Назад в СССР: Классный руководитель

Глава 11

Заманчивое предложение

— Ну что, вы теперь меня арестуете? — поинтересовался я.

Мент удивлённо воззрился на меня.

— Зачем? Вы пройдёте по этому делу, как свидетель.

Он вытащил блокнот и переписал данные из моего паспорта.

— Ваш телефон для связи?

— У меня только рабочий.

— Да, и ваше место работы тоже.

— Я работаю в школе номер десять здесь же. Улица Парковая, дом три. А телефон — 5755558

— Вы физрук?

— Нет. Я учитель физики и астрономии.

— Вот как? А я вспомнил вас, видел вашу фотографию в газете, было написано, что учитель физкультуры проводит урок.

Внутренне я содрогнулся. Фотокор не только нащёлкал фотографий моего урока. Это уже успели опубликовать.

— Да, я замещал нашего физрука. Он был болен.

Мент усмехнулся, явно не поверил, отдал мне паспорт, вложил блокнот обратно в полевую сумку на ремне, развернулся и направился на почту.

Слова о заметке в газете натолкнули на интересную мысль: а не поехать ли мне прямо в редакцию этого журнала «Советская астрономия»? Отдать статью, зарегистрировать. Ведь наша замечательная советская почта могла запросто потерять мои труды безвозвратно. И, кроме того, я вспомнил со стыдом, что нельзя посылать в разные научные издания одну и ту же статью. Посмотрев адрес в записной книжке, я мысленно составил маршрут и завёл мотоцикл.

Пришлось проехать тот же путь через Первомайку на улицу Маяковского, а оттуда я выехал на Ленинградское шоссе, и не поверил своим глазам. Если слева выстроились рядами пятиэтажные дома старой части города, то справа сквозь нагие, припорошенные снегом деревья проглядывала абсолютно голая пустыня до самого горизонта. Исчез целый жилой район из высотных, в двадцать пять этажей, зданий.

Растворились в небытие торговые мебельные центры — синяя махина «Гранда», красно-серый параллелепипед «Hoff». И словно кто-то ластиком стер многоуровневую развязку на въезде в Москву, и здание «Метро», оставив на его месте лишь пустырь.

Я пролетел мост через канал имени Москвы, который сузился в два раза, до шести полос. И самое главное, рядом с ним я увидел старый стальной арочный мост. Вспыхнули кадры из фильма «Шляпа» с Олегом Янковским. Именно здесь его герой размышлял над своей судьбой.

После моста на остановке, как привет из прошлого возник троллейбус «43», обогнув его, я помчался дальше. На фоне девятиэтажных жилых зданий из бежевого кирпича промелькнул длинный корпус с витриной, составленной из высоких стеклянных окон. И надпись наверху курсивом «Ленинград». Здесь работала моя жена. Рядом с одним из входов извивалась огромная очередь — выбросили какой-то дефицит.

Как только съехал с шоссе на Ленинградский проспект, появились трамвайные пути, по которым мотоцикл стал скакать, как норовистый жеребец, пытаясь выбросить меня из седла. Медленно тащились, жалобно тренькая, длинные красно-белые трамваи.

Время, отбросившее меня назад, уничтожило все разнокалиберные офисные высотки из стекла и металла, оставив лишь здания «сталинского ампира», украшенные старомодными эркерами, балюстрадами на крыше, изящными из кованного железа балкончиками, башенками, пафосными колоннами. Насколько я помолодел, настолько постаревшим стал выглядеть город.

Словно грибы после дождя, повсюду выросли стеклянные киоски «Союзпечати», стенды с газетами, у которых толпились люди в пальто, шубах и куртках, железобетонные будки таксофонов. Вывески «Пятерочка», «Магнит», «Магнолия», «Перекресток» заменились на «Гастроном», «Обувь», «Хозяйственные товары», «Булочная», «Молоко», «Колбасы». Офисы многочисленных банков слились в одну «Сберегательную кассу».

Исчезли все щиты с рекламой товаров и услуг, вместо них встали, как солдаты на плацу, монолитные стенды с портретами Ленина, Брежнева, членов Политбюро, и зубодробительными лозунгами: «Слава КПСС», «Решения XXV съезда КПСС в жизнь!», «Партия — ум, честь и совесть нашей эпохи!», «Слава труду!» Перед одним зданием я даже остановился, не в силах преодолеть соблазн дочитать эту глубокомысленную сентенцию до конца. На глухом торце обшарпанного здания гордо проступали красные буквы: «Под знаменем Ленина, под руководством Коммунистической партии — Вперед к новым победам в коммунистическом созидании!»

