Назад в СССР: Классный руководитель

Глава 3

Ближний круг

Где мой гараж? Вопрос заставил меня похолодеть. Я мучительно рылся в памяти, пытаясь найти ответ, где же обычно держал свой мотоцикл? Вспомнил — когда смотрел из окна, заметил во дворе несколько рядов высоких коробок из цинковых листов. И почти бегом направился туда.

Но когда уткнулся в стену первого бокса, вдруг со всей ясностью и горькой очевидностью понял, что мой-то, скорее всего закрыт на замок. А ключ? Где у меня ключ? Я остановился, как вкопанный и начал лихорадочно рыскать в карманах бомбера. Ничего. Носовой платок, гайки, маленький гаечный ключ, моток медной проволоки, свеча зажигания, монеты, медные и никелевые. Но никаких ключей. Так. А может быть, этот ключ вместе со всеми в одной связке? Порылся в портфеле. Связку я нашёл быстро, и один из ключей мне показался подходящим. Но вот к какой скважине он подойдёт? Я прикрыл глаза, постарался вспомнить события почти полувековой давности.

— Чего, брат, плохо тебе? — из задумчивости меня вывел сиплый мужской голос.

Открыв глаза, обнаружил рядом мужичка в грязно-серой телогрейке, толстых штанах и кирзовых сапогах. Небритое вытянутое лицо, в уголке рта смятая папироска. На голове притулился драный треух, лихо заломленный на бок. Прямо видок бомжа. Но из глубин памяти вдруг выпрыгнуло имя.

— А, дядя Коля, привет. Да нет. На работу опаздываю, решил на мотоцикле поехать, но похоже ключ от гаража посеял где-то.

— Да, вот же он у тебя, — он ткнул костлявым пальцем в ключ на связке. — Пошли, я тоже в свой гараж иду. Трубы у меня горят.

Пару секунд я соображал, как связан гараж и «горящие трубы», и лишь спустя время вспомнил, что дядя Коля в гараже хранил запас самогона, которым опохмелялся по утрам, втайне от жены.

— Э, Олег, да ты свой гараж прошёл, вот же он, — дядя Коля махнул рукой в сторону.

— Да, точно, что-то совсем я. Спасибо, дядя Коля.

Я бросился к двери, воткнул ключ в замок, повернул. О, чудо, дверь распахнулась. Машинально пошарил рукой рядом, но никакого выключателя не нашёл. Но блёклый свет высветил лампочку, свисавшую на шнуре с потолка. И как раз там я и обнаружил выключатель.

Ух ты. Кажется, я попал в царство мотоциклетного бога. В нос ударил такой приятный запах бензина и машинного масла. На стеллажах аккуратно разложены детали, узлы в промасленной бумаге, в коробках: карбюратор, поршни, картер, отдельные детали для движка, фары. У задней стены — массивный стол со столешницей из толстого куска стали с тисками, и циркулярной пилой. Над столом во всю стену панель-держатель с инструментами: отвёртки, плоскогубцы, гаечные ключи, молотки, угольники, напильники всех форм и размеров. Но всё в идеальном порядке. На полочке также красовалась электродрель и болгарка.

Но внимание привлекал объект в центре, чьи изящные формы не мог скрыть серо-голубой клеёнчатый чехол. Когда я откинул его, сердце подскочило и застучало радостно. Я присел рядом, провёл рукой по хромированным частям, погладил, словно любимое животное. Но он и был моим любимым питомцем, прозванным «пёс». Первая модель, прототип, с импортными деталями, отцу повезло такой достать. Движок на резиновых мягких демпферах, карбюратор японский «Микуни», о чем говорила выдавленная надпись «Japan». И даже название написано латиницей «PlanetaSport». В глазах защипали слезы, и комок в горле застрял.

Всё, надо ехать. Долил бензин, через контрольные окошки проверил наличие масла. Кажется, моего «скакуна» поставили в «конюшню» в полной боевой готовности буквально вчера.

