Ненормальный практик 2

Глава 13

Звонок! Наконец-то! Нудный бубнёж профессора про спектральные характеристики эфира мог бы усыпить и мертвеца. Честное слово, слушать его — всё равно что вату жевать.

Народ в аудитории оживился, зашуршал тетрадями у кого они были, задвигал стульями. Свобода!

Пока препод с кислой миной собирал талмуды, напутствуя Ляпунову насчёт какой-то просроченной работы, вечно эта Ляпунова что-то не сдаёт, мысленно я уже был далеко. Собрал свои немногочисленные пожитки — то бишь, самого себя — и двинул к выходу.

В коридоре, опять началось. Шепотки, взгляды украдкой. Прохожу мимо групп однокурсников, скрываюсь от восторженного Витьки Соколова. Булочка была вкусной, не спорю, но слушать его дифирамбы второй раз — увольте, и направился к гардеробу. Госпожа Янковская — старушенция с носом как у Бабы-Яги, всё ещё странно смотрела на меня. Но пальто вручила, и, наконец, вырываюсь на улицу.

Морозный воздух ударил в лицо. Хорошо-то как! По привычке делаю пару шагов к остановке эфировозки, что шла в мой старый район… И останавливаюсь. Стоп, машина. Какой, к чёрту, район? Дома-то нет.

Стою посреди тротуара, как идиот. Народ обтекал меня, косясь недовольно. Смотрю в небо. Дом. Сгорел. Синим пламенем, благодаря стараниям одного мелкого ушлёпка.

Ладно. Нет дома — значит, снова таверна. Благо, деньги ещё были в карманах, и это не считая Кристалла Чистого Потока, который реализует бабуля. Она у меня шустрая, разберется. Так что на первой поселюсь в гостишке или таверне поприличнее. Не ночевать же под мостом? Хотя… виды с некоторых питерских открываются умопомрачительные, особенно ночью. Романтика! С другой стороны, какая к чёрту романтика? Койку бы потеплее, да ужин посъедобнее. Что ещё нужно межмировому путнику, хе-х.

Иду по улице, руки в карманах. Настроение, как ни странно, вполне себе. Даже хорошее. Во-первых, завтра на учёбу не надо! Бал! Великий Декабрьский Бал! Повод для всей столичной шушеры выгулять наряды и почесать языками. Приду ли я? Кто знает.

Прохожу мимо кондитерской. Запах такой… аж слюнки потекли. Ваниль, шоколад, выпечка. Вот оно оружие массового соблазнения. Не только дам, между прочим. Я вон тоже поплыл. И почему вдруг вспомнил Аглашку? Так и представлю она готовит мне пирог, я дровишки рублю, печь растапливаю. Вокруг детишки наши.

Так…

Это что сейчас было⁈

Ну нафиг! Прекратите булочки!

Ухожу от кондитерской подальше.

Да и вообще, ну какие булочки? Деньги нужны на более насущные вещи. Обойдусь в общем.

Иду дальше.

А город… Город живёт своей жизнью. Экипажи грохочут по брусчатке, эфировозки размеренно ползут по маршрутам, прохожие спешат, кутаясь в воротники. Дамы в мехах, чиновники с портфелями, курсанты с горящими, вторая часть с потухшими глазами, торговки с лотками… Своеобразный муравейник начала двадцатого века. Каждый тут со своими заботами, планами, страхами. А я? Иду себе по набережной, да смотрю на хмурую Неву. Холодно, ветрено, сыро. Но на душе легко. Ветер с залива продувает до самых костей, серое небо давит на мозги. Но всё неважно, завтра утром не нужно на учёбу! Вот что здорово!

И тут — пам! — вынесло меня прямо на ярмарку. Не просто лотки с клюквой и солёными огурцами, а настоящий балаган. Шум, гам, толчея. Народу — тьма. Палатки понатыканы, ковры на снегу расстелены. Оригинально, ничего не скажешь. И торгуют всем подряд. От персидских ковров до костяных амулетов, которые, судя по виду, должны отгонять не то блох, не то налоговых инспекторов. В воздухе та ещё смесь: и рыба копчёная, и пряности восточные, и перегар чей-то стойкий, и духи дешёвые. Коктейль «Привет, столица Империи!».

Хожу, глазею. Народ суетится, торгуется, хватает всякую дребедень. Аристократы с важным видом разглядывают заморские диковинки, молодёжь вроде меня ищут, где бы подешевле перекусить или просто поглазеть. Забавно. Миры могут быть разными, а базар — он и в Африке базар.

И тут цепляюсь взглядом за железяку на одном из прилавков. Шлем. Фасон знакомый, рыцарский такой горшок, малость потрёпанный. Но забрало… Забрало сплошное, зеркальное. Блестит тускло под хмурым небом. Вылитый шлем какого-нибудь космодесантника из старых игрушек или, скорее, продвинутый визор сварщика с полным покрытием. Интересная хреновина. В таком точно никто твоей кислой мины не разглядит.

Подхожу. За прилавком — мужик. Крепкий, лицо обветренное, красное от мороза, борода широченная, длинная, как штык лопаты, а глаза серые, с прищуром. Типичный представитель уральских самородков, сразу видно.

