Кровь в наших жилах

Глава двадцать девятая, в которой открывается тайна княжон

Все же Голицыны. Они замешаны в случившемся с русалками. Только ниточка тонкая, почти эфемерная. Нужно что-то весомее, чтобы обвинить Голицына в соучастии в деле Шульца. В деле, которого тоже пока нет. Удалось ли Саше разговорить Шульца? Доказательств-то никаких пока нет. Все, что говорил вчера Шульц о русалке, действительно, ненаказуемо. Наказуемо создание артефактов, только то, что в этом замешан Шульц, еще надо доказать.

Золотой сокол, наконец-то погас, с легким шипением растворяясь в воздухе. Перовский недовольно поморщился, но настаивать на возвращении сокола не стал.

За окнами дачи мерно рокотал Идольмень, шуршал уголь по бумаге, Катя рядом напряженно сидела, словно ждала подвоха от Перовского, и молчала. Кромеж тоже безмолвствовал. Наверное, что-то усиленно думал или советовался — хотелось в это верить. Лиза нахмурилась — сейчас даже тишина не помогала думать. Ладно! Будем действовать по наитию. Саша говорил, что это её сильная сторона. В крайнем случае Вихрев вмешается и поможет.

Солнце вышло из-за туч, рисуя на деревянном полу гостиной небо в переплетах огромных окон. Лизе в шинели, снять которую Перовский не предложил, стало жарко. Голова начала побаливать от едких запахов краски, растворителей и, конечно, перегара, чьи отголоски доносились до Лизы. Она решительно спросила:

— Голицын или Вольский у вас брали фотографии? Или забирали зарисовки?

Она замерла в ожидании ответа.

Перовский, не отвлекаясь от рисунка, подтвердил:

— Да, забирали. Они сами выбирали по снимкам, как и кого рисовать…

— Чьи фотографии их интересовали больше всего?

Он на миг оторвался от бумаги:

— Ваши… — Перовский тут же уткнулся в рисунок, что-то растушевывая прямо пальцем, а потом снова принялся рисовать размашистыми, резкими движениями. Вид у него при этом был одухотворенный. И как талант мог оказаться в таком… человеке. — Точнее, не ваши, а той девушки, которую я принимал за вас. И, конечно же, фотографии Великой княжны Натальи. Лев Владимирович говорил, что видит главную идею картины в том, чтобы показать трагедию императорской семьи, чтобы показать сестринскую любовь, пронесенную даже через хаос и смерть. Я хотел сестер Разумовских сделать главными — там все сестры же погибли, это сильнее бы ударило по нервам — столько молодых девушек шагнувших в смерть, обняв друг друга… Но Лев Владимирович настаивал, что история вашей семьи важнее: вознесенные до недостигаемых высот и упавшие на самое дно, как простые смертные… Причем дно в буквальном смысле, но сохранившие любовь… Гимн сестринской любви.

Или просто мишени для охоты.

Кромеж что-то неодобрительно хмыкнул. Лиза даже не поняла, кто это. Вихрев? Или внезапно примчался Алексей? Он любит вмешиваться. Точно! Алексей же! Она чуть не упустила его из виду.

Лиза любила этот момент — момент понимания. Когда каждый факт вставал на свое место, словно шестеренки в слаженном механизме.

Они до сих пор не знают, у кого же артефакт воды. Может, Голицын, владея артефактом, и рискнул бы поспорить с водным змеем, выкрадывая императорскую русалку прямо из хоровода, но спорить с Опричниной себе дороже. По словам лешего по берегу Идольменя каждый год в Майскую ночь ходил Калина — глава Опричного сыска, тот, кому попадаться никак нельзя, тот, у кого на глазах никак не украсть княжну. И ходил он как раз вокруг Наташи. Никто же не знал, что Калина, как опричник, все забывает… Голицыну пришлось искать иной путь, чтобы завладеть живой кровью.

Русалки — охотницы, пусть и людоеды. Они достанут и принесут в дом любую дичь, только сперва эту дичь надо показать, сперва на дичь надо натаскать — без фотографий русалки притащат со дна Идольменя кого угодно, кроме нужной княжны. Собой и своими приближенными Голицын рисковать не захотел — нанял Перовского. Ничего странного в желании художника запечатлеть хоровод русалок нет, а если и заинтересует Калину бродящий по берегу Перовский, как он никого выдать не сможет — он просто делает наброски для картины. Не запрещено. Как все просто.

