Молоко и мёд

Печать шестая – Вань-Шень – Такова жизнь

В судьбу верят только дураки. Это всё равно, что считать, что наша жизнь кем-то написанный сценарий, чётко структурированная и идеально выстроенная книга, кино, где нет ни единой лишней сцены и всё работает на одну идею.

Пиники была огромной дурой с непомерным самомнением, впрочем, не настолько большим, как моё. Наверняка, валяясь на горе подушек в схватках, она считала, что всё это последствия той судьбы, по рельсам которой она катилась многие тысячи лет. Вот всё готовило её к этому моменту, чтобы в самой неудобной обстановке, в присутствии четырёх не самых приятных мужчин, родить на свет то нечто, что, по её мнению, могло бы погубить мир.

Но сама прозаичность, в купе с сумасбродностью происходящего доказывает, что она ошибается. Мир — это огромный варовой котёл различных случайных нелепостей, и мы абсолютно наугад вычерпываем из него то, что придётся сегодня пить. Так уж случилось, что нам "повезло" принимать участие в родах. И по-настоящему готов к этому был только Зефир.

С профессионализмом настоящей повитухи он организовал в башне тишины какое-никакое место для принятия родов. А затем стал раздавать указания:

– Так, Пини, дыши глубоко и готовься к паре часов болей. Околоплодных вод у тебя тут практически нет, а вот крови будет много. Малыш, судя по всему, громадный... – затем он со всей серьёзностью обратился к Либеччо, как-то потерянно смотрящего на происходящее, – Будешь мне ассистировать.

– Я понятия не имею, как там всё... – сказал волк, ему явно было не по себе.

– Ты же был жрецом... Разве вас не учили? – спросил опоссум.

– Меня учили убивать рабов во славу богов. Лечить во славу богов, а тем более помогать рожать во славу богов...

– Ха! Во славу богов ничему полезному обычно не учат, да? – заметил я.

– У нас и потребности в этом не было. Женщины просто шли к реке и там, в воде, сами, довольно легко... – Либеччо очевидно пытался оправдаться.

– Ну, значит, придётся учиться ассистировать. – заключил Зефир, – Шах, а вы...

В момент, когда Зефир обратился к бедному Мохаммеду и слова за время встречи не успевшему сказать, как тут же под тем раскрылся портал и он рухнул туда. Опять случайность сыграла свою роль. Пиники, страдавшая от боли и пребывавшая в не самом приятном положении, спонтанно активировала своё проклятие вызова кротовых нор и порталы стали открываться и закрываться сами собой на всей огромной площади башни тишины.

– Да чтоб вас! – Зефир явно был на взводе, но старался сохранять хоть какую-то собранность, – Так, Вань-Шень, давай за ним. Всё равно от твоего проклятия пользы будет больше, пока ты будешь спасать Шаха.

– А что, "Солнце Ариев" без меня не сдюжит? – я был не особо в восторге от перспектив бегать за чрезмерно горделивым шахиншахом.

– Достань нам чёртового шаха в безопасности! А по пути обеспечь нам тазик, щипцы, скальпель, побольше полотенец, шприц...

– Полегче, мамуль, я сейчас всё запишу, хлеба тоже не забуду купить и с Мохаммедом долго гулять не буду... – я сделал вид, будто бы пишу список пальцем по ладони.

– Пожалуйста, друг... – сказал Либеччо.

Не то чтобы я решил по-серьёзному отказываться от того, чтобы помогать соратникам или тем более от того, чтобы быть подальше родов, так что я сказал:

– Ладно, можете на коленях меня не умолять, я принесу всё, что нужно.

С этими словами я оставил их наедине с роженицей и прыгнул в первый открывшийся портал "солдатиком". Остальное должна была сделать моя проклятая удача.

Пролетев с несколько минут по абсолютно тёмной кишке, я оказался выкинут в довольно неплохо уставленный кабинет-библиотеку. В нём, за огромным кожаным столом сидел, к сожалению, не Мохаммед Реза, а другой интеллигентный диктатор с библией в руках. Увидеть меня столь внезапно, посреди своего кабинета, Антониу не ожидал, а потому, при моём появлении, выронил стакан с виски и смотрел, раскрыв рот.

– Прошу прощения за вторжение, профессура, – сказал я, присматриваясь к действительно удачно попавшейся бутылочке виски, – Не хотел потревожить, но ваш виски мне придётся конфисковать. Вы человек старый, Салазар-доси, вам вредно, инсульт ещё хватит...

Схватив бутылку двадцатилетнего ирландского виски, я осушил её практически залпом, оставив португальцу пустую бутыль:

– К слову, Антониу, тут Мохаммед Реза Пехлеви не проходил, случаем?

Тот покачал головой.

– Ну ладно, тогда пойду поищу его в другом месте. – я двинулся к выходу из кабинета, и у двери добавил, – Удачи вам в государственных делах и прочее... прочее...

