Наследие проклятой королевы

Глава 3. Выбор принцессы и шаг во тьму

Нас встретили. Ощущение при этом было странным: на лицах встречающей делегации виднелись натужные улыбки, казалось, женщины не знали, как реагировать, слова их были скомканными и нарочито радостными, будто у плохого актёра, пытающегося играть с глубочайшего похмелья. Сперва я подумал, что это из-за присутствия в отряде халума́ри, то есть нас, но потом всё встало на свои места (достаточно было взглянуть на кислые физиономии охранниц). Всё дело было в Клэр: ведь она незаконнорождённая и признана старым графом совсем недавно. Девушке завидовали, девушкой брезговали, девушку ненавидели, девушку не принимали как госпожу, считая выскочкой.

— Может, всё же гостиница? — прошептал подошедший поближе Андрей, который наверняка тоже ощущал себя не в своей тарелке.

Впрочем, кислые физиономии от неожиданной встречи оказались не только у нас. Катарина сложила губки бантиком и нахмурила брови, Урсула прошептала на выдохе какое-то проклятие, Ребекка за спиной застывшей с контуженым видом Клэр хмуро глядела на встречающих леди.

Во главе делегации была грузная женщина, одетая в платье из ткани всех оттенков синего и прибывшая не на колеснице, как остальные, а в открытом двухместном экипаже, похожем на пролётку, разве что запряжённом бычком, а не лошадью. Женщина тяжело сошла на землю, бегая глазами по прибывшим. Взгляд ненадолго остановился и на нас, а потом быстро сфокусировался на юной графине.

Рядом с женщиной встали три девушки, одетые явно в соответствии с какой-то традицией. Одна — со штандартом семьи да Кашо́нов, в белом платье, чёрном корсете и прочих чёрно-белых атрибутах (то бишь один чулок чёрный, а второй белый, на рукавах платья — рукава-«фонарики» из чёрных и белых полос, на голове — берет из таких же лоскутов). Вторая — в похожем наряде, но зелёно-белых цветов, а в руках у неё была подушечка из багряного бархата, обшитая по краю золотой нитью. Третья же — в красно-белом одеянии, но с пустыми руками, зато в дополнение к костюму у неё прилагались облегчённая кираса, обильно покрытая гравировкой, и шлем-морио́н, какие можно увидеть на картинах, изображающих испанских конкистадоров.

— Зебра, Салатница и Краснопёрка, — тихо усмехнулся и прошептал Андрей, глядя на девушек.

— Нет. Зебра уже была, — слегка наклонившись в его сторону, ответил я.

— Когда?

— Переводчица у тех ноби́ек.

— А-а-а… — протянул лейтенант, расплылся в улыбке, а потом выдал новое предложение. — Шахмата.

— Некрасиво звучит, — ухмыльнулся я, поняв, к чему клонит товарищ.

— Ну, тогда — шашечки.

Мы переглянулись и дружно кивнули, давя ехидные улыбки.

А встречающую делегацию после небольшой паузы вдруг прорвало. Создалось ощущение, будто они осознали, что это всё взаправду и навсегда, а раз так, то нужно как можно быстрее заполучить благосклонность юной графини. Началась гонка фрейлин по вертикали, в ход пошли улыбки, поклоны и приторно-сладкие восхваляющие шепото́чки, которые госпожа ну просто обязана услышать.

— Волей великой Небесной Пары на нас снизошла благодать! — громко заголосила грузная женщина и опустилась на правое колено, предварительно задрав подол левой рукой. Правую руку же отвела в сторону, изящно изогнув запястье.

Готовая расплакаться от обиды Клэр воспрянула духом, а потом обернулась и поглядела на Ребекку.

— Всё, как учили, — громко прошептала рыцарша, улыбнулась и сложила руки на накладном животике.

Юная графиня быстро кивнула, повернулась к делегации встречающих и приподняла согнутую в локте правую руку без перчатки со сложенными в знаке Небесной Пары пальцами. Клэр неспешно, чтоб выглядеть снисходительно-важной, осенила всех благословением, а потом отвела руку назад и согнула пальцы. После этого движения с колесницы соскочила оруженоска с гербовым щитом госпожи и башкой вождя псогла́вых в руках. Ох, и намучилась Лукреция с обезьяньей головой! Брезгливая волшебница сперва отказывалась что-либо делать с останками, а потом всё же сдалась под натиском юной графини. Вбитый в основание черепа штырь с чарами неувядания получился только с десятого раза, а потом оказалось, что артефакт не мог насовсем остановить тлен, отчего Клэр начала психовать, а Лукреция бурчать, мол, живодёрня не относится к числу её талантов. Благо, вмешалась Ребекка, заставив подчинённых сделать из головы упрощённое чучело. Для этого вынули мозг, выколупали глаза, засолили черепушку и высушили её на ветру. На прихоть графиньки истратили почти всю припасённую для похода соль, отчего чуть не возник соляной бунт, но я заверил, что наши братья халума́ри передадут ещё сто фунтов соли, или почти пятьдесят килограммов. Этого оказалось достаточно, чтоб успокоить солдаток.

Тем временем Линда остановилась перед разодетой в красно-белый костюм девушкой, дождалась, пока та не встанет на колено, и передала щит. Когда щитоноска опустилась, наступила очередь пухленькой Линды припасть на колено и ждать, покуда оппонентка не развернётся и не направится к колеснице Клэр. Так прошла своеобразная смена пажеского караула, и теперь принявшая сторона будет выполнять функцию провожатых к месту почивания.

— Что они делают? — снова спросил Андрей.

Я поборол желание почесать в затылке и приступил к ответу.

— Ритуал пришёл из походных традиций, когда комендантша военного лагеря назначала па́жиньку, па́жицу, паже́ссу… в общем, девушку-пажа, которая укажет место, отведённое для размещения знатной ры́царши, прибывшей по зову королевы. Знаешь, это как лоцман, который сопровождает корабли к месту швартовки мимо мелей и рифов. А сейчас так принято встречать госпожу, вернувшуюся после длительного странствия или впервые посетившую усадьбу, как в случае с Клэр.

— А эта тётка, кто она? — кивнул в сторону встречающих, уточнил товарищ.

— Не знаю, но, скорее всего, управляющая имением, — тихо отозвался я.

Лейтенант угукнул в знак понимания.

После щитоносцев наступила очередь девушки с подушечкой, на которой, как выяснилось, лежала связка золотых и серебряных ключей на стальном кольце, совсем как в сказке про Буратино, разве что число ключей соответствовало количеству рыцарских благодетелей как пожелание и напоминание от жителей обители. Всего их было девять: смелость, справедливость, милосердие, щедрость, верность, благородство, надежда, сила, скромность. Юная графиня, преисполненная пафосом и эмоциями под самую завязку, звякнула ключами, подвесив их рядом с «последней надеждой».

На этом ритуал завершился, и началась неофициальная часть.

— Легко ли стелилась пред вами дорога, моя госпожа? — любезно осведомилась грузная женщина.

Клэр ответила лёгким кивком, что далось ей непросто, ибо девушка еле-еле сдерживала эмоции.

— Замечательно, — произнесла она и добавила: — Встаньте, я представлю своих спутников. Это леди Ребекка да Лидия да Мосс — моя наставница.

Женщина тяжело поднялась с земли и сделала небольшой поклон, адресованный Ребекке; та ответила тем же.

— Лукреция да Бэль, Перст Магистрата, — продолжила представлять присутствующих Клэр, обозначив право записной городской ведьмы зачитывать по бумажке официальные решения своей гильдии, но не более того.

Волшебница важно поклонилась, выпрямившись раньше, чем управляющая ответила на приветствие. А затем пришла наша очередь.

— Господа Юрий да Наталия и Андрэй да Глюш, халума́ри, эсквайры.