— …Только одна подготовка заняла несколько лет — важно же было не упустить ни одной детали, — продолжал Перовский, рассказывая, как три Майские ночи делал фотографии и наброски.

«Новичкам тут сложно!» — говорил в прошлый раз он. Лизе ругаться захотелось — тогда она решила, что он говорит за себя. Перовский тогда говорил о Шульце! Только о нем. Может, хоть мимо Саши это не прошло? Он-то потом оформлял показания Перовского. Это Лиза не попросила перечитать его показания. Ей тогда было не до этого. Она потерла лоб. Кажется, она снова не все учла.

Перовский отложил на диване в сторону уголь и бумагу, закончив набросок — настаивать на дальнейшем позировании он не решился, только поинтересовался:

— Что-то еще, Елизаве…

Катя грозно кашлянула, и тот поправился:

— Ваше императорское высочество?

Лиза кивнула, оценив набросок — Перовский всего несколькими линиями умудрился нарисовать её очень похоже:

— Можно мне фотографии Великой княжны Натальи? И все ваши наброски с ней. И якобы мои тоже.

— Конечно… — он направился к столу и принялся перебирать картонные папки, оставляя на них грязные отпечатки от угля. Не мужчина, а неряха какой-то.

Катя брезгливо приняла у него папки и внезапно попросила:

— Не могли бы вы сделать нам чаю? — Кажется, она тоже устала от невыносимого запаха перегара.

Перовский опешил, рукой дернул ворот толстовки и пробормотал:

— Я сейчас растоплю «эгоиста», если вам так угодно. Это займет с четверть часа.

Катя натянуто улыбнулась:

— Угодно!

Хорошо, что кромеж не стал предлагать свою помощь — чай могли и с императорской кухни доставить. Причем моментально. Дело было не в чае, дело было в Перовском — не хотелось, чтобы он отвлекал.

Лиза с некоторым трепетом, которого сама от себя не ожидала, первым делом развязала папку с фотографиями Наташи. Где-то на кухне гремел ведром Перовский, то и дело ругаясь себе под нос и разжигая самоварчик. Запахло дымом от горящих шишек, только застарелый запашок водки, красок и перегара перекрыть он не мог.

Катя прошептала:

— Странный человек! Дал Бог талант, а он… — заканчивать она не стала, принимая из Лизиных рук первую фотографию. — Надо же… Действительно, Великая княжна Наталья.

Фотографии были сделаны ночью, со вспышкой, выхватывая из темноты лишь главные детали. Мрак Майской ночи словно нехотя делился своей тайной: черты Натальи и остальных русалок возле нее, были резкими, тени залегали четко, превращая лица в хищные маски, светлые участки были лишены каких-либо деталей, представляя из себя сплошные белые пятна. Из-за вспышки Наташа казалась гораздо старше, чем была на самом деле. Или Саша все же был прав… Сердце трепыхнулось в груди, и Лиза спешно принялась искать другие признаки жизни в Наташе, перебирая фотографии разных лет.

Наконец, еле унимая дрожь в руках, она положила на папку две фотографии рядом: трехлетней давности и этого года. Дышать стало сложно. Лиза рванула ворот мундира и посмотрела на Катю. Она отчаянно ждала, что скажет та. Заметит? Поймет? Или это лишь поблазнилось самой Лизе?

Катя бросила на Лизу быстрый взгляд и взяла фотографии в руки, внимательно рассматривая их. Её палец скользнул по косе, в которую привычно были заплетены волосы Наташи. Лиза даже от волнения забыла, как дышать. Заметит или нет?

Катя нахмурилась:

— Петр Андреевич, — громко позвала она Перовского. Тот выглянул из кухни:

— Ась?

— Тут на фотографиях подписаны года, — Катя для верности даже пальцем указала.

— И?..

— Вы не могли ошибиться, подписывая их? — то, что это его ошибка, так и читалось на её лице. В конце концов перегаром от него не даром пахло. Он откровенный пьяница и может легко допускать ошибки.

Перовский набычился:

— Как бы я ошибся в годах, если сразу же после проявки и печати писал год?

