Костёр и Саламандра. Книга третья

26

Этот мессир Вэгс точно был из мессиров миродержцев старой формации. Живописный такой, в благородных сединах, под воротник завязывал не галстук, а платок, как некоторые пожилые аристократы, которые хотят подчеркнуть свой консерватизм, аристократизм, твёрдые устои и всё такое. И лицо приятное, не злое и не глупое.

С ним в моторе ехали мессир референт, помоложе, но тоже такой весь подчёркнуто аристократичный и лощёный, и неожиданно перепуганный человек, о котором мне хотелось сказать «мэтр», а не «мессир», — взъерошенный какой-то, с бегающими глазами. Оказалось, что всё-таки мессир, референт королевского дома по делам прессы. Главный газетёр, в общем.

А остальные газетёры приехали на мотопедах. Первый раз я видела такой транспорт: наподобие тяжёлого велосипеда с мотором, сбоку к велосипеду прицеплена этакая тележка на одном колесе. Кошмарная штуковина, по-моему: они после дороги были пыльные, ошалевшие, озирались дико. Но из этих тележек выгрузили и светописцы, и роликовые фонографы. Серьёзно подготовились.

Забавно, что у их кавалеристов физиономии были не менее ошалелые, чем у газетёров. И взгляды нервные. Им всё это явственно не нравилось. Тем более что пришлось пробираться мимо громадной полусгоревшей многорукой гадины, а встречать их подошли не только наши фарфоровые, свободные от караулов, но и те пленные, что получше себя чувствовали. И выражения лиц у них были не то чтоб «сейчас они в рыло огребут», но с ясно читающимся «любопытно просто в глаза посмотреть этим конченным сволочам».

А фарфоровая братия просто держала их на прицеле. Незатейливо.

И Валор радушно сказал:

— Счастлив видеть вас и вашу свиту, прекраснейший мессир Вэгс. Надеюсь, вы хорошо доехали. Не сомневаюсь, что в этом, помимо прочего, так же заслуга и драконов, обеспечивших вам безопасность. Полагаю, что выражу общее мнение всех находящихся здесь жителей побережья: мы рады, что полномочные представители власти Перелесья и прекрасные мессиры пресса наконец увидят это место своими глазами и смогут сделать соответствующие выводы.

Вэгс справился с собой, хоть и с заметным трудом.

— А вы — Валор из дома Поющих Ив, барон Тиховодский? — и после некоторой лёгкой заминки продолжил: — Весьма рад видеть вас, мессир. И прошу простить меня и моих спутников. Зрелище весьма… непривычное.

Вот тут-то меня какая-то мелкая потусторонняя гадость и дёрнула.

— Это ещё что, мессир Вэгс, — сказала я. — Вот там, дальше — вот там будут вам непривычные зрелища. Меня государыня уполномочила всё вам показать, так что готовьтесь. Я так и намерена. Показать. Всё.

Валор опустил ресницы — прищурился, как кот:

— Помилосердствуйте, дорогая.

— Да с чего бы, — фыркнула я. — Вот этот важный господин, ещё и посол, общается с вами так, будто вокруг никого нет. Ну да, и впрямь, чего ж там церемониться с рыбоедами-то… Только мне что-то кажется, что по нынешним временам так уже не пойдёт.

Вэгс переменился в лице — аж побледнел. И попытался улыбнуться:

— Что вы, леди Карла! Особо предупреждён о вас, леди Карла!

И я поняла: да он просто в ужасе! А на мне красная тряпка Хаэлы, вот же умора!

Но что-то мне было совершенно его не жаль. Понимает, на что способен придворный некромант — любого пола и возраста? В том числе и женщина? Хорошо их там Хаэла обучила! И я совершенно не намерена облегчать ему жизнь. Будь жива хозяйка этой красной куртейки — мы бы с этим Вэгсом не разговаривали. Он бы сидел где-нибудь в зале совета в перелесской столице, и слушал, как их доблестная армия с помощью их ручных демонов убивает наших людей и жжёт наши города, и молчал бы в тряпочку, потому что слишком опасно было чирикать.

— Надеюсь, — сказала я, — имущество вашей свиты проверять не надо? Никаких посторонних артефактов у вас нет?

Видимо, выражение у меня было очень приятное, потому что смотреть на Вэгса было просто жалко. Зашуганный аристократ — душераздирающее зрелище.

— Что вы, прекраснейшая леди Карла, — сказал он. Изо всех сил пытался как-то сохранить лицо. — Мы ведь понимаем, как важна эта миссия…

— А вы что скажете, Валор? — спросила я.

Он ухитрился улыбнуться — и глазами, и тоном:

— Всё чисто, дорогая. Всё у них чисто. Они все лишены Дара, простые честные люди. Угрозу могли бы представлять только артефакты, но, как мы с вами ощущаем, ничто не указывает на их присутствие.

