Кровь в наших жилах

Глава двадцать вторая, в которой находят Калину

Ужин прошел почти в тишине — её только и пытался разбивать короткими, вежливыми фразами пришедший из Москвы кромежем Соколов, смущая Лизу. Та вроде и отвечала ему, но несвойственные ей паузы перед ответами подсказывали Александру, что ей нелегко. Кажется, это понял даже Соколов и замолчал, терзая ножом несчастный антрекот на тарелке и бросая на Лизу колкие, задумчивые взгляды. Александр помнил их — так Аристарх Борисович каждый май вглядывался в Калину после его побегов. Так он смотрел на самого Александра, когда тот почему-то выжил после встречи с огненным змеем. Так он смотрел, когда Александра забирали из тюрьмы после дела княжича Клеонова. Другим как-то везло жить без таких взглядов.

Лиза сейчас осторожными, скупыми движениями, старательно продуманными фразами, опасливыми взглядами и даже редкими огненными искрами, рвущимися из неё, напоминала лису-подранка, истекающую кровью, но еще сильную и доказывающую всему свету, что все в порядке, — и с этим ощущением, как с предчувствием странной, неожиданной беды, Александр ничего поделать не мог. Только постоянно заставлял себя отводить глаза в сторону от Лизы, чтобы не обижать её. Помнил по себе, как бесил его Калина тогда, в сентябре, когда забрал из жандармерии. Помнил его полные сочувствия взгляды, злившие его — ведь с ним было все в порядке после лечения. Помнил, как пытался доказать, что в состоянии вернуться на службу. Он тогда не лгал — знал, что силы есть. Вот и Лиза не лжет, только от этого не легче — он помнил её до Мишиного лечения. Лишь от одних воспоминаний выть хотелось или лучше обнять её, прижать к себе и никуда не отпускать. Калина тогда тоже не хотел его отпускать: твердил, что кромешнику одно только место — в Опричнине. Александр же знал, что его место в Суходольске. Не помнил ни черта, но твердо знал: пожалеет, если вернется в Опричнину, потеряет часть себя, странную, невозможную, приходящую в ночи теплом и незнакомым, но самым нужным на свете голосом. Он тогда не ошибся — Лиза тоже не ошибается в себе и своих силах. В это надо верить. Точнее это надо помнить, твердо заучить, запомнить и не забывать, чтобы не обидеть ненароком.

И все же не смотреть на Лизу было физически невозможно. Оставалось надеяться, что она читает в его взгляде любовь, а не жалость.

Уже за кофе, Соколов все же набрался храбрости и спросил:

— И какие планы, Елизавета Павловна, на дальнейшее? — Его взгляд буквально впился в Лизу поверх чашечки из тонкого фарфора. Казалось, что даже серебряные вышитые псы на его мундире подались вперед и замерли.

Повисла пауза — Соколов ждал ответа, Лиза собиралась мыслями, Александр знал, что сейчас не имеет права прийти ей на помощь, меняя тему беседы. Он верил в Лизу, верил в её силы. Она заставила себя отвести взгляд от кружки с кофе и твердо сказала, встречаясь глазами со взглядом Соколова:

— В ближайшее время собираюсь вернуться на службу. Возможно, завтра. В Суходольске дел невпроворот. Есть возражения, Аристарх Борисович? — в её голосе звучало предупреждение — не стоит ей возражать и мешать.

— Возражения есть — так им не быть, — проигнорировал её Соколов. — Тут леший слезно просил удержать вас на Вдовьем мысу. Он грибочки какие-то разбудил. Говорит — вы любили их собирать. Опять же у него земляничник цвет набирает.

Лиза замерла, ничего не понимая — только и хватило сил повторить за Соколовым:

— Земляничник? В ноябре?

Александр чуть отвел взгляд в сторону и улыбнулся — устал утром спорить с лешим, кричавшем на Соколова, что больше не доверит «амператрицу» косоруким «огонечкам».

— Почти в декабре, я бы сказал, — змеем искусителем улыбнулся Соколов. — От уютной, устланной золотыми листьями берлоги для вас я и Александр его в два голоса уговаривали отказаться. Леший сказал, что еще раз и заберет вас к себе зимовать, Елизавета Павловна. Как-то так. Но земляника в декабре даже меня впечатлила. Остались бы вы тут…

Лиза собралась с мыслями:

— Я люблю лес. Я люблю это место, этот дом, мыс, озеро…

Соколов оборвал её, напоминая:

— Вот озеро пока любить не надо — опасно это: мы не знаем, у кого артефакт управления водой, да и ведет себя вода пока ниже травы и тише, простите за нелепое сравнение, воды же. Держались бы от Идольменя пока подальше. Непонятно, что от него ожидать. А лес… Лес да… Его сложно не любить. Лес — дело хорошее и спокойное. Только в берлогу не попадите, пожалуйста.