Я помнил, что на съезде с Ленинградки на Ленинградский проспект весь фасад высотки занимал экран с интерактивной рекламой. Теперь он пустовал. Исчезла и матовая труба наземного перехода. Теперь на открытой площадке на бетонном основании красовался длинный красный транспарант, справа его украшал парадный портрет Брежнева, а слева шла глубокомысленная цитата: «Отстоять мир — нет сейчас более важной задачи в международном плане для нашей партии, нашего народа»

Транспортный поток поредел, но поражал хаотичностью. Фуры сменились на седельные тягачи «ЗИЛы» с длинными восьмиколесными прицепами, грузовые фургоны с надписями «Молоко», «Хлеб», «Продукты», самосвалы — «МАЗ», «КрАз», «КамАЗ», грузовые цистерны с надписью «Огнеопасно». Вместо «фордов» и «мерседесов» — «жигули», «москвичи», «волги», «запорожцы», пару раз я заметил, как гордо проехала «чайка». Теперь по улицам разъезжали грязно-оранжевые венгерские сочленённые «Икарусы», жёлтые «ЛиАЗы», «буханки» — «УАЗы». И разумеется, по проспекту тащились многочисленные троллейбусы, цепляясь рогами за провода.

Вход в метро «Динамо» совершенно не изменился. Тот же самый «сталинский ампир» 1930-х годов: корпус, окрашенный в темно-красный цвет, крышу подпирают белые колоны. Зато сам стадион «потерял» смахивающую на огромного питона крышу, которая казалась готова раздавить хрупкое основание, с главным входом, похожим на огромную расчёску с плоскими колоннами.

Бело-красный трамвай, тренькая, свернул вправо, в сторону ипподрома на Беговой, и Ваганьковского кладбища, которое пока ещё не стало местом поклонения Высоцкому, он был жив и здоров, писал стихи, играл на Таганке, ездил в Париж к Марине Влади. И я втайне лелеял мечту, что у меня есть шанс побывать на его концерте, ощутить вживую мощь его песен.

Проспект перешёл в улицу Горького. И вместо здания Макдональдса, которые превратился в «Вкусно, и точка» опять возникло кафе «Лира», где собиралась «богема».

Через центр Москвы я решил не ехать, свернул на Садовое кольцо. Движение неплотное, но хаотичное и непредсказуемое. Друг за другом тащились троллейбусы «Б» и «10». Шустрые «москвичи» и «жигули», пытались соревноваться со мной в скорости, «волги» — или такси ярко-лимонного цвета, с оранжевым плафоном на крыше и шашечками, или чёрные для начальства. Самосвалы и грузовые фургоны, выпуская клубы отвратительного вонючего дыма, перекрывали мне весь обзор. Грязно-оранжевые «Икарусы», красно-белые «ЛАЗы», жёлтые «ЛиАЗ» то подъезжали, то отъезжали от остановок. И где-то у тротуаров громоздились снегоуборочные машины.

Поездка эта казалось сродни гонкам без правил. Как только я пытался разогнаться, и обогнуть всю эту хаотично текущую реку, как утыкался в светофор, или едва не врезался в машину, водителю которой приспичило выехать со двора.

Серый асфальт, засыпанный снегом, с наледью казался просто кошмаром. Обгоняя один из грузовиков, я едва не сбил какую-то старушонку, которой захотелось перейти дорогу именно перед моим мотоциклом. И бьющий в нос смрад выхлопных газов, бензина, гари, дизельного топлива, горелого масла, серы. От которого я давно отвык, а теперь плыл в этом вонючем океане, стараясь глубоко не дышать.

Впереди показались башни-стелы висячего Крымского моста через замершую в зимнем сне, Москва-реку. Поток машин стал гуще, плотнее. Слева бассейн «Москва», огромный, с клубами пара над гладью. Справа, словно средневековый замок, знакомый до боли комплекс МГУ на Ленинских горах: высоченная центральная башня со шпилем, протыкающим небо, и примыкающие к ней многоэтажные корпуса.