Клай и Майр дали подчинённым демонстративную отмашку, чтобы те опустили пулемёты. И вся эта делегация втянулась на территорию закрытой зоны. Засолить меня в бочке с килькой, если хоть один из них хотел туда заходить!

Мы им показали!

Живые лошади впали в панику при виде костяшек — кавалеристы еле успокоили их, а бедные зверюги ещё и не хотели есть зерно, пропахшее гарью. Референт Вэгса побежал блевать, ещё не доходя до самого интересного, — просто при виде тел на площади. Дальше, у храма, уже плохело и кавалеристам. Во всяком случае, они не слишком уверенно держались. Землисто-серый референт попытался выпросить у бледно-зелёного Вэгса разрешение не ходить дальше, но Вэгс, к его чести, отказал. Решил, что информация должна быть собрана во что бы то ни стало.

— Когда есть выбор — это прекрасно, — любезнейшим тоном прокомментировал происходящее Валор. — Мне представляется, что вы все, благороднейшие мессиры, должны оценить чудовищность положения людей, у которых выбора не было, не так ли?

— Что это? — еле выговорил шеф газетёров, показывая взглядом на громадный череп с глазом. Глаз начал разлагаться — и выглядело всё это даже живописнее, чем сразу после пожара.

— Видимо, один из демонов-стражей, — сказал Валор тоном школьного учителя. — Пожирателей душ. Здесь их прикармливали, чтобы они позволяли выйти в мир людей и вселиться в мёртвые тела своим адским подопечным. Любопытно, кстати, где люди Хаэлы умудрились раздобыть такую экзотическую оболочку… Ну, над этим наши люди работают, они выяснят, каким образом здесь создавали всю эту мерзость. Мы примем меры к тому, чтобы разочаровать желающих повторить опыт.

В общем, долгой экскурсии не получилось. Вскоре драгоценный мессир дипломат и его свита выглядели так, будто их тыкали носом в нужник: тошно до полной нестерпимости — и уже жаль, что согласились на это дело. Едва держались.

А чего ждать от людей, которые даже на костяшек и мою собаку посматривали с опаской!

Простые газетёры смотрелись лучше всех: этим было интересно. Они делали светокарточки даже самой отъявленной мерзости… я неточно выразилась: они особенно тщательно делали светокарточки отъявленной мерзости, они даже порывались как-то немного поправить какие-то гнусные останки, чтобы лучше смотрелось на снимке. Они были любопытные, им было интересно, — любопытство побеждало и страх, и отвращение — этих мы зауважали, особенно лохматого парня, который носил широченный галстук в ярко-красную полосочку. Мэтр Ликстон, газета «Перелесская сойка». Я спросила, почему сойка — он объяснил, что сойка знает новости лучше всех. Пообещал поделиться светокарточками с коллегами из Прибережья, раз уж такое дело. Профессионалы — народ приятный.

Но аристократам всего этого было многовато. И мы их великодушно пригласили отдохнуть и пообедать.

С нами. И с пленными.

А почему нет, собственно? Да, тут у нас пищу готовили два сильно кулинарно одарённых диверсанта, а помогали им пленные поздоровее. И было бы как-то дико требовать, чтобы они готовили какие-то особенные разносолы для аристократов, тем более что мы с пленными офицерами ели ту же самую кашу с копчёной свининой — и никто не умер.

Хотя до дворцовой кухни этой стряпне и далеко.

Но я честно не понимаю, почему может Ланс, у которого родословная, как у принца крови, и его боевые товарищи, среди которых пятеро баронов, а дипломаты страны, которая устроила весь этот ужас, не могут.

Мы устроили обед под открытым небом, как вчера делали. Референт Вэгса заикнулся, что, быть может, стоило бы пойти в штабной корпус, — наши поржали, Валор очень любезно объяснил, что там никто есть не сможет. И они сидели на мешках с крупой, покрытых шинелями, с мисками на коленях, очень прямо, будто боялись вместе с осанкой потерять и перелесское достоинство.

И у них эта каша явственно в горле застревала. С адским дымком, я понимаю.

И получилось, что разговор у нас шёл с газетёрами, а их эскорт смешался с нашими пленными — вышло непринуждённо до острой боли, потому что как-то уж особенно откровенно.

А резанул дипломатам именно Ланс. Который имел право на все двести процентов — и у которого с рассудком за последние часы стало совсем хорошо.

— Вы что же, мессир Вэгс, — сказал Ланс, уплетая кашу, — считаете, что угощение вам не по чину?

