Назад в СССР: Классный руководитель

Глава 15

Ледовое побоище

Пришлось перейти на коньковый ход, я дёргался, как марионетка на ниточках, приседал, выпрямлялся, отклонялся, чтобы не подставлять спину. Пару раз слышал свист, но пули лишь выбивали фонтан щепок из стволов деревьев.

Слева сверкнула между крутых берегов серебряной поверхностью река. На краю, наклонившись, рос огромный вековой дуб, вода подмыла землю, толстые корни, словно змеиное гнездо нависли над рекой. И я свернул туда, спрыгнул вниз. Снял лыжи и подставил их так, чтобы казалось, что кто-то стоит под обрывом. А сам вылез наверх и спрятался за деревьями.

Подъехали двое лыжников, один из них, плотный, кряжистый мужик выглянул и показал жестом второму, высокому статному мужчине с винтовкой в руках, что жертва внизу, спряталась.

— Спустись вниз, — очень тихо объяснил первый мужик. — Пристрели его и лыжи тащи сюда.

Вот оно что. Я-то думал, что этих киллеров подослала моя ненаглядная супруга, а им всего-навсего лыжи приглянулись. Значит, тот мужик с впалыми щеками, не просто так заинтересовался моими «бегунами».

Высокий опустился, отстегнул лыжи. Подхватив винтовку, прошёлся по берегу, нашёл место, где может спрыгнуть. Соскользнул вниз, оказавшись на льду. Я подкрался к оставшемуся наверху врагу, и со всей силы приложил его по башке толстым суком, который подобрал. Противник пошатнулся, но устоял на лыжах. Так что пришлось подскочить к нему и локтем врезать в челюсть. Только тогда мужик обмяк, и свалился кулём, как мешок с песком.

Я скатился с другой стороны той ниши, где оставил лыжи.

— Слушай, Петро, а этот гадёныш сбежал. Тут только лыжи. Слышь, Петро?

Крадучись я обогнул мужика, только размахнулся. Чтобы дать ему по башке суком, но под ногой предательски затрещал лёд, противник развернулся, вскинул винтовку. Рефлекторно я ушёл влево, развернулся корпусом, чтобы нанести удар ногой. Но поскользнулся, не удержавшись, свалился рядом.

— Ну, что, не получилось? — высокий наставил на меня винтовку, демонстративно медленно нажал на спусковой крючок. — Всё, ушлепок, конец тебе пришёл.

Осечка. И тут же я схватил его ноги в клещи, перевернул. Мужик упал, выронив винтовку. Она закружилась по льду, улетев метров на пять. А я вскочил на ноги, встал в боевую стойку. Бить ногами бесполезно — это я понял. Устойчивости нет совсем. Мой противник пружинисто выпрямился и, как дикий зверь, наскочил на меня сверху, вновь свалив с ног. Навалился, рукой мощно прижал мне горло. Но я коленом упёрся ему в грудь, схватил за плечи, и перекинул через себя. И тут же вскочил на ноги. Мужик перекувырнулся и тоже резко поднялся. Худое лицо с впалыми щеками перекошено злобой, волосатые кулаки — он сбросил перчатки. И недобрый чуть косой взгляд, предвещавший мне только смерть.

Мы начали кружить друг против друга, понимая, что каждый отлично знает приёмы рукопашного боя. Краем глаза я заметил под ногой кусок льда, схватил и швырнул в сторону. Это отвлекло противника буквально на секунду. Но я успел оказаться рядом и вмазать ему локтем в челюсть. Противник не удержался на ногах, свалился боком. Не давая ему встать, я кинулся на него, развернув к себе, вмазал ребром ладони по открытой шее. Промахнулся. Рука увязла в толстом меховом воротнике.

И тут же моё горло оказалось в стальных клещах, как удар током, пронзила адская боль от ещё незажившей полностью раны, в глазах сверкнули звезды, и я на миг обмяк. И чуть не пропустил удар. Успел отклониться, получилось смазано, но башку тряхнуло. И я разозлился. С силой вмазал лбом в лоб противника, и моя черепушка оказалась прочнее. Удалось захватить руки, сомкнувшиеся на моей шее, разорвать смертельное кольцо. Коленом — под дых и бросок через себя. Сгруппировался, перекатился, вскочил. И пока противник не очухался, бросился на него и начал колошматить по лицу. Но парень извернулся, и вновь оказался сверху меня, теперь мне пришлось уворачиваться. Лёд под нашими телами начал опасно трещать, но это лишь заставляло кипеть адреналин в крови.

