Назад в СССР: Классный руководитель

Глава 10

Драка на почте

Вернулся я домой в приподнятом настроении, в состоянии какой-то невероятной эйфории, когда не идёшь по земле, а паришь над нею. Я не терял головы, и прекрасно понимал, что все, что наговорил Сеня — не достижимый идеал. Но все равно не мог не мечтать о том, как буду гонять с ветерком с такими же фанатами мотогонок, как и я. А тот факт, что это нелегально прибавляло остроты, перчинки, заставлял бурлить адреналин в крови.

Перед дверью я остановился, представив вечно недовольное лицо жены, которая испортит всё впечатление, разрушит мои мечты, заставив угаснуть радость.

Но сунув ключ в замок, я легко его повернул, вошёл в прихожую, понимая, что квартира пуста. И вздохнул с облегчением.

Переодевшись в пижаму, прилёг на диван. Сложив руки за головой, и глядя в потолок, начал вспоминать, что помнил о стрит-рейсинге.

Первое. «Чек-поинт». Гонки по городским улицами и проспектам от точки до точки. Километров десять.

Второе. «Стрит-челендж». Отличается от первой гонки тем, что сюда включены некие задания, которые имеют вид загадки, ребуса, мозаики, которую удастся разгадать, сложить пазл, когда доедешь до очередного пункта.

Третье. «Сити-стайл». Гонки ночью по маршруту, который выдаётся каждому гонщику только перед самыми началом гонки.

Четвёртое. «Сити-джунгли». То же, что и стрит-челендж, известен маршрут, но не финиш, который располагается на одной из точек маршрута.

Пятое. Самое интересное и интригующее, «Охота на мышей», поиск и охота за одним из участников, которого назначают жертвой. А «кошки», все остальные участники, должны найти его и загнать в ловушку.

Шестое. «Полет пушечного ядра» — обычные гонки по городским улицам, где главное добраться первым до финишной точки.

И, наконец, седьмое. «Светофорные гонки». Когда гонщики гоняют по длинному проспекту, где точками остановки являются светофоры. И малейший промах заставляет гонщика терять драгоценные минуты, ожидая зелёного света. Главный приём — успеть проскочить на зелёный свет, чтобы соперник застрял на красном.

Все это для меня новостью не было. Я гонял в виртуале много лет, пока не упало зрение, и реакция стала совсем никудышной. Сменил несколько игровых приставок, участвовал в мультиплеерных гонках. Мешал побеждать всегда азарт. Я не любил проигрывать. Приходить вторым или третьим, даже, если это пропуск на следующий этап гонки, не для меня. Я мог носиться на виртуальном мотоцикле до трех ночи, пока не достигал финишной черты первым. Пару раз от злости я бросал геймпад в стену, разбивал вдребезги, и на следующий день приходилось тащиться в магазин, чтобы купить новый.

Конечно, виртуальные гонки не идут ни в какое сравнение с реальными, когда всё тело, вся твоя сущность участвует в невероятной игре со смертью.

Хотя Сеня не сказал, но я прекрасно понял, что на гонщиков делают ставки, как на лошадей. Сколько и как ставят я не знал, но представлял, что немало. Хозяин, о котором Сеня говорил с затаённым страхом, владелец всей этой системы. Но вот как всё это регулировалось? Может быть, где-то на точках, которые проезжали гонщики, стояли люди, снимающие все на кинокамеры или фотоаппарат.

Фотоаппарат! И тут я вспомнил, как говорил ребятам о пересъёмке. Но вот есть ли у меня все это фотооборудование?

Я вскочил с кровати и ринулся в коридор, помнил, что в стареньком серванте, который остался от бабушки, хранил все фото принадлежности.