Грузная женщина, не переставая улыбаться, смерила всех цепким взглядом, пробежавшись им по вышитым на дублетах гербам: вставший на задние лапы заяц и взявший в передние факел — у меня, и ворон с восьмёркой в виде нимба над головой — у товарища. Для Средних веков это очень важно, и если с гербом Ребекки она знакома хотя бы по справочникам и свиткам, кои регулярно обновляются, то мы были в диковинку.

Я легонько толкнул лейтенанта локтем в бок и изобразил в воздухе при помощи своего берета несколько кренделей, выполнив куртуазный поклон. Андрей поглядел на меня и попытался построить то же самое, но получилось столь коряво, что лучше бы вовсе не делал. Мы с ним занимались, но, как видно, занятия не пошли впрок.

— Радость посетила наш дом: халума́ри настолько же желанные гости, насколько редкие! — расплескалась в приторно-добрых словах управляющая и застыла с протянутой ладонью, ожидая, что ей подадут в ответ руку, позволив прикоснуться губами. Да, меня тоже в первый раз покоробило оттого, что в этом мире не мужики лобзают даму, а наоборот, но потом решил относиться к этому с иронией и юмором. Ну, а после, возможно, вообще, займусь борьбой за равноправие, как феминистки на Земле. На Реверсе это правильнее назвать маскули́ст, но слишком уж неказисто звучит, да и не подходит по внешнему признаку к местным субтильным мужичкам.

В итоге руку я не протянул, а сложил пальцы в знаке Небесной Пары и сделал медленный кивок. Вполне нейтральный ответ, в случае если дан какой-то обет, типа молчания, безбрачия или же просто скромности. А вот Андрей застыл, как истукан, косясь на меня в ожидании подсказки.

Управляющая слегка улыбнулась и выпрямилась. Затем назвала свои имя, чин и должность.

— Доми́нга да Касто́дия, эсквайра, мажордоме́сса, к вашим услугам.

Я снова кивнул. Больше никого не представили: Средневековье, со своими сословными правилами — оно такое, в нём за людей считают только равных или более знатных. Я коротко глянул на Катарину, а та понуро опустила голову: ведь ей сейчас отведена роль бессловесного инструмента. И пусть она не рабыня, а телохранительница, но всё едино неровня графине. Храмовнице наверняка было обидно, ведь, пройди она инициацию, могла бы быть на равных с волшебницей в местной табели о рангах и чинах. Тогда бы её звали не Катарина да Мариа да Ша́на-ун, а Катарина да Мариа да Ша́на-фъел, то есть верная Ша́не, преданная богине. Святые воины всегда посвящаются бессмертной деве.

— Катюша, — тихо произнёс я, когда управляющая снова рассыпалась в комплиментах перед своей юной госпожой, увлекая ту к свите, чтоб рассказать, кто есть кто.

— Катюша, — снова позвал я, так как в первый раз девушка не откликнулась, уставившись застывшим взглядом себе под ноги.

— Что? — встрепенулась она, когда я легонько коснулся её локтя. И это, между прочим, не укрылось от Доми́нги да Касто́дия. Грузная женщина даже не улыбнулась, она всего лишь остановила свой цепкий взгляд чуть дольше обычного, словно ничего предосудительного в связи с телохранительницей не имелось, мол, заурядный служебный роман, который не принято афишировать, но размочаливать шекспировскую трагедию на ровном месте тоже никто не будет.

— А мужчины-храмовники существуют? — спросил я, чтоб отвлечь девушку от горьких дум.

— Ты о чём?

— Да просто интересно.

Катарина медленно кивнула и пояснила:

— На самом деле орден не столь един, как кажется. Есть цитадели войны, есть цитадели мира, есть мужские и женские монастыри. И в каждыим из них свои уставы, — медленно проговорила девушка, снова опустив глаза.

«Ка́ждыим»… В русском языке нет аналога такой обобщающей формы прилагательного, да и в земном испанском тоже. Здесь же можно сказать «каждые» — это много кого-то мужского пола. «Ка́ждыя» (в дореволюционном русском подобная форма тоже имелась) — это много женского. А «ка́ждыи» — сугубо местное изобретение, когда в наличии смешанная группа. Естественно, это лишь грубая адаптация перевода.