— Здорово, барин! — басит он, заметив мой интерес. Ого, сразу барин? Это меня подкупить словесно решил? Хороший ход. — Шлемак глядишь? Вещь! Уральская сталь, крепче не бывает! Деды наши ещё в таких на медведя хаживали! Ну, может, не совсем в таких, но похожих!

Беру шлем в руки. Увесистый.

— И чего это у него вместо дырок для глаз зеркало? — спрашиваю, постукивая по забралу. — Перед боем прихорашиваться? Или врагов отражением слепить?

Мужик крякнул, почесал бороду.

— Эка ты, барин, шутник! Какое прихорашиваться! Это ж стекло особое, метельное! У нас на Урале, сам знаешь, зимы какие — пурга завернёт, так в двух шагах ни зги не видать! А в энтом шлеме — чисто глядишь, как днём! И летом в горах, как солнце от руды аль от снежника шарахнет — тоже спасает, глаза целы будут! И в кузнях у нас им пользуются — от жара, да от искр защита первейшая! Мудрость горняцкая, не хухры-мухры!

Хм. Стекло метельное. Значит, видимость всё же есть. Поляризация? Штука любопытная. Полностью закрытое лицо, защита от непогоды… Да это ж идеальная маска для определённых дел! Представил, как являюсь на стрелку с Ковалёвым в этом горшке — он же от одного вида обделается.

— И почём он нынче? — спрашиваю, делая вид, что осматриваю шлем на предмет трещин. — Старый он у тебя, побитый весь.

— Для хорошего человека, ценителя — стольник имперских! — бодро заявляет мужик, но глазки бегают — явно загнул проходимец.

— Стольник⁈ — изображаю праведный гнев. — Да за сотню я тут два мешка картошки куплю и ещё на пиво останется! Гляди, тут царапина, тут вмятина… полтинник — красная цена в базарный день!

— Да ты что, барин, обижаешь! Ручная работа! Сам ковал! Ну, не сам, но мастер знатный! Восемьдесят — и бери, от души отрываю!

— Шестьдесят. И добавь вот ту штуку, — тыкаю пальцем в брелок из зелёного камня, похожий на медвежий коготь. — Чтоб комплект был. Уральский.

— Эх-ма! Семьдесят! Без когтя! Коготь отдельно — десятка! Последнее слово, барин!

— Шестьдесят пять. За всё. Иначе пойду к тому мужику с кривыми саблями, у него хоть блестит всё.

Уралец вздохнул, сплюнул на утоптанный снег, потёр руки.

— Ай, ладно! Забирай! Вижу, человек понимающий! Носи, не обляпайся! Пусть бережёт тебя от пурги, да глазастого начальства!

Отсчитываю купюры. Тот их сгрёб в мозолистую лапищу, пересчитал быстро, кивнул. Сунул шлем и коготь в мешок из дерюги.

— Спасибо, барин! Заходи ещё, если что! У меня тут самоцветы бывают, камни всякие…

— Зайду как-нибудь, — киваю, забрав мешок.

Ну вот, теперь у меня есть загадочный уральский шлем. Зачем — пока не ясно, но пусть будет. Вещица с потенциалом. И настроение от удачной покупки поднялось ещё на ступеньку. Иду дальше по ярмарке, прикидывая, куда бы ещё заглянуть перед тем, как искать ночлег. Может, медовухи местной попробовать?

Покрутился ещё немного на этой ярмарке. Шумно, людно, пахнет всем сразу — от шашлыка до навоза, видимо, кто-то привёз живность на продажу. Прикупил ещё всяких мелочей — всё для дела. Часа два прошло. Глянул на небо — уже совсем потемнело, сумерки сгустились быстро, как обычно бывает зимой. Уличные фонари, шипя и плюясь эфирным светом, начали уже зажигаться. Пора бы подумать и о ночлеге.

Поплёлся дальше по городу, высматривая вывески таверн и гостиниц. Прошёл мимо одной — «Золотой Грифон» или что-то в таком пафосном духе. Цены там, судя по блеску медных ручек на дверях и ливреям швейцаров, рассчитаны на кошельки богатеев. Не вариант.

Заворачиваю на улочку поскромнее. В глаза сразу бросилась таверна «Весёлый Купец». Вывеска яркая, окна светятся, музыка оттуда гремит развесёлая. А рядом — здоровенное здание, из него тоже валит шум, смех. То ли бордель, то ли что-то схожее. В общем из тех заведений где шампанское рекой, дамы до зари.

Постоял, посмотрел. Представил, как пытаюсь уснуть под этот грохот и визги… Не, спасибо. Мои нервы, конечно, крепкие, но не настолько. Одно дело если бы искал приключений, то с радостью бы остался. Но сегодня банально хочу спокойствия. Так что выбираю сон, а не филиал ада за стенкой.

Иду дальше, углубляясь в переулки. И вот! Наконец, нашёл то, что доктор прописал. Небольшая таверна. Ещё и название: «Тихая Гавань». Вывеска скромная, окна светятся тёплым, неярким светом, никакого шума снаружи. То, что нужно.

Толкаю тяжёлую дверь.

