Мстислав Дерзкий часть 1

Глава 22

Глава 22

Утро началось не с первых лучей солнца и не с трели телефона, а с низкого, нарастающего гула мощных двигателей, рвущего тишину поместья в клочья. Я уже был на ногах, кофе в моей руке остывал, так и недопитый. Инстинктивно рука потянулась к голенищу, к холодной рукояти засапожного ножа, но мозг уже отдавал команду «свой» — слишком много моторов, слишком слаженный и угрожающий рокот.

Из-за поворота аллеи, сминая гравий в щебень, выползли три черных, тяжелых внедорожника, похожих на бронированных жуков. За ними — два армейских тентованных «Витязя», из кузовов которых уже сыпались, отскакивая на подошвах с антиударным покрытием, люди в камуфляже нового поколения, с автоматами «Вепрь-7» на груди. Завершала караван длинная, как удав, «Ладога» с тонированными стеклами.

Свита. И не простая. По тому, как бойцы на вышках напряглись, но не подняли тревогу, а лишь провожали стволами эту процессию, было ясно — ждали. Но не такого масштаба.

Головная машина замерла у самого подъезда. Первым из нее выпрыгнул человек в темном костюме, с каменным лицом и спрятанным за складками пиджака комбинированным пистолетом-шокером — я уже видел такой у наших бойцов. Он одним взглядом оценил обстановку, отдал тихий приказ по рации и только потом распахнул дверь.

Из нее вышла девушка. Марина. Еще одна тетя Вероники — я узнал ее по фото в телефоне. Высокая, худая, с лицом, словно вырезанным из слоновой кости, и глазами, полными такой старой, такой выдержанной ненависти ко всему миру, что воздух вокруг нее казался ледяным. Ее черное платье по виду стоило больше, чем мы собирали дани с целого города. Богато живут нынешние графья.

Следом вывалился Игорь. Брат Натальи. Кряжистый, с короткой бычьей шеей и руками бойца, что не получалось скрыть дорогим костюмом. Его лицо было красно, глаза воспалены от недосыпа или чего-то покрепче. Он не смотрел по сторонам. Его взгляд был обращен внутрь, в ад собственного горя.

Наталья вышла им навстречу. Она тоже была бледна, но держалась с тем ледяным, негнущимся достоинством, что было ее щитом. Не было ни объятий, ни рыданий. Лишь короткие, скупые кивки. Игорь что-то резко спросил, тыча пальцем в сторону леса, откуда пришла беда. Наталья коротко ответила. Его лицо исказилось гримасой боли и гнева. Он бросил взгляд на меня, оценивающий, мгновенно сканирующий, и, не удостоив ни словом, ни кивком, проследовал за сестрой в дом. Марина лишь на миг встретилась со мной взглядом — в ее глазах читалась бездонная глубина горя, но и решимость. Решимость сделать то, что должно быть сделано.

Они скрылись в холле, и через несколько минут тяжелая дубовая дверь в рабочий кабинет Натальи захлопнулась за ними. Я остался во дворе, наблюдая, как чужая гвардия выстраивает оборону вокруг всего дома. Воздух звенел от чуждой мне дисциплины и силы.

И тогда из-за двери кабинета донесся первый приглушенный крик. Голос Игоря, низкий, хриплый от ярости и горя. Неразборчивые слова, но интонация была ясна — гнев, неверие, требовательность. Ему ответил голос Натальи — сжатый, отчетливый, отчеканивающий факты.

Я отошел подальше, к каменной балюстраде, выходящей в сад. Но даже здесь, сквозь добротную шумоизоляцию старого дома, доносились обрывки того шторма, что бушевал в кабинете. Голоса то взвивались до пронзительных, исступленных визгов Марины, то обрушивались до зловещего, шипящего шепота Игоря. Слово «позор» прозвучало как удар хлыста. «Бездействие» — еще один. «Устинов» — это имя прозвучало особенно громко, и за ним последовал оглушительный удар кулаком по столу.