Я вылетел с моста под свист ветра, и вновь окунулся в гущу легковушек, грузовиков, троллейбусов, автобусов. Адреналин бурлил в крови, пульсировал колючей болью в висках. И вот уже поворот и я въехал на Пятницкую, впереди нарастающей махиной показалось бледно-голубое трёхэтажное здание Астрономической академии наук. И я остановил мотоцикл. Обрушилась звенящая в ушах тишина, запах бензина, горелого масла. Руки дрожали, ноги гудели, словно туда переселился осиный рой.

Захватив с собой портфель, я направился ко входу. В редакцию вела массивная дверь из резного дерева с табличкой «Редакция журнала 'Советская астрономия». Рядом я с радостью обнаружил вывеску «Приём корреспонденции: 10:00–13:00». По времени успеваю!

Толкнув дверь, оказался в просторном помещении, отражающим в полной мере солидный статус журнала. В центре — массивный отделанный резным деревом прилавок-стойка, за которым восседала грузная дама средних лет в тёмно-синем пиджаке с широким отложным воротником и коричневой блузке, сквозь ткань выпирала внушительная грудь. Надменное выражение оплывшего лица, сощуренные глаза, тонкие губы, тронутые бордовой помадой. Над стойкой висел парадный чёрно-белый портрет генсека. Что заставило поломать голову, какое отношение «дорогой Леонид Ильич» имеет к астрономии?

У двери — стенд с многочисленными памятками для авторов. Я не стал читать, решив, что сделаю вид, что мне все это знакомо. За ним строй абонентских металлических ящиков. Стены выкрашены в неброский бежевый цвет, отделаны деревянными панелями под орех.

За стойкой — обычные конторки с сотрудниками. По стенам выстроились деревянные стулья, где покорно ожидали приёма посетители с объёмными скоросшивателями, кто держал их в руках, кто положил на колени. Спросив, кто последний в очереди, я тоже уселся на один из стульев и приготовился ждать.

Постоянно противно и резко трезвонил телефон. Секретарь за стойкой поднимала трубку, произносила сакраментальное: «Редакция журнала 'Советская астрономия», слушала вопрос, отвечала коротко и клала трубку.

— Нинель Анатольевна, дорогая, ну, когда же будет решение редколлегии? — у стойки встал высокий худой немолодой мужчина в дублёнке нараспашку и барашковой шапке.

Секретарь повернулась к картотеке — деревянным ящичкам, выдвинула один из них и равнодушно ответила:

— Перенесли на двенадцатое.

Мужчина, бросив грустный взгляд, отошёл, пожал плечами и вышел. И тут же его место у стойки занял другой, невысокого роста мужчина с бородкой, и какой-то немыслимой причёской, смахивающей на воронье гнездо. Тихо и невнятно задал вопрос. Секретарь подняла на него равнодушный взгляд:

— Ваша рукопись отклонена.

Повесив голову, мужчина запахнул куртку, и направился к выходу. Мне становилось все грустнее и грустнее. Я уже понимал, что приехал зря, и лишь какое-то упрямство заставляло меня сидеть и наблюдать за посетителями.

Как только один из авторов отходил от стойки, тут же туда подскакивал следующий. Тихо, подобострастно задавал вопрос: «Когда будет решение редколлегии?», «На каком этапе рецензирование?». Секретарь поворачивалась к картотеке, выдвигала маленькие ящички и равнодушно отвечала: «На рассмотрении», «Требует доработки», «Отклонена». Никто не протестовал, не задавал дополнительных вопросов. Отходил, иногда невероятно счастливый, иногда с совершенно потерянным выражением на лице.

Когда я подошёл к стойке, в глубине приёмной открылась дверь с надписью «Главный редактор», вышел немолодой мужчина в отлично сшитом тёмно-сером пиджаке, который сильно расходился на объёмном пузе, в выглаженных до состояния острых стрелок брюк, на нейлоновой белой в голубую полоску рубашке свисал галстук с ярким геометрическим узором.

— Нинель Анатольевна, звонил товарищ Мирзоев, просил ускорить рассмотрение его статьи. Вы понимаете?

— Да, конечно, Всеволод Михайлович, — секретарь, источая невероятную любезность, улыбнулась. — Я только что хотела позвонить Назару Степановичу и сообщить ему, что статья отрецензирована и пошла в печать.

— Это хорошо.

Главред удовлетворённо шлёпнул ладонью по стойке. И вдруг обратил внимание на меня:

— Олег Туманов? — лицо приобрело кислое выражение, и я понял, что мне точно ничего хорошего ждать не стоит. — Что у вас тут?