Откинув балку с двери, я выкатил мотоцикл, удобно устроился в седле, и тело вспомнило всё. Вначале рычаг пуска, вспыхнули контрольные лампочки, приветливо ответив на поворот ключа в зажигании, скакнули стрелки на приборах ожившей панели управления. Автоматически, но легко и плавно нажал на стартёр. Движок закашлял, захлебнулся, но тут же сорвался в прерывистый рокот. Мотор задрожал, как в лихорадке, выдыхая синеватый дымок. Пара нажатий на педаль и мой «зверь» заурчал, как довольный кот, взревел мотор. И эта «музыка» залила душу невероятной радостью. Мощный звук, вибрация, которая отдаётся во всём теле. «Зверь» проснулся от сна и рвётся вскачь.

Выжал сцепление, добавил газа, обороты взлетели, заставляя звук мотора перейти в агрессивный рык. Рефлекторно сжимаю бак коленями, удерживая под собой «скакуна», который пытается вырваться, рвануть с места в карьер. И вот движок уже достиг максимальной мощности — прерывистый крик «зверя» переходит в оглушающий, пронзительный вой.

И вот я уже несусь по трассе. Выскочил на проспект рядом. Машин совсем немного, лишь первые автобусы медленно и тяжело тащили пассажиров на работу. А мне не было до них никакого дела. У меня свой путь. С лёгкостью обгоняю их, этих неповоротливых жёлтых монстров с гармошкой — «Икарусов», выпускавших вонючий дым дизеля.

Поток штормового ветра бьёт в грудь, пытается сорвать шлем. Мир сужается до небольшого пятачка асфальта, освещённый призрачным светом фар. А где-то рядом проносятся силуэты нагих деревьев, домов. Я слился со своим мотоциклом, стал единым целом так, что чувствую каждую колдобину, выбоину на асфальте, каждую трещину. Любое движение рулём — абсолютно точное, выверенное, рефлекторное.

Вот уже впереди показался высокий бетонный забор, въехал во двор. И остановился. Бросив взгляд на часы. Успел!

Вот она моя школа, обычный типовой проект, трёхэтажное, выкрашенное белой краской здание, в виде «биплана» — два корпуса, соединённых коридором. Напротив — засыпанная грязным февральским снегом спортивная площадка — беговые круги, футбольное поле с сиротливо зияющими отметинами, где стояли ворота.

На ступеньках, несмотря на холод, в одной школьной форме курили старшеклассники. Когда взбежал по ступенькам, отвернулись, спрятали бычки в кулак.

Никакого душевного трепета я не ощущал, ни радости, ни предвкушения от встреч с другими учителями и учениками, только раздражение, что нужно всё начинать практически сначала. Вновь пройти путь до глубокой, нищей старости. Нет, я получил невероятное наслаждение, промчавшись на своём «псе». Но это никак не могло примирить меня с издевательствами жены. Если мы решим развестись, то придётся разменивать квартиру. В лучшем случае у меня будет комната в коммуналке. И я потеряю возможность получать дефицит, который доставала жена.

Хотя. Надо лишь потерпеть месяц, пробный период, вернуться обратно в своё немощное тело.

Обо всем этом я думал, когда поднимался по выщербленным каменным ступенькам, открывал тяжёлую стеклянную дверь, двойную. Вход сбоку слева, выход в холл справа.

Никаких тебе рамок, охранников в черной форме с рацией. Лишь вместе с парой учеников дежурила немолодая, полноватая женщина: пучок седых волос, невыразительно блёклого цвета кофта, растянутая на поникших «ушах спаниеля», тёмная юбка ниже колен обтягивала тяжёлый, низкий зад. Они проверяли внешний вид входящих, отсеивая разгильдяев, особенно тех, кто забыл сменку. Те группкой стояли позади неё, понурив головы.

— Добрый день, Олег Николаевич, — увидев меня, женщина выдавила слабую улыбку.

Я вновь порылся в памяти, но вспомнить ничего не смог:

— Здравствуйте, здравствуйте.

Слева вход в физкультурный зал, откуда уже слышались удары мяча. Справа — вход в актовый. Всё-всё знакомо и не вызывает, ничего, кроме тошноты. Даже запах пота и общепита, чей шлейф тянулся со второго этажа, где была столовая. У стены справа — раздевалка, вначале огороженная сеткой для учителей, где стояла пожилая техничка, принимавшая шубы и пальто. А дальше тянулись вешалки, где висела одежда учеников.

