Мстислав Дерзкий часть 1

Глава 6

Глава 6

Вероника, уставившись в стену, говорила. Ее голос, обычно такой звонкий и командный, сейчас, в этом большом помещении, почему-то звучал глухо, прерываемый только хриплым дыханием Лишки у меня под боком и иногда мерзким скрежетом когтей по камню снаружи.

Я слушал ее, полуприкрыв глаза и откинувшись на удобном диване. Меч лежал на коленях — знакомая, успокаивающая тяжесть. Размеренно звучала история. Важная, нужная, но актуальная ли в тот момент, когда за дверью воет сама Навь?

— … Начиналось с волхвов, Мстислав, — утверждала Вероника, будто вбивая гвоздь в мою уставшую голову. — Не с мечей и щитов, а с заговоров у дубов, с защиты земли от того, что лезет из разрывов мира…

— Разрывы… — глухо пробормотал я, вспоминая вонючую пасть разлома под Киевом, откуда полезли те твари, что сожрали мою дружину. — Знакомо. Только у волхвов тогда хорошие обереги были, не чета вашим. И стояли крепко, брат за брата, и воли нежити не давали. Ты ври, да не завирайся — я там был и все помню.

Вероника фыркнула, но не сдавалась. Она рисовала перед нами картины — сначала Рюрик-ведун, затем Владимир, вплетающий гром Перуна в колокола…

— Звонят красиво, а толку? — пренебрежительно сплюнув, процедил я. — Вон, в Новгороде колокол треснул — и полгорода мертвецы сожрали.

Но она упрямо продолжала, добравшись до Ярослава с его охранными скрижалями.

— Скрижали… — усмехнулся я. — Хорошо ему было, за каменными стенами-то сидеть. А мы на границе из-за этих скрижалей так один раз нарвались, что едва ноги унесли. Не отпугивали они нежить, а наоборот, притягивали. А Рюрик — тот вообще слабый колдун был, дождик только и мог вызвать. Враки всё эта ваша история.

Недовольно нахмурив брови, Вероника продолжала — заговорила про Ледовое Побоище.

— Лёд оживили? — я скептически хмыкнул, потирая ноющее плечо. — Сказки. Повторяешься. Еще мой дед на это лыкарей подловил. Пол-озера замёрзло, да, но больше от мороза, чем от их друидов. А саксонские лыкари в латах… Они и без магии здорово железом машут. Их броня — проклятие наше. Не пробить, как ни колдуй…

Я вспомнил холодный блеск саксонской стали, легко рубящей наши кольчуги.

— Потом был Иван Грозный. Опричная Тень, — и тут в ее голосе прозвучала горечь. — теперь и Шуйский своих таких завёл. Не измену они ищут, а тех, кто против его регентства. Выжигают магическим огнём целые деревни, если заподозрят в симпатиях к настоящей Императрице. Говорят, библиотека Грозного — сила несусветная. Только где она? Шуйский, поди, уже продал саксонцам или циньцам.

Лишка вздрогнула при слове «циньцы». Вероника же продолжила:

— Их терракотовые армии… Гиганты из глины, оживлённые волей императоров-драконов. Я читала хронику тех лет. Под Иркутском дело было. Шли они по степи, как каменная туча. Земля стонала и дрожала. Наши шаманы будили духов, насылали бураны… — она замолчала, будто вспоминая ледяной ветер, завывавший, как стоны тысяч душ, вспоминая, как замерзали в небе циньские драконы-штурмовики, падая вниз огромными ледяными глыбами. — И их остановили. Страшной ценой. Пол-Сибири потом год оттаивало. И шаманов половины не досчитались. Их сила… Она же из земли, из крови. Увы, она не бесконечна.

Потом Вероника заговорила о Петре.

— Окно в Европу-то прорубил, а щели в Навь расширил, — мрачно констатировала она. — Строил свою столицу на костях, да на разломах. Саксонские инженеры-маги коверкали наши обережные узоры, презрительно называли их «деревенщиной». И вот теперь Питер — главная дыра, откуда мертвецы прут, как тараканы из щели. Реформы, — с презрением скривила она губы. — А по сути — забыли корни. Ослабили то, что держало.

Вероника замолчала. Снаружи на мгновение стихло. Стало слишком тихо, подозрительно тихо. Я насторожился, пальцы сжали рукоять меча. Лишка, словно что-то почувствовав, притихла, затаив дыхание.