— Я хочу знать, добавляют ли им к человеческой душе звериную.

Храмовница повела головой из стороны в сторону.

— А зачем? Чтобы выхаживать раненых и больных, не требуется суть зверя. Яси будет, если человечья будет чище, чем у других.

Я вздохнул и сжал в своей ладони кончики пальцев её левой руки. Мне это показалось уместным.

— Улыбнись, — прошептал, наблюдая, как вокруг свиты бегал Малыш. Женщины бросали на него опасливые взгляды, но шарахаться в стороны не рисковали — мало ли чего можно ожидать от пса, обученного охоте на двуногую дичь, если побежать прочь. Он может и в горло вцепиться.

В паузу между знакомством и отправлением в особняк вклинился Андрей. Он несколько раз толкнул меня под локоть, скорчил ошарашенно-страдальческую физиономию и начал расспрашивать.

— Слышь, Юра, а мне что дальше делать? Я реверансов не умею.

— Смотрел мультики от мышиной студии? — зловеще прошептал я в ответ.

— Ну, типа да, — ожидая подвоха, протянул лейтенант.

— Выбери себе подходящий образ принцессы и действуй соответствующе — не промахнёшься.

— Да пошёл ты, — огрызнулся товарищ, а потом вошёл в раж и начал размышлять вслух: — Там все какие-то ущербные. То блондинка-имбеци́лка жила с семью коротышками и жрала всё подряд, отчего и подохла. И я что-то не вижу здесь кучку гномьих девок, да и не хватит меня на семь баб. Хотя есть же чёрно-белая книга про Робинзона и Пятницу. Можно дать девкам-шахтёркам имена по дням недели, типа Понеде́лица, Вто́рница, Сре́дница, Воскресе́нька.

— Семь шахтёрок — это тебе в Ке́ренборг, — ответил я, вспомнив своё первое приключение, начавшееся в таверне, и еле-еле сдержал улыбку.

— Ну, хорошо, — продолжил Андрей, — сказка «Красавица и чудовище» уже занята.

— Что? — переспросил я, потом нахмурился и поглядел себе на пузо, на Катарину, а затем снова на товарища. — Совсем охренел?!

— Ну, ты же мне сам сказки посоветовал перебрать, — ухмыльнулся коллега. — Я так и понял, что это из личного опыта.

— Она не чудовище и вполне симпатичная, — возмутился я пуще прежнего.

— Мордаха приятная, но вот глотки она режет как эсэсовка со стажем. Как цыплятам — раз! — и всё!

— Щас тебе рожу подкрашу без косметики.

Но лейтенант совсем уж разошёлся, задумчиво подняв лицо к небу и перейдя к следующей теме, словно этой не было.

— Долбанутая русалочка тоже была. Если что, на Акварель намекаю. Не-е-е… Речная богиня — гибрид русалки и Белоснежки: сто мужей и она в золотом пруду.

— Другую выбери! — огрызнулся я, радуясь, что Катарина не понимает по-русски. Обидится же.

— Хорошо, — начал загибать пальцы лейтенант. — Летающего ковра и джинна не имею, и получается, Жасмин отпадает. Я — европеоид, значит, точно не Тиа́на с лягушкой, не китайская Мула́н и не Покахо́нтас. Из тех, кого знаю, остались Золушка, Рапу́нцель и Аврора.

— Откуда такие познания? — решил я подготовить товарища, но вышла промашка, ибо он отмахнулся и совершенно спокойно пояснил.

— У брата две девочки, пока с ним пиво пили, дочки играли с куклами принцесс. Я даже научился заплетать куклам волосы в косы, хотя с похмелу́ги не лучшее занятие.

— Ну, и какую выбираешь?

— Пусть будет Золушка, а крёстную фею, тыкву и мачеху оставим за кадром.

Нашу шуточную баталию прервала девушка-па́жица, которая подбежала и после низкого реверанса пригласила всех по местам, дабы последовать в усадьбу.