Тот кивнул. Я вышел в коридор. Спустился по богатой лестнице к выходу из скромной резиденции Сан-Бенту, прошёл через небольшой сад к огромному дворцу Сан-Бенту, месту, где заседал португальский парламент. В этом помпезном здании я не планировал увидеть Мохаммеда Резу, но вполне рассчитывал найти следующую кротовую нору.

Они, обычно, имеют определённую логику появления и никогда не возникают просто так. По крайней мере, если появляются без желания Пиники. Проходы всегда открываются в "местах силы" буквально, в правительственных дворцах, на фабриках, на стадионах... В общем, в любых местах, где было сосредоточено множество человеческих сознаний, делающих что-то с единой огромной волей.

Иногда, конечно, они открываются и вне таких мест, а просто случайно где-то в пространстве. Так получаются громкие случаи, вроде исчезновения Амелии Эрхарт или "аномальной зоны Бермудского треугольника". Но тут скорее не "все кротовые норы возникают в местах сосредоточения сосредоточения воли", а "в месте сосредоточения воли точно есть кротовая нора".

Конечно, не обладающие проклятием норы не видят, но вполне могут в них проваливаться, попадая в самые странные уголки мира. А вот я уже вполне мог увидеть и, более того, наугад определить местоположение кротовой норы, проложив себе путь дальше.

И действительно, идя наугад по богатым на муралы и статуи коридоры дворца, я нашёл следующую кротовую нору, прямиком на картине. Она изображала сцену, где португальцы, только сошедшие со своих великолепных каравелл, с очень недовольными лицами показывали абсолютно голым индейцам христианских миссионеров и огромный деревянный крест. Жаль, что я этакой сцены не видел вживую, должно быть атмосферка там была забавной.

Раскрыв пространственную трещину на спине одного из блаженных аборигенов, я без сомнений ступил во второй портал. Тут уже даже падать не пришлось, я просто сразу ступил на пол в другом помещении. На этот раз в роскошном казино, по которому будто бы ураган пронёсся. А вылез я прямиком из обломков вертолёта.

Тут тоже меня ждали знакомые лица: козочка, пума и лис. Памперо сидела с книжкой Мисимы "Золотой Храм" и в наушниках, Санта-Анна играла с Феликсом в карты. Они были совсем не удивлены, когда увидели меня.

– Таянна... Пампи... малыш-кагэма... – сказал я, символически поклонившись и снимая несуществующую шляпу, – Как у вас тут дела?

– Ждём, пока Хамсин откопает нам что-нибудь достойное того вертолёта, который она разбила. – сказала Санта-Анна, не отвлекаясь от карт.

– О, так вы уже справились со своей первой задачей?

– Да, стала бы иначе Хамсин так бегать ради того, чтобы загладить вину перед Памперо? – сказала пума, кладя на стол очередную карту, – А я вот пока пытаюсь выиграть или хотя бы проиграть игру на раздевание...

Пума казалась мне настолько забавно увлечённой игрой, что я не стал ей говорить про то, что Феликс с помощью глаза может просчитывать не только траектории пуль, но и, например, идеально считать карты. Пусть и дальше задаётся вопросом, почему же постоянно выходит ничья.

– А у вас как? – спросил Феликс.

– А у нас, мой маленький актёр кабуки, роды.

Пума усмехнулась:

– Либи что-ли разродился?

– Пиники.

Тут то все и одарили меня удивлёнными взглядами. Даже Памперо, фирменным движением, приспустила "авиаторы" и скептично подняла бровь.

– Да, у нас, в мужской команде, всё очень и очень сложно. Зефир послал меня за шахом Пехлеви и хирургическим набором... – сказал я.

Санта-Анна приказно свистнула, вызывав чёрного мейда и попросив его принести медицинских инструментов. Вскоре у меня в руках уже был настоящий докторский саквояж, в котором звенели всякие штуки.

– Благодарствую, дамы! – я снова поклонился, на сей раз не иронично, – Пойду дальше искать шаха.

Тут же нашёлся и новый портал прямиком в игральном автомате пачинко. Прыгнув в него, я наконец нашёл место, куда попал шах. Пехлеви сидел на перевёрнутом небольшом ржавом тазике. Напротив него громоздились колоссальные руины. Это был дворец Таки-Кисра, от которого остались одни только толстенные кирпичные стены с декоротивными псевдо-колоннами, да колоссальный, высотой в тридцать метров, свод зала-айвана. Кажется, эти тысячелетние руины выглядели даже более впечатляюще, чем тот дворец из которого они образовались. По крайней мере, насколько я тот помнил.

Шах явно был не в духе. Я подошёл поближе и уселся рядом, на землю:

– Sic semper tyrannis, друг. Любая империя заканчивается именно так. – я махнул рукой в сторону сасанидских развалин, – И любая колыбель любой цивилизации рано или поздно придёт именно к этому.