Катя скривилась:

— Спасибо! Свободны… — Она повернулась к Лизе и странно обиженно сказала: — я ничего не понимаю. У мертвецов же не растут волосы…

Лиза громко выдохнула и забрала фотографии из рук Кати. Странную длину косы, год от года становившуюся только больше, она и заметила. Сперва коса доходила до талии. Потом, в этом году, коса опустилась к ягодицам.

— Наташа живая. Во всяком случае на момент Майской ночи этого года она была жива.

— Но… Этого же не может быть… — Катя выглядела смущенно или даже обиженно.

Лиза улыбнулась — тогда в парке с Вихревым они тоже не стали думать, как морские русалки попали в Идольмень — это стало понятно потом. Так и тут пока это неважно.

— Потом обдумаем и поймем или узнаем, как и почему Наташа из Санкт-Петербурга и Ладоги, где её якобы видели, оказалась тут. Это неважно. Главное, что она была живая. И Голицын это знал.

Она открыла следующую папку — якобы с её фотографиями. С них на нее смотрела еще угловатая, тринадцатилетняя или чуть постарше девочка, которая вот-вот расцветет и шагнет из детской на взрослую половину, становясь девушкой. Пока же это был какой-то неуклюжий жеребенок с тонкими руками и ногами, с огромными, еще детскими напуганными глазами и… Лиза быстро просмотрела все фотографии сразу. И с одинаковой длиной волос. Эта девочка однозначно была русалкой. Причем она умерла где-то в возрасте Лизы, когда её чуть не принесли в жертву на капище. Вот почему эту девочку назвали Елизаветой. Возраст и типично Рюриковская внешность. Только Лиза на тот момент уже выглядела иначе — с неё тогда уже сняли маску, но об этом знали только Екатерина Третья и Митенька.

Раз эту девочку опознали неправильно, то не Голицын её отправил в Идольмень. Он лишь пытался достать её оттуда.

Катя, рассматривая фотографии, в замешательстве спросила:

— Это прозвучит грубо, но, Лиза… У твоего отца были незаконнорожденные дети? Кто эта девочка? Она твоего возраста и выглядит почти как ты тогда, в «Катькину истерику». До неё, точнее…

— У моего отца есть только один бастард. Один.

Лиза снова повторила про себя: «Один». Если отец так беззаветно любил тогда Софью Воронову, то почему бастард был один? Любил ли отец Софью? Он был безвольный человек и просто сдался? Или, наоборот, не стал бы бороться с собственными чувствами, наплевав на заповеди брака? И спросить не у кого… Может, все, что случилось с Вороновой, было частью грандиозного замысла с Золотым соколом. Ведь ритуальное жертвоприношение было совершено сразу после рождения Миши. Это готовилось заранее или было спонтанным? Нет, точно не спонтанным. Уже же был Медный сокол у Дашкова. Это стоит обдумать. Алексей же как-то говорил, что два медных сокола от безысходности на троне получились.

Катя молчала, не мешая думать.

Найти бы точку отчета. Найти тот момент, когда все в её… Лиза поправилась — она не точка отчета, она, возможно, один из промежуточных этапов случившегося. А надо найти момент, когда в их с сестрами и братом жизнях все полетело кувырком.

Если копнуть чуть глубже, если оттолкнуться от возраста игроков, затеявших все… То, быть может, это началось еще в начале века. Даже не со сватовства германского кронпринца к Наташе. Даже не с Агрикова меча, не с появления на свет Лизы… И даже ещё раньше — с череды только медных соколиц в императорской семье. И медном соколе Дашкова. Дашков старше Миши. Кто тогда рискнул с золотым соколом для Миши? Только ли княгиня? Или сам отец, ведь незаконнорождённого не жалко. Мишку было не жалко — получится или нет. Получилось. «Не ночная кукушка все перекукует», а глупая влюбленная Софья Воронова просто вовремя под руку повернулась отцу и матери. И тогда на свет и появилась Лиза — с благословения отца поди. Он точно знал, не мог не знать — в Лизиных жилах была надежда на золотого сокола для Митеньки. Он родился уже после очередного ритуала на капище, даря Лизе дополнительные годы жизни. Все понимали, что кровь Рюриков выродилась. Все уже тогда искали новых претендентов на трон или способы усиления потомства. Митенька — тоже медный сокол от двух медных. А ждали? Серебряного? Но не случилось.

