Кровь в наших жилах

Глава четырнадцатая, в которой Дашков наносит удар

Еремей Громов положил тяжелую трубку кристальника на стол и дернул тугой узел галстука. Надоела эта удавка! Дома-то он имеет право ходить так, как хочет. Он даже пуговицы жилета расстегнул и ворот рубашки. Переговоры с представителем князя Голицына по поводу вхождения в консорциум «Редкие металлы России» прошли вроде успешно. Подводных камней еще много, но прогресс все же был. Но главное даже не это…

Дверь в кабинет открылась, и зашла Анна. Он не сдержал улыбки — уже четвертый десяток лет как вместе, а сердце привычно радовалось, глядя на жену. Когда Лека остепенится и женится, поводов для радости будет гораздо больше. Внуки пойдут, может даже внучки. Даже лучше, если будут внучки — хоть узнает, каково это девочек баловать, а то по Леке вечно розга плакала. Соколов одно время чуть ли не поселился в доме, пытаясь понять, как мальчишка умудряется обходить обеты псарни и сбегать к родителям.

Анна обогнула стол, обняла Еремея, прижимаясь к его боку и целуя в висок:

— Еремушка, ты выглядишь, как дорвавшийся до сливок кот. Хорошее что-то случилось?

Он прижался присыпанной сединой головой к Анне и муркнул, как тот кот:

— Есть хорошее, как ему не быть? Я с утреца съездил к митрополиту Кириллу, договорились мы, что помогу ему с ремонтом монастырей в епархиях. Зашел и к отцу Иллариону — переговорил с ним. Он нашего Леку крестил — ему и венчать его.

Анна охнула:

— Еремушка, его же сана лишат за такое!

— Так, а зачем я, по-твоему, к отцу Кириллу ездил? Закроют на такую вольность глаза. Денег я для Леки не пожалею. Он у нас какой-то неправильный. Не сможет сам о таком договориться. Не умеет деньгами правильно пользоваться. Так что я сам все взял в свои руки. Даже если и донесет кто, что в епархии кромешника узами брака связали — я сказал отцу Иллариону, что не бросим его. Стар он, служить скоро не сможет, а мы за ним присмотр устроим. Не волнуйся, Аннушка, все будет просто замечательно!

Он обнял жену за талию и сильнее прижал к себе.

— Женится наш Лека, детки пойдут… Хорошо будет. Я справки наводил: Светлана Богомилова — сирота, воспитывалась тут, в Москве, в Анновском воспитательном доме. Говорят, умница, каких мало. Я бы на неё положился, не стал бы лезть в Лёкин брак, но у неё из приданного токмо ожерелье жемчужное — нечего её предлагать церкви, чтобы брак разрешили. И не косись так. Знаешь же меня — меня приданное не интересует, Леку нашего тем более. Главное, что душу нашего Леки умудрилась углядеть, вот это радует. В кромешнике человека увидела. За это одно я буду ей очень рад… Она княжичу Волкову, который к ней сватался, ради Леки отказала. Но дело с венчанием ей не уладить — просто церкви нечего дарить. Так что сам вмешался. Ты потом с Лекой поговори, а то с него станется отца родного в тюрьму за дачу взяток сдать.

Анна тихо рассмеялась:

— Ну что ты такое говоришь. Он же любит тебя, уважает…

— …и вечно лекции читает, как надобно вести дела! Так что браку Леки и Светланы Алексеевны быть.

Анна удивленно повторила:

— Светлана — имя-то какое дивное. Словно наше, и в то же время не наше.

— Наше это имя, христианское — я узнавал. Крещенная она. Ей тяжко пришлось из-за имени. Сперва к ней привязалась жандармская комиссия по имянаречениям, даже Духовная консистория в этом была замешана. Много кровушки ей попортили, годами таская и проверяя её имя. Потом комиссия по благонадежности перед её поступлением на Московские магические курсы целую неделю её в Магической управе держала — говорят, пытали её там, метку какую-то искали, ироды.

— Еремушка… Ты бы поостерегся лезть в такие дела.