Внутри — полумрак, пахнет жареным мясом. Несколько столов, покрытых клетчатыми скатертями, пара посетителей, тихо-мирно потягивающих пиво у камина, где трещали горящие поленья. Спокойно, мне нравится.

За стойкой стояла женщина. Лет сорока, может, чуть больше. Не красавица писаная, но статная. Фигура крепкая, ладная, без лишнего жира, но и не тощая селёдка. Тёмные волосы собраны в строгий хвост на затылке, ни одна прядь не выбивается. Лицо — с резковатыми, но правильными чертами, глаза серые, внимательные, смотрят прямо, без кокетства или заискивания. Губы плотно сжаты. Сходу понятно — дама с характером, хозяйка положения. На ней тёмное, строгое платье с белым воротничком, чистое и отглаженное. Пальцы с ухоженными ногтями спокойно лежали на полированной поверхности стойки. В общем, такая, что и порядок наведёт, и пьяного буяна одним взглядом на место поставит.

Подхожу к стойке, ставлю мешок на пол.

— Добрый вечер, сударыня. Комнату бы снять на ночь.

Она окинула меня спокойным взглядом с головы до ног. Не задержалась ни на кителе академии, выглядывавшем из-под пальто, ни на мешке. Просто смотрела в глаза.

— Добрый вечер, — голос её оказался под стать внешности — ровный, низкий, без лишних эмоций. — Комнаты есть. На одну ночь?

— Да, на одну. И поужинать бы чего горячего. День был… насыщенный.

— Ужин у нас подают здесь, в зале, — она кивнула в сторону столов. — В комнаты еду не носим. Разве что вино, сыр, фрукты — если пожелаете.

— Понятно. Меня устраивает.

— Прежде чем оформлять, может, комнату посмотрите? — предложила она. — Второй этаж, окна во двор. Тихо.

— Давайте посмотрим, — соглашаюсь. Че нет-то? Заодно и убежусь, что там не клоповник какой-нибудь.

Она взяла со стойки связку ключей и кивнула мне:

— Пройдёмте.

Поднялись по скрипучей деревянной лестнице. Коридор узкий, тускло освещённый одной лампой. Хозяйка отпирает одну из дверей, чуть приперев ту. Щёлкнул замок. И дубовая старючая дверь подалась.

— Вот, прошу.

Комнатушка небольшая, чистая. Кровать с изголовьем, застеленная покрывалом. Шкаф, стол, стул, умывальник с медным кувшином и тазом. У окна — ситцевые занавески. Скромно, без изысков, но аккуратно и, главное, тихо — вид на внутренний двор, никакого шума с улиц.

— Кровать крепкая, не скрипит, — похлопала хозяйка по матрасу. — Бельё чистое, меняем каждый день. Вода в кувшине свежая, утром принесут горячую для бритья, если понадобится. Уборная — в конце коридора.

Стоит, руки на боках, ждёт моего вердикта. А я что? Оглядываюсь и думаю: неплохо. Вполне себе приличная берлога. Но вслух говорю другое, решив чуток развлечься. Всё-таки день был долгий, а флирт, как специя, добавляет остринки жизни.

— Комната отличная, сударыня, — поворачиваясь к ней и изображаю самое обаятельное выражение, на какое способен восемнадцатилетний Сашка Волков. — Уютно тут у вас. Тихо. Прямо как… в объятиях заботливой женщины.

Она приподняла бровь, серые глаза смотрят внимательно, но без смущения. Опытная. На дешёвые комплименты не ведётся.

— Таверна у нас спокойная, молодой человек, — отвечает ровно. — Стараемся, чтобы гостям было комфортно.

— О, не сомневаюсь, — делаю шаг, сокращая дистанцию. Не настолько, чтобы нарушить её личное пространство, но достаточно, чтобы она почувствовала, скажем так, мой интерес. — Особенно когда такая привлекательная женщина следит за порядком. Редко встретишь столь строгий взгляд, таящий в себе ещё и страсть.

Вот теперь она не сдержалась — усмехнулась. Осмотрела мою тушку с ног до головы — медленно так, оценивающе. Прикидывает небось, сколько во мне дури и насколько опасен для её спокойствия.

— Хорош собой, спору нет, — вынесла она наконец вердикт. — Глаза вон какие… с чертовщинкой. И фигура ладная. Да только мелкий ты ещё для таких комплиментов. Зелёный.

Мелкий? Восемнадцать лет — конечно, не сорок, но уж и не ребёнок. Впрочем, спорить не буду. Наоборот, использую.

— Зелёный? — вздыхаю с преувеличенной грустью, опуская глаза. — Может, и так. Опыта-то… никакого. — Поднимаю на неё взгляд, полный юношеской тоски и нереализованного желания. А что? Играть так играть! — Вот смотрю на вас, красивую, уверенную женщину, и думаю… каково это — провести ночь с такой? Узнать, ну, вы понимаете… настоящую страсть. А то всё теория, да слухи от таких же балбесов, как я…

Изображаю на лице всю гамму чувств: смущение, любопытство, отчаянную надежду. Сам себе поверил. Почти. Эх, пропадает актёрский талант, пропадает!

Хозяйка смотрит на меня молча. В серых глазах то удивление, то снова возвращается скепсис. И в итоге качает головой.

