Курс на СССР: На первую полосу!

Глава 7

Это какое-то дежавю. Тот же голос, та же «Волга» и снова не вовремя.

Резко дернув на себя дверь машины, решительно нырнул в салон и с грохотом захлопнул, нарываясь на классический окрик водителя: «холодильником так хлопай». Но тот смолчал. Оно и понятно, машина казённая.

Запах дорогой кожи и сигарет перебивало тяжелое, сладковато-терпкое амбре коньяка. Виктор Сергеевич сидел, развалившись на заднем сиденье. Его обычно цепкие и холодные глаза были мутными, галстук ослаблен.

— Саша… — он с трудом повернул ко мне голову, икнул и, стараясь сосредоточиться уточнил. — Ага. Александр. Ну, как дела?

— Нормально, — сухо ответил я.

Чего ждать от основательно нетрезвого человека, обладающего властью? Ничего хорошего.

— Ну, — заплетающимся языком приказал он. — Рассказывай!

— Что рассказывать? — осторожно уточнил я.

Виктор Сергеевич развел руками, закатил голову и пьяно рассмеялся.

— Ну что ты как маленький, — он приблизил лицо к моему, и я едва сдержался, чтобы не скривиться от «выхлопа». — Мне же все докладывают. Что там у вас было? На даче… Говори… как мужчина мужчине.

Он снова облокотился на спинку дивана и рывком дернул за воротник рубашки. Галстук развязался и повис на шее двумя концами. Я внимательно посмотрел на него, пытаясь оценить степень адекватности. Речь замедленная, но внятная. Пьян, но не до потери самоконтроля. Скорее, в том состоянии, когда снимаются все барьеры и уходит обычная осторожность. Но мне всё-таки показалось, что он затеял очередную игру. Ну что, же. Я принимаю условия. Будем играть в озабоченного судьбой дочери отца и потенциального зятя.

Я сделал вид, что смущаюсь, опустил глаза и даже, кажется, покраснел слегка. Играть приходилось безупречно.

— Да ничего особенного, Виктор Сергеевич. Посидели, музыку послушали… Пообщались.

— «Посидели»… — он хмыкнул. — Марина… она у меня девушка горячая. Увлекающаяся. С этими… музыкантами своими. Они там не перегнули палку? Наркотики? Выпивка?

В его голосе сквозь хмельную расслабленность чувствовалась искренняя отцовская тревога.

Хотелось сострить: «Спасибо, всего достаточно», но я понимал, сейчас эта шутка не прокатит.

— Нет, что вы! — я сделал честные-честные глаза. — Конечно нет! Было вино, да. Но в меру. В основном говорили об искусстве, о музыке… Марина… она очень интересно рассуждает.

Я заметил, что его напрягшиеся плечи снова расслабились. Мои слова, похоже, совпали с тем, что докладывали его люди, и немного успокоили.

— «Об искусстве…» — он снова хмыкнул, но уже беззлобно. — Ну, ладно. Ты, я смотрю, парень трезвый. Ну, в смысле, трезво рассуждаешь. Не как эти ее ухари. Это хорошо.

Он помолчал, прикуривая сигарету. Потом выпустил тонкую струйку дыма, провёл пальцем по запотевшему стеклу и качнув головой хмыкнул.

— Душно тут что-то… — снова взявшись за воротник рубашки проворчал он. — Пойдем, пройдемся по свежему воздуху.

Это было неожиданно. Но спорить было нельзя. Хочет поговорить без посторонних ушей? Ну что-же, как говорится, я не в том положении, чтобы возражать.

Водитель тут же сориентировался, выскочил, открыл дверцу машины перед шефом, и мы вышли на прохладный ночной воздух.

Виктор Сергеевич, с силой опираясь на мое плечо, больше для демонстрации своей силы, чем из-за необходимости, решительно подтолкнул меня вперёд. Некоторое время мы шли молча, как бы проверяя, кто первый не выдержит затянувшейся паузы и начнёт разговор.

— Ну, рассказывай, — хмыкнул обеспокоенный папаша. — Чем же моя дочь тебя так привлекла, а? Кроме… искусства.