— А теперь… — вновь заговорила Вероника, и голос её дрогнул. — Теперь у нас Анастасия Федоровна Инлинг. Последняя кровь. Ей тринадцать лет. Её род правил с самого начала, Мстислав! От вас! Её сила… Она берет свое начало с древнего рода. Твоего рода, Мстислав, воинов-волхвов! Она может закончить то, что вы не смогли.

— Может, — согласился я грубо. — Но не делает.

— Отец говорил, что не просто во дворце все. Если бы не этот… регент, — она с ненавистью выговорила это слово. — Василий Андреевич Шуйский. Кровосос. Держит императрицу как в клетке, контролируя каждый шаг, правит её именем, а сам страну распродаёт. Артефакты предков — на запад. Магов-пограничников снимает с разломов — своих костоломов кормить, да столицу охранять. Знаю я этих костоломов. Не люди. Что-то иное, склеенное из костей, да тёмной магии. Страшно даже смотреть на них. В кольчуги с ног до головы закованные, и лиц их никто и никогда не видал. Такова личная охрана регента. А мертвецы? Мертвецы так и идут. Неотвратимо. Как прилив. Границы рушатся. Деревни горят. А он? Он только укрепляет свою власть. Выжигает неугодных. Как Грозный, да? Только тот хоть Империю строил, а этот — могилу копает.

Вероника, задохнувшись от нахлынувших чувств, вскочила.

— И теперь вот пришел ты — ее дальний родич, предок, которому она обязана подчиняться по Праву Древней Крови!

— Тогда, ваше сиятельство, — перебил я её, поднимаясь, — нам сначала надо до утра дожить. И вытащить тебя и Лишку из этого каменного мешка. Потому что пока мы тут историю разбираем…

БА-БАХ!

Оглушительный удар сотряс дверь. Не кулак — что-то тяжеленное, словно таран из векового дуба. Сверху посыпалась пыль и мелкие камешки. Трещина змеей побежала по старому камню.

— … Наши «гости» заскучали и решили, что лекция затянулась, — закончил я, вскидывая меч и заслоняя девочек своим телом. Вся усталость слетела, сменилась ледяной, знакомой яростью. — Лишка, Вероника! Бегом на кухню. Запритесь там и сидите тихо. История пока подождет! Сейчас будем писать свою — кровью и сталью!

Я выскочил наружу, закрыв дверь в тайную комнату. Теперь повоюем.

Еще удар! Трещина расширилась. Сквозь нее, слабо освещая пыльную тьму склепа, пробился тусклый, больной свет луны. И вместе с ним — протяжный, полный ненасытного голода стон. Не один. Много.

Мертвецы теснились, пытаясь прорваться внутрь. Великая история Магической России, рассказанная мне юной графиней, обрывалась на самом важном моменте — на хриплом дыхании живых, готовых отбить еще одну атаку тьмы.

Я уперся ногами в каменный пол, чувствуя холод рукояти меча. Прошлое — прах. Будущее — туман. Есть только сейчас, есть этот склеп, эти двое за моей спиной и волна гниения, ломящаяся в дверь. История? Она здесь. Она пахнет кровью, потом и гнилью. И пишется она сейчас.

БА-БАХ!

Камень двери вздрогнул, как живой, застонал. Расширившаяся трещина зияла, как мерзкая пасть упыря. Тусклый лунный свет, грязный и больной, лизал пыльный пол склепа. И запах… Боже, этот запах! Гнилая плоть, разложение, та самая Навь, что рвалась к нам, к теплу, к жизни.

Все проблемы, что были до этого, ушли на задний план. Весь мир сузился до этой треснувшей плиты, до воя снаружи и до меча в моей руке.

Он действительно дрожал. Не от страха. От ярости. От древней, заговоренной стали, что чуяла врага и рвалась в бой.

«Жаждешь?» — прошипел я клинку, и он будто ответил ледяным жаром, разлившимся по руке. «Ну что ж… получишь».

БА-БАХ!

Камень выкрошился. В щель, что была шириной уже в ладонь, протиснулась серая, облезлая рука с длинными, как шипы, когтями. Она шарила по воздуху, царапая камень.

Время замедлилось. Адреналин, горький и знакомый, как старое вино, ударил в голову. Страх? Он был. Но он сгорал дотла в пламени ярости и одной простой мысли — девчонки сзади. Им некуда бежать. Значит, мне некуда отступать.

