Книга седьмая. Крушитель

Глава 5 Факторы риска

Ночь, улица, неоновые вывески освещают лужи. Воздух тяжелый и влажный в преддверии сильного дождя. Я, мой противник, несколько зрителей. Последние — это молодые люди с накинутыми на головы капюшонами, у них в руках раскладушки, ведущие съёмку. Всё по классике, всё по старинке, также, как и годы назад.

— Новые арены — не для меня, сообщает Кабакири Норио, известный судья молодежных матчей, любящий носить черную джинсовую одежду, — Нет там… знаешь, дикости. Романтизма. Там не бой, там поединок, спорт. А кровь, я думаю, должна всё-таки литься на землю или на дорогу. А ты-то сам как думаешь, по-настоящему? Ну, между нами?

— Мои мысли на этот счет, Кабакири-сан, немногим отличаются от того, что я говорю по телевизору. Но ради вас я озвучу их настоящую версию. Хотите услышать?

— Конечно, Кирью… сан! — мрачно ухмыльнулся мой противник.

— Я считаю, что господин Спящий Лис здорово поимел всех «надевших черное». Он, будучи «сломанным», использовал сильнейшую технику человечества. Ту, о которой такие как мы не могут и мечтать. Он показал нам наше место… — я поднял кулак, сжимая его до хруста, — Наш предел здесь. Предела у людей… нет.

— Хочешь сказать, что мы не люди, а лишь жалкие дикари, бьющие друг другу рожи, да? — выпрямившись, любитель черной джинсы поскреб пальцами затылок, а затем, ухмыльнувшись, кивнул, — Я с тобой согласен… почти. Мы — жалкие дикари. Мы. Не ты. Ты, Кирью-сан, можешь пойти далеко. Если выживешь, конечно. Я сдерживаться не буду.

— Пожалуйста, позаботьтесь обо мне, Кабакири-сан.

— Смеешься?

— Призываю вас больше не тратить зря времени.

— Как скажешь. Хаджиме!

Кабакири Норио, одна из токийских легенд. Я не знал людей, видевших его в бою, но знал, что он за десяток с лишним лет наблюдений за боями молодежи, утихомиривал десятки инцидентов, успевая реагировать прямо во время боя новичков. Ни разу за всю его «карьеру» бой не закончился смертью или серьезной травмой подростка. Говоря простым языком — этот человек, ничем не уступавший габаритами мне, был быстр. Очень быстр.

Он обрушился на меня в стиле, очень похожем на тот, что использует Мана. Быстром, с моментальным изменением положения корпуса в пространстве, с ударами-«выстрелами» по уязвимым точками, крайне эффективном и экономичном. Разница была в том, что Мана, при всех её достоинствах, была обычным человеком (почти), а Норио — прекрасно развитым бойцом, удары которого могли игнорировать куда лучшую защиту, чем могла пробить хрупкая японская школьница.

Правда, в спаррингах с Маной, я не использовал Ки…

Это был бой, напоминающий сверхбыстрые шахматы. Мы перемещались почти строго друг от друга и обратно, не пытаясь шагнуть в сторону, били в потенциально выгодных условиях и пропускали удары, которые считали неважными. Удар ногой? Роскошь и потеря мобильности, способные стать предвестниками критической неудачи. Руки? Другое дело.

Размен ударами, проверка живой «брони» мышц, болевого порога противника, скорости, реакции. Составление плана атаки, провокация противника…

Все это было ловушкой, в которую старательно загонял меня ветеран уличных схваток, ловушкой с самого первого удара. Кабакири Норио был одним из немногих бойцов, знавших о моем «внутреннем», защитном развитии. Всё, что он хотел от этого короткого жесткого боя — это времени на разогрев.

Затем он начал применять техники.

Слегка отскочив, Кабакири внезапно нанес размашистый, но простой и быстрый удар ногой, который я с некоторым недоумением заблокировал… но всё равно поймал под ребра два мощных удара от быстро пропавшей в воздухе тени той самой ноги. Воинственно и слегка по-детски шмыгнув носом, уличный боец применил тот же удар с другой ноги, но здесь о мою руку разбилась «тень» техники, а по бицепсу и бедру прошли полноценные удары.

Затем Норио отскочил довольно далеко, но на этот раз лишь затем, чтобы, покачав головой, произнести:

— Крепкий…

— Так вот почему вы носите черные джинсы, — распрямился я, — Какой вы, однако, нехороший.

Действительно, его теневые удары, сопровождаемые иллюзией бьющей конечности, были почти незаметны из-за черной ткани штанов.