Распахнул дверцы, в нос ударил одуряюще-резкий запах химикатов. И я вздохнул с облегчением. Вытащил два «Зенита», «Киев» и мой первый фотоаппарат — старенькую «Смену» в жёстком футляре из дерматина. Тут же лежал чемоданчик с фотоувеличителем, рядом — бачок для проявки плёнки. Выстроились аккуратные ряды маленьких голубых, оранжевых, красных, зелёных коробочек с надписями — 65, 130, 250 — светочувствительность плёнки «Свема». Я даже нашёл польскую цветную плёнку, которую выпускали по лицензии «Кодака» и несколько голубых коробочек «ORWO» — цветную негативную плёнку производства ГДР. Тут же лежали пакетики с проявителем, фиксажем, свежие, судя по дате производства, и фотобумага: глянцевая, матовая, «берёзка» с изящным узором. Тут же нашёл стойку на платформе с кронштейном, где крепился фотоаппарат со сменным объективом и кольца. И даже две огромных лампочки на 500 ватт для освещения при пересъёмке. Помню грелись они, как печка.

Вспыхнули воспоминания, как часами напролёт, установив фотоувеличитель и кюветы с проявителем и фиксажем в ванне, печатал фотографии. В воздухе витал одурманивающий запах химикатов. Настаёт волнующий миг, когда после экспозиции через увеличитель, кладёшь белую фотобумагу пинцетом в ванночку с проявителем и с замиранием сердца ждёшь, когда появится картинка, постепенно шаг за шагом проступят детали, нальются жизнью. Свет станет тенью, а тень — светом. Разве это волшебное священнодействие можно сравнить с мгновенным результатом, который видишь на экранчике зеркалки «Canon»? И ты знаешь, что каждый кадр на негативе остаётся навечно. Если ошибся с выдержкой или диафрагмой и пересветил кадр, вернуться назад и переснять нет никакой возможности.

В другом отделении обнаружились разрезанные на отдельные куски негативы, завёрнутые в бумагу, с аккуратной надписью даты и места съёмки. Несколько толстых фотоальбомов. Вытащив один из них, я начал перелистывать страницы из голубого рыхлого картона, где в прорезях были вставлены фотографии, словно окошки в иной мир.

Нахлынули, накрыли как цунами воспоминания, болезненные и в то же время невероятно приятные. В основном фотографии с курортов, куда я ездил вначале с родителями, а потом с женой. Одесса, Алушта, Феодосия, Геленджик, узенькие крутые улочки Хосты, базары с фруктами, где прекрасный спелый виноград стоил 40 копеек, а вкуснейшие, тающие во рту персики — полтинник за килограмм. Столовые, где кроме вторых блюд с жаренным палтусом можно было взять вкуснейшие оладьи со сметаной.

Опершись спиной стену, я сидел, прикрыв глаза, и вспоминал детство, юность. Но чёрт возьми, ведь все это не ушло окончательно! Я могу поехать на юг, к морю. Как я любил рассекать бирюзовые волны баттерфляем, выпрыгивая из воды, как дельфин, пугая ленивых отдыхающих на надувных матрасах.

Да, без помощи Людки я уже не смог получить путёвку в санаторий, но это не важно. Поеду «дикарём», даже могу устроить мотопробег на своём «железном коне».

Я взял с собой фотоальбом, ушёл в комнату, прилёг на диван, и начал рассматривать каждый снимок внимательно, некоторые из них явно сделал не я. На них я обнимал жену, улыбался в камеру, которую выставил сезонный фотограф, которые бродили по пляжам, высматривая желающих сняться на фоне моря, сосен, белеющих теплоходов.

Шум открываемой входной двери привлёк внимание. Машинально бросил взгляд на будильник — да, появление супруги в полпервого ночи не было обычным явлением. И, кроме того, я услышал второй, мужской голос.

— А как твой муж? Его точно дома нет? — спутник Людки говорил мягким вкрадчивым баритоном, в котором ощущался страх.

— Точно нет, — совершенно равнодушно ответила жена. — Пропал куда-то. Несколько дней его нет.

— И ты не пытался узнать, куда он делся?

— Надо в милицию пойти, подать заявление. Схожу как-нибудь. Куда торопиться?

Я распахнул дверь и встал на пороге, сложив руки на груди. Моё появление ошеломило обоих. Они застыли, как статуи, уставившись на меня с ужасом, широко раскрыв глаза. Первым пришёл в себя мелкий мужичок в дублёнке и пыжиковой шапке-пирожком, как носили только первые лица страны.

— Люда, я пойду, пожалуй, — проблеял он тонким, срывающимся голосом.