Мужик, отшвырнув меня, вскочил. Я — перед ним. Опасно сверкнуло массивное лезвие — он выхватил клинок из ножен на бедре. Что даже обрадовало меня: человек с оружием думает, что против безоружного у него преимущество, и забывает обо всех приёмах боя, защите, нападения. Хотя понимал, что просто не будет. Противник в полушубке, на голову выше меня, так что мои удары по предплечьям для него просто укусы комара. Длинные рукава скрывали запястья — тоже не ухватишь никак, не вывернешь. Замах. Свист клинка, рассекающего воздух с невероятной скоростью. Мне лишь удавалось увернуться. Сделать блок, остановив смертельное лезвие, которое противник жаждал воткнуть в меня, чтобы прекратить бесполезную борьбу.

Единственный мой союзник — широкое пространство, замёрзшая река в крутых берегах, заросших деревьями. И я ринулся бежать, ища спасение.

— Куда ты, сволочь! — заорал верзила. — Трус! Трус! Все равно достану!

Я домчался до повисшего над рекой вяза, и мне повезло. Выломал сучковатую ветку. Развернулся. Мой противник успел догнать меня, скользя по поверхности. И я с удовольствием вмазал ему по физиономии с такой силой, что кажется вместе со сгустками, крови вылетели осколки зубов. И пока он не очухался обрушил на его руку с ножом ещё один удар. Нож выпал, с глухим стуком воткнулся в лёд, и я отшвырнул клинок подальше. И бросился на врага, круша ему черепушку. Он зашатался, рухнул на колени. Упал ничком мордой в налипший на лёд снег, на котором тут же начало расплываться алое пятно. Я задыхался, сердце бухало в груди, отдаваясь в висках. Невыносимо жарко, как в бане. Пот заливал лицо, щипало глаза. И даже смахнуть я не мог. Острая боль пронзала скулу, в унисон с раной на шее.

Бах! От страшного грохота, разорвавшего эхом притихший зимний лес, я от неожиданности присел. Шум крыльев. Вспорхнули стайки снегирей. А прямо перед моим носом образовалась дыра, от которой разошлись тонкие, как паутина трещины, стали опасно увеличиваться, расходиться. То, чего я опасался — произошло. Я бросил взгляд. Второй, которого я вырубил, очухался, спустился на лёд и не нашёл ничего лучшего, как схватить винтовку и устроить пальбу. Ну не идиот? Рожа вся в крови, на голове засохла рана. Видно, от моего удара кукуха у него съехала и он совершенно не соображал, что делает.

Бело-голубая поверхность начала стремительно распадаться. И я лишь успел отскочить, как оторвался огромный кусок льда, и мой противник ухнул в полынью. Ледяная вода привела его в чувство, лихорадочно размахивая руками, он пытался зацепиться за край, но вода выплеснулась наружу. Он соскользнул вниз, и его намокший полушубок потянул на дно. Сердце замерло в груди, собрав последние силы, я помчался к берегу, перепрыгивая через страшные темнеющие провалы. И только слышал, как второй бандит перезаряжает винтовку, передёргивает затвор. И грохот разносится эхом в тишине зимнего леса.

Толстяк так увлёкся этим занятием, что забыл, что сам стоит на коварной поверхности. Трещина от полыньи, где бултыхался его напарник, разошлась, раскрылась, как земля от землетрясения. И мужик рухнул в воду, уронив винтовку. Она булькнула, и ушла на дно. Я схватил свои лыжи. Закинул их на косогор. И сам забрался туда.

На миг оглянулся. Одного уже я найти не смог, лишь в чернеющей бездне где-то у дна белело пятно. Второй ещё бултыхался, пытался зацепиться за край, подтянуться. Но руки скользили, и ледяная вода жадно затягивала его всё больше и больше. Спасать их я не собирался

Передохнув и восстановив дыхание, я встал в лыжню и помчался от места побоища. Остановился лишь тогда, когда начал задыхаться, руки тряслись, ноги подгибались, живот свело спазмом. Я пытался выбросить из головы всю эту дребедень с бандитами. Но мысленно возвращался, пытаясь понять, могут ли меня обвинить в убийстве этих подонков? Могут ли меня найти?