Лиза бросила на Соколова недовольный взгляд — Александр на миг даже решил, что она вспылит:

— …Я про озеро подумаю. Отсюда легко добираться на магомобиле до дачного поселка и Борового.

Соколов намек понял:

— Так никто и не запрещает вам продолжать расследование. Вон, Александр, водолазов заказал. Они прибыли в Суходольск — завтра, возможно, будут готовы к погружениям и поискам огненного артефакта. Вдруг нам повезет, и артефакт, действительно, был у Волкова… Опять же Александр полоза навестил в рамках расследования. — Он не сдержал смешка: — правда, расспросить о невестах не успел.

Александр спокойно заметил:

— Так основная версия происходящего изменилась. Да и проверил я — нет под землей младших Великих княжон. Их прячут где-то в другом месте. Если они еще живы.

— Проверил он… — Соколов с усмешкой посмотрел на него, а потом пояснил для Лизы: — он, когда вас искал… «Орешек» под орех разделал, прости господи. А мне теперь и парням песок просеивать — ваши и показания других пленников разыскивая. Вы бы уговорили его показать, что за новая печать у него появилась. Молчит же.

Александр опустил взгляд вниз:

— Я вам уже говорил: печати сокола у меня нет. — Лиза на этих словах вскинулась вся, внимательно в него всматриваясь. Он потом объяснит ей, что сам отказался — ей тогда силы были нужнее, чем ему. — Только отметка о покорении стихии земли появилась. И давайте вернемся к делу. Голицыны…

Соколов скривился как от зубной боли, отодвигая чашку с полыхнувшим пламенем кофе в сторону:

— Княжну и княжича взяли, с ними Вихрев разбирается пока. А вот князь куда-то успел спрятаться — залег где-то на дно. Ничего — найдем. Найдем и спросим, откуда он кровь живую достал да где Великих княжон прячет.

Лиза вновь взяла паузу, допивая кофе, потом все же решилась:

— У вас, Аристарх Борисович, неприятностей из-за ареста Голицыных не будет?

Тот развел руками:

— Так от вас же теперь все неприятности зависят — скажете, что так нельзя, я послушаюсь, а выше вас надо мной никого нет теперь. Милютин мне не указ.

Лиза недовольно поморщилась — ей слова Соколова не понравились:

— Никаких пыток к Голицыным не применять!

Она побелела, словно вспомнила что-то, и Александр в который раз проклял императора. Хотелось надеяться, что Лиза не переоценила свои силы, отказываясь от помощи, и кризиса не будет. Только сердце екало — хватило бы ей сил справиться с кошмарами: и бывалые опричники иногда сдавались и ломались. Это непредсказуемо вообще.

Соколов не стал возмущаться, только заметил:

— За кого вы нас принимаете, Елизавета Павловна? Обетов на нас теперь нет — факт, но совесть никто не отменял. Сами говорили: мы — люди. И не смотрите так. Справимся. Должны справиться.

— А что с Дашковым? — резко сменила тему Лиза.

— За Дашковым следим. Он пока увяз в Зерновом — затыкает дыры к чуди. Там работы непочатый край — как Александр решит, что хватит Дашкова держать в Зерновом, так и возьмем его в оборот. Пока данных за то, что именно он приказал напасть на императора, у нас нет. Кстати, вам же Александр говорил, что увел радиоактивные жилы из Зернового… куда-то? Мне он до сих пор не сознался — куда именно он их увел.

Александр поморщился:

— Я не уводил никуда жилы. Я их скрыл, как делал всегда полоз. Все равно иностранные хозяева рогом уперлись, отказывая продавать прииски и Громовым, и Дашкову, и императору.

Соколов отмахнулся:

— Не оправдывайся. Я понятливый. Я пойму, если жила та перетечет в земли к твоему отцу. Мне так даже спокойнее будет, хотя тебе как раз наоборот. Кто его знает, как Дашков среагирует на такой финт. Твой отец — крепкий орешек, он выдержит удар, только и Дашков — темная лошадка, к которой пока никак не подступиться — доказательств против него нет, да и если действовать по поговорке: враг моего врага — мой друг, — то вроде и незачем его припирать к стенке, хотя очень хочется. Волков, Михаил Константинович который, право наследования рода подтвердил и обещал заняться поисками берегини — той, которая воздух воплощает. Вот как-то так, Елизавета Павловна. Остальные трудности и задачи, стоящие перед правительством, я вам завтра в общем докладе предоставлю — пока не до того было.