Юркнул за дверь, захлопнув за собой.

— Вернулся? — Людка тоже пришла в себя. — Где пропадал?

Как ни в чем не бывало, наклонилась, раскрыла молнию на высоких кожаных сапожках, кажется, югославских, на высоком каблуке. Сбросила, оставшись лишь в ажурных колготках. Сняла норковую шубку с высоким воротником, аккуратно повесила на вешалку. На верхнюю полочку положила высокую мохнатую шапку, которая стала писком моды после успеха фильма «Ирония судьбы или с лёгким паром!» — все женщины бросились добывать такие же, как носила Барбара Брыльская. Встряхнула жёстко завитыми с помощью пива и сахара кудрями.

— Вообще-то ты могла со своей работы позвонить в школу и узнать, что я в больнице, меня тяжело ранил ученик.

Она хмыкнула, бросила на меня презрительный взгляд и направилась в большую комнату. Я шагнул к ней, схватив за рукав платья из алой струящейся ткани, изящно облегающей стройную фигуру. Обрушилась какофония запахов: винных пробок, табака, несвежих деликатесов, типа копчёной колбасы, и тяжёлый аромат французских духов, которыми Людка любила обливаться с ног до головы. Жена со своим спутником развлекалась в ресторане, чтобы продолжить свои утехи в нашей квартире.

— Что ты хочешь от меня? — она вырвала руку и взглянула с таким презрением, будто я какая-то собачонка, которая путается под ногами.

— Тебе вообще не стыдно приводить в наш дом мужиков? Совсем-совсем не стыдно? Люда, ну хоть немного можно со мной считаться?

— А то что? — спросила нагло, без малейшего страха. — Подашь на развод? Ха-ха. Муж-голодранец откажется от дойной коровы, которая доставляет ему всё — от носков до его любимых «пластов» и запчастей для его драндулета.

— Вот интересно я тебе для чего? Ради чего ты живёшь со мной? Ради квартиры? Давно бы себе кооперативную сделала. Или просто нравится мучить меня?

Она сделала вид, что задумалась, хищно улыбнулась, приоткрыв алые от помады губы, так что мелькнули белые мелкие зубы.

— Не знаю. Может привыкла к тебе. А вообще ты прав. Надо разводиться. Поделим квартиру, все твои пластинки, твой мотоцикл.

— Мотоцикл мне подарил отец.

— И что? Все имущество надо будет делить. И я тебя, дорогой муженёк, без трусов оставлю, и голым в Африку пущу, — она хохотнула, удалилась в большую комнату, захлопнув демонстративно за собой дверь.

Я постоял какое-то время, пытаясь успокоить бухающее у самого горла сердце, потом развернулся и ушёл в комнату, бросился на диван, погрузился в буйные фантазии, куда бы я мог спрятать труп. То есть убить Людку я мог легко. Придушить подушкой, колготками, шарфом, или просто руками. Но потом надо избавиться от тела, и создать себе алиби. А тут ещё её мелкий любовник путается под ногами. Он видел, в какое время вернулась она и что я был дома.

Весь во власти этих прекрасных мыслей я уснул. Снились огромные змеи, которые пытались броситься на меня, разевали огромные пасти, утыканные острыми мелкими зубами. А я пытался топором отрубить им головы. И кажется, мне это удалось.

Когда я проснулся, сквозь шторы уже пробивался робкий рассвет. В школу я ехать не собирался — мне дали больничный, просто решил отдохнуть, собраться с силами.

Квартира встретила тишиной, от которой звенело в ушах. Людка уже уехала в свой универмаг. На плите одиноко торчала медная, позеленевшая от времени турка с остатками кофейной гущи на дне. На столе остался высохший кружок от чашки, и рассыпанные хлебные крошки.

Перемолол в маленькой кофемолке пару ложек зернового кофе, сварил в турке. И, потягивая с удовольствием его маленькими глотками, начал изучать рукопись доклада Юрки Зимина, написанного аккуратным почерком. Парень поразил своими знаниями. Нет, кое-где его слова звучали наивно, где-то он ошибался, но вся его статья мне показалась очень зрелой, интересной.