Отдышался, немного привёл в порядок мысли, уже спокойней заскользил дальше. Пока не увидел, как слева показался замёрзший пруд, а впереди выросли домишки. То, что это село я убедился, когда оказался на окраине. Слева в небе рисовались золотые купола маленькой церкви. Но все остальное больше говорило, что здесь уже не осталось жителей. Заброшенные дома с провалившимися крышами, поваленные заборы.

Но все-таки место это оказалось жилым. Я слышал лай собак, мычанье коров, блеянье коз. Значит, все-таки кто-то здесь остался жить.

Я снял лыжи, скрепил скобой и прошёлся по центральной улице, увязая в снежной каше. Остановился около выкрашенного зелёной краской забора, за которым виднелся вполне добротный дом в два этажа, пристройки, большой сарай. В потемневшей от времени будке спала большая черная собака. Когда подошёл, она высунула нос и лениво гавкнула. Я постучал по забору, крикнул: «Хозяева!». Пёс среагировал на мои крики, вылез, отряхнулся, и начал басовито брехать, беззлобно, лишь бы показать, что кормят его не зря.

Минут через пять, когда я начал терять надежду на встречу с хозяевами, распахнулась дверь, на крыльцо вышла немолодая, лет пятьдесят с хвостиком женщина, в валенках, длиной юбке и наброшенном на плечи полушубке.

— Чего надо? — хмуро спросила.

— Не подскажите, где у вас тут председатель?

— Я — председатель, — буркнула она.

— Мне серьёзно нужен председатель.

Женщина спустилась с крыльца, медленно подошла к забору. С нескрываемым подозрением оглядела меня:

— Я — председатель. Ты кто такой? Что тут делаешь?

— Хочу для своих ребят организовать лыжный поход. Вот ищу, где можно будет стоянку устроить. Я — школьный учитель.

Она ещё постояла возле забора, видно, размышляя, пускать чужака в дом или нет.

— А паспорт есть у тебя, учитель?

— Есть, — я снял с плеча рюкзак, вытащил бордовую книжицу с гербом СССР.

Она внимательно сравнила мою физиономию с черно-белой фотографией восьмилетней давности, особо остановилась на штампе прописки. Это напомнило встречу с милицией после драки на почте.

— Олег Николаевич Туманов, значит. А меня зовут Глафира Петровна. Можно просто тетка Глафира. Ладно, проходи, — вернула мне паспорт и сняла засов с калитки.

Поднявшись на крыльцо, я заметил, что дверь перекосилась, рассохлась, щели заткнули тряпками. Вошёл за хозяйкой в просторные сени. У дальней стены свалены дрова, стояла лопата, ржавые грабли, на велосипедной раме облупилась синяя краска. С потолка свисало несколько связок сушенных грибов, длинный капроновый чулок, набитый золотистыми луковицами. На стене — коса-литовка с прямой рукоятью.

Бросив искоса пару раз настороженный взгляд, женщина распахнула дверь, впустив меня в дом. Сразу ударили в нос запахи старого дерева, сушенных трав, золы. Казалось, цивилизация не коснулась этого места, оставив почти всё таким, каким оно было лет сто назад.

Cудя по всему, тепло в доме давала лишь большая побеленная русская печь, занимавшая угол горницы. В центре — явно самодельный деревянный стол, покрытый скатертью с бахромой, пара грубых деревяных стульев с высокими спинками. У стены — высокий буфет из фанеры, за мутными стёклами белела посуда, сверху обязательный элемент — фарфоровые фигурки.

На окнах — выцветшие тонкие занавески, зелёные с мелкими красными цветочками. На выкрашенном коричневой краской полу — тонкий с проплешинами коврик. Одну стену занимал гобелен со сценой из сказки «Красная шапочка»: девочка, одноэтажный домик и серый волк.

На стене у двери висели массивные настенные часы с кукушкой, деревянные, выкрашенные темно-коричневой краской, и свисающими гирями. Рядом с ними — старинное овальное зеркало, в котором я смог оценить результат очередной потасовки: рожа вся исцарапанная, к синяку под глазом добавилась гематома на скуле.