Убить Лизу на капище могла и мать, только печати всех четырех стихий легли бы на неё, а она всего лишь регент при цесаревиче. Митя должен быть убить Лизу сам, чтобы получить вожделенные четыре печати от стихий. Он должен был стать Золотым соколом, самым сильным в России. Только в отличие от Миши, Митя не был младенцем. Он не знал, что должен стать новой надеждой на престоле. Ему важнее была семья и жизнь Лизы. Он нарушил все планы. Пальцы Лизы скользнули по фотографии: а вот эта неизвестная девочка нарушить планы власть имущих не смогла.

Катя не удержалась:

— Кто это? Наталья найдена. Мария точно мертва — там проводили кучу экспертиз после твоего «воскрешения»… Анна и Елена? Им было семь лет.

Лиза сказала то, что говорить не хотелось — слишком больно:

— Возможно, Анна или Елена тоже попали в Идольмень живыми.

Она помнила гигантскую черную волну, от которой было не сбежать. Это была стихия в чистом виде. Могла вода, как Огнь, заранее позаботиться о себе, овладевая живой водой в виде Наташи и младших княжон?

— Но тогда… — Катя осеклась. Лиза заставила себя сказать:

— Её кровью вспоили водного змея, только её крови не хватило — он выпил её до дна, делая русалкой.

Вот почему Наташа запрещала Алексею спасать её и его кровью вспаивать водного змея. Она думала, что это всегда заканчивается смертью. Она не думала, что в тринадцатилетней девочке крови меньше, чем в здоровом мужике. Она думала, что Калина умрет, как умерла Анна или Елена. Леший же… Он слышал лишь то, что вода сама хотела ему сказать. Он мог перепутать Наташу и младшую княжну.

Лиза сложила все фотографии обратно в папки и, решившись, приказала кромежу:

— Папку с Наташей — Калине. Остальные забрать в Опричнину.

Калину фотографии вместо самой Наташи не утешат, но хоть память о ней останется. Понять бы еще, где Наташа сейчас и где младшая княжна…

Папка, вместе с блокнотом Перовского, где он делал набросок Лизы, исчезла в кромеже с тихим:

— Я отнесу Калине. Ему это важно.

Как же все… нелепо! И глупо. Все эти дурацкие законы и правила. Наташа и Алексей могли бы быть прекрасной парой, а вместо этого между ними только сожаления о неслучившемся. Между ней и Сашей так не будет. Она никому не позволит разрушить их счастье.

В гостиную с чашками в руках, без подноса, зашел Перовский, неуклюже протянув чай Лизе:

— Вот, ваш чай, ваше императорское высочество.

Катя снова поморщилась, но тоже приняла чашку из его рук.

Перовский замер перед Лизой и явно не знал куда себя деть. Руки его ходили ходуном — он заметил, как исчезли с его рабочего стола все папки с фотографиями русалок. Их все надо проверить — вдруг на дне Идольменя был еще кто-то живой.

— Вы говорили, что одно время дружили с Шульцем… — задумчиво помешивая ложечкой чай, спросила Лиза. Она же не только из-за фотографий Наташи сюда пришла и не только из-за заказчика картины.

Перовский резко выдохнул — Лизу обдало перегаром, вызывая легкую тошноту:

— Опять он…

Катя снова грозно кашлянула, напоминая, что он ведет себя неправильно. Перовский замер, опомнился, и поправился:

— Что конкретно вас интересует?

Лиза начала по порядку — может, Саша это и уже спрашивал, но она-то нет:

— Когда он прибыл в «Змеев дол»?

— Точно не скажу — где-то в начале июня.

— Вы видели его фургон?

Очень важно знать, когда именно Шульц избавился от рисунка русалки на фургоне. Если он ехал искать в Идольмене княжон, то закрасить рисунок должен был до приезда в «Змеев дол». Если все было так, как он рассказывал, то рисунок закрашивали уже тут.

— Конечно.

Вот оно! Лиза сделала глоток чая и поморщилась — он был необычайно крепкий и горький, не спасал даже сахар.

— Вы видели на фургоне рисунок русалки? Морской русалки. С хвостом. — Ей пришла в голову иная мысль: — Или, быть может, он просил вас закрасить рисунок? Сделать новую надпись?