Вэгс, которому мы Ланса уже давно представили, сделал самую дружескую и почтительную мину — с оттенком этакой скорби, о том, что приходится с юношей из ближайшего окружения государыни беседовать в совершенно неподходящем месте:

— Ну что вы, прекраснейший мессир барон…

— Вообще-то могли бы легко избежать, — сказал Ланс. — Вы ж знали, куда ехали, Вэгс. Что люди здесь: раненые, больные, может, умирающие. Которым ваше руководство, ваш король, элита ваша такие замечательные вещи готовили, что я поминутно Бога благодарю за их неудачу. Знали?

Вэгс чуть пожал плечами, улыбнулся беспомощно, мол, что ж, знал, в общих чертах.

— Тут и ваши солдатики есть, так-то, — продолжал Ланс. — И гражданские. Несчастные мужики из Чащобья, что под раздачу попали. Их просто вывозить было некогда, понимаете? А что они перелесской элите — десятком больше, десятком меньше… Ну и решили их под нож пустить, чтоб не болтали, — и крикнул в толпу: — Правильно я говорю, лешак?

— А то ж, мессир, — с готовностью отозвались оттуда.

— Ну вот, — сказал Ланс. — Вы знали. Но бутылки эля раненым не прихватили. Флакончика бальзама обезболивающего. Куска хлеба… вот как так вообще?

Они растерялись. Это как-то уже и выходило за дипломатический протокол напрочь.

— Вы только не подумайте, что это я у вас прошу, — сказал Ланс. Я знать не знала, что у него может быть такой тон. — Наши доставили. И ещё доставят. Я просто удивляюсь, что вы не задумались и что кривитесь от хлеба с дымом. У вас же элита пропахла адом насквозь, удивительно, как это вы ещё не принюхались.

— Рандольф мёртв, — сказал Вэгс, меняясь в лице. Всё-таки нервы сдали. — И его… адские приближённые… мертвы или вскоре умрут. Это никогда не повторится, мессир Ланс.

— А вы уловом-то не хвастайтесь, пока он не в корзине, — хмыкнул Ланс. — Рыбка и сорваться может. Или вы собираетесь всю элиту под корень вырезать, добрый человек?

Как в воду глядел.

А Вэгс со своим референтом и шефом газетёров дружно решили, что ночевать на закрытой базе они не будут. Лучше в лесу, но тут — не будут. Клай меня насмешил до слёз, отозвав в сторонку и сказав тоном столичной портовой торговки рыбой: «Баре брэ-эзгають!» — но всерьёз никто, конечно, не стал их останавливать.

Уже перед отъездом я взяла Ликстона, он прихватил светописец, — отличный, лёгкий, как раз для корреспондента, на складной треноге — и мы с ним сходили в штабной корпус. Он был молодец, не блевал, не падал в обморок и смотрел на меня с обожанием за то, что я всё показываю. И я ему показала и человеческие головы, и кое-каких тварей в спирте, и засушенные руки — и много всего в таком роде.

Он, чистый простец, даже без тени Дара, держался как некромант. Я даже сказала:

— А вы — ничего, мэтр Ликстон, не трус и не слабак. Не бегаете тошнить поминутно.

Он мне улыбнулся, очень мило:

— Так я ж, леди Карла, как подумаю, какие у нас тиражи будут — аж на душе теплеет. Вон «Северный вестник» и «Перелесская правда» побежали подышать, всё-таки слабоваты в поджилках оказались сюда зайти — значит, не будет у них таких карточек! Опять же, к нашей газете люди будут относиться как к достойному источнику, верно? Не поганые какие-то там рисунки, а светокарточки, совсем иное дело!

— Ну и молодец, — сказала я. — Тогда пойдёмте смотреть дальше.

Он с готовностью пошёл. Я его привела в кабинет, где Валор и Хельд паковали Индара и демона, оборачивали ящики мешковиной, чтобы везти с собой.

— Откровенно говоря, деточка, — сказал Валор, — я бы отпустил эту трижды грешную душу. Пусть он сам разбирается с Богом и миром. Зачем он в столице?

— Мы забираем архив Марбелла, — сказала я. — И архив самой Хаэлы. Вдруг Индар знает что-то ценное и сможет помочь разбирать бумаги…

— Предположу, что отец Грейд справился бы не хуже, — заметил Валор. — Но… ваша интуиция порой поражает меня, деточка. Будь по-вашему.

— А что здесь? — спросил Ликстон.

— А здесь, милейший, демон, который находился на теле Хаэлы, — сказал Валор. — Желаете взглянуть?

У Ликстона глаза вспыхнули, как угли. Мало того, что он сделал пяток светокарточек, — он ещё и подобрался вплотную, и подосадовал на то, что тварь шевелится и изображение на карточке может выйти смазанное. Ему было не страшно и не противно: Ликстона пожирало любопытство.