В красном углу висел не портрет Брежнева, или Ленина, а на полочке стояла потемневшая от времени икона, а перед ней лампадка из синего стекла, в которой теплился огонёк. Я не удержался, подошёл ближе, чтобы рассмотреть этот антиквариат. Сквозь тьму веков проступало печальное лицо Богоматери с ребёнком на руках.

— Старинная? — не удержался я от вопроса.

— Да. От прабабки досталось. А ты не крещённый?

Я бросил на неё удивлённый взгляд. Спрашивать такое у советского человека странно.

— Крещённый. Бабка крестила в детстве. Но с верой у меня сложные отношения.

— Вижу. Садись, поговорим.

Она со скрипом отодвинула тяжёлый стул, пригласила меня. Сама уселась на лавку, что стояла у стены.

— Сколько ребят-то будет?

— Ну, человек шесть, может быть, восемь или десять. Пока не знаю точно. Я пока, что называется, в разведку пошёл. Хотел понять, насколько здесь сложный маршрут.

— Из Глушковска идёшь? А физиономию кто тебе так разукрасил? — задала она следующий, но вполне резонный вопрос.

— С горки катался, упал, лицо повредил, — быстро нашёлся я.

— Ага, — она явно не поверила.

— Если договоримся, мы пришлём официальное письмо из школы, от директора. Оплатим всё. Если что надо починим. Поможем.

— Мне вот дверь надо починить.

— Ну, это я могу и сейчас сделать. Был бы материал и инструменты.

— Починить можешь? — она оживилась, с лица сползла хмурая маска. — Пойдём, покажу.

Мы спустились во двор. Чёрная собака, гремя цепью, выбежала навстречу.

— Хороший Шарик, хороший, — женщина ласково потрепала пса по голове. А тот весело завилял хвостом.

Пёсик выглядел, как родственник собаки Баскервилей, только без украшения фосфором. Но под рукой хозяйки ластился, как милая комнатная собачка.

Глафира довела меня до большого добротного сарая, закрытого на массивный висячий замок. Открыла ключом и пропустила внутрь.

Весь сарай доверху был набит досками, мебельными щитами, фанерой, оконными рамами. В конце сарая у стены стоял стеллаж, весь заваленный фурнитурой — петли, ручки, простые и изящные в виде львиных голов, замки, щеколды.

— Откуда такое богатство? — поинтересовался я.

— Муж все таскал откуда-то, со строек. Все баню хотел сделать. Но надорвался и помер. Так что бери всё, что тебе нужно.

— Мне бы ещё инструменты найти. Пилу, дрель, биты.

— Да вон все на том стеллаже смотри.

У противоположной стены до потолка возвышался стеллаж из металлических балок, на деревянных полках лежали инструменты. В углу я обнаружил бензопилу «Дружба». Жёлтая краска кое-где облезла, резиновые ручки вытерлись, к ним привязали поролон, обвязали изолентой. Но похоже движок был в хорошем состоянии.

— К этой штуке хорошо бы машинное масло и бензин найти. Тогда бы я в два счета всё сделал.

— Масло вон в бутылке стоит. А бензин… — Глафира задумалась. — У деда Степана есть точно.

Когда мы вышли из сарая, она подвела меня к забору и махнула рукой:

— Вон, видишь дом под двухскатной крышей, покрытый металлическими листами. Труба в белую и черную полоску. Это дом деда Степана.

— А зачем он так интересно трубу выкрасил?

— Опознавательный знак. Чтобы, значит, народ к нему шёл. Он там у себя отель устроил.

— Отель? — я усмехнулся от этого слова, которое так не вязалось со всей этой допотопной обстановкой дома хозяйки.

— Так он называет. Ну ты сам узнаешь. Сходи. Скажи, что для меня. Я потом тебе заплачу, сколько нужно. Только поторгуйся. Жадный он. Скупердяй, — последнее слово она сказала с сильным неодобрением.

А я отправился по улице месить грязный снег. Прошёл мимо обветшалого дома культуры, на фасаде, выкрашенного в бежево-розовый цвет, все ещё висели оборванные афиши фильмов, явно нарисованные от руки. Большая морда чёрно-белого сенбернара и задумчивая девочка из детского фильма «Где ты, Багира?», откуда я помнил только трогательную песню «Лесной олень», очень трудно узнаваемые Юрий Никулин и Людмила Гурченко из «Двадцать дней без войны», Олег Ефремов, Армен Джигарханян, Ролан Быков в экранизации Тургенева «Рудин», о которой я вообще ничего не помнил. Усатый грузин Вахтанг Кикабидзе рядом с вертолётом в «Мимино». И фильм «Пыль под солнцем» о восстании эсера Муравьева, который я очень хотел увидеть, поскольку это экранизация части биографии маршала Тухачевского, которого я был большим поклонником.