И я вспомнил, что у меня таких статей видимо-невидимо. Кандидатскую я сумел расширить до докторской, и мой научный руководитель Петровский так и сказал, что защититься я смогу легко. Надо лишь опубликовать монографию, несколько статей в научных журналах. И я, окрылённый этой возможностью, написал с десяток. Но потом судьба забросила меня в школу, и когда я все же решил опубликовать свои статьи, в стране начался бардак. Всё трещало по швам — центробежная сила расшвыряла бывшие республики по углам, экономика рушилась, всем стало не до науки. Учёные, сломя голову, убегали из НИИ, лабораторий, становились «челноками», дачниками, которые выращивали картошку и зелень на своих участках, и продавали на рынках, которых развелось, как собак нерезанных. Те, кто имел кое-какие заслуги перед мировой наукой, уезжали за бугор. А во всех изданиях мне в глаза откровенно говорили, что напечатать мои исследования можно только за деньги, при этом немалые. И хотя мне удалось выжить — всё-таки при любой власти, в любом хаосе кто-то должен работать в школе, денег на публикацию собственных статей у меня не нашлось. А просить их у жены я не захотел.

Сам того не замечая, я начал черкать ручкой, обводить самые интересные абзацы в докладе Юрки, делать замечания, как бы я исправил текст. И после того, как чашка с кофе и тарелка с завтраком опустели, я бросился в комнату, сел за стол. Сбоку положил исчёрканный текст, придвинул машинку к себе и задумался.

Поначалу показалось, что я совершенно забыл о том, как печатать. Сидел перед изящной оранжевой коробкой с блестящим рычагом, и смотрел на неё, как баран на новые ворота. Но тут в мозг вползли яркие картинки. И подчиняясь им, я рефлекторно взял несколько листов бумаги, переложил копиркой и вставил позади валика. Рычагом подтянул в начало строки.

Постановка рук, как я делал всегда и ударил по первой клавише. Бах, на бумаге появился символ, и я решил вначале просто попытаться вспомнить, как это делается. Начал печатать какую-то чепуха. Остановившись, я вытащил лист бумаги, и, с удивлением, прочёл: «Как я ненавижу свою жену. И хочу убить. Но вот как спрятать труп после убийства? Это ведь самое главное — скрыть следы преступления!». Для начала детектива эта фраза вполне годилась, но сейчас время для него не пришло.

Потренировался под равномерный шум, издаваемый машинкой: щелчок по клавише, металлический лязг рычагов, которые бьют литерой по бумаге, возврат, издавая непередаваемый запах краски лента перемещается, с тихим скрежетом сдвигается каретка.

Наконец, я понял, что моё тело «вспомнило» весь этот сложный процесс. И начал барабанить по клавишам быстро и уверенно, так что все звуки слились в единый шум, напоминающий пулемётную очередь.

Откинувшись на спинку стула, я перечитал машинописный текст, и задумался, куда его сейчас можно пристроить? Порылся в пачке журналов, вытащив несколько штук. «Советская астрономия», «Успехи астрономических наук», «Вопросы космогонии», «Астрономический журнал». И, к своему удивлению, я нашёл «Земля и Вселенная», о которой говорил Юрка, но я почему-то совершенно не помнил о существовании такого журнала. Заглянув в конец, чтобы списать адрес редакции, обнаружил обескураживающую надпись: «Рукописи не рецензируются и не возвращаются». Для меня это означало, что все тексты, которые я с таким трудом напечатал, провалятся в пустоту. Ну и чёрт с ним. Я выписал в свою записную книжку адреса всех редакций. Вытащил большие конверты, сунул туда машинописные листы. Решив, что в «Советскую астрономию» отправлю первый экземпляр, а во все остальные — копии. Напечатать текст в четырёх экземплярах, оказалось совершенно непосильной задачей: пальцы жутко ныли, руки гудели, будто в мышцах поселился осиный рой.

Одевшись, засунул все конверты в портфель, и задумался. Совершенно не помнил, в каком почтовом отделении это можно отправить. Но махнув рукой, решил поехать на центральную почту, которая находилась на железнодорожной станции.

