Костёр и Саламандра. Книга третья

29

Вильма сама, закатав рукава и повязав фартучек с оборочками, вместе со мной мыла в ванне Тяпку. Специальный состав для чистки, с бергамотом, чтобы наша собака приятно пахла, составил Ольгер — и Тяпка была его работой страшно недовольна. Мы её намылили и смывали особым раствором, полезным для её искусственных суставов, а она рычала и хамкала клочья пышной пены — и потом никак не могла прочихаться.

А потом мы её вытирали — и я думала, что мыть Тяпку было гениальной идеей. Мне впрямь немного полегчало. И когда я увидела Мышонка… его высочество Гелхарда — полегчало ещё заметнее. Он, оказывается, здорово вырос за это время — теперь был не младенчиком, а довольно толстым белокурым карапузом, который пытался ползать по ковру, подбирая рассыпавшиеся цветные чурочки. Сын Луфы, молочный братец его высочества, высунув язык, лупил такой чурочкой по перевёрнутой раскрашенной жестяной тарелке, явно наслаждаясь звуком, и сам его высочество тоже не без удовольствия прислушивался. Полнейшая идиллия.

Виллемина велела Луфе, которая за это время уже сделалась леди за заслуги перед короной, читать ему новейшую книжку для детского чтения — «Дитя, рассуждающее здраво», хотя, по-моему, его высочество в ней занимали только яркие картинки.

— Он ещё совсем маленький, — сказала я. — Ему и «Рассуждения о громе», и «Рассуждения о лошадях, собаках и других добрых зверях», и «Рассуждения о стране» — всё едино, ему эти брусочки и Тяпка нравятся. И рамочки из цветочков.

— Пусть слушает, — сказала Виллемина весело. — И «Балладу о Звезде», и «Летопись Риэля» — это леди Луфа читает ему на ночь, чтобы убаюкать. Пусть эти слова отложатся у него в душе, поймёт потом. Меня обучали так же.

— Ты хочешь обучать его, как учили тебя? — хихикнула я. — Бедный принц, в какие руки он попал!

— Жизнь сурова, — безмятежно сказала Вильма.

У моей королевы был настоящий дар меня утешать. Во всяком случае, отвратительное предчувствие, что я умру от слёз, когда увижу Клая, прошло. Я встретила его не то чтобы спокойно, но в более или менее здравом рассудке.

Но всё равно вцепилась в него изо всех сил. Будто он мог провалиться сквозь землю прямо сейчас.

И он коснулся губами моей щеки. Твёрдый тёплый фарфор…

— Тёплый… — удивилась я.

— Третий Узел всем желающим, — сказал Клай с явственной улыбкой в голосе. — Делал мессир Валор, твоим именем — героям Синелесского Рейда. Небось, и ордена дадут: все участники приглашены на большой официальный приём, послезавтра. Я уже не успею, леди-рыцарь.

— Ты уже знаешь… — у меня сердце сжалось.

— Так точно, — сказал Клай. Держал меня, как хрупкое сокровище. — Мне Валор сказал ещё до обряда. Чтобы я подумал, наверное. Я подумал. Третий Узел, конечно, жизнь мне малость осложнит… но чутьё очень обостряется. Как у живого. И память ярче.

— Память…

Я взяла его руку, стащила офицерскую перчатку и прижала его ладонь к своей щеке. Тёплую. Слёзы потекли всё-таки.

— Не очень нам везёт, да? — сказал Клай. — Не плачь, пожалуйста, леди звезда сердца моего, мы встретимся. Мы встретились после Синелесья — и снова встретимся… Просто вот такая уж судьба нам нарисована. Это не самый худший случай, правда…

— Но я-то хочу…

— Чтоб твой фарфоровый ослик — всегда рядом, на подушечке? — фарфоровая маска Клая была ещё не настолько высвечена, как у Вильмы, но улыбка всё равно бросала на неё заметный отсвет, вроде огоньков в глазах. — Не могу я на подушечке, ты ж знаешь. Я солдат, мне приказывают — я иду сражаться. Но я ж всё равно твой ослик, Карла.

— Мы встретимся, — сказала я с таким чувством, будто заклинала ад. — Мы всё пройдём и встретимся. И я хочу, чтобы ты точно знал… — и не смогла выговорить.

— Я точно знаю, — сказал Клай. — Я чувствую. Ты ж меня подняла… Послушай, я где-то оставил офицерский планшет… когда обедали с государыней. Бросил куда-то, дурак, а теперь не могу найти. Тебе не попадался?

— Нет, — сказала я. — Друзелла бы нашла…

Но в этот момент меня поскребли по ноге лапой. Я посмотрела вниз, и Клай посмотрел тоже — рядом с нами сидела Тяпка, довольнёшенька, держа планшет в пасти. Определённо ожидала похвалы — и Клай присел рядом, чтобы её погладить.

— Умная, умная собака! Нашла мою ценную вещь, да? Нашла?

Тяпка скакала вокруг в полнейшем восторге. Клай прицепил планшет — и мы снова обнялись.

— Ты уезжаешь вместе с Вэгсом и их делегацией? — спросила я.

— Так точно. Со мной Барн — ординарец и на всякий непредвиденный случай. И в перелесской столице — ещё трое ребят Трикса, — напомнил Клай. — Так что я буду среди друзей и в полном почёте. Важное лицо же ж! Особа, приближённая к диктатору! Наши уже уладили все формальности, насколько я понимаю.

— Я приду тебя проводить, — сказала я… и у нас нашлось ещё немного времени на поцелуи.

Тёплый и чуть шероховатый фарфор. Моё живое-мёртвое… к моей душе привязанное тремя узлами…

За Клаем зашёл гвардеец. Мне снова пришлось втягивать слёзы обратно в глаза. Я ещё смотрела в окно, как они садятся в мотор… и тут уже ничего не втягивала.

От мрачных мыслей меня отвлекла Тяпка: она что-то копала под диваном и бухтела, словно погавкивала про себя.

— Нельзя! — крикнула я. — Мышь там, что ли…

И заглянула под диван. Не мышь.

Сложенный вдвое листочек, выдранный из офицерского планшета. С куском какого-то чертежа вроде защитной звёздочки. Просто выпал, пока Тяпка планшет таскала.

— Ну вот, — буркнула я, разворачивая листок.

Я больше не буду плакать, думала я. У нас слишком много дел. У нас слишком тяжёлые роли. Их надо сыграть как следует. А бумажку я отдам ему, когда буду прощаться.

И случайно прочла несколько строф, написанных наискосок, чернильным карандашом, мелким угловатым почерком Клая: