Кровь в наших жилах

Эпилог

Утро было туманное, пробиравшее холодком даже через охотничью куртку. Солнце ярко светило, слепя глаза, но еще не грело. Березы уже сыпали во всю золотыми листьями, пожелтевшие клены еще держались, рябины только стыдливо краснели, их ветви печально клонились к земле под тяжестью ягод — зима обещает быть стылой и суровой. Заросли сирени стояли зелеными, всем приближающимся холодам назло. Пахло прелью, приглушенно сосновым духом и остро, раздражающе пряно грибами — так пахнет только осень. Особая, бодрящая свежесть, за которой придет долгий зимний сон.

Лиза зевала, передергивала плечами от холодка и медленно, наслаждаясь прогулкой, шла куда глаза глядят. Затеряться в лесу, когда ходишь кромежем, невозможно. Корзина болталась на согнутой в локте руке. Щебетали где-то птицы, обещая очередной теплый денек. В просветах между деревьями плыли прочь на север кудрявые облака, лишь изредка бросая на землю тень. В Суходольск и его окрестности впервые за все годы его существования пришла золотая осень, щедро рассыпая всюду свои краски.

Думать ни о чем не хотелось, но в голову упрямо лезли мысли о завтрашнем выступлении в Госдуме — признание прав на жизнь и свободу для нейтральной нечисти шло со скрипом, а ведь Соколов и император Федор Васильевич почти десять лет приучали народ к мысли, что домовые, банники, овинные, лешие, кикиморы и анчутки — не зло. Лиза снова и снова проговаривала про себя речь и понимала, что слов, способных убедить принять нужный закон, ей не хватает. А еще надо снять запрет на проживание берендеев и волкодлаков в больших городах — им это не особо нужно, но Лизу сам запрет раздражал: они же люди и права должны быть равными. Тому же Мише, который не собирался скрывать, что он волкодлак, на въезд в столицу теперь требовалось разрешение. И надо отменять особый жандармский надзор над ведьмами и колдунами — история императорской семьи доказала, что маги в разы опаснее. А еще кромешники… Лизе леший уже три раза жаловался на брезгливо прошедших на перекрестках мимо детских корзинок людей. Это нелюди — бросающий в опасности ребенка человеком называться не имеет права. Столько всего надо было сделать…

Венец, который самовольно нацепил на Лизу леший, уже начинал давить — в переносном смысле, конечно. Какая из неё амператрица, только бедовая. Она не знала, за что хвататься, хорошо еще, что при ней были Катя и Илья, всегда готовые помочь. И Михаил, и Максим, и Кирилл, конечно. Дашков уже сменил песню — его предсказания с атомной бомбой пока еще не осуществились, и теперь он всем рассказывал о могуществе расщепления ядер — это позволит вырабатывать огромное количество энергии, которую можно направить на любую благую цель. Да, атомную электростанцию в каждый крестьянский дом — как-то так это звучало для ничего не понимающей в физике Лизы. Кирилл — очень увлеченный маг и физик; казалось бы, это два совершенно несовместимых занятия и надо же… Саша собирался направить кипучую атомную энергию самого Кирилла на изучение кромежа — Алексей все же сдался, решив, что это может пригодиться. Рано или поздно люди научатся ценить детские жизни, это не может не случиться, и тогда кромешники перестанут появляться на этот свет. И не факт, что такие, как Лиза и Петя, не исчезнут, растворившись среди немагов. Генетические игры пока еще во многом загадка, история Рюриковичей не даст солгать.

Она шла по лесу без цели — слишком хорошее утро для прогулок, хотя Наташа опять будет выговаривать, что Лиза пропустила воскресную заутреню. «Не с твоими революционными взглядами на нечисть пропускать заутрени!» — снова и снова повторяла она, и Алексей с ней соглашался. Лизина свадьба на кромешнике понаделала шума тогда в декабре — слухи до сих пор бурлили. Сама Наташа не пропускала ни одной службы — по стране упорно ходили слухи, что на престол венчали нежить. Или нечисть, в зависимости от осторожности говорившего, жандармы-то не спят. Чистосотенцы, борцы с нечистью и язычеством, политическое течение, которое не удавалось пока прижать ни Алексею, ни Саше, уже пять раз нападали на императрицу. Лиза, стараясь не нервировать сестру, ожидавшую ребенка, умалчивала, сколько было попыток убить её — ей проще, она кромежем могла уйти в любой момент. Вот не зря она старательно бегала от короны и власти. Не зря. Народного ликования хватает ненадолго, потом начинаются серые, тяжелые будни, в которых привычно ищут виноватых, и виноват тот, кто допустил на трон нечисть, а то и вовсе подменил императрицу, и та, бедная, теперь в опричном монастыре слезы льет да людские грехи замаливает. Фантазии людские бывают такие затейливые… Как бы не стали чистосотенцы нападать на опричные монастыри. Лиза хотела, конечно, разрушить их до основания, но не руками фанатиков от политики.

И это чистосотенцы еще с Еленой и Анной не сталкивались! Что тогда будет — страшно представить. Елена пока держалась чужачкой, согласившись поселиться в Перынице. Точнее, её звали в дом к Михаилу, который носился в поисках хорошей компании для его подрастающих сестер и кузин, но пока Елена редко бывала в комнатах, которые ей выделили. Чаще она проводила время в лесу да в речной заводи — не той, где жил молодой баюн, а расположенной рядом с волковским особняком. Анну Лиза не видела с прошлой зимы, когда её забрал к себе леший. Даже думать было страшно, кем на самом деле был леший — ему покорился Агриков меч. Меч Добрыни и Святогора. Иногда сказки и былины, которые на ночь рассказывала нянюшка, внезапно вторгаются в обычную жизнь, немного пугая.

Лиза замерла перед ветроломом — к огромному дубу, уже щедро поросшему мхом, прижалась, как невеста, вывороченная с корнем белая березка, вся усеянная мелкими бледно-бежевыми опятами, кокетливо показывающими свои юбочки на тонких ножках. Закон природы: смерть всегда порождает новую жизнь. Это странно, но неизменно.

Линорм, всю прогулку сопровождавший Лизу, залетел, шелестя своими перепончатыми крыльями, на поваленный дуб и с интересом стал рассматривать грибы, пробуя их длинным змеиным языком. То, что опята не ядовиты, Лиза и сама знала. Линорм захлопал крыльями в недоумении: мол, чего ждешь?

Собирать грибы не хотелось — они были слишком красивыми в ярких солнечных лучах, пробивавшихся под лесной полог.

— Не по нраву? — раздалось за спиной знакомым голосом лешего. Лиза сперва провалилась в кромеж, просто на всякий случай, а потом вышла из него прямо перед рыжим парнем, на плече которого сидела черная карга.

— По нраву дедуш… — она осеклась под осуждающим взглядом золотых совиных глаз.

Парень криво улыбнулся:

— Свиристель, ну какой из меня дед.

Действительно, дедом его назвать язык не поворачивался. Молодой, суровый, уверенный в себе мужчина, одетый в простые штаны, косоворотку и пегий, как совиные перья, кожушок, сшитый из множества мелких, непонятных шкурок. Очелье он не носил, и его рыжие волосы смело трепал ветерок.

— Так что не так с грибами, свиристель? — его глаза снова сверкнули золотом.

— Пусть живут, леший. Красиво же…

Он махнул рукой, и грибы послушно спрятались в глубине березы.

— Понял, перестарался с красотой. Садись… — он широким жестом предложил ей сесть на ствол березы. — Я слышал, тебе не по нраву пришлись венцы, что я тебе присылал?

Лиза смотрела на носы своих ботинок, все в рыжей прилипшей хвое.

— Де… Леший, как-то еловые ветви…

Он громко расхохотался, совсем как Наташа:

— Так ты думала, я тебя венок заставлю носить вместо венца? Вона, смотри… — Он достал из-за пазухи тонкий золотой венец, в котором переплетались вместе еловые ветви, кленовые листья и ольховые сережки. Леший надел венец на Лизу и осторожно поправил пряди её волос: — носи, владей, храни всех беззащитных. Ты сама знаешь, кому ты нужнее, княгинюшка. Уж прости, мне это ближе, чем ваши амператрицы.

Он плавно перетек из парня в привычного, заросшего мхом старичка, дергая плечом, все в совиных перьях — карга тут же слетела с него и села рядом на березовый ствол. Алые глаза-бусинки тревожно поглядывали на Лизу, словно чего-то боялись.

Леший погладил вороницу по черным крыльям, успокаивая её, потом пришел черед Лизы успокаиваться — леший усмехнулся:

— Не боись, амператрица, я подмогну, чем смогу. Не брошу тебя. Не в моих энто привычках.

Она смотрела на лешего, а видела все равно богатыря, который Агриков меч смог подчинить:

— Это ты змеев запряг и долы пропахал? И в Идольмене змеев утопил…

Дедушка только моргнул совиными глазами:

— Можа, и я. Не хочу думати и помнить об энтом.

— Почему?

— Потому как идиотина получаюсь. Хужее Ивана-дурака — тот хоть бы и исправился. Я жеж… Я ж не уследил — позволил Рюрику призвать змеев к себе на службу. Скольким жизнь, получается, шпортил.