Я чувствовал, что он хитрит, изображая пьяную расхлябанность, пытается ввести меня в заблуждение, чтобы в какой-то момент перевести стрелки и вынудить меня на откровенность. Идеальный способ выудить информацию, самому почти ничего не дав взамен. Он выбрал правильную тактику, которая, возможно, является беспроигрышной в разговоре с молодым человеком, но я-то прожил жизнь, многое повидал… хотя в этом случае лучше подыграть.

— Она… не такая, как все, — начал я, тщательно подбирая слова, которые звучали бы правдоподобно и польстили бы его отцовским чувствам. — У нее свой взгляд. Она не боится быть другой. И в то же время… — я сделал паузу, — она очень одинока. Чувствуется, что ей не хватает понимания.

Я рискнул. Это была игра на грани. Но не совсем трезвый Виктор Сергеевич клюнул.

— Одинока? — он остановился и повернулся ко мне, и в его мутных глазах вспыхнул какой-то сложный огонек вины, досады, раздражения. — Да я ей все создал! Все условия! Она похулиганит, я ругаюсь, конечно, но… покрываю! А она… она назло все делает! Назло!

Он снова пошел вперёд, ещё быстрее, едва не срываясь на бег. Казалось, он старается убежать от какой-то навязчивой мысли. Отчаянно жестикулируя, не глядя на меня он наконец-то выдал то, что лежит у него на душе:

— Вот и с тобой… не знаю, что у вас там, но… будь с ней осторожен, парень. Она может поиграть и бросить. У нее это в крови. В материну…

Он внезапно остановился, будто спохватился, прервал монолог на полуслове, и замолчал, растерянно оглядываясь по сторонам.

Я догадался, что он понял, что сболтнул лишнее и разговор зашел явно не туда, и сейчас ищет повод сменить тему. Это хорошо. Я решил воспользоваться моментом и попытаться расспросить о тех, кто может прийти к власти через несколько лет. Мнение Виктора Сергеевича, который крутится в высших кругах и был ближе к определенным людям и слухам, было интересным и по нему можно было сложить определенную картину.

— Вы знаете, Виктор Сергеевич, — начал я осторожно, глядя прямо перед собой, — после ваших слов о… об осторожности… я вот о чем подумал. В газете мы постоянно пишем о руководстве, о планах, о решениях… И иногда ловишь себя на мысли: а куда всё это катится? Вот, говорят, у Юрия Владимировича здоровье не ахти… А кто его заменит? Кто сможет? Вам, наверное, виднее, вы же вроде ближе к той теме. Метель говорила, что Вы всё изнутри знаете.

Я произнес это максимально нейтрально, с наивным любопытством младшего товарища, который консультируется у старшего и более опытного.

Виктор Сергеевич нахмурился, но не из-за вопроса, а скорее, углубляясь в размышления. Коньяк и желание блеснуть проницательностью сделали свое дело. Достав ещё одну сигарету, он прикурил, покачал головой и уставился на меня внимательным взглядом и фыркнул, выпуская струйку дыма в холодный воздух

— Кто придет? — он презрительно махнул рукой. — Желающих много. Но большинство бараны в дорогих костюмах. Щербицкий? Хлюпик. Ума палатного не хватит, чтобы страну тянуть.

— А Черненко? — спросил я, чтобы поддержать разговор и показать свою осведомленность в вопросе политики.

— Черненко? — он несколько раз глубоко затянулся, собираясь с мыслями и продолжил с откровенной насмешкой. — Ходячий архив. Цитатник Маркса-Энгельса. Дышит на ладан, как и наш нынешний. Его только на переходный период, да и то… чтоб место не пустовало.

И тут его как прорвало, а я замолчал, давая ему выговориться.

— Романов? — Виктор Сергеевич поморщился, как от неприятного вкуса. — Ленинградец. Силен там, да. Свою империю построил. Но в Москве его не любят. Слишком амбициозен. Слишком независим. Зазнался. Нет, ему не дадут развернуться. Не пустят.

Мы прошли какое-то расстояние молча. Я не решался нарушить его размышления, чтобы не сбить с темы. Хотя, он находился в таком состоянии, что мог и забыть, о чем я интересовался. Внезапно его хмурое лицо разгладилось, и появилось какое-то подобие уважения.