Перовский оскорбился:

— Вот надпись меня не просили сделать точно. Я уже давно не зарабатываю деньги вывесками или еще чем-то подобным. Про русалку не скажу — я видел маггрузовик не в первый день заезда. Когда я столкнулся первый раз с Шульцем, рисунка с морской русалкой на фургоне не было. Если вам нужно точно — спросите управля… А, простите, он уже уехал. Спросите Ефимова — это местный сторож, только он с сыном Егоркой тут и остался. Только дело такое… Ефимов раньше вечера не проспится. Пьянь, как все вокруг.

Катя чуть чаем не подавилась на этих словах.

— …Может, Егорка вам что расскажет — он смышленый мальчишка, все замечает, все обо всех знает. — Перовский подумал и выдал здравую мысль: — Знаете, если на грузовике была бы изображена русалка, даже пару дней по приезду, то что-то мне подсказывает, местное общество бы вовсю обсуждало такое, причем не один день. Но я ничего о хвостатых русалках не слышал. Даже когда синяя чешуя, так заинтересовавшая вас, стала попадаться в поселке, о русалках никто не вспомнил, а это было бы неизбежно, если бы у Шульца была морская русалка в зверинце.

Лиза кивнула и снова продолжила расспрашивать о Шульце:

— Вы видели гостей Шульца или что-то слышали о них? К нему не приезжал какой-нибудь маг или еще кто-то… Кто-то подозрительный? Шульц не искал выходы на черный рынок артефактов?

— Не имею ни малейшего понятия. Мы с ним не настолько дружили. Его дружба закончилась, когда он понял свою ошибку с русалками. — Он не удержался и хмыкнул: — а я все понять не мог, чего это он так разорялся, глядя на моих русалок.

— Он пользовался купальнями на Перынице? — ведь Шульцу нужен был доступ к воде. Или его «русалки» все время ходили до Идольменя, как было в ночь их гибели?

Перовский скривился, но все же пояснил:

— Вы путаете обслугу и жителей дачного поселка. Для тех были купальни. Для слуг и актеров — нет. Только если сами хозяева приглашали в купальни. Только они звали отдельных девиц из актерок, сами понимаете какого толка… Обычные люди сюда не отдыхать ехали, а работать.

Точно, Лиза не подумала о том, что Шульц был обслугой, а не гостем. Может, ему кто-то тайком предоставлял доступ к купальням? Это надо спрашивать не у Перовского. Только у кого тогда?

— Вы видели сына Шульца Петера? Когда он приехал?

Перовский даже бровь от усилия почесал, словно это могло ему помочь думать:

— Так по осени, но мы тогда с Шульцем уже не разговаривали. Вы Егорку про Петера спросите — они дружили.

Кажется, Егорка — это тот самый мальчишка на берегу, который искал линорма. Стоит поговорить и с ним — кто его надоумил искать змея и для чего? Именно Егорка же привел Сашу и Лизу к Шульцу и монографии в конце концов.

— Где можно найти Егорку?

— Он живет во флигеле при управлении. Вас проводить до управления? — Перовский даже встал, радуясь, что неприятный разговор подходит к концу.

— Спасибо, не надо. — Терпеть Перовского и дальше не хотелось. Лиза отставила в сторону чашку с так и не выпитым чаем. Катя поступила так же. — Я помню дорогу до туда.

— Что-то еще? — снова забылся Перовский.

Лиза встала и рукой указала на зал с картиной:

— Оденьте на картине «меня» и Великую княжну Наталью. Русалки на берегу были одеты в рубашки.

Тот обиженно вскинулся, как жеребец — благородно, глупо и бессмысленно:

— Я художник! Я так вижу! Это часть художественного замысла! Это символ чистоты душ и сестринской любви!

Катя самым мрачным тоном пояснила:

— Для суда это прежде всего свидетельство об оскорблении их императорского величества. Цесаревны рано или поздно восходят на престол, знаете ли…

Лиза, выходя прочь из дома и вдыхая вольный воздух Идольменя, улыбнулась — кромеж доложил:

— Перовский замер перед картиной. Бухтит про самодержавных идиоток, но в сорочки вас точно оденет. Кстати, в дом Ефимовых я заглянул — все, как сказал Перовский: старший Ефимов дрыхнет. Может, мы его сами протрезвим и допросим? Зачем вам с такой скотиной встречаться… А Егорка гуляет у Перыницы — камешки в уток кидает.

— Тогда идем к Перынице.