— Да не боись, Аннушка, — он чуть отодвинулся и заглянул ей в глаза. — Я осторожненько, я токмо через проверенных людей сведения собираю, да и сам наказывать не буду — Лека посмотрит и решит, что делать. Не девятнадцатый век же, право слово, пытать каленой иглой. Нельзя на такое закрывать глаза. Не бойся, ничего страшного не случится. Ты же меня знаешь. Лучше готовься к свадьбе. Молодым много чего понадобится — Лека же сам не сообразит, привык на псарне довольствоваться малым, а Светлана наша не избалована судьбой — не будет просить многого. Дом им на свадьбу подарим — я уже присматривал один, да какая-то сволочь из Опричнины из-под носа увела. Ничего, найдем лучше, а надо будет — сами построим. Я тут подумал… Воздушное сообщение с Суходольском хорошо развито, железная дорога, опять же есть. Может, и нам с тобой туда перебраться? Хватит в Москве сидеть… Там места хорошие, заповедные, дети опять же пойдут… Внуки то есть — замотаемся из Москвы к ним ездить. Лека-то опять выгорел. Кстати, я и с Суходольским епископом собираюсь встретиться — думаю, в Суходольске после землетрясения монастыри тоже нуждаются в ремонте… Можно и там свадебку сыграть, только отец Илларион обидится — он же Леку крестил.

На столе взвыл встроенный в кристальник магдатчик, фиксирующий эфирные вспышки. Ему с секундной задержкой завторил на улице громкой сиреной городской датчик.

Еремей побелел лицом, крепче прижимая к себе Анну, и активировал артефакт:

— Помни, я люб… — он не говорил, оседая в кресле.

Кристальник не перенес вспышки, расплавленной медью растекаясь по столу и прожигая в древесине дыру.

Светлана замерла, услышав ожидаемое — Юсупов забрал детей из скита. Он сдался, он даже не попытался идти против отца! Он не боролся, пойдя по проторенной веками дорожке, снова обрекая семью на проклятье.

Хватит играть с Юсуповым; он взрослый мужчина, хватит его жалеть — у него есть все в этой жизни: деньги, влияние, положение, — только желания спасать семью нет. Светлана едко сказала:

— Собрались все же совершить ритуал жертвоприношения? Не стыдно сразу стольким богам служить?

Юсупов побелел, вскинулся, но вовремя вспомнил, кто перед ним. Или ему это из кромежа сердечной болью Вихрев напомнил?

— Нет, — веско сказал он. — Я написал жалобу на имя патриарха на князя Юсупова, своего отца. И направил еще одну жалобу в императорскую канцелярию на жестокое обращение с Ильей Юсуповым.

Светлана нахмурилась: то есть про расследование, что ведет Опричный сыск, он не в курсе. И он начал действовать! Сам!

Надо же, он дозрел до защиты Матвея. Неожиданно. Может, не совсем он и пропащий, не совсем противный? И что же с ним, не совсем противным делать? Она помнила слова Матвея, что Юсуповы будут ей служить. Нужно ей то служение. Матвей вон жизнь из-за этого теряет…

Сердце ныло, под ключицей все огнем горело. Хотелось прижать руку к груди, унимая боль, только неприлично это. Надо держать лицо и улыбаться, когда сердце буквально сгорает.

Юсупов взял себя в руки, прочистил кашлем горло, а потом произнес:

— Я тут подумал… Переносчик проклятья для своих детей я. То есть мне и идти в огонь, а не моим детям. Да и… Вдруг мы с Татьяной опять захотим детей? Опять проходить огонь? Зачем? Уж лучше я войду в огонь один. Верно?

Она лишь кивнула — огненная боль подкатила уже к горлу, мешая говорить. Матвея так не спасти. Юсупов продолжил:

— Для Ильи такое не сработает — отец не станет рисковать собой ради какого-то мертвеца.

Что и следовало ожидать. Светлана сжала пальцы, по ним уже бегали огоньки пламени от нарастающего гнева на судьбу и Юсуповых.

— Я тут подумал… Раз мне все равно идти в огонь, так может… Перенести проклятье с Ильи на меня? Все равно один раз погибать, так хоть спасу брата.

А еще говорят, что логика женщинам неподвластна. И где логика в словах Феликса? То он детей еще заводить собрался, то понимает, что не пройдет огонь.

Юсупов взмолился:

— Елизавета Павловна, прошу, помогите. Я знаю, вы дружны с молодым князем Волковым. Он лучший проклятийщик. Попросите его перенести проклятье с Ильи на меня. Тогда уже сегодня я войду в огонь.

— Вы уверены?

Юсупов принялся оскорбленно позерствовать: выпрямился, вздернул подбородок, плечи гордо распрямил… Не сдулся бы, когда увидит пламя перед собой. Хотя несвойственную человеку храбрость надо поощрять.

Светлана встала и положила свои ладони поверх его пальцев:

— Я буду рядом. Я с вами зайду в огонь — ради Матвея.

Юсупов её поправил:

— Ради Ильи. Если он выживет — я добьюсь возвращения титула для него. Он достоин быть князем — он украшение рода Юсуповых, Елизавета Павловна.