Я представлял себе, что происходит там. Наталья, сухая от бессонницы и горя, выкладывает им все. Не только о нападении нежити и круге призыва. Но и о визите градоначальника, о его наглых угрозах, о своем тихом расследовании через Приказ. Она бросала на стол перед ними не просто горе, а политическую бомбу, разрыв которой грозил уничтожить не только Устинова, но и всю хрупкую стабильность в регионе.

Я не слышал ее оправданий. Их и не было. Я слышал лишь взрыв. Взрыв семейной ярости, долга, оскорбленной чести рода. Они кричали не на нее. Они кричали от боли, которую она им обнажила. Они кричали на мир, который позволил этому случиться. И они кричали на того, кто посмел оскорбить их кровь, когда та текла по этой земле.

Я отошел еще дальше, к противоположной стене, сделав вид, что копаюсь в телефоне. Но избежать обрывков их разговора было невозможно.

— … безумие! Полное безрассудство! — это визжала Марина.

— … должны были предвидеть! — рычал Игорь.

— … не дети, чтобы няньку иметь! — парировала Наталья, ее голос звенел сталью.

— … приказ! Немедленно в столицу! Всех!..

— … никогда! Это наш дом!..

— … счета заморозят! Изымут!..

— … посмотрим, кто посмеет!..

— … Устинов! Этот ничтожный червь!..

— … раздавим!..

Стекло в кабинете звенело от повышающихся криков. Охрана у входа в коридор стояла навытяжку, делая вид, что не слышит ровным счетом ничего. По рации то и дело шипели голоса, докладывая о занятии позиций на подступах к дому.

Я понимал, что там, за дверью, решается не просто судьба поместья. Там, в огне семейной скорби и гнева, Наталья выкладывала им всё. Про нападения. Про круг. Про Башню Молчания. Про угрозы Устинова. Она бросала на стол все козыри и все риски, играя в открытую с людьми, чье представление о мире было высечено в граните родословных и имперских указов.

И судя по накалу страстей, доносящихся из-за двери, игра шла не на жизнь, а на смерть. Они были в ярости не только от потери. Они были в ярости от того, что их втянули в эту грязную, непредсказуемую войну с тенью, поставив под удар безупречную, столетиями выстраиваемую репутацию рода.

Этот гневный гул за дверью длился почти час. Потом голоса внезапно стихли. Стало тихо — пугающе тихо. Тише, чем было до их приезда. Это была тишина принятого решения. Тишина перед бурей, которую теперь собирался обрушить на врага не один человек, а вся могущественная семья Темирязьевых.

Дверь открылась. Первым вышел Игорь. Его лицо было каменным, глаза сужены до щелочек, в которых тлел холодный огонь. Он бросил на меня один-единственный взгляд — и в этом взгляде уже не было отчуждения. Было молчаливое признание союзника в предстоящей войне. Он ничего не сказал, прошел мимо, отдавая тихие, отрывистые приказы своим офицерам.

За ним вышла Наталья. Она выглядела изможденной, но спокойной. Как больной, переживший кризис лихорадки. Она встретилась со мной взглядом и едва заметно кивнула. Все было решено.

Я посмотрел на двор, кишащий теперь чужими, но сильными воинами. Похороны, что должны были состояться завтра, представлялись теперь уже не просто церемонией прощания. Они стали бы демонстрацией силы. Первым залпом в новой, совсем другой войне. И я понимал, что моя охота на Башню Молчания должна была состояться до них. Потому что после — вся земля вокруг будет полыхать уже другим огнем. Но человек предполагает, а боги в этот момент над ним смеются…

Трапезная, обычно поражавшая своим размером и мрачным великолепием, в тот вечер казалась меньше. Не из-за тесноты — нас было всего пятеро, — а из-за невероятного давления, что исходило от собравшихся за дубовым монолитом стола хозяев дома. Воздух был густым, пропитанным запахом дорогого вина, жареного мяса и невысказанной, кипящей ярости.

Я сидел напротив них, отодвинутый в тень, словно зритель в первом ряду, наблюдающий за разыгрывающейся семейной драмой, которая пахла отнюдь не театральным гримом, а кровью и грязью имперских подворотен.

Наталья представила меня коротко и без подробностей: «Мстислав. Воин. Спас Веронику из самой гущи мертвяков. Ее наставник».