— Слушай сюда, герой-любовник, — говорит она уже без насмешки, скорее, устало. — У меня таверна, работа, отчёты. Некогда твоими… э-э… образовательными программами заниматься. И фантазиями тоже.

После подходит к двери, дав понять, что аудиенция окончена.

— Если тебе так не терпится девицу потискать, так в паре кварталов отсюда, ближе к порту, есть заведения соответствующие. Там тебе за твои же деньги всё покажут и расскажут. И даже практику проведут. А у меня тут — ночлег и ужин. Берёшь комнату?

Что ж, попытка — не пытка. Не прокатило, ну и ладно. Особо и рассчитывал, если честно.

— Беру, конечно, — киваю. — Комната устраивает. И ужин тоже беру. Голодный, как волк.

— Вот и славно, — она снова становится деловитой. Даже улыбнулась. — Ключ вот. Ужин будет готов через полчаса. Жду внизу.

И вручила тяжёлый латунный ключ, после чего вышла из комнаты.

Кремень. Небось своим взглядом и тараканов местных строит. Ну и ладушки. Кладу ключ на полку. Тяжёлый, таким и прибить можно. Запираю дверь на щеколду. Случайные посетители точно не нужны. Скидываю пальто, пропахшее улицей и ярмарочным чадом. Мешок с барахлом — на пол. Пора переодеваться. Не в академическом же кителе тут расхаживать. Вытряхиваю покупки. Штаны из ткани, подозрительно похожей на мешковину, зато тёплые, тёмно-серые. Свитер толстой вязки, цвета «прошлогодний снег вперемешку с дорожной грязью», но опять же, греть должен исправно. Накидка с капюшоном — вот это вещь! Пусть из самых дешёвых, при этом такая плотная! Ещё и широкая. Под такой и чёрта лысого спрятать можно, не то что мою скромную персону. Ну и сапоги. Грубоватые, подмётка толстая, не развалятся после первой лужи. Вот и весь прикид. Дёшево и сердито.

Переодеваюсь. Старые шмотки в мешок. Всё равно китель с брюками пора постирать. Туда же и шлем с «когтем». Пусть ждут своего часа.

Новые штаны сели сносно, свитер колется. Накидка широковата в плечах. Сапоги хоть по размеру. Ощупываю пояс — кинжал на месте. Нож в рукаве — тоже. Готов к труду и обороне. Или к нападению и отступлению — как карта ляжет.

Так, теперь проверочка.

Секунда концентрации — и вот уже стою на руках. Легко, без напряжения. Одежда не мешает. Баланс держу идеально. Усложним. Убираю левую руку, опираясь только на правую. Стою. Скучно. Плавно сгибаю правую руку, отжимаясь от пола. Раз, другой, третий, десятый… Перекатываюсь колесом. Пробиваю ногой в воздух и замираю в идеальной растяжке. Резко меняю стойку, череда трёх ударов кулаками, уворот, перекат. Сверкнул кинжал, резнув воздух. Кульбит назад, накидка перекручивается, успеваю откинуть её, при этом использовав её как штору и вытаскиваю нож, эмитируя бросок. Очень хорошо. Кинжал обратно на пояс, нож — в рукав. Тело слушается безукоризненно. Спасибо, что не подводишь своего непутёвого хозяина.

Выдыхаю. Да, оно стало сильнее за все эти дни моей новой жизни. Реакция острее, поднялась выносливость, как и улучшился контроль над эфиром. Конечно, всё пока на уровне желторотого птенца по меркам прошлого мира — но для начального выживания уже неплохо. Парадоксально, но мышечной массы почти не прибавилось. Всё та же относительно худощавая фигура курсанта. Только теперь куда жилистее. Силушка есть, а бицепсов — шиш с маслом. Может, оно и к лучшему? Меньше подозрений к моей личности. Однако, в любом случае, паскудно, что у меня до сих пор нет нормальных тренировок. Чтобы двигаться дальше, к настоящей силе, нужна система. Регулярность. Дисциплина. То, чего сейчас и в помине нет. Беготня, турниры, разборки… Сплошная суета. Когда тренироваться-то? График итак сейчас — «успеть всё и желательно вчера». Нет, так дело не пойдёт. Если всерьёз намереваюсь не просто выжить тут, а подняться… Да чего уж там, если хочу снова стоять на вершине в этом мире, нужно браться за ум. Или за то, что от него осталось после всех приключений.

Мысль оформилась чётко и ясно: как только проверну дельце с Ковалёвым и его колечком, нужно будет кардинально менять распорядок дня. Составить график. Жёсткий, без поблажек. Тренировки, медитации, практика местных техник. Всё должно подчиниться одной цели. Не просто вписать тренировки в жизнь, а наоборот, выстроить всю жизнь вокруг тренировок. Как раньше. И никак иначе. Вершина мира — капризная дама, абы кого к себе не подпускает. Только с полной самоотдачей. Всего себя, без остатка.

Ладно, философия подождёт. Желудок уже исполняет марш по несъеденному ужину. Пора вниз. Беру латунный ключ. Запираю дверь номера и спускаюсь по скрипучей лестнице.