Её сердце взорвалось внезапно болью — печать рода Рюриков прожгла мундир на груди и огненным потоком полилась с рук Светланы, охватывая не ожидавшего языков пламени мужчину с головы до ног. Манжеты его белоснежной рубашки тут же осыпались пеплом. Упали на пол с громким стуком раскаленные запонки. Золото прожгло пол.

Светлана еле сдержала крик.

— Нет, нет, нет, Огнь… Держи себя в руках… Ты же клялся, что не убийца… — шептали её губы. — Прошу, не убивай…

Легкими огневками пламя перелетело со стонущего, но пытающегося удержаться на ногах Юсупова на Матвея. Искорки медленно танцевали в воздухе, они словно целовали руки Матвея, его губы, волосы, его закрытые глаза, а потом огонь с шумом, треском пламени и волной боли влетел обратно в Светлану, заставляя её покачиваться — хорошо, что Вихрев её поймал за плечи и удержал.

— Елизавета Павловна, а вы горячая штучка!

Общение с Калиной оставляет свой отпечаток на всех, не обошло оно и Ивана Александровича. Он бережно посадил Светлану в кресло и подошел к кровати, дергая за сонетку — скоро примчится медсестра, а за ней и доктор. Хотя за доктором Вихрев пошел сам — провалился в кромеж. Он же за Шолоховым пошел?

Светлана сперва посмотрела на Матвея — он, кажется, даже порозовел слегка после огневок, — а потом она перевела взгляд на Юсупова:

— Феликс Дмитриевич, как вы? — она впервые обратилась к нему по имени-отчеству.

Он, покачиваясь от слабости, пробормотал:

— Жить буду… — Потом он опомнился и тут же, опустившись на одно колено перед Светланой, склонил голову: — ваше императорское высочество, благодарю за вашу помощь и поддержку. Моя жизнь, моя…

Что еще он хотел подарить Светлане, она так и не узнала — кромеж выплюнул Шолохова, на корню пресекшего романтический порыв Юсупова коротким: «Вон!» Этот «вон», кажется, и Светланы касался.

Она чуть задержалась в дверях палаты, оглядываясь на Матвея. Шолохов сдернул на пол одеяло, чтобы не мешалось. Обнаженное тело Матвея с головы до ног окутывали эфирные плетения. Они были такой плотности, что их видела даже Светлана.

Юсупов в коридоре, прислоняясь к стене внезапно с кривой усмешкой сказал:

— Елизавета Павловна, вам теперь, после того, что вы видели в палате, замуж за князя Илью Юсупова надо бы выйти.

— Что? — Светлана без сил опустилась на диванчик для ожидания. Все мысли были лишь о Матвее.

Кромеж ласково голосом Калины предложил:

— Зубы ему пересчитать за Сашку?

Феликс быстро пошел на попятную:

— Простите, неудачная шутка. — Он рассматривал покрасневшую, вздувшуюся кожу на своих руках. Кажется, его сильно обожгло, но он стоически молчал — Матвей и его здоровье сейчас важнее.

Светлана заставила себя собраться. Пока Юсупов тут, пока они ждут, что скажет Шолохов, Феликса надо расспросить о Волкове — вдруг ему что-то известно.

— Я занимаюсь сейчас поисками того, кто похитил Матвея из тюремного замка.

Юсупов удивленно посмотрел на неё:

— Разве это был не покойный князь Волков?

— Возможно, нет.

— Хорошо, я попрошу своих людей помочь вам в расследовании. Одно я знаю точно: отец приезжал к князю Волкову по осени. Он искал помощи для поисков Татьяны. Ходили слухи, что княгиня Волкова отправится на богомолье.

Светлана подалась к нему:

— Кто их распространял, знаете?

Это важно, это чертовски важно. Вот из-за чего пошли слухи о ските. Кто-то из слуг подслушал, не так понял и передал княгине. Или все правильно понял, но его перекупили Дальногорские, заставляя лгать о ските и судьбе княгини. Та поверила. Поверила, потому что никогда не доверяла мужу. Страшно, когда один любит, а второй всего лишь принимает эту любовь. Узнать бы еще, как Сашина кровь попала к Лицыну — от князя или княгини? Или еще от кого-то? Или даже Лицын сам где-то добыл кровь и предложил её Волкову для лечения. А тот использовал её для управления Огнем. Кто, кроме Волкова, имеет вес в губернии, чтобы приказывать жандармам? Из старых родов никто. Из новых… Тут все сложно. А, может, все гораздо проще. Светлана вздрогнула, вспоминая, что именно сейчас здесь проходит лечение еще один Рюрикович, как и она. Приказывать может и губернатор… А за губернатором стоит… император. Только зачем ему Матвей?

Юсупов поморщился, пряча обожженные ладони за спиной. Больно, наверное.