— Позвольте обратиться к вам с просьбой, милейший Ликстон? — сказал ему Валор, когда съёмка была закончена. — Очевидно, надёжнее всего было бы перевезти этот ящик в моторе, но предположу, что мессир Вэгс будет не в восторге… Ликстон взглянул на Валора, как кот на рыбью голову:

— Конечно же, они будут в ужасе, прекраснейший мессир! Это уж вы мне поверьте. Но и не надо. Мы можем отвезти ящик на мотопеде! Поставим в съёмную тележку, привяжем тросиком — и отлично довезём, не беспокойтесь. Но вы ведь отплатите мне добром за эту маленькую услугу, не так ли? Вы позволите сделать ваш светописный портрет, мессир Валор?

— Хотите попугать ваших соотечественников страшными прибережцами? — весело спросил Валор. — О, я не стану возражать, но в свою очередь попрошу отложить портрет до нашего прибытия в столицу. Мне представляется, я неважно выгляжу.

— Глаз? — спросила я. — Должен болеть, да? Фогель его непременно заменит.

Валор сделал тот жест, который делают все фарфоровые, когда хотят пожать плечами:

— Предположу, что это странно прозвучит, дорогая, но… Изрядно безобразно выглядит? Дело в том, что я не хочу его менять. Видимо, когда мне в глаз попал осколок, я должен был окриветь, но я вижу им… странно. Фантомная болезнь некроманта — кажется, это так правильно называется в медицине? Предположу, что у фарфоровых бойцов она встречается не так уж и часто. Мне хотелось бы как следует изучить этот феномен.

— Не безобразно, — сказала я. — Просто я думаю, вам больно…

— Уже не так остро, как сразу после ранения, — сказал Валор. — Не беспокойтесь обо мне, дорогая.

Ликстон жадно прислушивался. Я думаю, он страшно хотел записать наш разговор на ролик или хоть в блокнот — его останавливали только остатки совести.

И ящик он сам помогал Хельду тащить. А Хельд страстно ему рассказывал, как над лесными королевствами Великого Севера восходит новая заря, и про знамёна с папоротником. Как ни странно, нашёл в Ликстоне благодарного слушателя.

Более того: пока мы всё паковали и готовили отъезд, Хельд двинул речь перед перелесскими кавалеристами. И трое кавалеристов, к нашему удивлению, активно к нему присоединились! Возмущались, что их призвали силой, и успели сказать много предельно нелестного и о Рандольфе, и о Хаэле, и о вполне чернокнижной элите Перелесья. Совсем юный кавалерист, ещё с парой красочных прыщей на носу, даже высказался в том духе, что Божье правосудие занесло над нечестивым перелесским королём блистающий меч справедливости, — и этот пафос радостно приняли остальные. Перелесцы размечтались о грядущем золотом веке, заболотцы — о свободе, наши слушали слегка скептически, а Валор, чуть коснувшись, тронул меня за локоть:

— Запомните это, милая деточка. В ближайшие годы вино в Перелесье будет намного дороже крови, я полагаю.

— Почему? — удивилась я. — Всё ведь уже, дворцовый переворот закончен. Нет, наверное, ещё кого-то будут гонять, арестуют, может, и казнят, но в целом…

— Поглядим, дорогая, — грустно сказал Валор. — Поглядим.

— Уж устроят они в своём Заболотье, — хихикнул подошедший Ликстон. — Вот чтоб я сдох, на это уж точно интересно было бы поглядеть…

— Что-то мне подсказывает, милейший, — заметил Валор, — что вы ещё наглядитесь.

— Леди Карла, — окликнул от мотора Вэгс, — вы не желали бы поехать в моторе и побеседовать по пути?

— Нет, — сказала я. — Возьмите Валора, прекрасный мессир. Он вам всё расскажет. А я просто покажу всякое, что он не видел.

Вэгс поклонился и сделал Валору приглашающий жест — при том что даже мне, не особо искушённой во всех этих дипломатиях и этикетах, было заметно, что вся эта компания как-то стесняется или побаивается Валора, несмотря ни на что.

А Валор согласился с поклоном: «Несомненно, мы с пользой проведём время, прекрасные мессиры. Я закончу — и непременно к вам присоединюсь», — а потом тихонько сказал мне:

— Весьма сочувствую их дипломатам, дорогая деточка. Они ещё не опомнились… а времена для них наступают очень непростые… как и для всего Перелесья.

Подошли Клай и Ильк с костяшками в поводу. Ильков Шкилет вёл себя уж совсем как живая лошадь, до смешного: он даже наклонился к Тяпке, которая его радостно облаяла, будто обнюхать её хотел. Зато Клай привёл обычную костяшку, которая подошла и встала, как лошадиное чучело, — и именно на ней было второе седло. Они с Ильком, видимо, его переставили.

— Оно, конечно, жаль, — сказал Ильк, потрёпывая своего коника по шее, — но лучше уж вам на обычной костяшке ехать, милая леди. У Шкилета тут живые лошадиные закидончики прорезались — мне в радость, а вас не испугало бы.

