреватель перед уходом из лавки. Пусть не по злому умыслу, а по неосторожности, но это также наказуемо по закону. И, учитывая масштаб ущерба, наказание может быть весьма суровым.

Бабушка крепче сжала мою руку:

— Это невозможно! Саша всегда был очень аккуратен с эфирными приборами…

— Вера Николаевна, — мягко прервала её Елагина, — я лишь излагаю факты. Пока идёт полная экспертиза места пожара, ваш внук должен оставаться как минимум невыездным из города и, возможно, под стражей.

— На каком основании? — возмутилась бабуля. Она прям боевая у меня, хе-х. — Если нет доказательств вины?

— Таков порядок, — Елагина развела руками. — Впрочем, я не исключаю и другой версии. Возможно, это действительно был поджог, но совершённый другим лицом. Расследование продолжается. Если появятся новые данные, непременно сообщу вам.

Она повернулась, чтобы уйти, но бабуля окликнула её:

— Постойте, следователь. Скажите честно, что думаете. Сашу выпустят?

Разноцветные глаза Елагиной смягчились:

— Это зависит не от меня. Но лично от себя могу пообещать, что сделаю всё возможное, чтобы добраться до правды и установить справедливость.

— Спасибо вам, — поклонилась ей бабуля.

— Пока не за что. Берегите себя, — поклонилась следователь в ответ и удалилась.

— Сашенька, — прошептала бабушка, — что же теперь будет? За такие преступления отправляют на северный фронт, или рудники…

— Не волнуйся, — говорю ей спокойно. — Я выйду отсюда, и начнём жизнь заново. У меня даже план есть.

На самом деле, планов несколько. Но бабушке знать о них не следует.

— Сколько времени дали на свидание? — спрашиваю, меняя тему.

— Полчаса, — вздохнула она. — Я принесла тебе чистую одежду и немного еды.

— Какая же ты у меня молодец.

Оставшееся время мы провели, обсуждая бытовуху. Я расспрашивал о тёте Лидии, об условиях её жизни. Бабушка отвечала, стараясь казаться бодрой, но нервно теребила сумку, да и улыбалась натянуто. Когда пришло время прощаться, крепко обняла меня через решётку:

— Так похудел, Сашенька. Совсем как тогда, после болезни. Помнишь, я тебя отпаивала бульоном из перепёлок?

Киваю, хотя понятия не имею, о чём она говорит — видать это из тех воспоминаний настоящего Александра, доступа к которым у меня не было.

— Когда выйдешь, снова сварю тебе такой бульон, — пообещала она, вытирая слёзы. — Будешь как новенький.

— Обязательно, бабуля. Главное — не волнуйся слишком сильно.

Она кивнула и ушла в сопровождении конвоира.

Я же вернулся на шконку.

Итак, что мы имеем. Следователь Елагина не только умна, но и принципиальна, что редкое сочетание для правоохранительных органов любого мира. Если такая дамочка хочет найти истину, то, может, и докопается до связи Грушина с Ковалёвыми. Но сколько времени это займёт? Турнир-то начинается завтра. А значит я в пролёте. Получается, не смогу принять в нём участие, что равнозначно проигрышу. В таком случае Виктория выйдет победительницей в нашей сделке? Жуть.

Может, сбежать и принять участие в турнире?

Не, как-то по-ребячески. Тем более, меня могут тупа схватить прямо на арене, что только ухудшит текущее положение.

Что ж. Приму поражение перед Викой, как мужчина. Юлить и обвинять обстоятельства — не в моём стиле.

Прикрываю глаза, неспешно погружаясь в медитацию. До ночи ещё несколько часов. Можно укрепить внутренние органы, очистить четвёртый узел, да подумать о будущем. Времени всё равно предостаточно…