Игорь и Марина едва заметно кивнули мне с тем машинальным уважением, которое аристократы уделяют верным псам, охраняющим их дом. В их глазах мелькнула искренняя, но быстротечная благодарность — я спас плоть и кровь их рода. А после их взгляды скользили по мне, как по предмету мебели, тут же забывая о моем присутствии. Я был орудием, и на этом моя роль в их глазах была исчерпана. То, что я сидел с ними за одним столом и было главным признанием. Но меня уже списали — кому интересен старик? И в этом была моя сила — быть невидимкой, впитывая всё, что скажут. Потому что сейчас, в этом месте решалась судьба рода, с которым меня связала судьба.

Пока молчаливые слуги расставляли блюда, Игорь, лицо которого всё еще было темным от налитой кровью ярости, изложил суть. Они изучили досье из Тайного приказа. Толстая папка, принесенная его личным секретарем, лежала на столе, как труп на поминках.

— Этот ублюдок, — начал Игорь, и его голос был низким, словно скрежет камня по камню, — этот выкормыш крыс возомнил себя хозяином жизни и смерти только потому, что у него есть печать и несколько продажных судей в кармане.

Он тыкал толстыми пальцами в бумаги, зачитывая отрывки. Это был отвратительный, но привычный для Империи букет: казнокрадство, сговор с контрабандистами, скупка краденого у налетчиков, организация притонов, ростовщичество под умопомрачительные проценты…

Десятки, сотни мелких и крупных пакостей, сплетенных в единую, липкую паутину, в центре которой сидел упитанный паук по имени Устинов.

Я слушал, отхлебывая вино. Каждый новый факт был очередной каплей дегтя в бочке меда под названием «Великая Российская Империя». Как же все это прогнило. Как удобно устроились крысы наверху, пока простой народ кормил их и умирал за их интересы на границах. Во мне поднималась знакомая, горькая волна презрения. Я видел такую же гниль и в других углах этого монстра-государства. Просто здесь она предстала передо мной в особенно концентрированном, наглом виде.

— Его нужно вздернуть! — прорычал Игорь, с силой ударив кулаком по столу. Тарелки жалобно звякнули. — Просто ворваться к нему в этот его позолоченный бордель, который он называет резиденцией, и повесить на его же воротах! Пусть все видят, что бывает с теми, кто смеет угрожать Темирязьевым!

Его глаза горели нетерпеливым, прямым гневом воина. Он мыслил категориями силового решения — быстро, эффективно, устрашающе.

— Смерть — это слишком милостиво для подобного отродья, — холодно парировала Марина.

Ее гнев был иного свойства — ледяной, расчетливый. Она не кричала. Ее пальцы сжимали нож так, что костяшки побелели.

— Он должен потерять всё. Всё! Его состояние должно быть конфисковано и распродано с молотка. Его имя — опозорено и вымарано из всех списков. Его родственников — изгнать из города и столицы, лишить всех постов и привилегий. Чтобы даже внуки его внуков помнили этот позор и молились, чтобы их кровь пресеклась. Объявить войну его роду. Стереть в порошок.

Это была месть аристократки. Долгая, методичная, тотальная. Удар не по личности, а по наследию.

Наталья сидела между ними, и в ее глазах я видел согласие с обоими. Ее собственная ярость, оскорбленная гордость хозяйки, кипела внутри, требуя и крови, и уничтожения.

— Он посмел угрожать мне, когда мы даже не похоронили наших, — произнесла она тихо, и от ее тишины стало еще страшнее. — Этому нет прощения. Ни на земле, ни на небесах. Я согласна. И вздернуть, и уничтожить.

За столом будто собрались тучи графского гнева. Казалось, сами свечи горят темнее, а тени на стенах сгущаются и тянутся к нам. Воздух стал тяжелым, им было трудно дышать. Это была не просто злость людей — это была ярость целого рода, могущественного и старого, которого коснулась грязная лапа наглого выскочки.

Споры длились долго. Голоса то опускались до свистящего шепота, полного ненависти, то звучали громовыми раскатами. Приводились доводы, вспоминались прецеденты, оценивались риски. Я молчал, наблюдая за этой жутковатой работой — как из дикой, кипящей ярости куется холодное, отточенное оружие возмездия.