Я не стал ждать следующего удара. Шаг вперед. Меч взвился короткой, страшной молнией. Не рубка — точный, сокрушительный удар в запястье. Кость хрустнула, как сухая ветка. Кисть с когтями отлетела, заковыляла по полу, как слепая паук. Снаружи взревело от боли и ярости.

Щель расширялась. Там, в лунном свете, копошились тени. Не одна. Не две. Много. Глазницы, рты, когти.

— Мстислав! — крикнула Вероника.

— Млять, откуда вы взялись⁈ Я же сказал, спрятаться и сидеть тихо!!!

— Это мой дом и я буду его защищать!!! — грозно взмахнула графиня своим маленьким мечом.

Лишка тряслась от страха, но крепко сжимала в руке топорик для рубки мяса. Против слабого мертвяка тоже сойдет, если, конечно, повезет.

— Держитесь за спиной и вперед не лезьте!!!

Первая тварь, лишившись руки, просунула в щель голову. Бывший слуга, судя по остаткам одежды. Половина лица съедена, на кости челюсти болтались клочья мяса. Он зашипел, пытаясь втиснуться.

Теснота склепа стала моим союзником. Они не могли лезть толпой. Только поодиночке. Или почти.

Я встретил его ударом ноги в грудь. Он захрипел, откатился, мешая следующему. Но второй был уже тут — низкий, юркий, ползущий на трех конечностях. Его когти царапали камень у моих ног.

Меч пел. Короткие, яростные удары в тесноте. Не размахивать — колоть, рубить по суставам, отсекать тянущиеся конечности. Сталь вонзалась в гнилую плоть, крошила кость, отскакивала с противным чавканьем. Кровь? Нет. Черная, липкая жижа, воняющая могильным холодом.

Один. Удар в колено — хруст, падение. Удар в шею — голова отлетает, тело дергается. Двое. Лезет через тело первого. Меч в глазницу — глубоко, до мозга. Тварь замирает. Третий, сзади, тянет за плащ. Я развернулся, рубанул по руке, отсек кисть. Пинок — и он падает на своих.

Тьма склепа ожила кошмарной пляской теней. Лунный свет из пролома выхватывал жуткие моменты — летящие обломки тел, блеск стали, мою тень, гигантскую и яростную на стене. Дыхание хрипело в горле. Мышцы горели. Рукоять меча стала скользкой от пота и черной жижи.

Их было больше. Все больше. Они лезли через пролом, через разлом в стене, который они сами же и расширяли. Теснота перестала быть преимуществом. Они заполняли пространство передо мной, давя массой. Когти рвали кожу на руке. Холодная мертвецкая хватка схватила за лодыжку. Я вырвался, рубанул наугад.

— Огонь! — вдруг крикнула Вероника.

Что? Откуда?

Сзади что-то просвистело. Маленький огненный шар, тусклый, но яростный, метко влетел в пролом, прямо в скучившуюся массу нежити. Раздался сухой хлопок, вспыхнули тлеющие лохмотья. Вой усилился — теперь в нем была боль.

Ника? Ее магия? Или Лишка вытащила какой-то артефакт? Неважно. Мгновение замешательства врага — это шанс.

Я рванулся вперед, не раздумывая. Используя их же скученность. Меч работал как молотилка. Колол, рубил, отбрасывал. Кости трещали под ударами. Черная жижа летела брызгами. Я не защищался — я атаковал. Выталкивал их обратно, в лунный свет, в узкий пролом. Каждый шаг вперед — это пространство для размаха. Каждый упавший труп — баррикада для следующих.

Один особенно крупный, в истлевшей кольчуге, встал у меня на пути. Он замахнулся ржавой секирой. Я прыгнул навстречу, под удар, проскользнул под его рукой, всадил меч под ребра и с яростью провернул. Он рухнул, увлекая за собой еще пару тварей. Пролом был почти чист. За ним, в лунном свете, метались еще тени, но они не решались лезть в эту мясорубку.

Я отступил на шаг, прислонившись к холодной стене. Дышал как кузнечные мехи. Все тело ныло. Рука с мечом дрожала уже от усталости. Передо мной лежала груда шевелящегося хлама: отрубленные конечности, дергающиеся туловища, отлетевшие головы, все еще щелкающие челюстями. Вонь стояла невообразимая.

— Мстислав? — тихий, испуганный голосок Лишки.