На стене, у входа в актовый зал, я заметил доску почёта с портретами. Подошёл, быстро окинув взглядом, стараясь запомнить, как можно больше лиц и имён. Где-то в среднем ряду увидел свою физиономию, черно-белая фотография явно устарела, сейчас я выглядел старше. Над всеми возвышалось изображение директора c впечатляющим именем: Громов Арсений Валерьянович. По бокам портреты завучей: Строганова Ратмира Витольдовна и Одинцова Таисия Геннадьевна. Учителя математики, химии, биологии, труда, физрук, иностранных языков. Почему я никого не узнаю на этих фотографиях? — промелькнула мысль. Ведь я должен был отправиться в свою молодость, а память у меня отличная. Может быть, это действительно альтернативная реальность, другая Вселенная? Но почему тогда эти уроды не отправили меня в 1965-й год, когда мне было всего двадцать лет? Что об этом сейчас думать? Надо пока плыть по течению.

Отдав куртку техничке, прошёлся по коридору, мельком взглянув в огромное панорамное окно во всю стену, как там во дворе поживает мой жёлтый «пёс». Навстречу попадались ученики, здоровались. Я кивал, хотя упомнить всё имена уже не мог. Ускорив шаг, добрался до лестницы, которая вела на второй этаж. Два крыла с классами, налево и направо. Шум и гам, крики, беготня, девочки в унылой школьной форме: черные платья, коричневые фартуки, которую немного оживляли красные галстуки, белые ажурные воротнички и манжеты. Мальчишки в темно-синих костюмах с выпуклыми пуговицами, зачастую на их месте зияла нитка, и тоже с галстуками, иногда хорошо выглаженными, иногда мятыми, будто их жевала корова. Галстук этот из искусственного шелка приходилось гладить каждый день, но ребята зачастую прятали их в карман, чтобы выглядеть постарше, как комсомольцы. Особенно это касалось тех пацанов, которые выглядели явно старше своих лет, но таких было немного. Парни всегда отстают в физическом развитии от девчонок.

Перепрыгивая через пару ступеней, я быстро поднялся на второй этаж, и сквозь толпу бегающих, дерущихся учеников, направился в конец правого крыла. Искать учительскую долго не пришлось, она находилась точно там же, где и раньше. Как только вошёл, в нос ударила удушливая смесь запахов из мела, пыли, бумаги, старого крашенного дерева, кислого табачного дыма, дешёвого чая, типографской краски свежих газет. Окна закрыты плотными зелёными шторами, и всё освещалось лампами дневного света мертвенно-голубого оттенка. Верхняя часть стен — побелка, нижняя выкрашена в серо-голубой цвет. Тёмный линолеум с рисунком под дубовый наборный паркет.

Как парты в классе рядами стояли обычные столы с пластиковой светло-оранжевой столешницей, заваленные пачками тетрадей, классными журналами, учебниками. Выделялся лишь стоящий у стены на возвышении массивный длинный стол директора с большим канцелярским органайзером: подставкой для ручек, календарём-домиком, и телефоном. Над ним висел нейтральный портрет, украшавший всегда любую учительскую — основателя советского государства — В. И. Ленина. По бокам директорского «трона» столы тоже солидные, но поменьше, для завучей.

Всю заднюю стену занимали массивные двухстворчатые книжные шкафы из тёмного дерева с застеклёнными дверцами. У входа слева шкаф для одежды, рядом вешалка, на которой сиротливо висела чья-то дамская сумка мышиного цвета. Справа длинная доска с расписанием уроков.

Напротив окна шкафы попроще, с глухими дверцами. Там обычно хранились карты, диафильмы, приборы. Под окнами, закрытыми плотными шторами располагался диван, обшитый темно-бордовым дерматином. У протёртого подлокотника кучей были свалены канцелярские папки.

Рядом с диваном — маленький низкий столик с потускневшим от времени серебристым электрическим самоваром, простенькая стеклянная вазочка с печеньями, конфетами, сушками. Стеклянный графин с водой со стаканом, надетым сверху. И подставка с разнокалиберными чашками.

За столом сидели в основном женщины, немолодые или средних лет. По большей части в унылых кримпленовых платьях или костюмах. Я всегда ненавидел эти искусственные ткани, которые были жёсткими, стреляли статическим электричеством, вызывая запах озона. Но люди, особенно женщины, просто с ума по ним сходили.