В зале всё та же умиротворяющая картина. Мужички у камина перешли с рыбалки на обсуждение чьей-то сварливой жены. Тип в плаще дремал над пустой кружкой. Хозяйка за стойкой начищала медь до блеска. Киваю ей молча, она — мне. Прохожу к столику в углу. Обзор отличный, спина прикрыта стеной. Уютно.

Сижу, жду. Ухо невольно ловит обрывки разговоров.

— … а я ему говорю, Сидор, ты б хоть портки сменил, от тебя ж за версту несет, как от скунса после бани! А он, ирод, хохочет, мол, это мой натуральный мужской аромат, бабы от него млеют! — басил один из рыбаков, и его приятель заливисто заржал, чуть не подавившись пивом.

В другом углу двое помоложе обсуждали какую-то девицу:

— … и у неё, прикинь, родинка такая… пикантная… прямо над… ну, ты понял! Я как увидел, так чуть язык не проглотил!

— Да врешь ты всё! Не может быть! Над самой?..

— Зуб даю! Сам щупал!

Понижаю остроту слуха, отключаясь от этого базара. Неинтересно.

И тут подходит хозяйка. Молча ставит на стол дымящуюся миску с похлёбкой. Рядом — тарелка с крепкими солёными огурчиками и парой рубиновых долек помидоров. Затем блюдо посерьёзнее: две румяные, аппетитно пахнущие утиные ножки, политые густым брусничным соусом, а рядом горка рассыпчатого отварного картофеля, посыпанного сушенным укропом. И, как вишенка на торте, запотевшая глиняная кружка холодного пива с пышной пеной, что вываливалась за края.

— Ого-го… — невольно вырывается с моих уст. — Да это ж царский ужин, сударыня. Благодарствую.

Она хмыкает. Всего лишь короткий хмык в горле, но в нём целая гамма: и лёгкая ирония, и удовлетворение от произведённого эффекта.

— Расплатишься после еды, — роняет она и, не дожидаясь ответа, разворачивается, уходя обратно за стойку.

Фраза звучит двусмысленно, разве нет? Расплатишься. Почему не оплатишь после еды, а «расплатишься»? Мозг тут же подкидывает картинки одну пикантнее другой. Чем? Натурой? Услугами?

Но нет.

Смотрю на то, как она снова берётся за тряпку и стакан. Никакого кокетства, никакого намёка во взгляде. Просто констатация факта: поешь — расплатишься. Деньгами, естественно. Эх, Саня, Саня. Совсем озабоченный стал. Извращуга. Пора сосредоточиться на утке, а не на фантазиях. И пахнет та, надо сказать, божественно.

Конечно, в компании женщины было бы вообще идеально, но итак сойдёт. В таверне тепло, спокойно. Да и я тут в своем углу, как сыч в дупле. Обзор отличный, спина прикрыта, еда пахнет так аппетитно, что слюнки текут. А пивко-то какое холодное. Красота! Отдаю должное хозяйке — стол накрыла для меня знатный. Выходит, мои нелепые комплименты капельку, но согрели её сердце. Как неожиданно и приятно. Улыбаюсь, вспомнив мемный ролик из прошлой жизни. И почувствовал себя динозавром иной эпохи. Кстати, надо бы хоть анекдотов послушать в этом мире. Интересно, о чём они? Наверное всё о том же, житейском.

Идиллия закончилась как-то резко. Дверь таверны грохнула о стену, будто её не открыли, а вынесли тараном. И ввалилась компания, из образа: цирк уехал, клоуны остались. Трое бравых мореманов в синих мундирах и мордами, обветренным всеми ветрами Балтики. Один — шкаф два на два, с кулачищами, как гири. Второй — вертлявый, щуплый, с бегающими глазками и серьгой в ухе. Третий — помоложе, определенно на подхвате, смотрит на старших товарищей с щенячьим восторгом. И все трое — подшофе. Мутные взгляды, развязная походка. А за ними семенят две девицы в кучерявых париках. Наряды — яркие, дешёвые, перья на шляпках помяты, румяна на щеках. А как несёт дешёвыми духами и перегаром.

— Bonjour, madame! Du vin! Beaucoup de vin! Et vite! (Здравствуй, мадам! Вина! Вина! Много вина! И быстро!) — гаркнул шкафоподобный на французском, плюхнувшись за ближайший стол.

Вертлявый тут же ущипнул одну из девиц за филейную часть, та взвизгнула и игриво шлёпнула его по руке. Младший залился хохотом.

Тишина и покой «Тихой Гавани» собрали вещи и вышли.

Мужички у камина недовольно замолчали. Тип в плаще поднял голову, окинул пришельцев туманным взглядом и снова уткнулся в стол. Хозяйка за стойкой не повела и бровью. Лишь вздёрнула подбородок и произнесла ровным тоном, продолжая протирать стакан:

— Говорите по-русски, господа, если желаете обслуживания.

— О-ля-ля! Как она говорить! — восхитился вертлявый. — Мадам, мы есть хотеть отдыхать! Пить! Гулять! Comprenez? (Понимаете?)

— Я понимаю, что вы шумите, — ответила та спокойно. — И если желаете остаться, ведите себя тише. У нас здесь не балаган.

Французы переглянулись, расхохотались. Видимо, строгость хозяйки их только позабавила.