Лиза помрачнела, но возражать не стала. Видно было, что от перспектив ей становится дурно, но отказаться она не в силах — понимала, что кроме нее на престол претендовать некому. Александр боялся, что она вот-вот не выдержит, сломается под тяжестью груза, но пока она держалась. Как держалась и весь остальной вечер, пытаясь под руководством Александра попасть в кромеж — даже смогла туда прорваться, радуясь, как ребенок. Как держалась и почти всю ночь. Только под утро, когда он в коридоре дремал в кресле, из-за двери её комнаты стали доноситься редкие стоны и всхлипы.

Холера… Выть хотелось — права зайти к ней спальню у него не было. Действительно, как же не вовремя этот пост…

Даже не так:

— Холер-р-ра!!!

Архип только зло выдохнул в черные небеса, когда в свете ручного фонаря заметил колыхающейся в холодной воде синий, уже знакомый чешуйчатый хвост. Только сейчас это была не девка — тощий, жилистый рыжий мужик, если так можно сказать о рыбине. В этот раз точно рыбина, хотя и змеи любят купаться. Звезды насмешливо смотрели вниз, на землю, и ждали, что же будет в этот раз.

Семка взвыл и дал деру, бросая удочки тут же на берегу. Только и видно, как пятки сверкали.

Степка рухнул на песок прямо там, где стоял. Фонарь в его руке погас.

— Чтоб я… Да на рыбалку… — ошалело шептал Степка, то и дело крестясь.

Архип, любопытствуя, подошел к телу, наполовину выползшему из воды. Бока человека-рыбы под мокрой рубашкой — больше на нем ничего не было, — ходили ходуном. Жив.

— И куды его, Степка?

Он, как был в сапогах, вошел в воду, взял рыбину за хвост и потянул обратно в озеро — не живут рыбины на берегу. Задохнется еще чего доброго. Пальцы человека-рыбы сжались в кулаки, пропахивая в песке ямины, словно рыбина не хотела вернуться в родную стихию.

— Я откудыть знаю… — растерялся Степка.

Архип сосредоточенно почесал кудлатую голову — слишком тяжко было для него соображать, чего эта рыбина стонет и цепляется пальцами в песок, как в родную землю.

— Туды, в воду, аль на берег?

— Архип… Нас тут не было, — все же смог сообразить Степан. Он, шатаясь, встал, а Архипка, выпустив из рук склизкий, холодный хвост, присел у тела, снова внимательно его разглядывая. — Не было нас здесь!

— Окстись. Раз ужо ушли — лучшее получилось? Костер разводи — греть его будем. Он ледяной, как мертвяк.

Тот отчаянно замотал головой:

— Не, не, не…

— Греть надоть — жи́вый он.

— Хошь — грей. А меня тут не было. Нам нельзя тут рыбачить — Вдовий мыс рядышком. Уходить надо, Архип.

Тот вызверился, сжимая и разжимая пудовые кулаки:

— И вали! Дышать прощее будет. Вали, пока живой! — на пальцах даже медвежья шерсть пробилась.

— Вишь же — рубаха городская, дорогая, — ныл Степка. — Рожа холеная. Пальцы вона ухоженные. Энто дворянчик, не меньше. Архип, пошли, тут и прошлый ваш высокородь не спасет — он-то не дворянчик.

— Вали, — снова посоветовал Архип, понимая, что в словах Степки есть здравый смысл. Надо энтому высокородь телефонировать — авось разберется че к чему. Он вроде обещалси помочь. Антересно, староста по ночи пустит в свою избу телефонировать высокродю в Суходольску аль нет?

Архип, не глядя, как уходит прочь, то и дело останавливаясь и замирая Степка, его единственный друг, снова дернул рыбину за хвост, разворачивая его в сторону земли, раз уж она так милее энтому рыжему. Весила рыбина дай боже — еле вытащил на берег, пропахивая рыжим в песке глубокую дорожку. Рыбина билась в конвульсиях, стонала и ругалась так, что Архипу завидно стало — он и половины слов не понимал. Он стащил с себя кожушок и накрыл им мужика. Тот просипел что-то благодарно, пытаясь не прикусить язык, когда его вновь нагнала падучая.

Архип собрал выброшенные на берег сучья, еле развел костер, обещая рыбине, что вот-вот тот согреется и высохнет, и замер, понимая, что все, каюк ему, как есть каюк: рыжего выгнуло дугой, становя только на макушечку и гибкий, красивый, как кружево, кончик хвоста, и стало ломать как спичку. Рыжий сипел, хрипел, кашлял, орал что-то не совсем понятное, и бросить нельзя, и нестись надыть за помощью: даже рыбь эта — божья тварь. Не дело, когда её так крутит и корежит.

Наконец, рыбь успокоилась. Его вырвало вперемежку песком и кровью. Чешуя на хвосте встала дыбом, словно кто ножом по ней прошелся, счищая на уху, хотя Архип наоборот любил ушицу как есть: с рыбьими головами, чешуей и прочим.