Мужчин немного: старичок, совсем дряхлый, сгорбленный, худой, почему-то напомнил меня самого в старости, каким я был совсем недавно. Память услужливо воспроизвела фотографию с доски почёта: Дорофеев Гордей Семёнович, учитель истории. Интересно, рассказывает ли он ученикам, как носил вместе с Лениным бревно на уборке территории Кремля? Вспомнил по этому поводу анекдот: если бы все, с кем якобы Ильич таскал это бревно, то его длина была бы два километра.

Ещё один представитель сильного пола, помоложе, чем-то одновременно смахивающего на Альберта Эйнштейна и актёра Валентина Никулина — Гаспара Арнери из фильма «Три толстяка», худой, немного сутулый, с опущенными плечами, вытянутое лицо в обрамлении всколоченных седых волос. Не хватало только пенсне. Учитель математики, Владлен Тимофеевич Смирнов. Владлен, Владлен? Имя это мне что-то напоминает. Вспомнил? Это сокращённо «Владимир Ленин».

Из женщин эффектно выделялась учительница французского — я понял это по учебнику, который лежал у неё на столе с крупной надписью «LeFrançais». Молодая, стройная, в прекрасно сшитом темно-зелёном платье из джерси, облегающим её точенную фигурку, она чем-то напоминала французскую актрису Мари Лафоре, которая мне очень нравилась. Марина Артуровна Валентайн. Какая красивая фамилия. Так соответствует её предмету.

Немка и англичанка, женщины средних лет, полноватые, но одетые стильно, хоть и похоже, тоже присутствовали. Клетчатые юбки до колен, и кофточки с планкой, у одной, крашенной блондинки — фиолетовая, которую она украсила белыми бусами, у другой, шатенки — коричневая, с бусами из янтаря — женщины с ума сходили по этой застывшей смоле. У обоих одинаковая причёска каре с завитушками на концах. Повернувшись друг к другу, они активно что-то обсуждали, жестикулируя, посмеиваясь. Вряд ли это касалось учеников и будущих уроков. Англичанку звали Элеонора Станиславовна Кулешова. Немку — Инесса Артуровна Береговая.

Отдёрнув немного штору, у полуоткрытой форточки курила седая дама, смахивающая на сушенного крокодила. С длинным носом, костлявыми пальцами, в старомодном костюме — юбка, пиджак унылого тёмно-коричневого цвета, и стиля, который вызывал в памяти фильмы о старорежимных учителях. Портрет этой благообразной дамы на доске почёта висел по правую руку от директора: Строганова Ратмира Витольдовна, учительница русского языка и литературы.

— Добрый день, коллеги, — сказал я и сразу направился к столу, где сверху аккуратной стопки лежал учебник астрономии для 10-го класса — яркий опознавательный знак для меня. Кроме меня никто в школе астрономии учить не мог.

Учителя за столами повернули на мгновение головы, пробормотали обычное приветствие и вновь уткнулись в изучение методичек, учебников.

Я собирался занять место за своим столом, как седая дама у окна, отняв от сморщенного рта старомодный мундштук с торчащей из него тонкой сигаретой с золотым ободком, холодно отчеканила:

— Олег Николаевич, вы не могли бы прибывать на службу не таким экстравагантным способом?

Я замер, не дойдя шага до стола, развернулся, уставившись непонимающе на женщину.

— Что вы имеете в виду?

— Ратмира Витольдовна имела в виду, что вы приехали сюда на своём мотоцикле, — мягко, но с лёгкой усмешкой отозвался учитель математики, Владлен Тимофеевич, тот самый интеллигентный «Гаспар Арнери», который рядом со мной рылся в шкафу.

— А что такого экстравагантного в моём мотоцикле? — я осклабился, и даже не старался скрыть раздражение. — Мне его подарил отец-ветеран войны, на защиту моей диссертации. У меня есть права. Я вожу мотоцикл с 14 лет.

Негромкий гул в учительской стих, все прекратили обсуждать новости, учеников, оценки и с удовольствием начали наблюдать за представлением.