— Забрал лошадку у убитого, — грустно сказал Клай. — И я не такой лихой кавалерист, как Ильк. Поедешь со мной, леди-рыцарь?

— Во-первых, да, — сказала я. — Я с тобой на чём угодно поеду, да хоть пешком пойду. Но вот что меня царапает всё это время: Шкилет, похоже, уже с Тяпкой сравнялся, только ржать не может, а эта костяшка осталась совершенно нормальной… Почему одухотворились не все? И почему они вообще одухотворились-то?

— У нас с мессиром Валором такое мнение, — сказал Клай. — Видимо, в храме находились выращенные туши полулошадей — и где-то рядом болтались неприкаянные лошадиные души… я не очень большой специалист, я душ зверей вообще не ощущаю, но похоже на то. Ад точно не интересовался этой несчастной скотиной, а местные, сказал бы я, сотрудники никогда не прибирались здесь и даже не пытались никого упокоить. Может, это добавляло ужаса и боли, не знаю…

— Чтобы зверей услышать — сосредоточиться надо, — сказала я. — Звери — другие.

— Тебе и карты в руки, — кивнул Клай. — Я понял. И, в общем, когда там рвануло, там ведь не только динамит… там схлопывался портал, происходил полнейший кошмар с силами живого мира, Межи, разных влияний… Лошадиные души, наверное, просто вышвырнуло из этого костра с огромной силой — и они попали, куда смогли.

— Ничего себе теория! — свистнула я.

— Мессир Валор тоже так думает, — сказал Клай. — Прикинь, сколько всяких закрепляющих знаков было в храме, а? Чтобы удерживать демонов в этих искусственных телах, чтобы дать демонам возможность удерживать души… Когда рвануло, вся эта писанина рывком сработала, я полагаю. И закрепила лошадиные души в костяшках не хуже, чем Узлы. Нет, в сущности, их можно отвязать и упокоить, конечно…

— Может, не надо? — неожиданно жалобно попросил Ильк. Удивительное было зрелище: Шкилет тыкался черепом в его шею, а Ильк почёсывал его там, где у живой лошади лоб и уши. — Это ведь всё равно что снова убить! А он ведь как живой!

— Ильк Шкилету нравится, — хихикнула я. — Не разлучай новых друзей, Клай! Видишь, они друг друга признали!

— Мы пятерых потеряли, — сказал Ильк. — Рэнда убили вот… И как же вышло удивительно и грустно: Рэнда убили, а костяшка его, Чика, одухотворилась… Он бы порадовался.

— Она, получается, теперь без хозяина? — спросила я.

— Нет, — сказал Клай. — Бесхозные — только пустые. Кто-то из ребят её забрал вместо своей. И правильно, по-моему: она же, получается, как Тяпка… как же ей теперь без человека…

— Дракон! — закричал кто-то из пленных, пришедших поглядеть на отъезд.

Перелесцы разом вскинули головы — нервно, ещё не привыкли. Дракон сделал круг — и опустился на недостроенную баррикаду.

— Наши подходят! — сообщил он, даже не скинув своё элементальское серебро. — Часа через два будут здесь. А вам придётся ехать по большой дороге: по тропе мотор не пройдёт. Там слишком узко, горелые трупы… местами ещё и лесной пожар прошёл. Держитесь за мной, я провожу!

И, подпрыгнув, нырнул в небо.

— По коням! — крикнул Майр.

И почти тут же за ним скомандовал перелесец:

— По коням!

Мы посадили Тяпку в торбу — в этот раз она уже сама запрыгнула и устроилась. Потом Клай подсадил меня в седло. И снизу вверх спросил:

— Выйдешь замуж за меня, леди Карла?

— Нет! — ответила я тут же. — С ума сошёл?! Я семейное счастье продала! Кто-нибудь из нас до похода в храм не доживёт, если рискнём. Не понимаешь, что ли?

— Дело только в этом? — спросил Клай, и я не поняла, серьёзно или нет.

— Нашёл же ты место и время! — фыркнула я. — Тебе ж сказали: по коням!

И обняла его, когда он сел верхом. А Клай взял мою клешню и прижал ладонью к губам: ещё более шершавый фарфор, с крохотным сколом, холодный… Я прижалась к его спине, щекой — между лопаток. Ну вот что нам с тобой делать? Я тебя люблю, люблю… но влюбляться совсем не умею. Видимо, у меня это забрали вместе с семейным счастьем.

Тёмная монахиня, Агриэл сказал.

Но Клай, кажется, многое понимал. Во всяком случае, спорить он не стал. У нас с ним была такая сильная связь, что он и чувствовал, наверное, все эти мои нелепые муки, нежность пополам со страхом и досадой… Да и вообще: не мог же он не знать, что я его люблю.