Он взял мою папку, вытащил сопроводительную записку, уткнулся, и лениво произнёс:

— Ю. Зимин — это кто?

— Автор статьи, — ответил я.

— Почему без отчества? Почему не написано, кем работает? Вон же на стенде висят правила по заполнению.

— Он мой ученик, — ответил я.

— Ученик? Школьник? — главред поднял брови, на лице отразилось нескрываемое презрение. — У нас что здесь филиал «Мурзилки»? Или «Пионерской правды»?

Секретарь расплылась в обидной улыбке от этих слов, словно главред сказал нечто невероятно забавное.

— Он написал отличную статью, я её отредактировал, — всеми силами я пытался скрыть досаду и раздражение. — Я — кандидат физико-математических наук.

Главред растянул губы в снисходительной ухмылке:

— Я помню, кто вы, Олег Николаевич Туманов, доцент кафедры астрономии МГУ. Бывший доцент. А вы, похоже, забыли, кто я.

Он повернул ко мне своё оплывшее лицо с мелкими чертами, упёрся колючим взглядом маленьких глубоко утопленных под мохнатыми бровями круглых глаз. А я мучительно пытался вспомнить, кто передо мной.

— Вы не помните, как раскритиковали мою диссертацию на соискание учёной степени доктора? Не помните? Впрочем, я не расстроился из-за этого. Умные и знающие люди смогли оценить мой труд по достоинству. Заберите ваши бумажки, и, надеюсь, вас здесь мы больше никогда не увидим.

Он развернулся и будто невзначай задел папку, которая лежала на стойке, она хлопнулась вниз, листы разлетелись во все стороны. И я наклонился, чтобы подобрать их. А главред направился в свой кабинет, наступил ботинком на один из листов, оставив грязный след.

Я собрал страницы, сложил в папку и ушёл, ощущая спиной презрительный взгляд секретаря и посетители. На улице присел на мотоцикл, в глазах щипали слезы, я чувствовал себя униженным, раздавленным. Казалось, был бы у меня автомат, ворвался бы и перестрелял бы там всех.

Из глубин памяти вдруг всплыла картинка, из которой я понял, почему главред так ненавидит меня. Звали его Всеволод Михайлович Осетровский. Он хотел защититься у нас на кафедре астрономии. И мне, как доценту, дали задание, наравне с другими именитыми учёными, написать рецензию. Диссертация Осетрина представляла собой беспомощную компиляцию плохо состыкованных между собой кусков текста из чужих статей, книг, о чем я честно написал. Ректору это жутко не понравилось. Он вызвал меня к себе, орал, откровенно угрожал. Это стало ещё одной каплей переполнившую чашу его терпения. Что в конце концов он выгнал меня с ужасающе плохой характеристикой.

Осетровский все-таки защитился, получил учёную степень доктора технических наук, и как оказалось стал главным редактором ведущего журнала по астрономии.

Я очнулся от своих невесёлых дум, вытащил записную книжку, просмотрел адреса редакций остальных журналов, но совершенно без какого-либо энтузиазма. И решил отправиться домой. Но на выезде на Ленинградку вспомнил, что здесь где-то поблизости есть ещё одна редакция.

Искать это место пришлось долго. Я плутал по узким улочкам, всматриваясь в названия улиц, номера домов, которые зачастую вообще отсутствовали. Устало остановившись около обшарпанной «брежневки», чем-то напомнившей мой собственный дом, я уже собирался плюнуть на всё и отправиться домой.

— Дяденька, а вы что ищите? — рядом со мной остановился пацан в кургузом светло-коричневом пальтишке, шапке с опущенным ушами, и с потёртым портфелем, который явно побывал в сильных переделках, а его хозяин не раз использовал его для того, чтобы съехать с горки.

— Ищу редакцию журнала «Астрофизические новости», — устало бросил я.

— А, так это совсем рядом! Давайте я вам покажу! — радостно воскликнул парень, словно ему доставило удовольствие помочь незнакомцу.

Провёл меня до следующего дома и махнул в сторону центрального подъезда без какой-либо вывески.

— Здесь, дяденька! — крикнул и убежал.

Оставив мотоцикл у входа, я направился к подъезду, сильно сомневаясь, что парень меня не обманул. Дёрнул ручку и вошёл внутрь. Но прямо на первом этаже увидел обитую бордовой искусственной кожей дверь, довольно солидную. И отливающую тёмным золотом табличку «Редакция журнала 'Астрофизические новости». Дверь не поддалась, но я обнаружил рядом круглую кнопку звонка. Нажал.