— Тише? Pourquoi?(Зачем?) Мы есть моряки! Мы любить la vie!(Жизнь!) Шум! Песни! Женщины! — шкаф хлопнул себя по груди. — Мадам, неси вино! И закуски! Самой лучшей! Деньги — не проблема! — он потряс в воздухе тощим кошельком.

Хозяйка вздохнула, но спорить не стала. Видимо, решила, что проще их обслужить и спровадить, чем вступать в пререкания. Через пару минут поставила перед ними бутыль дешёвого красного и тарелку со снедью.

Я же продолжаю методично уничтожать утку. Вкусно, чёрт побери! Брусничный соус — вот оно! Гениальное изобретение человечества. Стараюсь не обращать внимания на галдёж, но эти ребята-французы будто специально решили сделать вечер незабываемым для всех присутствующих. Громкий смех, скабрёзные шуточки на смеси языков, стук кружек, визг девиц. И всё так громко, что начинало по-немногу раздражать.

Неожиданно вертлявый, самый бойкий из троицы, видимо, заскучал. Оглядел зал бегающими глазками и наткнулся на меня. Тихого юнца в углу, мирно поедающего утку. Лёгкая добыча на его взгляд. Да, сам знаю, что не выгляжу опасно. Ни внушительных габаритов, ни мощной эфирной ауры. Сплошная посредственность.

Он что-то шепнул своим дружкам. Шкаф и младший посмотрели в мою сторону, ухмыльнулись. Вертлявый поднялся, изображая опьянение, и шаткой походкой направился в мою сторону.

Продолжаю невозмутимо ковырять вилкой картошку.

Французик прошёл мимо стола и «случайно» задел его локтем. Не сильно, но достаточно, чтобы моя драгоценная кружка с остатками пива опасно накренилась.

— Oh, pardon, monsieur! (О, простите, месье) — пролепетал он с фальшивым сожалением, глядя наглыми глазёнками.

— Бывает, — отвечаю, не отрываясь от картошки.

Видимо, моя спокойная реакция его не устроила. Он сделал ещё шаг и «споткнулся» уже основательнее, так, что кружка всё-таки полетела на пол, обдав мои новенькие сапоги пивной пеной. Брызги попали и на штаны.

— Ah, quelle maladresse! ( Ах, какая неловкость!) — всплеснул он руками, глядя на лужу пива. Его дружки за столом откровенно заржали. Девицы хихикали.

Поднимаю голову и смотрю на вертлявого француза. Прямо в его бегающие глазки.

— Месье, — говорю всё также спокойно. — У вас две проблемы. Первая — вы пролили моё пиво. Вторая — вы мешаете мне наслаждаться этой восхитительной уткой. И вторая проблема мне нравится гораздо меньше первой.

Француз на секунду опешил. Обдумывал услышанное. Когда допёрло наконец, нагло ухмыльнулся.

— Quoi?(Чего?) Утка? Маленький русский мальчик любить утка? — и наклонился. — Может, поделишься? А?

— Предпочитаю есть один, — отвечаю, улыбаясь в ответ. — И тебе советую вернуться к своим. Пока ещё можешь идти самостоятельно.

— Ooh-la-la! Он угрожать! — картинно испугался вертлявый и протянул руку к моей тарелке с уткой. — А я хотеть попробовать!

Перебор. Нельзя так с уткой обращаться. Особенно с моей.

Перекручиваю вилку обратным хватом и втыкаю ему в кисть, пригвоздив к столешнице.

— Ву-а-ай-ля-я! — взвизгнул он от такого неждана.

— Лапы прочь от утки, лягушатник, — цежу сквозь зубы.

— Lâches-moi!(отпусти меня!)! Рука, ах! — он попытался оторвать руку от стола, но я прижал вилку сильнее. Какая крепкая однако. Даже не погнулась.

Тут уже рявкнул шкаф.

— Эй, ты! Отпусти его!

Ну всё. Началось. Так и знал, что с приходом этой шумной компашки, спокойного ужина не будет. Выдергиваю вилку, отпихиваю сапогом стонущего вертлявого.

— Ты покойник, щенок! — процедил шкаф, торопясь ко мне.

Уже готовлюсь встретить его по классике жанра «успокой пьяного бугая» — как раздался резкий, властный голос хозяйки.

— А ну, стоять! — крикнула она так, что мужички у камина подпрыгнули. — Прекратить! Немедленно! Ещё хоть шаг, и вызываю городскую стражу! Не смейте мне тут балаган устраивать!

Прямая как струна, руки на поясе, глаза метали молнии. И было в её виде что-то такое, что заставило даже пышущего гневом француза притормозить.

— Оля-ля! Стража? — хмыкнул он, скривив губы в усмешке, полной презрения. — Мадам, не мешайте мужчинам разбираться. — и повернулся ко мне, взгляд стал более наглым. — Эй, мальчик! Прячься за юбку, или выйдешь со мной на улицу, а? Поговорим как мужчины? Что выберет мальчик?

«Поговорим как мужчины», — хмыкнул я про себя. Забавно. Здоровенный бугай, весом под полтора центнера, собрался мутузить мальчишку вдвое меньше себя и называет это мужским разговором. Ох, уж эта французская логика. Зря он так. Меня ведь это только больше подзадоривает размазать его по брусчатке.