Что я люблю Вильму как сестру, Валора — как отца, а Клая — как Клая. Как могу, так и люблю, в конце концов! Что уж тут теперь…

Что ж теперь отлив решетом ловить! Если я всё равно не могу замуж и детей. Если мы с Клаем всё равно не можем завести детей. Просто Дорина потом заберём, подумала я. Ему будет тяжело одному, без сестрёнки, а с нами — особенно с Клаем — полегче.

Вот так мы и выехали.

Дракон, конечно, немало сделал для того, чтобы перелесские, так сказать, гости доехали поспокойнее. И впрямь: по той тропе вдоль болота мотор бы точно не прошёл — да и неизвестно, пропустило бы его болотное божество или нет. Да и вообще, оленья тропа даже для обычных лошадей не особенно хорошо подходила.

Но на горелые трупы дипломатам всё равно пришлось посмотреть. Потому что то место, где наши духи-огнемётчики уничтожили демоническую охрану… ну, там, конечно, ещё ничего и никто не убирал, не до того было. И у меня слёзы навернулись на глаза, когда я увидела при свете дня эти обугленные останки: это они ведь спасли наших кавалеристов! Я знала, что все они ушли на волю и на небеса, но всё равно было ужасно жаль этих отчаянных парней.

Отчасти поэтому в эскадроне Майра потери оказались не такими большими. Отряд Трикса потерял больше половины бойцов — и об этом я тоже не могла не думать.

И хотелось цепляться за Клая, держать его на этом свете. То, что Клай уцелел, — какая-то особенная милость Божья.

На хуторе, где я познакомилась с Индаром, мы тоже побывали: туда сворачивала неплохая дорога, перелесцы же готовились там наступать… Там, конечно, тоже осталось много интересного.

— Как думаешь, Клай, — спросила я, когда мы подъезжали к хутору, — рассказать этим? Как я тут… я даже не знаю, как об этом рассказать, если честно. Расскажи кому, что тебя услышали души внутри адских тварей, ведь не поверит никто…

— Ну и не рассказывай, — сказал Клай. — Обойдутся. Предовольно с них того, что они тут увидят.

Вот я и не собиралась. Я чудовищно устала за эти дни, а напряжение спало — и мне страшно хотелось домой, ванну, кавойе со взбитыми сливками, чистую рубашку, спать… не думать о постоянной опасности, не чуять постоянно запах адского дыма — ну имеем же мы право! Война кончилась! Мы везём официальный мир! Клай не гнал галопом, его костяшка шла плавно и не особенно быстро, меня убаюкал её аллюр. Даже ругаться не хотелось: давайте всё уже закончится, а?

Но перед хутором всё равно остановились все, потому что затормозил водитель мотора. Валор, очевидно, показывал место моего сражения дипломатам, но говорил не только он: я услышала, как Ильк воодушевлённо рассказывает перелесским кавалеристам, как я поднимала демонов из-под земли.

Перелесцы слушали, аж приоткрыв рты, а Ильк отжигал так, что мой рот тоже сам собой приоткрылся.

— Слушайте, говорит, адские твари, — вдохновенно вещал Ильк, — вам сама леди-рыцарь приказывает, именем Божьим и королевы Виллемины! Вы, говорит, не смеете удерживать честные души прибережских солдат, пусть, говорит, они сами вами управляют! Что, говорит, против нас ваш ад — только тьфу! А кто, говорит, будет дёргаться, тот вот прям тут же и сдохнет! Раз — и половина передохла. Вон, валяются. А остальные пошли… не сами, не сами пошли. Их души наших солдатиков повели, вот!

Клай тихонько хихикнул:

— Прямо так и говорила: именем Божьим и Виллемины?

— Ты шутишь, что ли? — шепнула я ему в ухо. Мои собственные уши горели прямо-таки адским огнём. — Он всё это сам выдумал! Его тут даже не было, я его отослала к Майру. Знала бы, что он такое трепло…

— Не обижай, — посмеиваясь, шепнул Клай. — Он отлично рассказывает, замечательно, лучше, чем ты сама бы рассказала. А точнее простецам и не надо.

Мотопед Ликстона подъехал поближе — и я заметила, что Ликстон завёл пружину фонографа и поставил валик: тут уж его ничего не сдерживало. А перелесцы, похоже, не усомнились ни на секунду. В конце концов, они же видели следы кошмарного побоища около секретной базы, — а здесь повсюду валялись дохлые полулошади. На меня перелесское воинство поглядывало украдкой, расширенными глазами.

И только один живой кавалерист рискнул спросить у Илька:

— Неужели сам видел?