— Зато урок.

— Эт точно. Урок получился знатный. Для всех сразу. И уж коль об уроках заговорили…

Он почесал вороницу под горлом:

— Ну-кась, давай, превращайся!

Вороница хрипло каркнула, а потом стала девицей, робко поглядывающей на Лизу. Одета была бывшая мстива в красный сарафан и долгорукавку, на шее красные ягоды калины вместо ожерелий вились. Калина — символ любви и новой жизни, вспомнилось Лизе.

— Ей ишшо рано к людям, но хлеб ей попробовать ужо надобно. Приютишь на денек?

Лиза порывисто обняла лешего и прошептала:

— Конечно. Благодарю, дедушка.

Она и не чаяла увидеться с Анютой раньше, чем через три года.

— Эх, свиристель, ты така доверчива стала — просто диво дивное. Я ж помню тебя, как ты дичилась, принимая всех в штыки — Иван-дурак сколь натерпелся от тебя… Помни — всяк обмануть может, даже и я. Помни, что это я не шправился когда-то. И ужо идите, солнце высоко, жарень скоро будет. Свиристель, ты не бойся, вороница сама найдет обратный путь ко мне — провожать её не надоть. Ишшо не раз к тебе прилетит. И ты это… Грибочки-то возьми — штарался я для тебя. Энти вкусные, не то, что твои дрожалки любимые.

Корзина сама у Лизы наполнилась грибами. Леший хекнул, довольный собой, и исчез в синей чистой осенней дали, где уже летели с плачем, прощаясь с родиной, перелетные птицы.

Лиза протянула руку воронице:

— Пойдем, Анюта, домой. Тебя Наташа очень ждет. И Петенька тоже. Тебя все ждут.

Линорм подтвердил её слова шипением, правда, приближаться к воронице не спешил — бдил. Он сам себя назначил Лизиным охранником, признавая только одну единственную Сашину команду «к ноге!». Остальное он умудрялся пропускать. У него отросли и клыки, и ядовитый шип на хвосте, и даже крылья, которые Саша запретил подрезать — улетать куда-либо линорм не собирался, его и тут хорошо кормили.

Анна доверчиво вложила свои пальцы в Лизину руку. Вороницына ладошка была ледяная, как у нежити, но заканчивалась ногтями — не когтями. Знать бы еще, как и когда Анюте дали шанс на новую жизнь — расцеловала бы Мишку, да не поймет уже он: заматерел волкодлак всего за одну весну, прежнего взбалмошного князя как не бывало.

Домой возвращались медленно — дедушка не обманул, жарило так, что Лиза куртку стянула, оставшись в тонком свитере. Линорм то и дело исчезал в густом подлеске ломких сухих папоротников и скрутивших уже свои огромные листья лопухов. Анюта протянула руку и забрала у Лизы тяжелую корзину с грибами:

— Я пока не устаю. Еще не умею. Зато научилась спать в полглаза.

Лиза улыбалась её словам и кивала — Миша не пожалел последних капель своей живой крови на Анну, и шанс стать обычной у неё был. Только бы нашелся тот, кто примет её такой. Тот, кто заставит забыть гниль Голицынскую. Тот, кто неважно, в какой семье родился — Лиза и Наташа примут любого, лишь бы Анюте он пришелся по душе.

— Надеюсь, тебе понравится у нас с Сашей в доме — приходи, когда захочешь. Хоть днем, хоть ночью. В доме всегда кто-то есть. Если не я и не Саша, то его родители, Лариса с детьми, Баюша, линорм опять же… По воскресеньям у нас всегда гостит Наташа с Алексеем и Петей, а еще Иван с Егоркой, и Архип Крынин — это берендей, он Петин гридень. Ты его не бойся — он большой, пока еще невоспитанный и шумный, но хороший.

— Я помню его, — удивила Анна Лизу. — Он любит рыбачить, только он невезучий. Я ему рыбу всю пугала. Он так смешно говорит — ничего не понятно. Только он поди будет злиться за испорченную рыбалку.

— Я думаю, он не будет злится на тебя. Он не такой. Он кажется злым, но не злой.

Анна бросила быстрый, непонятный взгляд на Лизу, и неуверенно спросила:

— Как… Я… Да? Ты говорила, что я не…

Лиза оборвала её, подтверждая:

— Ты — не зло. И да, вы в чем-то похожи. Хочешь, я не буду рассказывать ему про твои проделки с рыбой? Все равно он в последнее время с рыбалкой завязал. Он хотел пойти в полицию служить, но туда не берут тех, у кого в семье есть каторжане. Его отец пробыл на каторге по навету почти шесть лет. Только этой зимой вернулся благодаря Саше. Вот, Алексей Архипа гридем взял — уж больно он огромный, когда медведь. И послушный — горького опыта у него хватает за плечами. И ты не бойся — у него всегда, что в голове, то и на языке. Он не умеет лгать.