Я дошёл до высокого в рост человека частокола, окружавшего двухэтажный, с большой мансардой дом деда Степана.

Около калитки, или, скорее полноценной двери, был встроен самый настоящий электрический звонок. Я усмехнулся и вдавил кнопку. Резкая, оглушающая трель заставила взвыть и остервенело залаять за забором сразу несколько собак. Видно, деду действительно было что защищать в его доме.

Через минут пять послышались довольно уверенные шаги. Дверь скрипнула, приоткрылась лишь на щёлку, перекрытую толстой цепью.

— Чего надо? — резко и зло спросил хозяин.

— Дед Степан, хочу разжиться у вас бензином.

Звон снимаемой цепи, дверь распахнулась: в проёме нарисовался кряжистый, плотный и совсем не старый мужик с чёрной кустистой бородой, в которой лишь просматривалась седина, на голове криво сидел треух. Одет в полушубок, толстые штаны, заправленные в сапоги, на плече недвусмысленно висела двухстволка.

Осмотрев меня с ног до головы, хозяин хмуро буркнул:

— Стольник. Если нет — проваливай.

— Степан, — я усмехнулся. — Я школьный учитель, сто рублей — это моя зарплата за месяц.

— Ну, а мне-то что за дело? Учитель ты или хто? Тебе на что бензин?

— Тётке Глафире хочу дверь починить, порезать доски бензопилой.

— А, чинить будешь? — Степан задумчиво причесал пятерней бороду. — А мне можешь починить?

— А что нужно?

— Пошли, покажу, — мужик распахнул дверь, цыкнул на трёх тёмно-серых лохматых псов, смахивающих на диких волков, и провёл за дом. — Вон видишь курятник? Крыша прохудилась, куры мёрзнут. Понял?

Мы дошли до добротного сарая, я заглянул внутрь. Сквозь дыры на крыше проглядывало блеклое зимнее небо, уже начало смеркаться.

— А куры твои где?

— Как где? В доме. Что ж мне курей своих морозить что ли?

— Степан, ну починю я крышу. Но все равно здесь холодно будет.

— А! Вот ты не знаешь, что я тут сделал, — мужик расплылся в довольной ухмылке. — Смотри, — он показал на стену, где проходили две толстые трубы, выкрашенные чёрной матовой краской. — Тута у меня паровое отопление! Во вещь! — он поднял большой палец.

— То есть у вас тут в деревне все печки топят, а у тебя лично сделали центральное отопление?

— Ага. Держи карман шире. Я сам все организовал. Тут в Глушковске на заводе, где ракеты делают, организовали производство личных котельных. Ну, им не дали это сделать, — безнадёжно махнул рукой. — Но я успел прихватить. Поставил котёл, трубы.

— А котёл чем греешь? Электричеством?

— Зачем? Столько бабла даром переводить. Печку топлю дровами. Или угольком. Привезут, мне, понимаешь, целую машину, я печку истоплю, пара нагоню. Он мне все согреет. И тепло держится.

— Крутой мужик.

— А то. Ну, чо берёшься?

— Сделаю. Только лестница нужна, материал могу у тётки Глафиры взять.

— Не надо. Я тебе всё дам.

— Договорились. Сейчас Глафире дверь сделаю и к тебе приду.

— Не надо сегодня. Приходи завтра, с утречка. А то вона уже темнеть начало. Пошли, я тебе бензинчику дам. Придёшь, все сделаешь. А потом мы с тобой самогончика дёрнем, — он удовлетворённо потёр живот.

— Ты и самогон гонишь?

— Ну, а как же без самогону-то? У меня он чистый, как слеза. Лучше магазинной водяры.

— А тебе самому бензин зачем нужен? — я решил поинтересоваться.

— Как зачем? У меня снегоход имеется. Я его туристам сдаю. Они катаются. А летом у меня катер. Они ко мне приезжают, тута ночуют.

— Глафира говорила, что ты тут какой-то крутой отель организовал? Покажешь?