Подождав пару минут, уже собрался вернуться, как дверь приоткрылась, выглянула худенькая девушка в шерстяной клетчатой юбке, светлой кофточке и наброшенным сверху голубом халатике без рукавов:

— Вы что-то хотели?

— Хотел статью в журнал предложить.

— А, заходите, заходите, — даже слишком радостно предложила она.

Все то же самое, что и в «Советской астрономии», только мельче. Стойка секретаря обычная, из ДСП, столешница — голубой пластик. На стенах, выкрашенных бежевой краской стенды со стандартами для оформления статей. Портрет над стойкой — известного астрофизика Иосифа Шкловского, а не Брежнева. Абонентских ящичков совсем мало, хватит на один подъезд девятиэтажки. Картотека чуть меньше, ящички такие же деревянные, маленькие, но на каждом одна буква алфавита, а не слог.

Хотя главное достоинство — девушка-секретарь, милая и любезная. Но говорило о том, что дела журнала не так хороши, как у Осетрина.

Девушка взяла мою папку, вытащила сопроводительную записку, прочла. Подняла на меня внимательный, серьёзный взгляд:

— Подождите, пожалуйста.

Через пару минут по коридору слева раздались шаги. В проёме появился небольшого роста мужчина лет сорока, увидев меня, улыбнулся:

— Олег! Туманов! Сколько лет, сколько зим. Статью принёс? Ну пойдём ко мне. Посмотрим.

Опять накрыла с головой досада, что совершенно не помню, кто это такой. Почему он знает меня. И пока мы шли по коридору, я мучительно рылся в своей памяти. Но ничего путного вытащить не смог.

Из каждой двери слышалась громоподобная пулемётная очередь, словно там располагался полигон артиллеристов. Машинистки работали вовсю, что немного успокоило меня. Значит, поток статей в журнал хоть какой-то, но есть.

Кабинет с табличкой «Главный редактор, Лебедев Сергей Константинович» выглядел довольно скромно, длинный, узкий. Напротив окна — конторский стол завален бумагой, брошюрами, книгами. Письменный прибор из пластика, утыканный ручками, фломастерами, карандашами. Стены выкрашены голубой краской. Несколько шкафов из крашенного тёмного дерева, за стеклянными дверцами — папки, брошюры, верхнюю полку занимали экземпляры журнала с надписью «Новости астрофизики».

Лебедев уселся в кресло, предложил мне сесть, и взял в руки мою папку. Прочёл записку, пробежал глазами несколько страниц. Увидев отпечаток ботинка, криво усмехнулся, поднял взгляд на меня:

— Что Осётр тебе от ворот поворот дал? Не надо было тебе к нему соваться. Он ненавидит тебя. Простить не может, что какой-то доцент разнёс в пух и прах его шедевр.

— Я не знал, что он — главред.

— Да? Странно. В выходных данных журнала стоит его имя.

— Я позабыл о нём. Из головы выбросил.

Это была неправда, я просто не смог сразу вспомнить, кто это, пока не увидел.

— Зато он о тебе не забыл. Все время тебя грязью поливает. Говорит, какой-то неуч посмел высказать критические замечания об его работе. Знаешь, Олег, твоя принципиальность иногда сильно тебе мешает.

— Быть принципиальным — плохо?

— Нет, нет, отлично. Вызывает восхищение. Честность, порядочность, острое чувство справедливости. Но, увы, все это мешает в продвижении, в карьере. Ты где сейчас работаешь?

— В школе учителем физики и астрономии, — ответил я с вызовом. — А это статья моего ученика.

— Ученика?

В голосе главреда я не услышал снисходительности, или презрения, скорее удивление, он углубился в чтение, просмотрел несколько страниц, потом поднял глаза на меня:

— Олег, сколько в этом тексте твоих мыслей и сколько твоего парня? Скажи только честно.

— Ну треть, половина. Но это его идея. Она потрясающая. Он допёр до неё сам. Понимаешь?

— Идею нужно тоже уметь преподнести, — он откинулся на спинку кресла и смерил меня взглядом. — В таком виде мы напечатать не можем.

— Не можете, значит, не можете.

Я незаметно вздохнул, стараясь скрыть огорчение и досаду, надежда, которая теплилась, когда я входил в приёмную, рассыпалась в прах.