— Ну что, Золошо́к, поехали искать тебе прЫнце́ссу, — произнёс я, чётко выделив букву «ы» в слове «принцесса» и с шутливой издёвкой поиграл бровью.

— Пошёл на хрен! — громко прошептал товарищ, но потом, видимо, решил последовать моему совету придерживаться стратегии блондинки со стажем, то есть, получившей несколько травм на свою бестолковую копилку: родовую, при падении из рук акушера на кафель; мозговую — от удара хрустальной туфелькой по голове в стиле пьяной десанту́ры в фонтане, причём туфелька наверняка была попрочнее бутылки из-под шампанского; а также травму химическую — от тонны перекиси водорода, вылитой на макушку, дабы обесцветить волосы, при этом не только на голове.

Андрей сделал глуповато-безмятежное выражение лицо, несколько раз помахал ресницами и направился к фургону. Вскоре мы все двинулись в путь по объездной дороге, ведущей не в столицу, а куда-то в сторону. Катились так долго, что вид города, то показывающегося между деревьями, то снова исчезающего, успел наскучить.

Несколько раз вереница повозок прокатилась по изогнутым каменным мостикам, перекинутым через каналы, отходящие от Не́ссы. Я был несказанно рад обутым в резину колёсам, так как даже при наличии шин и земных амортизаторов тряска на брусчатке отдавалась в мягком месте. Представляю, сколько подушек под задницу надо, чтоб заглушить вибрацию средневековой тележной ходо́вки.

Чем ближе подкатывали к городу, тем больше сигналов выдавали магодете́кторы. Я сначала пытался прослушивать их лично, а затем плюнул и отдал приказ системе записывать всё как есть, а на висящую в дополненной реальности карту выдавать инфу по трём фильтрам: ближе сорока метров — всё; от сорока до сотни — отбросить самые слабые сигналы, кроме однозначно распознанных как угроза, или быстро приближающихся; свыше ста метров — только мощные. В противном случае голова распухнет при попытке отследить все используемые в столице зачару́ньки.

До усадьбы добрались затемно. От усталости заболела голова, и мало было дороги, так ещё и по приезде домочадцы развели суету, бегая при свете факелов и масляных ламп с ящиками, сундуками, корзинами и мешками. Уносили вещи, притаскивали вёдра с водой и кормом для мычащих бычков. Скотину сразу принялись распрягать и чистить. Вокруг стояла какофония из голосов, мычания, лая, скрипа телег и стука инструментов.

Один раз меня насторожил необычный сигнал совсем рядом с фургоном, но, поискав глазами источник, увидел женщину со связкой каких-то амулетов, бегающую от животного к животному и шепчущую заклинания. Сил разбираться уже не было. Помню, как настоял в разговоре с Ребеккой на том, чтобы наши фургоны подогнали под самые окна и к ним приставили охрану.

После этого нас провели на второй этаж большого особняка, расположенного немного дальше, в глубине двора, для чего пришлось пересечь отнюдь не малый внутренний сад, оделяющий хозяйственную часть от жилой.

От ужина в общем зале мы отказались, сославшись на приличия. Благо, се́рвы, то есть прислуга, помогли дотащить рюкзаки и ящики с личными вещами и самым ценным оборудованием в выделенную комнату.

А разместившись и бросив имущество на пол, я сидел на расправленной кровати и десять минут наслаждался тишиной. Комната была небольшой, и её пространство было разделено плотными занавесками на три части, совмещавшими в себе ещё и функции балдахинов. Сейчас же ткань была сдвинута к стене и подхвачена посередине декоративной верёвкой с бахромой на концах.

Моё и Андрюхино спальные места располагались у противоположных стен, а посередине были большой стол, несколько табуреток, тумбочка с зеркалом средних размеров и кадкой чистой воды для умывания, двумя новенькими ночными горшками. Окно в помещении было одно, широкое, с резными ставнями, закрытыми изнутри на железную задвижку. Чуть в стороне от окна имелась напольная переносная ширма из плотной ткани, натянутой на реечный каркас. На столе — канделябр с тремя уже зажжёнными свечами, к ним — медный гасильник, похожий на колокольчик на палочке, и огниво, а ещё кувшин с водой и настоящий колокольчик на деревянной ручке, чтоб вызывать прислугу. Создавалось впечатление, что нас поместили в женскую комнату, но это была мужская. Как говорится, таковы реалии Реверса.