— Мне просто нравится такой стиль! — обиделся Кабакири, ринувшись в бой.

…почти ринувшись. Мой прямой выпад ногой, сделанный заранее, заставил бойца затормозить, удивившись, а потом так и вообще полететь назад, удивившись еще сильнее. Вырвавшийся у меня из пятки яркий желтый мячик, сдетонировав о солнечное сплетение противника, отправил его в полет под ахи и охи аудитории. Совершенно безболезненно, но внезапно, да. Фирменная специальная атака Хиракавы.

Вот теперь гомон наблюдателей стал куда сильнее, послышались восторженные возгласы… а также предложения отойти подальше. Чтобы не задело.

— Ах, Кирью-сан, — с явно различимым ехидством в голосе проговорил Норио, отлипая от стены, остановившей его полет, — Вы такой талантливый… ворюга!

— Предлагаю перейти к части, где мы оба относимся друг к другу серьезно, — равнодушно отреагировал я.

— И то правда, — согласился со мной уличный боец, тут же повысив голос в обращении к зрителям, — Парни! Валите отсюда! Сейчас здесь будет опасно!

Его, что интересно, послушались моментально. Наблюдатели драпанули быстро и решительно, тут же скрывшись в темных переулках. Мы с Кабакири, обменявшись взглядами, почти одновременно встали в боевые стойки, а затем сорвались по направлению друг к другу…

(полтора часа спустя)

— Ты победил Кабакири⁈ Самого Кабакири⁈ — Хиракава была в шоке, прибежав из студии туда, где Мана накладывала холодные компрессы на чернеющую синеву моего тела, — КАК⁈

— На удивление просто, если ты о тактике, — ответил я, не открывая глаз и не прерывая целительной медитации, — Мы просто дрались почти в одном стиле, взвинчивая темп, а затем я подгадал момент, когда он слишком сосредоточится на своих техниках, ну и провел ему тройку ударов из бокса прямо в подбородок. Реализовать это было сложнее, понадобилось выло…

— Ты победил Кабакири!! Кабакири Норио!!! — завыла как Эна Хиракава, прижимая ладони к щекам, — Он считается одним из сильнейших в Токио!

— Он очень силен, — согласился я, чувствуя, как жена закрепляет на теле длинными бинтами пластиковые емкости со льдом, — Не такой сильный, как дед, но очень быстрый и техничный. И приемы у него были опасными…

Этими теневыми копиями своих ударов Кабакири мог драться против десятка людей…

— И чего я ору, как дура… — пробурчала Асуми, с неохотой опуская руки, — Эти два абрикоса совершенно непрошибаемые…

— А чему тут прошибаться? — непонимающе спросила Мана, — Бойцов мало, они прячутся… сильным вообще приходится идти на крайние меры. Акира и Кабакири-сан друг другу подходили, а значит, были почти равны. Чему удивляться?

— Да ничему! — саркастично хрюкнула «яркоглазая», — Это ведь всё равно, что, если бы ты, японская школьница, купила б, например, вот такой вот дом! Просто зашла такая — ой, нравится! И купила! Купи… ла. Вы… чего так на меня смотрите?

Когда по дому прекратило метаться эхо от вопля «Зато я в кругосветном путешествии была!», мы с женой переглянулись. Хорошо, когда в семье у всех одно чувство юмора. Теперь дело за температурным режимом. Из-за изменений в своей внутренней энергетике, Асуми носит одежды еще меньше, чем раньше, а заодно поставила в оккупированной ей студии три вентилятора. Несмотря на такое высокое количество охлаждающих устройств, Хидэо, добросовестно приходящий к нам репетировать, вечно вспотевший. Но не жалуется.

Стоический молодой человек. Возможно, именно такой и нужен Эне. Мана попросила меня сделать несколько фотографий на телефон во время репетиции, а затем отправила их моей младшей сестре, зачем предварительно реквизировав у меня телефон. Потом я обнаружил на аппарате около сотни неотвеченных вызовов от сестры и несколько десятков сообщений с угрозами. Мана ходила очень довольной, а на следующий день не менее довольным пришёл сам Мидзутани. Видимо, тоже получил какие-то фотографии.