— Живой, мышонок, — хрипло ответил я. — Сидите тихо. Еще не закончили.

Но основная волна была сломлена. Те, что снаружи, ревели, скребли когтями по камню, но внутрь не лезли. Видели, что их ждет в этой каменной ловушке.

Передышка. Короткая. Я оглядел поле боя. Эти твари… они еще двигались. Медленно, беспомощно, но двигались. И щель в двери зияла, как открытая рана.

Нельзя было ждать. Нельзя было надеяться, что они уйдут. Надо было запечатать. Намертво.

— Вероника! — позвал я, откашлявшись. — Ищи что-нибудь тяжелое! Камни! Осколки! Все! Лишка, свети!

Маленькое пламя свечи (откуда она только ее достала⁈) дрогнуло в руке Лишки, осветив ужас вокруг. Вероника, бледная, но собранная, уже оттаскивала от стены тяжелый, плоский обломок надгробия.

Работа закипела. Я пинал, оттаскивал, сбрасывал в кучу еще теплые (холодные?) тела нежити. Они хрустели, булькали, пытались уцепиться. Я рубил отбивающиеся руки, давил ногой щелкающие головы. Без эмоций. Как мясник. Это был мусор. Опасный мусор. Материал для баррикады.

Вероника и Лишка, напрягая все силы, подкатывали камни, обломки, все, что могло послужить весом. Я брал самое крупное — тот обломок надгробия, тяжеленный кусок стены. Рана на щеке горела, спина ныла, но ярость и необходимость гнали вперед.

Мы заваливали пролом. Сперва телами нежити — мерзко, но эффективно. Плотная, шевелящаяся подушка. Потом камни. Большие, тяжелые. Я ставил их, подпирал, забивал щели мелкими осколками. Вероника, стиснув зубы, толкала огромный плоский камень, который мы нашли в углу — возможно, крышку от другого саркофага.

— Еще! — командовал я, чувствуя, как плита встает на место. — Дави! Всей тяжестью!

Мы облокотились на нее — я, Вероника, даже Лишка пристроилась, толкая изо всех своих детских сил. Камень скрипел, сдвигая под собой кости и тряпки, и наконец, с глухим, окончательным стуком, встал намертво. Щели не было. Только неровная каменная заплата на месте бывшей двери.

Снаружи завыли. Заскребли. Но звук стал глухим, далеким. Камень держал. Вспыхнул огонь, расплавляя камень и заваривая все щели — молодец Ника. Догадалась.

Я отшатнулся, сполз по стене на пол. Руки тряслись так, что меч выпал из пальцев с лязгом. Дышал, как загнанный зверь. Весь был в липкой черной жиже, в пыли, в собственной крови и поту. Каждая кость скрипела свою песню усталости.

Вероника стояла, опершись о камень, тоже вся перемазанная, но глаза горели. Лишка присела рядом, свечка в ее руке дрожала, освещая наши изможденные лица.

— Закрыто, — прохрипел я. — Напрочь. Пусть теперь ломают головы. Или когти.

Тишина склепа, после адской какофонии боя и стонов, снова обняла нас. Сладкая, густая, пыльная тишина. Снаружи доносился только глухой, бессильный гул.

Я посмотрел на груду камней, навсегда похоронившую вход. На меч, лежащий в грязи. На двух перепачканных, испуганных, но живых девочек. Победил? На этот раз — да. Выиграл эту маленькую, отчаянную битву в каменном мешке. Ценой последних сил.

— Вот и сказочке конец, — пробормотал я, закрывая глаза. Голова тяжело откинулась на холодный камень. — А кто слушал… тот, считай, выжил. Пока что. Спокойной ночи, твари. Не храпите.

— Спасибо, Мстислав Дерзкий…

Дерзкий. Хм. Сегодня это прозвище я, пожалуй, заслужил. Хотя бы на эту ночь. А еще кучу энергии, что впиталась в меня и уже начала работу над укреплением каналов. И я бы порадовался, если бы не чувствовал себя настолько плохо.

Все, на сегодня хватит истории и задушевных разговоров. Как там называется то благословенное место со странным названием? Душ? Мне точно надо туда — на пару сотен частей. А потом спать — слишком длинный это был день.

Мелькнула мысль — интересно, а в чем они измеряют время? Раздеваясь на ходу и не слушая возмущенный визг девчонок, я шел получать удовольствие в место, чье название созвучно шипению змеи. И мне это нравится…