— Ну куда ты собрался! — Лебедев остановил меня. — Статья мне нравится. Надо, чтобы редколлегия одобрила. Но печатать имя твоего парня первым нельзя. Он в мире науки пока никто. Первым надо поставить твоё имя, потом его. Но ты ведь упрямый осёл, не захочешь.

— Я украду идею у своего ученика? Мне это не нужно. Не будете печатать, значит, не будете.

— Да ладно тебе строить из себя принцессу на горошине. Так ведь принято. Первым идёт более именитый, потом менее.

— Первым должен идти автор, а потом тот, кто внёс меньший вклад, — отчеканил я.

— Олег, согласись хоть раз! Для твоего же блага! Кстати, а у тебя есть ещё какие-то статьи? Помниться, ты собирался даже на докторскую идти.

— Есть у меня статьи. Но речь идёт об этой! Это нужно не мне, а парню!

— Не кипятись. Что ты стал таким нервным, Олег? Я бы тебя внештатным сотрудником взял. Мне талантливые люди позарез нужны. Но ведь ты не согласишься?

— Смотря с чем, — я ощущал подвох в словах Лебедева, раз он перевёл разговор на мою принципиальность.

— Есть один товарищ, ну так, как учёный средний, если не сказать больше. Но очень хочет выдвинуться в академики РАН.

— Как Осетровский? С липовой диссертацией?

— Ну, диссертация у него не липовая, средненькая, но своя. Писал он её лет пятнадцать. Защитился сам. Но сейчас не хватает ему мозгов.

— Что ты предлагаешь? — я тяжело вздохнул. — Печатать мои статьи за его именем?

— Нет-нет, что ты! Соавторство. Твои статьи, но ты не один, а с соавтором. Будешь у него числиться секретарём-референтом. Деньги ведь нужны тебе? К тому же он за кордон ездит, на конференции, симпозиумы. Возьмёт тебя с собой. Ты ведь, кажется, английский знаешь?

— Знаю. Ещё немецкий и немного испанский.

— Ну, вот видишь, какие таланты пропадают. Подумай, Олег. Мужик он нормальный.

— А скажи, Сергей, откуда ты узнал, что я был у Осетровского? Не думаю, что ты по отпечатку его ботинка на статье определил.

Лебедев хитро сощурился:

— От тебя ничего не ускользнёт, Шерлок Холмс ты наш. После того, как ты побывал в редакции у Осетра, мне поступил звонок сверху, — он закатил глаза. — Что твою статью не печатать ни при каких условиях.

— А ты напечатаешь?

— А я напечатаю. Но только если ты согласишься. Потому что, товарищ Тузовский — фигура покрупнее Осетра будет. И пока ты будешь работать с Игорем Дмитриевичем, он будет твоим покровителем и защитником.

— А вот интересно, куда у этого товарища Тузовского исчез прежний его секретарь-референт? Неужели на вольные хлеба подался?

— Нет, конечно. Зажрался он и берега потерял. Были они с Тузовским в Штатах. И купил этот секретарь на всю валюту десять пар джинсов. А на таможне его взяли за задницу. А поскольку он и раньше попадался, вкатили по полной. Пятёрку.

— За десять пар штанов? — недоверчиво присвистнул я.

— А то? Десять пар, по двести рэ — это два куска выходит. Можно сказать, две трети кооперативной квартиры.

Я представил себе, если бы этот деятель в 2025 году продал даже суперкрутые джинсы, скажем, тысячи по три, то получил бы тридцать тысяч рублей. Один метр студии на Ленинградском проспекте купить бы не смог.

— А может быть, твой Тузовский сам его сдал? Нет? Слушай, а вот если бы я не пришёл к тебе, как бы ты меня нашёл? Или у тебя другие кандидаты имеются?

— Скажу честно тебе, Олег, — Лебедев скрестил пальцы, положил на стол. — Желающих работать на Тузовского уйма. Аспирантов, доцентов. Но Тузовский сказал так, нужен мне парень честный, умный и без амбиций. А ты такой и есть, — он откинулся на спинку кресла. — И смотри, Олег, будешь ездить за кордон, сможешь хорошо развернуться.

— Фарцевать не буду.

— Нет. Конечно, нет. Но ты представляешь, ты будешь доклады читать для зарубежной публики. И, возможно, с известными учёными встречаться, — он многозначительно поднял указательный палец. — Как тебе это? С Карлом Саганом, с самим Стивеном Хокингом.