Через три дня после моей схватки с Кабакири Норио, мы собрались в снятом офисе для определения дальнейшей генеральной стратегии кампании. Публика была разогрета, первый концерт Ханнодзи анонсирован, первичные результаты уже были. Массовые призывы к изгнанию «надевших черное» полностью сошли на нет, но оставался один главный вопрос…

— Этого мало, господа, — оживленно жестикулировал один из продюсеров, нанятых кистомеи, — Мы можем повернуть общественное мнение и поворачиваем, но еще неделя, и на тех же шоу начнут задавать вопросы, зачем вообще уделяется внимание каким-то уличным драчунам. Требования о расследовании инцидента с ядерной бомбой сыпятся на правительство огромными охапками, давление чрезвычайно высоко, социальный статус «надевших черное» пересматриваться не будет. Нам необходим вектор, движущая сила, аргумент пользы их существования. Без него даже сохранение статуса-кво будет недостижимым, политики обязательно качнут маятник обратно, это отыграет на всех, замешанных в нашей операции! На всех!

— Вы запрашиваете практически невозможное, — первой заговорила Харима, девушка, имеющая на этом собрании почти официальный титул представителя Темного мира, — В народе знают, что «надевшие черное» бесполезны. Безобидны, да… большей степенью, но в гораздо большей — бесполезны. Этих бойцов волнует только то, что они будут есть завтра, где будут тренироваться, где найдут следующего оппонента на бой. Это общеизвестное знание, мы попросту не можем вытащить кролика из шляпы, сообщив обществу всей планеты, что от «надевших черное», оказывается, есть польза.

— Значит, следующий вопрос, который окончательно загонит в могилу нашу инициативу будет о том, за что их вообще терпели, — нахмурился тот же продюсер, — Понимаете, это простая логика, доступная даже для толпы. Если есть группа лиц, которые частенько друг друга совершенно легально калечат и даже убивают, то значит, то, что их терпят — чем-то обусловлено. Этот момент нас загонит глубже, чем мы были на стартовой позиции!

— Значит, надо говорить не о том, что было, а о том, что могло бы быть, — предложил я, дослушав одного из самых важных людей, двигающих всю кампанию, — Мы могли бы быть спасателями. Пожарными, скалолазами, принимать участие в операциях, где от исполнителя требуются почти сверхестественные физические качества. Могли бы. Но нас держали всегда в «черном теле», не допускали до курсов, не выдавали документы. Как вам? Работа с большими перерывами, высокой ответственностью и требованиями к исполнителю, очень хорошо оплачивается. На мо…

— Идеально, — серьезно кивнул продюсер, — Идеально, Кирью-сан. Мы даже можем приоткрыть краешек бизнеса теневых арен, показать, куда был растрачен этот потенциал…

— Чем нанесете урон нашему бизнесу! — резко откликнулась Харима.

— Незначительный, — это уже нехотя буркнул Кабакири Норио, присутствующий с фиксирующей повязкой на челюсти, от чего говорил медленно и невнятно, — Снадобье сейчас воспринимают как смерть, без альтернатив. Через год… арены опустеют полностью. Вы пока процветаете лишь потому, что даете укрытие…

На меня Норио косился почти с обидой. Видимо, готовый тогда к любому коварству «вора техник», он никак не ожидал, что проиграет из-за банальных прямых в челюсть. Ну что тут поделать, мне нельзя, да и не хотелось, побеждать его «нечестно». Эта схватка была очень важна как для самого Кабакири, оставшегося благодаря ей в Токио, так и для меня. Немного популярности не помешает.

Разразилась жаркая дискуссия. Мое предложение «пропихнуть» практиков боевых искусств в очень ответственную, с точки зрения правительства и населения, зону было… обоюдоострым мечом, грозящим ударить использующего. Даже при всей незримой (но ощутимой) поддержке кистомеи, подобный фокус грозил присутствующим большими проблемами. Но альтернатив, по сути, не было.

— Альтернатива есть, — второй из продюсеров, нанятый нашими токийскими партнерами, в том числе и Темным миром, молча выслушав первичный обмен мнениями, подал голос, — Пойти на сделку с правительством. Мы создадим угрозу по первому варианту, но выйдем с ней не на публику, а наверх. Всё-таки, декларируемый нами вектор не несет каких-либо общих благ. От него, если не ошибаюсь, может выиграть лишь Кирью-сан.

— Логично, — развел руками я, — Не имею возражений. Нам нужно зафиксировать маятник, а не возвести бойцов в святые.

— Вы не забыли, что мы только возвели его? — тут же встрял представитель Коджима, тыча пальцем в меня, — Мы не сможем отменить концерты Ханнодзи и других айдолов! А еще Сурагами и его новая международная клика…

— Плевать на клику, снизить к ним интерес легко. Мы можем разбавить репертуар девчонок! Сменить его!

— А что скажет Комитет? — подал я голос, прерывая начавшееся обсуждение контрмер.