— Этот мотоцикл у вас вызывающего цвета, — продолжила Ратмира Витольдовна ледяным тоном. — На таких разъезжают хулиганы, тунеядцы, стиляги и всякие хиппи, — на лице женщины возникла брезгливая гримаса.

— Вам не нравится цвет, или тот факт, что на нем ездят отбросы общества? Вы считаете, что это позорит советского учителя?

На высохшем до состояния серой маски лице завуча выступили багровые пятна, она раздражённо сунула мундштук с сигаретой в массивную зелёного стекла пепельницу, которая стояла на её столе. Выпрямилась, чуть отдёрнув пиджак. Пронзила меня испепеляющим взглядом. Глаза сузились, губы плотно сжались.

А я уже хотел открыть рот, чтобы сказать какую-то колкость, как Владлен Тимофеевич, подошёл совсем близко, и, мягко сжав мне предплечье, тихо сказал:

— Олег, вы раньше оставляли свой мотоцикл во дворах, а не рядом со школой. Вы понимаете?

Я вдохнул побольше воздуха в лёгких, досчитал до десяти и как можно спокойней сказал:

— Я понял, Ратмира Витольдовна. Постараюсь больше таким способом на службу не являться.

Оставалось только старорежимно щёлкнуть каблуками и поклониться. Чего я делать не стал, разумеется. Задребезжал звонок, что спасло меня от гнева завуча. Шум отодвигаемых стульев, учителя, подхватив классные журналы, методички, направились к двери. Я ещё раз бросил взгляд на доску с расписанием уроков. Так, сейчас у меня 8 «Б» класс. Из деревянной подставки на столе под доской с расписанием, вытащил классный журнал и быстрым шагом вышел из учительской.

Нашёл нужный класс, когда вошёл, все разом встали, и когда я сделал знак, сели обратно.

— Кто сегодня дежурный? — спросил я.

— Я, — за партой первого ряда вскочил темноволосый коротко стриженный паренёк, растерянно взглянул, будто ожидая разноса.

— Молодец, — ободряюще улыбнулся я. — Всё отлично подготовил.

Действительно, доска была тщательно отмыта, а не просто вытерта парой взмахов грязной тряпкой. И сама она аккуратно сложенная и чистая лежала на полочке под доской. Белыми столбиками выстроились куски мела. И даже один кусочек розового цвета.

Парень облегчённо улыбнулся.

— Дай мне свой дневник.

Парень вновь напрягся, но вытащив дневник, вышел из-за стола, положил передо мной. Я тут же прочёл фамилию и имя ученика, открыл и на клетках внизу написал: «Отлично подготовил класс к уроку», и поставил свою размашистую подпись.

— Костя, ты молодец. Пример для всех. Иди, садись.

Я оглядел класс, лица совершенно незнакомые. Но почему? Память стёрла или я действительно в альтернативной реальности, где все иначе? Это вызывало раздражение и страх выдать себя. И самое главное, я совершенно не знал, какую тему они проходили. Бросил взгляд в классный журнал. Вот рядом с фамилией Виктора Демидова одни пятёрки. Надо спросить его.

— Так, кто пойдёт к доске? Демидов.

На среднем ряду со второй парты поднялся худощавый высокий парень, по-медвежьи переваливаясь, направился к доске. Остановился.

— Витя, расскажи нам, что мы проходили на прошлом уроке.

— Мы изучали, как измерить ускорение, — пробасил он чуть ломающимся голоском. — Один из методов — с помощью стробоскопа. Когда тело движется, через равные промежутки времени его освещают вспышкой. При этом тело будет видно, когда оно освещено. Если это тело фотографировать при постоянно открытой диафрагме, то на плёнке будут видны положения тела через равные промежутки времени. По этому положению тела можно будет определить его ускорение. С помощью формул.

Он повернулся к доске и начал энергичными, но уверенными движениями чертить формулы.

— Измеряя на фотографии длины Л1 и Л2 двух соседних отрезков, пройдённых телом за время между вспышками, мы сможем найти ускорение тела. Оно равно…

Он начертил последнюю формулу, аккуратно положил мел, отряхнул руки и развернулся ко мне.

— Витя, ты отлично все рассказал. Вот только одно, — я отставил стул, подошёл ближе к парню. — Почему тебе так скучно? Сухо, без эмоций. Излагаешь и зеваешь.