— Я-то? — Ильк мотнул головой, пытаясь привычно сбросить со лба несуществующую сгоревшую чёлку. — Как же бы я не видел, если вёз леди всю дорогу. На Шкилете второе седло было. Мессир Клай-то как раз занят был: они, значит, с тыла на адских тварей напали, тайной дорогой прошли, возле самого-рассамого ада. Либо победить, либо в рай — за нас за всех сам пресвятой Иерарх молится.

Эта часть истории вызвала у перелесцев определённое недоверие.

— С чего б он за кадавров молился, — скептически заметил рыжий дылда.

— Да сам ты! — Ильк даже не рассердился, он был исполнен снисходительности. — Какой я тебе кадавр! Если это протез для самой души — и я в него в часовне вошёл! С молитвой! Темнота вы там, в Перелесье — адских гадов развели, а не знаете, какие протезы бывают.

Перелесцы не успели возразить. Подъехал Ланс на костяшке с явственной лошадиной душой — ему бы не удалось так элегантно двигать обычную — в компании некрокавалеристов. Забавно смотрелся среди фарфоровых — до изумления по-свойски.

— Прошу прощения, мессиры, — сказал он с недоброй усмешкой, — а вы кадавров вообще когда-нибудь видели? — и резко изменил тон. — Как трупы встают и прут в атаку, видели? Как это вообще выглядит — когда прикрывают живых телами? В бою, а?

Перелесцы замолчали.

— А как в караул ставят мёртвых, чтоб живые хоть часок поспали, вы видели? — продолжал Ланс. — Ты с ним учился, его убили — и подняли. Потому что нет живых, а сдерживать гадов как-то надо — и он, мёртвый, тебе снаряды подаёт. А полковой некромант — он вам всем дороже брата: его убьют — крышка, шансов нет.

— Мы не были на фронте, — смущённо сказал командир перелесцев. — Мы королевская гвардия…

— А! — зло и весело воскликнул Ланс. — Мальчики на лошадках для красоты?

— А вы, значит, были в плену? — попытался съязвить рыжий.

— Был, — сказал Ланс. — Как раз тот самый случай: Далайра, некроманта нашего, убили, не уберегли мы. Добрейший деревенский парень был… ну и всё. Я один выжил — и то случайно: оглушило меня. Я ад видел, как тебя сейчас, братишка. Малость знаю о нём. Так что — вот не надо фарфоровых ребят звать кадаврами. Глупо звучит. У всех у них — живые души. Да будто вы сами не видите!

— Что они могут понимать, из тыла-то, из-под тёплого крыла? — хмыкнул Солар.

Некромеханическое воинство принялось сыпать подначками. Живые перелесцы пытались отругиваться, но не слишком уверенно — неловко чувствовали себя, словно новобранцы рядом с ветеранами. Но всё-таки мало-помалу разговор стал общим. Про протезы и искусственные тела они просто не могли не поговорить: тема благодарная. Фарфоровые вскоре подробно объясняли перелесцам, как в госпитале во имя Лаола им делали новые тела. Ланс слушал, улыбаясь. Ликстон бросил мотопед и менял уже третий валик с таким выражением, будто был кошкой, запрыгнувшей в лодку рыбака. Его конкуренты под шумок поставили светописец и щёлкнули несколько карточек: как Ильк, спешившись, ласкает Шкилета и рассказывает, какой он умница и трудяга.

Не знаю, как в моторе, а на вольном воздухе обстановка была совсем не военная. И от хутора и дальше кавалеристы Перелесья и Прибережья ехали вперемешку, не слишком соблюдая установленный порядок, — как кавалеры на пикнике, только дам недоставало. Обсуждали удивительную жизнь в Прибережье…

— Смотри, как Ильк всю пропаганду испортил, — весело сказал Клай. — А Ланс добавил. Вот так-то легенды и рождаются!

— Они, как я поняла, просто повоевать не успели, — мрачно сказала я. — Королевская кавалерия… на городской площади фигурным шагом гарцевать… Вряд ли они сильно накручены пропагандой.

— Ну что ж, — сказал Клай. — Ещё посмотрим, что скажут их ветераны. Только сдаётся мне, что с ветеранами будет даже проще… по многим причинам.

Конечно, в тот день мы не добрались до столицы.

Мы прибыли на нашу базу, откуда уезжали, когда уже наступила глубокая ночь. Видимо, дракон предупредил своих, потому что нас ждали. Для перелесцев приготовили еду и палатки, где они могли бы переночевать, но дипломатов устроили на ночлег в тех самых комнатах для гостей, которые когда-то готовили для меня.

Я-то тогда ушла на ночь в часовню Ависа, а вот дипломаты и журналисты расположились здесь. Им устроили правильный ужин при свете пятилинейной лампочки — трогательный, как в зажиточном доме. Мэтр Динкл угощал утятиной с овощами, сладким пирогом и травником, я наслаждалась никак не меньше, чем голодные и уставшие перелесцы: сущий восторг была еда без мерзкого привкуса адского дыма… но во время этого ужина я поняла, что так и не привыкла к невозможности чем-то угостить Клая или Валора. А Тяпка не интересовалась ни запахами еды, ни нашими разговорами: она дремала у меня на ногах. Устала за эти дни, бедняжка.