Выскочив из дома, я ткнул пальцем в кнопку из красного пластика, наполовину покрытую черной копотью и оплавленную — хулиганы постарались. И не услышал никакого лязга понимающейся или опускающейся с верхнего этажа кабины. Плюнул и перескакивая через несколько ступенек сбежал вниз.

На первом этаже увидел зев кабины, в дверцы которой какой-то балбес вставил толстую доску. Створки с шумом и скрежетом расходились, сходились вновь. Пришлось схватить доску и выйти с ней на улицу.

— Что сосед, убить решил кого?

У подъезда я обнаружил долговязого мужика в коротком чёрном пальто, он держал за руку маленькую девочку в мохнатой розовой шубке и вязаной темно-красной шапочке.

— Ага, — бросил я, пытаясь вспомнить, как зовут этого человека, но память отказывалась вытащить из своих глубин имя. — Хулиганы какие-то доску всунули в створки, — объяснил я, наконец.

— Так чего лифт не работает? — с досадой бросил мужчина, и чуть наклонившись, обратился очень ласково и мягко к девочке: — Ну что, Олечка, придётся нам на пятый этаж подниматься.

— Да нет, думаю, что теперь работает, — сказал я.

Понятно. Это сосед снизу. По крайней мере, это я смог выяснить. Я спустился с крыльца и направился к гаражу. Доску решил взять с собой. Вдруг пригодится для ремонта. В советское время со стройматериалами было плохо. Впрочем, периодически было плохо со всем.

Оседлав своего «коня», я выехал на проспект и понёсся к железнодорожной станции, свернул через Первомайскую улицу, и на пару минут остановился возле своего старого деревянного дома в два этажа, выкрашенного тёмно-бордовой краской. Здесь прошло моё детство, юность, сюда я вернулся после армии. И сердце сжалось от тоскливой, но сладкой боли. Как часто он мне снился, этот дом, и наша комнатка в коммуналке, и чердак, куда вела металлическая лестница. На противоположной стороне располагалась моя первая одноэтажная школа, неказистая, смахивающая на длинный деревянный сарай, но которую я очень любил и часто вспоминал. Здесь я начал учиться в первом классе. Иногда хотелось вернуться именно в те счастливые времена, когда я был совсем ребёнком.

Свернув на широкую улицу, которая вела к станции, я остановился возле здания с вывеской «Почта» и голубым почтовым ящиком рядом со входом. Захватив портфель, направился туда, стоило открыть дверь, как в нос ударил сильный специфический запах горячего сургуча, бумаги, дерева.

В длинном узком помещении к окошку приёма отправлений тянулась огромная очередь с жаждущими также, как я что-то отправить, кто бандероль, обшитую грязно-белой тканью, кто деревянный ящик с крышкой из фанеры, где химическим карандашом был написан адрес, а кто просто держал мешок, набитый каким-то барахлом.

Очередь двигалась одуряюще медленно, приёмщица брала очередную посылку, ставила на весы, передвигала гирьки на рычаге, щелкала костяшками на деревянных счетах, объявляла стоимость, выписывала квитанцию. И все это лениво, не обязательно, не обращая внимание на недовольные, усталые лица.

Духота стояла невыносимая, казалось, воздух можно резать ножом. И, как назло, разболелась рана на шее, боль шершавой, колючей змеёй обвилась вокруг неё и кусала в затылок. И я уже начал проклинать всё на свете.

Хлопнула входная дверь, вошёл невысокий худощавый парень в полушубке без шапки, тёмные длинные волосы растрепались, повисли до плеч, в руках осторожно держал маленькую белую коробочку. Он двинулся сразу в начало очереди.

— Граждане, товарищи дорогие, — начал он со смущённой улыбкой. — Пропустите, пожалуйста, без очереди. Очень надо.

— Всем надо, — буркнула пожилая полная дама в искусственной шубе-чебурашке.

— Я на поезд опаздываю, — продолжал ныть парень.

— Все опаздывают, — как эхо повторил высокий сутулый мужчина в тёмном поношенном пальто, обмахиваясь большим конвертом.

Парень подошёл к окошку с другой стороны, заглянул. Что явно не понравилось тем, кто стоял в очереди первыми. Немолодой худой женщине с бандеролью, тщательно обвязанной лентой. И кряжистому мужику, у которого сквозь расстёгнутую телогрейку проглядывала тельняшка не первой свежести.