Выпрямляюсь, всё также глядя ему в налитые кровью глаза. И отвечаю. Не по-русски. А на чистейшем французском, без малейшего акцента.

— Ce garçon est prêt à sortir, monsieur le géant. — говорю спокойно, даже лениво, что совершенно не вязалось с образом «испуганного мальчика». Делаю паузу, дав ему осознать услышанное, и добавляю, указывая подбородком на одну из девиц — ту, что была понаряднее и с бюстом, способным составить конкуренцию корабельным кранцам: — Mais à une condition: après ma victoire, vous et vos amis partirez immédiatement et laisserez cette charmante demoiselle ici.

(Этот мальчик готов выйти, месье гигант. Но при одном условии: после моей победы вы и ваши друзья немедленно уйдёте и оставите эту очаровательную барышню здесь.)

Наступила тишина. Французы уставились на меня так, будто я вдруг заговорил на языке рыб и осьминогов. Даже хозяйка приподняла брови. Вертлявый присвистнул.

Здоровяк-шкаф несколько секунд переваривал всё, что услышал.

— Sacré bleu! (удивление) — выпалил он наконец. — Ты говоришь по-нашему, petit(малыш)? Да ещё так чисто! Откуда?

А потом его прорвало, даже без моего ответа. Просто на ровном месте запрокинул башку и расхохотался, сотрясая весь зал. Его дружки подхватили, неуверенно хихикая.

— Ха-ха-ха! Мальчишка с запросами! — пророкотал он, вытирая выступившие слёзы. — Хочешь девку? Эту? — и обернулся, показав на девицу здоровенным пальцем. Та, естественно всё слышала, кокетливо поправила перо на шляпке, ещё и улыбнулась. Здоровяк же снова посмотрел на меня. — Хорошо! Идёт! По рукам! Победишь — она твоя, а мы уйдём, слово моряка! А нет… хе-хе… пожалеешь… — он многозначительно хрустнул костяшками пальцев. — Пошли, garçon, выйдем на свежий воздух! Посмотрим, чего ты стоишь на самом деле, кроме болтовни на французском! — и решительно направился к выходу.

Его дружки, подталкивая девиц, последовали за ним, в предвкушении зрелища.

Вытираю губы салфеткой. Прохожу мимо стойки и ловлю взгляд хозяйки. Переживает. Подмигиваю ей и выхожу на улицу.

Мороз щиплет щёки. Фонарь над входом бросает блики на утоптанный снег. Троица французов и две их спутницы выстроились напротив. В переулке ни души. Атмосфера подогревается.

— Ну что, petit(малыш)? Готов получить своё? — пробасил шкаф и сбросил куртку, оставшись в тельняшке. — Может, передумал? Я могу быть великодушным.

Задумчиво смотрю ему в глаза и перевожу взгляд на француженку.

— Твоё великодушие меня не интересует. А вот условия пари — очень даже.

И тут здоровяк активирует эфир. Мощные габариты окутало плотное синее свечение. Сильная, пульсирующая.

— О-о-о! Бернар решил показать класс! — восхищённо присвистнул вертлявый, с уже перемотанной кистью.

— Да он же… адепт! — ахнула одна из девиц. — Бернар, ты крут!

— Адепт второй ступени! — с гордостью поправил младший моряк, глядя на личного кумира.

Бернар ухмыльнулся, довольный произведённым эффектом. Выпятил грудь, демонстрируя груды мышц и уплотняя ауру.

— Уи, мальчик. Я адепт, — он смерил меня надменным взглядом. — Моя чувствовать… ты неофит. Слабак. Мальчик может бежать. Я не буду преследовать. Бернар сегодня добрый.

Мои глаза вспыхивают ответным синим светом. Не таким плотным, как у него, всё-таки официально числюсь неофитом первой ступени, но достаточно ярким, что похоже на два синих огонька. И улыбаюсь самой обаятельной улыбкой.

— А ты к бою-то готов, Бернар? Или только аурой меряться горазд?

Он ухмыльнулся:

— Сейчас увидишь, petit coq (петушок)!

И активировал технику защиты из арсенала Физиков. Синяя аура уплотнилась, приобретая насыщенный цвет штормового моря. Вокруг него возник прозрачный панцирь.

— Ва! Бернар даже «Кожу Гиппопотама» включил! — захихикал вёрткий. — Эй, Бернар, не убей пацана совсем! Оставь хоть что-нибудь!

— Да, Бернарчик, — проворковала пышногрудая француженка, стрельнув в меня глазками. — Мальчик-то симпатичный. Не калечь его сильно, ладно? Пусть хоть ходить сможет.

Бернар взревел, разрывая на груди тельняшку, куда ж без этого! Мышцы вздулись под кожей, вены засияли синевой.

— Ща порву тебя, малой! — прорычал он и бросился на меня, как разъярённый бык.

Быстр. Для адепта-физика — даже очень быстр. Но я быстрее.

В момент, когда он должен был сбить меня, как авианосец рыбацкую лодку, и переехать, делаю шаг в сторону. Так резко, что вышло почти скольжение. Настолько быстрое, что наверняка выглядело как исчезновение. Как трюк. Боевая техника. Но никаких секретов. Просто ловкость.