Парень вздохнул, помялся, отвёл взгляд, выражение лица стало напряженным.

— Скучно мне, Олег Николаевич, потому что все это детский сад какой-то. Я этот учебник ещё год назад прочёл. А сейчас и за девятый прочёл, и начал за десятый. Вот десятый интересный, хотя там тоже мало, чего есть.

— Ну, конечно, это же базовые знания. То, что тебе хочется большего — это здорово. Ты отлично знаешь физику. Я бы тебя сразу в десятый перевёл, да вот только у тебя по физике пятёрки, а по остальным тройки, даже двойки есть.

— А зачем они эти все предметы? Мне только физика интересна.

— Хотя бы для того. Витя, — я отошёл к окну, сложил руки на груди, оглядел притихший класс. — Чтобы ты смог поступить после школы в хороший вуз, стать учёным, конструктором. А с такими отметками ты выше техникума не поднимешься.

— А я не хочу быть учёным. Я хочу быть учителем, как вы. В педвуз меня примут?

У меня непроизвольно подскочили брови, я усмехнулся.

— В педагогический тебя тоже не возьмут с тройкой по русскому языку. Хотя, зачем тебе педагогический? Нашей стране нужны учёные, конструктора. Может быть, через пару десятков лет ты изобретёшь какой-нибудь фотонный двигатель и человечество сможет путешествовать между звёзд.

— Вы ведь не стали учёным. Стали учителем, — упрямо возразил парень.

Разве я мог рассказать пацану, по какой причине я бросил науку, астрофизику, в которой мечтал сделать невероятные открытия.

— Бывают разные обстоятельства, Витя, когда человек делает иной выбор, — попытался убедить парня.

— А можно, Олег Николаевич, я буду приходить на ваш факультатив?

— Конечно, в чем проблема? — не понял я.

— Арсений Валерьянович не разрешает.

Мне хотелось сказать: да плевать, чего не разрешает директор. Пацан тянется к знаниям, их надо ему дать, пока желание не пропало. А тут какие-то препоны.

— Витя, ты можешь приходить на любой мой факультатив. По физике, по астрономии.

— По астрономии тоже можно? — глаза парня вспыхнули такой радостью, что я даже поёжился.

— Конечно. Только вот подтянуть тебе нужно предметы. И английский тоже.

— А зачем мне английский? Училка… то есть Элеонора Станиславовна такую скуку наводит.

— Английский тебе нужен, чтобы читать журналы по физике и астрономии, в которых учёные делятся своими теориями.

Парень нахмурился. Видимо, пытался осознать всю сложность своей учёбы.

— Садись, Витя, — поставил в дневнике парня напротив своего предмета размашистую пятёрку с плюсом, расписался.

Парень медленно, опустив голову, проследовал к своей парте, уселся. Его напарник, одобряюще толкнул его в плечо, мол, молодец. Но Демидова явно это не устроило. Он повесил голову и задумался.

— Ну что же, — я вновь оглядел класс. — Кто расскажет дальше тему прошлого урока?

Засуетились, кто-то склонился под парту, будто искал на полу ручку, кто-то задумчиво глядел в окно, кто-то уткнулся в учебник. Лишь бы не вызвали. Только в третьем ряду на первой парте взвилась рука, как свеча.

— Хорошо, — я кивнул. — Иди к доске.

Девочка с косичками пепельного цвета, в очень коротком платье, с отлично выглаженным, но выцветшим галстуком, выскочила из-за парты и оказалась у доски. Только теперь я заметил, что рукава платья надставили, фартук удлинили, видно девочка росла, а форма оставалась прежней. Бедная семья, родители даже новое платье не могут купить.

Затараторила быстро, скороговоркой:

— Средняя скорость при прямолинейном равноускоренном движении. Часто бывает необходимо знать среднюю скорость при равноускоренном движении…

Непроизвольно я бросил взгляд в учебник. Зубрилка. Все слова отскакивали, что называется, от зубов. В точности по тексту, не отклоняясь ни на йоту. В дневнике сплошные пятёрки, отличница, идёт на золотую медаль. Все строчки аккуратно заполнены каллиграфическим почерком.

— Молодец, Ефимова. Отлично знаешь предмет.