– Но ведь Иран ещё жив... – сказал Мохаммед Реза.

– А Персия сгинула в небытие. Та самая Персия: империя со своей верой, культурой, величием и огромными землями. Здесь, в этих руинах на берегу Тигра, похоронен последний всхлип той славы, которая ещё у неё оставалась. Каких-то сто лет и греки с арабами сотрут всё к чёртовой матери. А потом сотрут и греков, и арабов. Даже золото, знаешь, имеет свойство окисляться и покрываться патиной.

– Если в его составе будет медь.

– Медь всегда там будет. Невозможно построить империю из чистого золота, всегда что-нибудь да примешается. А со временем примесей станет столько, что больше ничего и не останется, кроме них и патины. Это происходило со всеми и это обязательно произойдёт с тобой, так что никто потом и не вспомнит о том, что ты был... Сказать честно? Я сам этого боюсь больше, чем смерти. Нет ничего страшнее забвения и угасания. А оно тебя ждёт, хоть спаси ты весь мир, хоть создай величайшую в истории империю, хоть выступи основателем целого народа.

– Ха! Получается у нас есть кое-что общее?

– Да, именно поэтому ты мне настолько не нравишься. Заставляешь вспоминать про собственные страхи. А это не к лицу авантюристу, вроде меня. Ведь я никогда не сделаю того, из-за чего меня запомнят все и хотя бы на ещё тысячу лет. Даже Ануширвана забыли, хотя он был одним из величайших персов... – я снова махнул в сторону дворца, – Всё затрётся. Всё...

– И что ты предлагаешь делать? – шах посмотрел на меня с определённой надеждой.

– Если так случится, что тебя постигнет крах... Просто прими это. Не надо спасать то, что уже издыхает. Каждый всё равно получит ровно то, чего заслуживает. Любой апокалипсис стоит принимать с благодарностью.

– Например, рождение даджжаля?

– Например... – я поднялся с земли и отряхнулся, – Мне думается ты, Реза, не слишком хочешь участвовать во всех этих родах, да? У меня есть отличное место, где ты сможешь на пару прекрасно по рефлексировать о традициях, новшествах и погибающих империях. Куда более, знаешь, интеллигентно...

– "На пару"?

Когда в его кабинете из ниоткуда вывалилось сразу двое, португалец опять уронил бокал с виски. Я поставил Мохаммеда Резу на ноги, а затем снова экспроприировал появившуюся на столе бутылку виски и осушил её:

– У тебя, Антониу, отличный вкус! И, можешь не благодарить, у тебя теперь есть повод достать ещё одну бутылку виски, я привёл тебе интеллигентного коллегу и собутыльника. Можете поплакать о судьбах умирающих империй, обсудить книжки или что вам там нравиться, думаю общий язык вы найдёте...

Мужчины представительно пожали друг другу руки, видимо они были рады друг друга видеть. Я не стал мешать им болтать и спокойно удалился из поместья при Сан-Бенту. Снова портал и вот я, с тазиком и докторским саквояжем вновь стою на вершине башни тишины. Поставив добытое рядом с Зефиром, я сказал:

– Ну вот, всё что просили. Пехлеви-доси тоже в безопасности. Как у вас?

– Плохо. – сказал Зефир, сосредоточенно смотря в место, откуда должен был появиться ребёнок, – Мы не можем добиться достаточного раскрытия. Пиники на пределе.

Он передал тазик Либеччо, тот снял рубашку, обнажив дыру в груди. Когда волк запихнул в неё с одной стороны кушанья со стола, с другой полилась чистая вода. Ей он быстро наполнил тазик.

Зефир же достал из сумки шприц со стальной иглой, пару раз в него плюнул, наполняя каким-то своими веществами и также передал Либеччо. Тот к тому моменту поставил тазик:

– Что мне с этим сделать?

– Введи в ярёмную вену. Это эндорфины, они должны ослабить боль.

– А ярёмная вена это...

– На шее, она кричит так, что ты должен увидеть.

Либеччо, как неопытный медбрат повиновался каждому приказу Зефира. Тот заметно вспотел и даже наличие инструментов не слишком его воодушевляло. Когда обезболивающее было вколото и Пиники, всё ещё тяжело дыша, перестала трепыхаться и прикрыла глаза, опоссум попросил меня наклониться. На ухо он сказал мне:

– Она это не переживёт. Слишком большой ребёнок в слишком маленьком животе, плюс внутреннее кровотечение. Агонию я сбавил, но надо делать кесарево. Иначе рискуем потерять обоих. Давай, включи весельчака и попробуй как можно дольше продержать её в сознании... – с этими словами он достал из сумки скальпель.