— Пшёл отсюда, — прошипел он. — Или в зубы получишь, — пообещал он.

— Ну, пожалуйста, товарищи дорогие, — продолжал ныть парень.

И когда от окошка отошла женщина с усталой, но радостной улыбкой, пряча квитанцию в маленькую сумочку, парень попытался влезть к окошку первым.

И тут мужик в телогрейке подскочил к нему, схватив за шиворот, отбросил на пол и начал со всей силы колошматить. Очередь замерла. Парень вскрикивал, пытался закрыться, уползти, но озверевший от многочасового стояния в очереди мужчина, продолжал колотить его. Я не выдержал. Поставив портфель на стойку, бросился к ним. Схватив мужика за шиворот, швырнул в сторону. Подал руку парню, выглядел он паршиво — из носа, разбитой брови сочилась кровь, заливала лицо алыми потёками.

Но мужик вдруг набросился на меня сзади, пытаясь свалить с ног, сжал руками шею. Обожгла острая боль. Я развернулся и спиной врезался о стену со всей мощи, на какую был способен.

Чувак в телогрейке сполз вниз, вращая глазами, и уронил голову.

— Убили! — оглушил резкий женский визг.

Я подошёл к сидящему, пощупал пульс, обернулся к застывшей очереди:

— Живой.

И тут же заметил, что портфель, который я поставил на стойку, исчез. Хорошая коричневая кожа, изящные латунные замки явно привлекли внимание вора. Машинально бросил взгляд в окно и заметил, как по улице улепётывает какой-то парень.

В мгновение ока я выскочил наружу, понёсся за похитителем. Тот уже убежал до конца улицы, свернул к зданию горкома, напротив которого на широкой площади стоял массивный бюст Ленина. Услышав топот ног за спиной, воришка ускорился, но я все-таки настиг его. Подпрыгнув, со всей силы толкнул в спину. Парень поскользнулся, распластался, как лягушка на тротуаре, выронив портфель, проехался на животе.

Через мгновение я оказался рядом, подхватил свою драгоценность. А вор уже перевернулся, сидел на заднице, испуганно воззрившись на меня. Совсем пацан, тощий, вихрастый.

— Извините, дяденька, — заблеял тонко.

— В следующий раз убью, — я погрозил ему кулаком

Уперев руки в колени, хватая ртом морозный воздух, я с трудом отдышался и медленно направился обратно к почте.

Здесь уже стоял жёлто-синий «бобик» с гербом СССР на дверце и надписью «Милиция» — внедорожник УАЗ-469. И обшарпанный белый с красной полосой «рафик» скорой помощи.

Я присел на седло мотоцикла, терзаясь досадой, что отправить письмо со статьёй мне уже не удастся. Распахнулась дверь, вышел статный с военной выправкой молодой мужчина в темной двубортной драповой шинели, перетянутой ремнём и в шапке-ушанке с гербом СССР. Направился ко мне. И я тут же ясно представил, как меня отвезут в отделение и там проторчу весь оставшийся день.

— Гражданин, предъявите ваши документы, — произнёс сакраментальную фразу, и пока я доставал из внутреннего кармана паспорт, добавил: — Расскажите, как все произошло.

— Вот, — я отдал тёмно-красную книжицу с тиснённым золотом гербом и надписью «СССР», в которую милиционер углубился, перелистывая аккуратно страницы. — Мы стояли в очереди. Подошёл парень, попросил пустить. А тот мужик накинулся на него, стал избивать. Я его отбросил в сторону. Вот и всё.

— Да вот не всё, — грозно отчеканил мент, сверяя мою физиономию с черно-белой фотокарточкой меня двадцатипятилетнего, перелистнул дальше. — Проживаете: город Глушковск, улица Дружбы, дом 8-А, квартира 93?

— Да. А что случилось-то?

— У того мужчины, которого вы, как говорите, отбросили, похоже сотрясение мозга.

Да, влип я по полной. Теперь пришьют хулиганку, 15 суток, а то и срок. Сто раз подумаешь в следующий раз, вмешиваться в драку или нет.