И, наконец, план родился. Он был сложным, многоходовым и прекрасным в своем дьявольском изяществе. Темирязьевы не стали бы марать руки о барона напрямую. Нет. Они использовали бы его же оружие — бюрократию, законы, связи. Подброшенные улики в руки честным, но карьерно-озабоченным следователям. Анонимные доносы его же сообщникам, чтобы те, спасая шкуру, начали давать на него показания. Внезапные проверки его счетов из столицы. Статьи в лояльных газетенках, постепенно готовящие общественное мнение к «разоблачению ужасного коррупционера». И венец всего — его арест в самый неподходящий момент, полное крушение и… несчастный случай в камере или по дороге на каторгу. Чтобы не тянуть время, дожидаясь унизительного суда.

Он потеряет всё. Состояние, имя, свободу. И в конце концов — жизнь.

Только после этого, отдав последний долг палачам, семья Темирязьевых сможет с чистой совестью отдать последний долг мертвым. Завтра похороны, а после расправа. Максимально жестокая и беспощадная.

Когда все было решено, за столом воцарилась тягостная, но удовлетворенная тишина. Гнев нашел выход, преобразовался в действие.

Я допил последний глоток вина. Оно было терпким и горьким. Я смотрел на них — на этих властителей жизни и смерти, плетущих сеть интриг за ужином, и чувствовал себя чужим. Их методы были не моими. Но я понимал их. И в глубине души признавал их эффективность.

Моя же война была проще. Там, у Башни Молчания, не нужно будет подбрасывать улики. Там нужно будет найти врага и отрубить ему голову. И эта мысль казалась мне сейчас до неприятного чистой и простой.

— За падение негодяев, — Игорь поднял бокал. Все выпили. Молча.

Потом мы разошлись — аристократы отправились отдавать указания своим людям насчет Устинова и готовиться к похоронам. Гостей ожидается немного — все же Темирязьевы были хоть и древним родом, но не сильно влиятельным. Я не был обязан как принимать участия в подготовке, так и потом присутствовать. Но, ощущая свою вину — ведь именно из-за меня их всех убили, я не мог не отдать последние почести погибшему графу и его семье.

— О чем задумался? — тронула меня за руку незаметно подошедшая Вероника.

— О жизни и смерти, о подлости и предательстве, о гнили, которых еще так много в империи.

— Какие плохие у тебя мысли. И что ты с этим собираешься делать? Как ни крути, но твое место на троне. Ты видел, что происходит внизу, в отличии от тех, кто сидит наверху.

— Это слишком умные мысли для маленькой девочки, — чуть взлохматил я ей волосы.

— Эй, мне уже двенадцать лет!!! — возмутилась она. — И о нашем мире я знаю побольше тебя. И вообще, ты когда опять молодым станешь?

— А что? — хитро улыбнулся я. — Замуж за меня хочешь?

— Вот еще, — надулась она. — Просто на рожу твою настоящую хочу посмотреть.

— Не надо. А то влюбишься еще в такого красавчика, как я.

— Да фу на тебя! Что вы, взрослые, за люди такие⁈ Все разговоры только о любви, да о войне. А где все остальное?

— Так больше ж заняться нечем, вот и говорим о том, что видим.

— И все-таки?

— Не знаю, — тяжело вздохнул я. — Источник еще больше окреп после того, как мы этих уродов, что пришли к поместью, убили. Тело меняется, укрепляется. И происходить это должно постепенно. Ломать легче чем строить, сама должна знать. Так что придется потерпеть меня в таком виде еще немного.

— Я потерплю, — тихо сказала она и внезапно порывисто обняла меня. — Ты, Мстислав, только не вздумай умирать, пожалуйста! А то мне совсем тоскливо станет.

Быстро чмокнув меня в щеку, мелкая убежала, а я так и застыл, глядя ей вслед.

— Не умру, Ника. И тебя не брошу, — шепнул я. — Про других не скажу, и чую, скоро кому-то станет очень больно. За каждую твою слезинку я возьму плату кровью. По максимуму…