Бернар, не ожидав подобного манёвра, пролетел мимо и со всей дури врезался лбом о столб. Раздался стук. Устоял? Вот же бычара. Но шатается. Хотя, неважно. Всё равно уже за его спиной. Наношу короткий удар ребром ладони по его шее, вкладывая ровно столько силы, чтобы вырубить, но не убить. Стук. Глаза Бернара закатились. Сам он рухнул мордой в снег.

И тишина.

Вёрткий, младший и девицы застыли с отвисшими челюстями глядя то на меня, то на неподвижное тело своего чемпиона.

Ядро отзывается. Требует поглотить его эфириум. Пальцы уже потянулись, но.

Останавливаю себя.

Нет.

Уговор есть уговор. Это не была смертельная дуэль. Убираю руку в карман, сглотнув слюну. Поворачиваю голову и смотрю на ошеломленную компашку.

— Берите своего дружка, и валите отсюда. Как и договаривались.

Те испуганно закивали, бросились к Бернару, пытаясь поднять.

Перевожу взгляд на пышногрудую девицу. Та всё ещё стояла на месте, бледная, с широко распахнутыми глазами.

— А ты, — говорю ей с лёгкой усмешкой, и она ловит мой взгляд. — Остаёшься со мной. На ночь.

Француженка сглотнула, но в кукольных глазах мелькнул не только страх, но и нечто ещё. Любопытство? Интерес?

— Но… но, месье… — пролепетала она.

— Без «но», ma chérie (моя дорогая), — подхожу к ней. — Уговор дороже денег. Тем более, вечер обещает быть интересным. Идём.

Беру её под локоток. Она не сопротивляется, даже подаётся навстречу. И завожу её в таверну. Что ж, голод можно сбить и иным способом. Не менее приятным к тому же…

Утро в номере «Тихой Гавани» встретило тишиной. Ну, практически. За окном чирикали какие-то особо морозоустойчивые питерские воробьи-мутанты, да из коридора доносилось шарканье — видать, кто-то из постояльцев уже выполз на свет божий.

Открываю глаза. Потолок. Деревянный, с парой трещин. На плече — тёплая, пахнущая сладковато-мускусным мадемуазель. Как её там зовут? Жизель? Николь? Впрочем, какая разница. Главное свою часть уговора она выполнила. И, надо сказать, с ответственным глубоким таким энтузиазмом. Да уж, француженки знают толк в определённых видах гимнастики. И гибкость у них акробатическая.

Она проснулась, стоило мне шевельнуться. Открыла слегка припухшие глаза, посмотрела, и на губах расцвела довольная, сытая улыбка. Прям улыбка кошки, что не просто съела сметану, а вылакала ещё и сливки.

— Bonjour, mon brave (Доброе утро, мой храбрец), — проворковала она, потягиваясь с такой грацией, что простыни зашуршали самым соблазнительным образом. — Ты был magnifique! (великолепен!)

— Ты тоже ничего, ma chérie, — усмехаюсь. — Особенно твои французские «булочки». Как с пылу, с жару. А между ними та ещё печь.

Она игриво шлёпнула меня по плечу.

— Cochon! (Поросенок!) — но в глазах плясали довольные смешинки. Видно было, что комплимент пришёлся ей по вкусу.

Но идеальному утру быстро пришёл конец. Вспомнив, видимо, о своей репутации, или о том, что пора на работу, она резво выскользнула из кровати. Нагишом прошлась к умывальнику, ничуть не стесняясь наготы. Фигурка, кстати, очень даже — пышная белокожая задница, тонкая талия. Худые руки и щиколотки. Хороша, француженка.

Пока она приводила себя в порядок, умываясь и поправляя растрепавшиеся светлые кудри, лениво наблюдаю за ней, подложив ладони под голову. Да. Ночь была насыщенной. Бурной. Громкой. Надеюсь, соседи не слишком жаловались хозяйке. И, чёрт возьми, весёлой. Давно так не отрывался. Никаких мыслей о романтике, или насущных делах. Только удовольствие.

Она оделась в помятое платье, чулки, туфли. Поправила макияж перед мутным зеркальцем. Подошла к кровати, наклонилась и осыпала меня прощальными поцелуями. И не только в губы. О, нет! Эта бестия умудрилась оставить последний глубокий французский поцелуй, поглотив мою мачту. Проказница. Вот это прощание, так прощание.

— Au revoir, mon héros (До свидания, мой герой), — шепнула она на ухо и выпрямилась. — Будешь в наших краях… в Париже. Ищи Селестину Дебюсси. Кто знает, может, повторим.

После чего послала воздушный поцелуй и выскользнула за дверь.

Провожу рукой по шее, нащупывая влажный след. Усмехаюсь. Селестина, значит. Что ж, может, и загляну как-нибудь. Хотя, вряд ли.

Пора вставать. Умыться, привести себя в порядок, спуститься вниз, позавтракать, если хозяйка не выставит за дверь после ночного «концерта» Селестины. А потом… дела. И всё же воспоминание о ночи греют душу. Французская «кухня» бывает весьма пикантной…