Я сел у изголовья еле живой саламандры и взял её за руку:

– Давай, подруга, не засыпай! Взгляни-ка на меня.

Она посмотрела на меня мутными глазами, по её щеке прокатилась слеза. Даже не могу представить, какую боль она испытывала прямо сейчас...

– Всё будет славненько, Зефир сказал, что ребёнок вот-вот появиться, но ему надо немного помочь. – сказал я, – А для этого ты должна быть бодрой и сильной. Семьдесят тысяч лет ожиданий вот-вот закончатся. Давай, подруга, дыши глубоко, а я пока тебе шутку расскажу. Хочешь шутку?

Конечно, она ничего не ответила, едва ли сейчас она могла говорить.

– Хм, ну как тебе такое: "Вавилонский астролог так увлёкся предсказаниями по звёздам, что забыл заметить, как его собственная жена ушла к соседу. "Звёзды говорили о великих бедствиях," – оправдывался он, – "но не уточняли, в чьём доме." Или такое: "Один китайский чиновник так любил писать указы, что выпустил закон о запрете облаков на небе, потому что они "заслоняют солнце и мешают работе". Облака, конечно, проигнорировали его указ."

Она также безжизненно смотрела на меня, едва шевеля зрачками. Никакой хорошей шутки в голову не лезло.

– Ладно-ладно, а как тебе такое: "Один пьяница буйствовал в римском кабаке. Когда его пытались утихомирить, то указывали на портрет понтифика, висевший там же. Но буян сказал лишь: "А мне на него плевать!" Тут то его хотели и вовсе отправить на костёр за оскорбление главы церкви. Но вмешался сам Папа Римский, случайно услышавший про эту историю и заставив чиновников курии прекратить дело: "Хватит, правда. Впредь моих изображений в кабаках не вешайте. А тому пьянице передайте, если уж ему на меня плевать, то и мне на него тоже."

Да, под такие шутки и я бы умирать не хотел. Продолжая перебирать в голове хоть немного смешные анекдоты, которые слышал за жизнь и не вспомнив ничего достойного, я сказал:

– Ладно, вот ещё: " Один Ассирийский царь так любил войну, что однажды объявил её пустыне. Его армия топтала барханы три дня, пока не поняла, что песок всё же не сдастся". Или вот: "Один индийский раджа так любил богатство, что приказал покрыть весь свой дворец золотом. Когда ему сказали, что это может привлечь воров, он ответил: "В этом и прелесть, все воры и так будут внутри!" Ха-ха, да? – мне самому было совсем не смешно.

Пиники сжимала мою руку мёртвой хваткой. Она уже еле дышала. Тут нужно было что-то другое. Я сказал, неожиданно даже для самого себя:

– К чёрту шутки. Просто знай, что всё будет хорошо. Всё будет просто отлично. Боги улыбаются, глядя на тебя, подруга...

Она едва-едва улыбнулась, по её щеке прокатилась вторая слеза. Я посмотрел на Зефира. Тот, из разреза в животе, только-только достал ребёнка и теперь держал его на руках. Я повернулся к Пини, чтобы сообщить радостную весть. Но она больше не дышала. Её лицо так и застыло в лёгкой улыбке. Застыло навсегда. Я потрогал её шею. Пульса не было.

– Она мертва. – сказал я, прикрыл её глаза и подошёл к Зефиру.

Тот перерезал пуповину и положил не плакавшего, но определённо живого ребёнка мне на руки. Сам же он выдохнул, отошёл подальше, и наконец выпустил все эмоции, что копились у него внутри. Он опустился на колени и стал колотить кулаком по камням, выкрикивая все маты, которые знал, проклиная произошедшее.

Я же теперь держал на руках огромную девочку, весившую все десять килограмм и едва ли походившую на только рождённого младенца, скорее на годовалого или даже двухгодовалого ребёнка. Выглядела она скорее как маленькая Памперо, будучи козочкой, рептильных черт в ней было не так уж и много: раздвоенный язык, специфичные рожки, да "драконьи глаза". Малышка удивлённо осматривалась ими по сторонам и не обронила ни слезинки, ни крика.

Либеччо подошёл поближе и тоже удивлённо смотрел на "новорожденную":

– Так вот какой у нас губитель мира... Что будем делать теперь?

– Понятия не имею, – сказал я, – Пиники нам не помощник и не противник. А вот её ребёнок...

– Бафомет, – напомнил волк имя, выбранное Пиники, думавшей, что родится мальчик.

– Ладно, пусть будет "Бафомет". В любом случае она теперь наша маленькая проблема. Полагаю, решим, что с ней сделать, когда встретимся с нашими друзьями перед битвой с Венегом. А пока придётся о ней позаботиться нам... – я взглянул на Зефира, всё ещё в ярости колотившего камни, – И о нём тоже. Он ещё не скоро всё это переживёт...