Взгляды обратились в сторону двух мужчин в деловых костюмах, о чем-то шепчущимися между собой. Один из них отвлекся, переведя своё внимание на остальных, ждущих реакции представителей СК.

— Мы предлагаем третий вариант — дождаться ответа из главного офиса, — высказался один из них, — Есть немалая вероятность, что ваш первый вариант будет поддержан на международном уровне, а предложение господина Кирью по эффективному использованию «надевших черное» получит существенные… дополнения. При полной государственной поддержке.

— Вы знаете что-то, чего не знаем мы. Некую критическую информацию, — нахмурился человек, представляющий пришельцев, — Потрудитесь объяснить?

— Нет, — качнул головой комитетчик, — Простите, не можем.

— Тогда смысла что-либо обсуждать далее нет, — тут же встал вопрошавший, — Я объявлю новое собрание, когда мы будем владеть всей полнотой информации. Это будет достаточно скоро.

— Сильно сомневаюсь, что у вас получится получить нужную информацию, — неожиданно высказался второй комитетчик, слегка усмехнувшись, — Давайте просто подождем.

Собравшимся подобное поведение не понравилось, а я, подозревая, о чем идёт речь, счел нужным промолчать. «Надевшие черное», в текущий момент и до него, действительно были совершенно бесполезны, но если представить их спасателями, то определенный уровень признания и пользы они бы заслужили быстро. Однако, у нас была еще одна область применения. Гены. Прекрасные здоровые гены для клонирующих фабрик.

Только вот в чем загвоздка: совсем немногое требуется, чтобы создать «надевшего черное». Снадобье, чья синтетическая формула не является большим секретом, да подросток, которому можно засунуть пилюлю в рот, а затем, отпустив на волю, дождаться, пока он «созреет». Нюанс лишь в том, что в этом случае признание «надевших черное» как полноценных граждан, на международном уровне, может значительно затруднить подход к ним. Либо облегчить, если к этому с умом подойти.

Тут ход именно за главами государств.

Нам придётся ждать.

///

Самоконтроль. Он никогда не думал, что может его потерять. Оказаться в ситуации, когда скрепы разума и дисциплины полностью растворяются, позволяя вырваться зверю. Он… никогда не чувствовал этого зверя. Знал, что он может быть, что он должен себя проявить в такой ситуации, но не чувствовал. Мы на многое не обращаем внимания, если этого не чувствуем.

Это произошло… и не собиралось заканчиваться.

Такао стоял, набычившись, его крупно трясло. С его рук, мертвой хваткой вцепившихся в тонфы, стекала кровь, капая на асфальт редкими крупными каплями. Перед юношей в переулке валялось четверо рослых бразильцев, а позади, за большим железным мусорным ящиком, у стены сидела его мать, которую обнимала сестра. Мать, которую только что чуть не похитили.

Картина, понятная от начала и до конца, короткая сказка со счастливым концом, но…

Всегда есть это «но».

Все четверо взрослых мужчин были совсем недалеко от их могил, если у подобных им личностей они вообще имеются. Разъяренный подросток, тренированный опытным и безжалостным бойцом, не просто избил, он искалечил похитителей, с садистским, но праведным удовольствием кроша их кости ударами своих коротких дубинок. Кровь, проломленные черепа, выбитые зубы, раздробленные ребра. Он разделался с ними так, что они никогда уже не смогут преступить закон так, как делали это раньше, но…

Оно всегда есть.

— Ч-что…? — еле справились со словами пляшущие челюсти школьника, — Со мной нет… не так легко… как с… женщиной⁈ Ну⁈ Вставайте! Подъём, гнилые ублюдки! Или я подойду сам!

Его трясло. Он горел. Он хотел продолжать. Хотел снова услышать хруст их костей… даже нет, он хотел, жаждал увидеть то, что уже видел. Боль, страх, беспомощность, обреченность. Отчаяние, с которым окровавленный человек смотрит на тебя, когда ты дробишь в слякоть его пальцы!

Праведный гнев человека, на мать которого напали. Такао Кирью жаждал и утолить его, и разжечь еще сильнее.

— Вставайте! — хрипло потребовал он у полутрупов, валяющихся без сознания, — Ну! Я ждать не буду…

В его голосе была смерть. Он сам чувствовал, что вот-вот перешагнет порог, из-за которого нет возврата, чувствовал, что это неправильно. Нехорошо. Они не должны умереть, они должны жить долго, растертые в порошок, разбитые и калеченные, проклиная момент, когда взгляд их главаря лёг на веселую миниатюрную азиатку.

— Таки! — голос матери, слабый, жалкий и растерянный.