— А вот есть один. Хватка у него цепкая. Энергии хоть отбавляй. Умница. В хозяйстве разбирается. И главное молод. Не испуганный, не как эти старики. В ЦК его все серьезно воспринимают. За ним будущее. Вот увидишь.

— А кто это? — с замиранием сердца спросил я, догадываясь о ком он говорил.

— Горбачев… Михаил Сергеевич…

Он сказал это с такой уверенностью, будто уже видел указ о назначении. В его словах звучала не просто оценка, а искренняя поддержка «своего» кандидата. Это была ценнейшая информация.

— Надо же, — я сделал удивленное лицо. — А по телевизору он как-то не очень заметен.

— Телевизор! — фыркнул Виктор Сергеевич. — Телевизор для простых людей. Все решается не в кадре, парень. Все решается в закрытых кабинетах. Запомни это.

— Понял, — кивнул я с подобающей серьезностью. — Спасибо, что объяснили. А то, правда, как-то всё неясно…

— Многому тебе еще учиться, — снова похлопал он меня по плечу, теперь уже снисходительно-благосклонно. — Ладно, хватит на сегодня политики. Иди домой.

По его жесту рукой, «Волга» бесшумно подкатила, водитель выскочил из машины, распахнул дверцу, Виктор Сергеевич тяжело опустился на сиденье и, тихо шурша шинами по асфальту, покинула наш двор.

Я остался один, переваривая услышанное. Горбачев? Желание Виктора Сергеевича понятно, но у меня есть знания того, что случится далее, и эта кандидатура меня не устраивает. Нужно подумать. Крепко подумать. В том числе и над словами самого Виктора Сергеевича, который, хоть и коротко, но откровенно выразил мнение о других кандидатах.

Эх, переубедить бы его, заставить посмотреть на Горбачева и другой стороны, попытаться сместить с пьедестала. Неужели нет других кандидатов, кроме этой малой группы, на которых все заострили внимание? Вызвать бы его на откровение, только как это сделать? Не думаю, что он даст мне ещё шанс на личную встречу. Хотя, всё будет зависеть от моего поведения по отношению к его дочери. Но мне не хотелось бы заходить в этом далеко. Надо придумать иной рычаг воздействия… Стоп! Так он же есть! Фотографии!

Я принялся лихорадочно соображать, как это все провернуть. И вскоре придумал план, дерзкий, почти безумный.

Нужно понимать, что Виктор Сергеевич не один такой. Есть еще множество дипломатов и высоких начальников, кто крутиться в машине власти. И порой не всегда они дружат друг с другом. Я ухмыльнулся. По моему жизненному опыту, в таких кругах больше объединяются, чтобы «дружить против кого-то», а потом снова каждый пытается перетянуть одеяло на себя.

На этом я и решил сыграть. Чтобы отвести подозрение с себя, я решил выступать якобы от одного из таких неназванных людей, у которого с Виктором Сергеевичем не самые теплые отношения.

На следующий день, ранним утром, я тайком подошел к их дому и дождался, когда консьерж отвлечется и покинет свой пост. Быстро прошмыгнул к почтовым ящикам и опустил тонкий конверт без обратного адреса. Внутри лежала всего одна фотография. Самая четкая. Та, где Виктор Сергеевич передавал пакет с гербом. Его сосредоточенно-деловое лицо было обращено к камере. Лица получателя видно не было, он был снят со спины. Но достаточно и этого.

И никаких подписей.

Сначала нужно выбить почву из-под ног. Выждать.

Виктор Сергеевич видел себя сторонником прогрессивного, перспективного Горбачева. А на снимке он был изображен как классический аппаратный хищник, играющий в опасные игры.

Расчет был на его паранойю и аппаратное мышление. Конечно же он начнет нервничать. И тут нужно на время затаиться, потому что он спустит своих псов, чтобы отыскать того, кто сделал эту фотографию. Конечно же он будет перебирать в голове тех, кто мог выслать эту фотографию. И мысли его невольно придут к работе. Ну где еще столько завистников?

Кто-то собирает на него компромат, чтобы устранить с дороги или заставить играть по своим правилам. Фотография была не угрозой разоблачения перед КГБ (это был бы крах для всех), а предупреждением: «Мы тебя видим. Мы знаем, что ты играешь против своих же. Помни, на чьей ты стороне».