— Не имею ни малейшего понятия, но узнаю. Отец хотел, чтобы княгиня Волкова нашла ему мою Татьяну. Князь отказал в помощи. Он сказал, что молодой княжич имеет полное право защищать свою семью так, как считает нужным. Он, кстати, тоже советовал моему отцу пройти пламя. Он даже говорил, что у него под рукой есть ручное, подвластное ему пламя.

«Огнь, у него под рукой был Огнь» — подумала Светлана, только поправлять его не стала. Надо отдать должное: как бы не вел себя покойный князь по отношению к ней, его ответ Юсупову не мог не восхищать.

— Оно теперь, полагаю, подвластно вам…

Светлана вскинулась, отвлекаясь от размышлений:

— Только попробуйте это использовать против меня!

Она на миг сама стала пламенем — соколиная печать еще горела под ключицей. Запахло паленой шерстью и почему-то высотой — свежим воздухом, как перед грозой.

— Даже не думал, ваше императорское высочество!

Кромеж пробухтел:

— Нет, ему точно надо пересчитать все зубы. Лизонька… Вы только не волнуйтесь, хорошо? Все будет хорошо, но не волнуйтесь сейчас.

Пальцы Светланы сами переплелись в знаке: «Отвечай! Живо!»

Кромеж вздохнул:

— Совершено покушение на Еремея Александровича Громова, точно такое же, как на императора. Громов-старший тяжелый, но еще живой. Я при Сашке сейчас буду — я ему важнее. И будьте так добры, пробирочку своей крови нацедите для Громова-старшего. И не надо возмущаться, что пойдете к Громовым сами — вам надо готовиться к принятию клятвы. Саше сейчас тяжело, ему нельзя отвлекаться.

Светлана еле сдержала рвущиеся слова, что когда это она отвлекала! Калина прав, Саше сейчас будет не до неё. Он будет считать себя обязанным утешать её, а ему нельзя терять на такое время. И ведь только недавно тыкала Лицына в то, что он бездумно обрекал Сашу и других кромешников на смерть. И вот… Не подумала. Проболталась. Глупо сказала Лицыну о Зерновом и Дашкове в одной речи. Саша говорил, что это в ней интуиция говорит. Это несусветная глупость в ней лишь бродит! Невозможность думать и говорить одновременно. Права была матушка, что ей полезнее молчать. Лицын донес Дашкову — тот тут же ударил по больному. По Сашиному отцу. И часа не прошло. Телефонизация — зло!

— С… Соколов знает? — Светлана еле удержала голос, пытавшийся подло сесть, выдавая её истинные чувства.

— Знает. Он сказал, что семья нам дана свыше. За семью надо биться, как бабр. Он разрешил действовать без ограничений… На клятву я постараюсь успеть. Саша, сами понимаете, на неё не придет. Простите же его за это?

Светлана поморщилась:

— Главное, чтобы он меня простил…

Юсупов старательно отводил взгляд в сторону — понимал, что Светлана не с пустотой говорит, а с опричником.

Калина погладил её по голове, словно она ребенок:

— Вас-то за что… Вы сами постоянно под ударом — ждем и боимся. И еще… Матвей пришел в себя. Может, он что-то скажет? Идите и не волнуйтесь. Скоро увидимся.

Матвей сказать ничего не мог, слишком был слаб. Шолохов пустил Светлану к нему первой, потому что она все же Великая княжна, заодно он помог наполнить пробирку кровью для Громова-старшего, которую тут же забрал Калина.

Матвей, с лихорадочным румянцем на щеках, лежал в кровати, все так и не отличимый от мертвеца. Правда, мертвецы не умеют улыбаться и чуть-чуть сжимать еще отчаянно ледяные пальцы на ладони Светланы, пытаясь ободрить.

— Матюша… Ты не представляешь, как я рада, что ты пришел в себя…

— Ог… — его голос звучал глухо, еле слышно, словно шелест. Дыхания явно не хватало.

Она перебила его:

— Не смей пророчить!

— Ли…за…

Она поднесла палец к его рту:

— Не смей. Набирайся сил и живи. Понимаешь? Ты же из-за меня чуть не погиб. Ты из-за меня попал в плен к… Волкову?

— К… К… Голи… лицы… ным… — Матвей закрыл глаза. Кажется, он потерял сознание.

Светлана тоже прикрыла на миг глаза: только её вина в нападении на Громова-старшего. Она не сдержалась и наговорила лишнего. Поставила под удар самое ценное, что есть у Саши — его семью.

Только почему Дашков струсил и ударил по Громову, а не по ней? Зерновое не поделили? Жилу радиевую стало жаль?