— Пошли. Покажу, — с нескрываемой гордостью проронил Степан.

Мы вернулись к дому. Горница у Степана оказалось лучше, чем у Глафиры. Большая русская печь выложена бело-голубыми изразцами под гжель. Мебельный гарнитур из резного красного дерева, обеденный стол, покрытый скатертью, вышитой золотыми лилиями, изящные стулья с сиденьем и спинкой обшитой тёмно-красной тканью, стенка, на полках сиротливо громоздились несколько разномастных книжек, а все остальное пространство занимал какой-то хлам. Но зато в центральной нише стоял небольшой, но импортный телевизор. На полу — тонкий палас с геометрическим рисунком. Хотя без обычного толстого ковра не обошлось. Он висел над широким диваном с лакированными подлокотниками. И на потолке большая тарелка люстры из цветного стекла с рисунком из разноцветных треугольников.

— Да, — протянул я. — Красиво жить не запретишь, Степан.

— Ну, только кому это все добро достанется, — погрустнел хозяин.

— А что супруги, детей нет?

— Нет, — он вздохнул. — Все племяшке, егозе, уйдёт. Да только разве она всё это сохранит, — он безнадёжно махнул рукой. — Пошли, покажу мой отель.

Мы вышли в коридор, судя по квохтанью кур за стенкой, там их сидело не меньше двух десятков. Хозяйственный мужик этот Степан. При царе небось выбился бы в кулаки, обзавёлся мельницей, или свечным заводиком.

По скрипучей деревянной лестнице с резными балясинами, мы поднялись на второй этаж. И хозяин распахнул передо мной дверь в просторную комнату, всю уставленную низкими деревянными кроватями, где на каждой лежал приличный ватный бело-голубой матрас.

Меня заинтересовала синяя печать на одном из них.

— «Психиатрическая больница номер два, город Саматранск», — прочитал я.

— Ну и чо? — Степана это не смутило. — Списывали эти самые матрасы, я взял.

— Списанные говоришь? — я усмехнулся. — А кажись новые? Нет?

Хозяин криво усмехнулся, глаза хитро сузились, но вопрос оставил без ответа.

— А белье есть?

— А как же!

Степан подошёл к высокому шкафу из дерева, выкрашенного в золотистый цвет, вытащил здоровенную связку ключей, одним из них с массивной бородкой открыл, распахнул дверцы, демонстрируя полки, все заполненные аккуратными стопками постельного белья. Я вытащил уголок, обнаружив такую же синюю печать. Но уже не стал переспрашивать. Понятно, что бедных психов все обирали, а пожаловаться они не могли.

— Ну, а потом, как стираешь. После постояльцев?

— Как стираю? — он захлопнул дверцу, закрыл аккуратно на ключ, и опустил связку в глубокий карман. — На это у меня машина имеется, стиральная. Во вещь! — он вновь мне показал большой палец. — Сам соорудил. Закладываю все, она крутит, крутит, потом выжимает. И всё чистое.

— Сколько берёшь за постой?

— А тебе зачем? — насупился он, видно мои вопросы, пристальное внимание к украденному из психушки добру, его насторожили.

— Я хочу для своих ребят лыжный поход организовать, — спокойно объяснил я. — Ищу место, где они смогли бы переночевать. Если в цене сойдёмся, официальную бумагу из школы за подписью директора придёт.

— Ну, если для ребят твоих, то сговоримся, — хозяин сразу подобрел. — А для тебя я могу ещё одно местечко показать. Номер люкс!

Мы поднялись по узкой, крутой лестнице на чердак. Я присвистнул от удивления, когда увидел, что Степан превратил это место в мансарду: почти все место под скошенным потолком с небольшим арочным окном, занимала царских размеров кровать с дугообразной спинкой, заправленная пышным одеялом, бережно скрытым под клетчатым пледом. Тумбочки по обе стороны украшены настольными лампами с золотистыми абажурами. Пухлое кожаное кресло, столик из резного дерева с высокой хрустальной вазой, в которой торчало несколько искусственны цветов. На стенках несколько рисунков в рамках.

— Вот, — Степан обвёл с гордостью пространство широким жестом. — Для тебя и твоей крали.

— Здорово, — я вздохнул, вспомнив с грустью, что Марина собралась уезжать. И не нужна нам теперь никакая мансарда.