Потом придет запоздалое осознание: он на крючке. И тогда, как только это осознание придет, можно будет брать его, пока горяченький.

Эффект не заставил себя ждать.

Через пару дней я, якобы случайно, столкнулся с ним в подъезде. Он возвращался домой, выглядел уставшим и серьезным. Увидев меня, он не кивнул привычно-снисходительно, а на мгновение задержал на мне взгляд, быстрый, пронзительный, изучающий. В его глазах читалась не злоба, а глубокая озабоченность и попытка что-то просчитать.

— Александр, — бросил он сухо вместо приветствия.

— Я к Марине…

Тот даже не обернулся, поспешно прошел мимо. Ага, нервничает, по лицу видно.

Еще через несколько дней Степан Николаевич мимоходом обронил, что видел Виктора Сергеевича на совещании в обкоме.

— Такой серьезный, — заметил он. — И в выступлении как-то осторожнее стал, не так уверенно, как всегда, о перспективах развития говорил.

Я понимал, что зерно сомнения было посеяно. Оставалось ждать, когда взойдет урожай.

Утро в редакции началось не с привычного гула пишущих машинок, а с гробовой тишины, нависшей после раскатистого баса Степана Николаевича.

Главный редактор стоял посреди общего зала, зажав в трясущихся руках свежий, еще пахнущий типографской краской экземпляр «Зари». Его лицо, обычно невозмутимое, сейчас было мертвенно-бледным и перекошенным то ли от страха, то ли от гнева.

— Это что такое⁈ — его голос, сорвавшийся на хриплый шепот, был страшнее любого крика. Он тыкал пальцем в разворот газеты. — Где четвертая полоса? Где материал о субботнике⁈

Все замерли и обернулись к главному редактору, пытаясь понять, что случилось.

— Я спрашиваю — где четвертая полоса? — продолжать вопрошать тот.

— Так это… в газете, — осторожно ответил Серега. — Где ей еще быть?

Думаю, если бы она там была, то мы бы сейчас не стояли все тут. Я подошел ближе. Глянул в газету в руках Степана Николаевича. И обомлел.

На месте, где должен был быть репортаж с фотографиями передовых рабочих и пламенными призывами выйти на коммунистический субботник, зияла пустота. Чистая, белая, зловещая. Просто белый лист.

— Куда… пропал? — Степан Николаевич глянул на меня, но я лишь пожал плечами.

И вдруг меня словно ударило молнией.

— Тираж… — сглотнул я ком в горле, оглядывая всех. — Тираж уже в городе. Часть уже развезли по киоскам. На почту… Остальные готовы к отправке в районы.

Это катастрофа! Идеологический провал. Срыв важного партийного поручения накануне знаменательного события. За такое не просто лишали премии, за такое могли снять с должности. А по цепочке спросили бы со всех.

— Это… это типография… — неуверенно пробормотал кто-то с задних рядов.

— Ответственный из типографии уже идет, — доложила взволнованная Людмила Ивановна, положив трубку телефона.

Через десять минут в редакцию ворвались два взмыленных человека в синих халатах, пахнущих машинным маслом и свежей краской. Это были старший печатник, дядя Миша, и начальник смены.

— Степан Николаевич, да что вы? — развёл руками дядя Миша, едва взглянув на злополучный экземпляр. — Форма была заполненная! Мы же сличали перед прогоном! Все полосы на месте были!

— Какая форма? — тихо спросил я у стоящего рядом Плотникова.

— Печатная форма, — так же тихо ответил Сергей. — Та самая пластина, с которой идёт печать всего тиража. Если бы с ней было что-то не так, весь тираж был бы бракованным. А тут… пустота только в одном месте.

— Как же тогда это получилось, если у вас все хорошо? — пробасил Степан Николаевич.

Дядя Миша пожал плечами.

— Печать ночью была?

— Ночью, — кивнул тот.

— Опять не контролировали, спали?

— Да мы же…

— Не надо оправдываться. Если бы следили за полосой, увидели бы, что белые листы идут. А вы…

— Да я на пять минут, один глаз только закрыл. Что ей сделается? Идет печать, станок работает.

— Работает! — передразнил его редактор.

— Степан Николаевич, разбираться нужно позже, — сказал я, выходя вперёд. Все взгляды удивлённо упёрлись в меня. — Сейчас нужно решать, что делать с тиражом, который уже в киосках. Его нужно срочно изымать.