Анна наклонила голову на бок:

— Я думаю, мы подружимся. Он же тоже боится огня?

— Когда медведь — да.

— Тогда у нас общие трудности, — очень серьезно сказала Анна. — Это сближает — так леший говорит.

— Точно, сближает… Мы пришли, Анюта… Это и есть наш с Сашей дом. И твой — всегда. Ты можешь приходить сюда, чтобы ни случилось. Мы можем не соглашаться с тобой и твоими поступками, мы можем их осуждать или разделять, но вне зависимости от того, что случилось, сестринская любовь не исчезнет. Помни это. Нет ничего важнее семьи. Тебя всегда примут, хоть отвечать за свои поступки все же придется. Но тебя примут тут всегда. Не беги прочь.

Анна только кивнула, на миг превращаясь в вороницу и тут же обратно. Она даже успела подхватить корзинку с грибами, не дав ей упасть.

Лиза открыла калитку и пригласила Анну:

— Проходи!

Больше всего на свете Лиза боялась, что защита не пропустит сестру, но Анна спокойно прошла в сад и принялась разглядывать дом.

Не зло. Лиза не ошиблась.

Дом был деревянный, сложенный из необхватных бревен. Он был огромный, теплый, солнечный и абсолютно безопасный: проектировали его инженеры «Зубра» — фабрики Громова-старшего. Лиза даже до конца не знала все секреты дома, слишком много их было — Громовы не экономят на защите.

Построенный на отшибе Суходольска, он задним двором выходил в лес, с крыльца в него стучался ветрами и шорохом волн Идольмень — как Лиза и хотела.

Из сада, заросшего высокими соснами да дубами, доносился детский смех — Петя и Егор играли. Значит, Архип где-то рядом — он всегда на страже. Откуда-то несло дымом и хлебом — кажется, кто-то развел костер. Наверное, Архип — он любил что-нибудь жарить на костре, приучая к этому и мальчишек. Анна принюхалась и чуть съежилась — огня она сильно боялась.

— Пойдем, — Лиза потянула Анну за собой.

С крыльца, выходящего на Идольмень, донесся громкий голос Алексея:

— Я вернулся с рыбалки, Наташа! Я поймал во-о-от такого леща! Поможешь мне?

Наташа с утра уже была не в настроении — срок родов подходил, тяжко носить под сердцем волкодлака:

— Сам добыл — сам разделывай! Рыбы скользкие, склизкие и вертлявые — я тебе уже много раз это говорила.

Анна наклонила голову на бок, прислушиваясь и узнавая Наташин голос. Она посмотрела на Лизу:

— Это же… Наташа?

Лиза улыбнулась:

— Да. Вот так и живем — Наташа хотела простой крестьянской жизни: жить в доме, собирать грибы, ягоды, ходить на рыбалку и продавать рыбу… Как видишь, мы воплощаем её мечты в жизнь. Я собираю грибы, Алеша рыбачит, Архип готовит все на огне…

Анна не сдержала смешка:

— А грядками кто занимается? Она еще о грядках мечтала.

— Не напоминай. Никаких грядок — только клумбы. И для этого у меня есть Лариса — она любит все сразу: от грибов до готовки рыбы и клумб. Иначе бы мы рядом с Наташей не выжили. И не бойся — иди. Она ждет тебя. Осчастливь её. — Лиза рукой указала на корзину с грибами. — Завтра ей опять быть императрицей.

Анна испуганно сглотнула, но шагнула в дом сама. Оттуда донеслось:

— Еще и грибы?! Анна, куда бежа… лететь! Иди сюда… Чудо ты мое… Анютка… Алеша, собери грибы с пола и помой их — их Лиза очень любит. Только мой подальше — как же они воняют.

Саша легко сбежал по ступенькам крыльца, обнимая Лизу и целуя.

— Люблю… — легко прозвучало у виска.

— И я…

Он чуть поправил венец на её голове:

— Корона очень красивая! И ты в ней тоже.

Лиза улыбнулась, заходя в дом держась с Сашей за руки. Еще бы Елену как-нибудь затащить сюда.

Кстати, картина Перовского «Русалочий хоровод» произвела фурор, правда во Франции — тут выставлять свое детище с обнаженными Великими княжнами художник так и не решился.

Конец