После небольшой паузы в дверь постучали, а когда я крикнул: «Си!», то есть «Да!», расторопный мужчина-слуга внёс поднос с двумя глиняными горшочками, парой отполированных до блеска медных кубков, серебряными столовыми приборами, тарелкой с нарезанными хлебом и сыром и дорогущей, по местным меркам, бутылкой вина́ из синего стекла. Такой цвет придавало добавление к материалу оксида меди.

Слуга с интересом оглядел нас, выискивая отличия от обычного человека, но не нашёл, да и не было у него на это времени: недопустимо прислуге находиться дольше положенного без дополнительного на то приказа или разрешения.

— Жив? — тихо спросил я, когда слуга, убрался восвояси.

— Жрать и спать, — отозвался Андре, со скрипом подвинув стул и лязгнув крышкой на горшочке.

— Что там подали? — немного оживился я, вставая с кровати и отодвигая балдахин. После шумной дороги и ещё более шумной разгрузки даже не обращал внимания на тихое поскрипывание досок под ногами и приглушенные голоса гостей, слуг и хозяев. Зато было дико, что пол под ногами не качается. Помнится, как-то ехал в плацкарте от Златоглавой до Дальнего Востока, а в конце вылез на перрон. Вот такое же ощущение было.

Где-то заиграли сразу на трёх инструментах менестрели, зазвенели бутылки: готовился пир в честь приезда госпожи Клэр. Только бы не упоили девочку в дупель! Ей ещё и шестнадцати нет — слетит с первого же кубка.

Внизу раздался смех, а после громкого, но неразборчивого выкрика скрипка, мандолина и флейта заиграли что-то весёлое. Звонкий голос, принадлежавший безымянному юнцу, начал похабные песенки, заглушаемые время от времени громким женским смехом и шумными тостами. Игра мандолины сильно походила на треньканье балалайки, но при этом гармонично дополняла два других инструмента.

— Какой-то суп с бобами, луком и мясом, — ответил товарищ, подняв со столешницы ложку и помешав варево. — Щас заценим.

Он шумно отхлебнул немного, пожал плечами и выдал вердикт:

— Кушать можно. Похоже на гороховый суп со свининой.

Я подошёл поближе и наклонился над горшком. Да, пахло вкусно.

В этот момент за дверью раздались голоса, а потом она без стука распахнулась, и в комнату ввалились Урсула и Катарина. У одной в руках был поднос с запечённой порче́ттой и караваем хлеба, у второй — вяза́нка колбасок, сырная голова, а под каждой подмышкой зажаты по две бутылки вина́ подешевле нашего, так как в склянках из низкокачественного мутного стекла.

— Я же говорила: по роже разок стукнуть, сразу всё появится! — громко заголосила тётя Урсула, ногой закрывая за собой дверь и отодвигая этой же ногой табурет с дороги. Мечница со стуком опустила на стол бутылки и шлёпнула колбасками. — Я у двери. Ты со стороны окна, — добавила она, оглядев комнату.

— Я-а-а у-у-у… — тихо протянула Катарина и кивнула в мою сторону.

Андрюха хмыкнул, а Урсула разразилась бранью:

— Нет, сегодня ты под окном! Мало ли что пьяным дурам в голову влезет! — повысила голос на храмовницу умудрённая годами телохранительница и добавила: — Не умрёт без одной ночи с тобой!

— А разве можно на посту пить? — ехидно спросил лейтенант.

— Так это мне-е-е! — возмущённо протянула Урсула. — Кошка пить не будет!

— А тебе разве можно? — не унимался Андрей.

— С четырёх бутылок тиа Урсула но комо уна кубо.

Дословно это звучало: «Тётя Урсула не будет как бочка». В русском языке есть аналогичная фраза: «Не будет в стельку пьяной». В общем, не прошибёшь мечницу этой дозой.