— Изымать? — повернулся Степан Николаевич. — Да я лучше повешусь! Поднимется такой шум, что до обкома дойдёт в течение часа! Мне потом всю жизнь вспоминать будут, как «Заря» с антисоветским белым листом по городу ездила!

— Тогда… заменить! — тут же нашелся я.

— Чем заменить? — в отчаянии спросила Людмила Ивановна.

Повисла тяжёлая, беспросветная пауза. Казалось, выхода нет.

— Подождите, — снова нарушил я молчание. — Дядя Миша, скажите честно… у вас же всегда печатают немного больше тиража? Про запас? На тот самый… «непредвиденный брак»? Если, бумаг, например, зажует, или полоса пойдет краски.

Печатник смущённо покраснел и потупил взгляд. Это было нарушением правил, но старая, добрая традиция всех типографий страны.

— Ну… бывает… — пробормотал он. — Листов на пятьдесят, на сто… Машина ведь, она… может клинить… Сами понимаете…

— И где этот… неучтённый запас? — быстро спросил я, чувствуя, как в груди загорается искра надежды.

— Да на складе… в типографии… Никто его не трогает. Потом просто на макулатуру сдаем, в конце месяца.

— Вот на это и заменим! — я глянул на главреда. — Договоримся с киосками — там бабушки хорошие работают, я их лично знаю, развозил же, когда Петровича подменял. Объясним, что случился мелкий технический брак. Думаю, никто против не будет. Главное, сделать всё быстро и тихо, пока не успели распродать.

Степан Николаевич удивленно посмотрел на меня, закивал.

— Это верно… Саша, давай, действуй! Бери Федю, газеты, и по киоскам. А ты, — он глянул на дядю Мишу. — Сейчас же… Все свободные руки… И перепечатку! Срочно! Людмила, ты обзванивай киоски, говори, что везём замену… Только, ради бога, тихо и вежливо! Никаких подробностей! Ну, что встали? Поехали!

Вечером, когда последняя пачка бракованных газет была благополучно заменена, мы вновь собрались в редакции. Все чертовски уставшие, вымотанные, мы просто молчали, глядя на Степана Николаевича.

— Успели, — выдохнул тот. — Все заменили. Без лишнего шума! Ребята, вы… я даже не представляете, как вы меня спасли! Ведь дело такое… В общем, досталось бы всем.

Вновь принялись расспрашивать дядю Мишу, чтобы понять, как такое могло случиться. Надо отдать ему должное, тот отвечал честно, и что вздремнул в ночную смену, и что не заходил в основной печатный зал.

— Но в типографии все было в порядке! Каждую смену все одно и тоже. Форму проверили. Говорю вам, брак появился после того, как форма была одобрена, и закреплена. Ее просто… убрали. Мы ее в шкафу нашли. Специально кто-то…

Повисла пауза.

— Специально? — переспросил Степан Николаевич.

— Ну не сама же она в шкаф прыгнула! — улыбнулся дядя Миша, но увидев суровый взгляд главреда, тут же потупил взор.

— И кто же? Кто-то посторонний? Приводил кого-то?

— Никого не приводил! Кто-то… из своих, Степан Николаевич, — печатник дядя Миша развёл руками. — Да я бы чужого и близко не подпустил! В смене нас двое: я и начальник смены. А после смены… ну, сторож. Ваня. Нормальный парень, вроде…

— Сторож? — главред прищурился. — А где он сейчас? На работе?

— Должен быть, — кивнул Миша. — Смена у него сейчас как раз.

— Людмила Ивановна, — Степан Николаевич повернулся к ней. — Срочно вызовите ко мне сторожа типографии. Так, для… для благодарности. Чтобы не спугнуть.

В кабинете воцарилось напряженное молчание.

Наконец дверь скрипнула, и в кабинет вернулась Людмила Ивановна. На ее обычно невозмутимом лице читалась растерянность и тревога.

— Степан Николаевич… — начала она, запинаясь. — Его нет.

— Как это нет? — главред поднялся из-за стола.

— На посту нет. В подсобке пусто. Дома его жена не видела с обеда. Говорит, ушёл на работу, как обычно. А его… нигде нет. Пропал…