— Тихо, ока-сан! — голос сестры, необычайно серьезный, — Не трогай его! Не зови!

Правильно, имото. Брат… занят. Брату… тяжело. Тяжелее с каждой секундой. Ослепляющий гнев превращается в тошноту, в тяжесть, в липкость рук, в дурман, наполняющий голову. В стыдное бессилие.

Потому что они не движутся. Не смотрят со злобой и превосходством на маленького японского туриста. Не скалятся прокуренными ртами.

— Такао… — негромкий голос, знакомый. Это отец. Почему он так спокоен?

Полуобернувшись, Такао смотрит, как его отец, отлучавшийся до этого по важному делу, привстает с корточек. Он явно сидел напротив матери с сестрой, а теперь, убедившись, что всё нормально, говорит с сыном.

Но он… еще… не… закончил!

— Такао, — еще раз произносит мужчина, подошедший к сыну со спины.

— Ото… сан? — с трудом выталкивает из себя тот. Его начинает трясти еще сильнее, но это уже не освежающая тряска ярости, не переполняющая его тело энергия, а нечто обратное, забирающее силы.

— Ты сделал всё правильно, сын, — говорит человек, который сейчас должен вопить нечто паническое и невнятное, хвататься за голову и умолять Такао остановиться, — Ты всё сделал правильно. Ты защитил маму.

Не совсем. Он не доделал. Ему нужно… нужно вбить больше страха и боли в тупые головы этих ублюдков. Только слова отца почему-то повисают чугунными гирями, окончательно обволакивая Такао, вышибая из него жажду крови. Со стуком тонфа падают на асфальт, а отец, комично охнув, присаживается на корточки, чтобы их подобрать.

Он всё сделал.

Всё.

Ноги японского школьника подкашиваются, и он садится на задницу, глядя пустым взглядом перед собой. И вот тогда… тогда его обнимают. Сначала руки отца. Затем сестры. Потом матери.

В себя отважный защитник приходит лишь в самолете. Всё приключение семьи, чуть ли не тактическая операция на окраинах Буэнос-Айреса, куда их занесло благодаря родителям, проходит мимо внимания молодого японца. Он лишь помнит, что его куда-то тащили, прикрывая, что сестра содрала с себя рубашку, оставшись в легкомысленном топике, а одежду использовала, чтобы стереть кровь, забрызгавшую брата. Они втроем еще оборвали ему рукава, придав довольно «дикий» вид. Отец выкинул его дубинки, скинув их в очень узкую нишу где-то между домами…

В аэропорт они попали уже чистыми, свежими, даже принявшими душ в одном из отелей.

Теперь… улетают? Почему?

— Пришел в себя? — бросает на него одобрительный взгляд отец, сидящий рядом, — Хорошо. Мы возвращаемся домой, Таки-чан.

— Зач-чем? — бормочет Такао, — Нас же никто не… видел.

— Забываешь о тех парнях, которых ты отделал, — грустно усмехается его неожиданно спокойный, неожиданно серьезный и совершенно неприлично надежный отец, — Скорее всего, они выжили все четверо. Были бы мы обычными людьми, Таки, то полиция бы нас даже не побеспокоила, чтобы взять показания. Только мы…

— … богатые люди… — недовольное ворчание сестры из-за спинки стула.

— Именно, — кивает Харуо Кирью, — От нас не отцепятся просто так. Будут использовать законы против нас, пытаясь выжать деньги. Поэтому мы летим домой.

— Домой… — обмякает Такао. Он соскучился.

На колени парня неожиданно обрушивается тяжесть, очень относительная и отзывающаяся на имя Ацуко Кирью. Севшая на него мать хватает сына за шею, а затем начинает тихо и культурно плакать ему в ухо. Она цела, только на щеке небольшая царапина, да закрытый рукавом синячище на руке, за которую её тащили. Очень недолго тащили. Больше они никого не утащат.

Они летят домой. К старшему брату. Он не настолько слабый, чтобы чуть не сжечь себя ненавистью перед четырьмя уродами, не стоящими и плевка. Такао хочет стать таким же. Он защитил семью от кучки мусора, а Акира может защитить от всего мира. Им нужно быть рядом. Средний брат хочет учиться у старшего, он впервые чувствует, как это ему нужно.

Неожиданный поцелуй в щеку. Эне ради него пришлось не только выкарабкаться со своего места, но и просочиться мимо самого брата, а затем еще и на отца залезть. Слышен взволнованный бубнёж стюардессы.

— Я горжусь тобой, они-чан! — выдает сестра.

Губы молодого человека трогает слабая улыбка.