Слова кончились. Под ногами веселье было в полном разгаре, а мы, еле шевеля ложками от усталости после долгой дороги, поели похлёбки и пригубили вина́. Даже Урсула лишь ополовинила одну бутылку, сунув остальные в мешок, который подложила под голову вместо подушки. Ума не приложу, как мечница собиралась спать на такой неудобной подстилке.

Разместились. Затушили свечи. Но сон не шёл, и, слушая шум праздника и сопение товарищей, я подвесил на прищепку к балдахину небольшой светодиодный фонарик и, достав волшебную книгу, прошептал название: «Арте да фуэго — искусство огня»…

* * *

Сектантка Арселия стояла на коленях перед небольшим алтарём, где размещалась одинокая статуэтка. Мрак комнатушки, больше похожей на тюремную камеру в подвале замка, разгоняла только тусклая древесная лучина: богиня этого места не любила свечи, предпочитая древесный огонь. Холодный пол был сглажен многими и многими часами молений, проведённых на коленях. Часы складывались в годы, а те, в свою очередь, в десятилетия. Богиня не часто отвечала, но когда озаряла этот каменный мешок своим ликом, всегда была приветлива. Всегда благословляла сестёр мудрыми напутствиями.

Шёпот десятков голосов, читавших молитву, эхом отражался от сводов, разбивался обрывки слов, подобно тому, как факел рассыпается искрами. Ответ же привносил радость в душу, уверенность в завтрашнем дне и придавал сил…

Теперь же она была одна, и одинокое эхо металось по полумраку, как обезумевшая летучая мышь, не могущая найти выход из запертого склепа. Сестры мертвы, радость погасла, а на её месте разгорались ненависть и злость.

— О, милосердная покровительница, — шептала Арселия, — смилуйся и откликнись на зов дочери своей. Помоги отомстить за сестёр.

Эти слова повторялись снова и снова, роняя в душу женщины ещё и обиду.

— О, милосердная… — слетала с её губ молитва, смешанная со слезами.

— … смилуйся… — царапала она изнутри безответной тишиной.

— …помоги мне, — догорала надежда вместе с лучиной.

Раз за разом женщина повторяла молитву, а рядом лежали ненавистные ключи, ожидая своей участи.

— Да откликнись же ты! — не выдержала Арселия и закричала, когда тусклый огонёк дрогнул и погас, оставив её в темноте.

Огонёк погас, но затем вспыхнул с новой силой и взметнулся тонким белым языком пламени, доставая почти до потолка, а рядом с Арселией теперь стояла возникшая из пустоты богиня.

— Милосердная, — глотая слёзы, пробормотала Арселия и потянулась к подолу белого, как мел, платья, но покровительница молча сделала шаг назад, заставив молящуюся затаить дыхание.

— Милосердная? — неуверенно переспросила она.

— Ты больше не дочерь мне, — проронила богиня, вбивая в душу ответ женщины, словно раскалённый клин. — Я любила вас. Я помогала вам. Но вы пошли на поводу жадности, глупости и гордыни. Вы последовали за самозванцем и тем самым отреклись от меня. Твои сестры сами виноваты в своей погибели.

— Но, милосердная… — дрожащим голосом прошептала Арселия. — Была старуха, и она сказала, что она твоя посланница.

— А разве я не молвила, что лично буду давать наставления? Я больше за вас не в ответе! — прорычала богиня и добавила, поддев ногой волшебные вещи: — А эти ключи лучше брось с обрыва в море.

Покровительница замолчала и закрыла глаза, и в тот же миг лучина окончательно погасла, оставив сектантку в одиночестве.

Арселия несколько мгновений молчала, а затем заорала, ударив кулаками по каменному полу:

— Да будь ты проклята! Я всё равно отомщу за сестёр, и если свет не хочет мне помогать, я встану на колени перед тьмой! Тьма всегда рядом, тьма всего ответит, а у меня есть, что ей предложить, и есть, что сказать!