Рыжую рыбь эту завалило на бок, потом снова давай крутить да выгибать — чешуя полетела с него, как струпья с шелудивого пса. Все вокруг завалило синей чешуей, словно снегом, а потом еще большее непотребство началось — хвост распался на две ноги, сначала сросшихся друг с другом, а потом энти ноги стали под разными углами сгибаться, как… как… Как… Архипу фантазии тут не хватило — он, заорав от испуга, все же помчался прочь вдоль берега. Только одурел до того, что рванул не к Сосенкам, дому и телефону, а в сторону Вдовьего мыса, куда как ваще нельзя. Только дурным ногам не прикажешь думать, куды бечь, когда и голова дурна.

Лиза проснулась и не могла понять, где она и что происходит. Темно. Ничего не видно. Дикий стук где-то в ушах. Липкий пот. И выстужающий душу холод.

Сердце пыталось разломать ребра изнутри, дыхания не хватало, пальцы оледенели — она опять была в допросной, в полной темноте, только сейчас знала — они все живы, они затаились во мраке, они ждут, когда она ошибется и выдаст себя. Выдавать себя нельзя — её ждет неминуемая смерть.

— Лиза? — раздалось с той стороны двери. И снова стук — именно он её и разбудил, видимо. Сашин голос звучал взволнованно, но о приличиях Саша еще помнил. — Лиза? Я войду?

— Са… ша… — голос предал, прерываясь. Лиза заставила себя выдохнуть, вдохнуть и успокоиться. Получалось слабо, но надо.

Темнота не была полной — просто кто-то ночью зашторил окна, она же хотела видеть звезды и свет уличных фонариков, освещающих дорожки и прячущихся в низкой траве.

Лиза села на кровати, прижимая руку к груди — сердце все еще пыталось вырваться наружу из грудной клетки. Только новых кошмаров ей не хватало — она еще от черной воды Балтики не отошла за столько лет.

Сашка тут же кромежем оказался рядом с ней, тяжело опускаясь на кровать и прижимая к себе. Он шептал какие-то утешающие глупости, гладил по волосам, целовал невпопад, и боялся, кажется, не меньше её.

— Солнышко мое, все хорошо. Тут никого нет, кроме меня и тебя, никто тебя не тронет, никто больше никогда тебя не обидит, пока я жив…

— Саша…

— И даже тогда…

Она сделала глубокий вдох, прижалась к Саше сильнее и заставила себя сказать:

— Я уже в порядке. И я передумала тебя возвращать жердяем. Саша… Только не запрещай мне выходить на службу. Я не калека. Я справлюсь. И… — она прошептала ему в гулко бьющееся сердце: — не оставляй меня одну по ночам.

Он вдохнул, видимо, не зная, что сказать. Она попросила его о неприличном, зато честно призналась, в чем нуждается. Она нуждается в нем.

Саша опомнился:

— Я буду рядом всегда, даже ночью, если тебе нужно. Только дело не в этом. Лиза, тут охрана поймала Архипа…

— Кого? — она от удивления отпрянула в сторону и заглянула Саше в глаза. Он с грустной улыбкой напомнил:

— Помнишь: «сам-один-убив». Он утверждает, что нашел человека-рыбу, и, кажется, тот умирает. Или… Умер по его словам.

Губы отказывались произносить, только все равно пришлось:

— Это же не Калина?

— Я думаю, что глупости со смертью он бы не допустил, но да, рыбь, как сказал Архип, рыжеволосая.

Лиза протянула ему руку и только спросила:

— Ты или я?

— Для начала надо накинуть шинель и подхватить Архипа — только он знает, где эта рыбь.

Лиза не знала, молиться небесам, чтобы это был нашедшийся Алешка, или чтобы это был не он.

Это был он. Бледный, как смерть, словно водяной до капли его выпил, в порванной на груди рубашке, укрывающийся старым кожушком, потому что штанов у него не было, с синими губами, устало шепчущими: «Ар… те…факт… ог…ня…» — с сжатым кулаком так, что даже Саша еле разжал сведенные судорогой пальцы — сам артефакт острыми углами пропорол ладонь. С остатками полосок из рыбьей чешуи на голых ногах. И с синей. Серебряной, наверное. С серебряной печатью сокола на груди аккурат под левой ключицей. Хотя, если это дала стихия воды, то печать несмотря на свой вид, все же золотая.

Саша, подхватывая Калину на руки, чтобы кромежем отнести в больницу, только и сказал:

— Уши береги — в этот раз точно оторвут.

— Е…рун…да… — возмутился Калина.

— Ты что-то серьезнее сокола натворил?

Калина смутился, пряча глаза от Лизы и Саши:

— Вам… луч…ше… не… знать…