Ланс принципиально ушёл к солдатам, живым и фарфоровым, не стал общаться с дипломатами. Я ему слегка позавидовала: там наверняка было веселее, чем за нашим столом.

А ещё меня удивило и огорчило, что Дорин не пришёл нас встретить. И не получилось спросить у мэтра Динкла почему.

Между тем Валору его положение совершенно не мешало вести светскую беседу за столом — вернее, продолжить беседу, которая происходила у них в моторе всю дорогу.

— Вы весьма кстати не мешали солдатам обсуждать впечатления, дорогая, — сказал он мне. — Как бы ни были наивны их представления о нашей работе, даже такие наивные представления помогут им несколько… гхм… дифференцировать… э-э… отделить нашу деятельность от того, чем была занята перелесская элита. И вам, прекраснейшие мессиры, осмелюсь посоветовать, было бы весьма полезно взять пример с солдат. «Отделяй!» — сказано в Писании. Одно из главных умений, данных человеку Творцом, как утверждают священные тексты, — умение отделять не только добро от зла, но и благие намерения от дурных, а человека, изыскивающего пути, от преступника и злодея.

— Боюсь, дорогой барон, эта цитата сейчас не в чести в Перелесье, — сказал Вэгс.

Бросалось в глаза, как он изменил тон: теперь он словно перестал видеть фарфоровое лицо Валора, говорил с ним, как с привычным собеседником. Только я не поняла: это потому, что Вэгс взял себя в руки и справился с собой, или потому, что Валор — такой запредельно прекрасный дипломат.

— При дворе не в чести? — спросила я.

Вэгс вздохнул.

— Что сейчас можно назвать перелесским двором, прекраснейшая леди… Я уже имел честь рассказывать мессиру Валору: перелесского двора больше нет, во всяком случае — в его обычном, так сказать, довоенном виде. Мессир Норфин счёл, что… нельзя давать шанс Тем Силам…

— В тот момент, когда Хаэла отрезала от себя одержимого близнеца, — сказал Валор, — оборвались нити весьма многих сложных обрядов, а также были развязаны многие узлы, завязанные ею через ад. Предположу, что это навело наблюдавших на многие мысли…

— Когда вдовствующая королева, мать Рандольфа, знаменитая в свете своей не по возрасту бархатной кожей, гибким станом, ясными глазами и прекраснейшими волосами, на глазах, буквально на глазах у всех превратилась в безобразную плешивую старуху, а он сам в одночасье расплылся и обрюзг так, будто из него выдернули некую несущую балку… о, это навело на мысли, мессир Валор, — сказал Вэгс. — Меня поразило лицо Норфина после того, как он получил весть… «Ты видишь, старина Вэгс, — сказал он мне, — как ад забирает у них назад и здоровье, и силу, и красоту? Прадед прав: они крали жизнь у страны, пили кровь у всех, до кого могли дотянуться, коронованные упыри…» Если он и колебался, то в тот час его решимость стала воистину стальной.

Ничего себе, подумала я. Вот, значит, одно из тех мест, куда шли годы и силы несчастных пленных… Почему меня это не удивляет?

— Рандольф и вся королевская семья — убиты? — спросил Клай.

— Все были мертвы уже к тому моменту, как мы покинули дворец, — сказал Вэгс. — И мобилизованные, гвардейцы и жандармы вместе с газетёрами, дворцовыми лакеями и кокотками, как я слышал, обшаривали особняки всех столичных аристократов. Искали тех, кто вот так моментально одряхлел или изменился лицом или телом.

— А лакеи с кокотками зачем? — спросила я.

— Очевидно! — сунулся Вэгсов референт. — Откуда солдатам знать, как аристократы выглядели вчера или позавчера. А вот челядь — она приметливая, да и девки всё обо всех знают. Думаю, сейчас всех, кто хоть сколько-нибудь замаран в союзе с Теми Силами, призовут к ответу — никто уж не уйдёт!

— Звучит не слишком весело, — заметил Валор. — Предположу, что и столица сейчас не слишком напоминает саму себя довоенную…

— Скажите, прекрасный мессир барон, нельзя ли достать немного вина? — вдруг спросил Вэгс. — А лучше — рома. День был тяжёлый.

— Увы, — Валор развёл руки. — Это же военная база, где вдобавок большая часть контингента — фарфоровые солдаты. Крепитесь, мессир.

Шеф газетёров жевал, наклонившись над столом, и, казалось, засыпал прямо над тарелкой. Дипломатам, видимо, тоже мучительно хотелось спать, но они крепились.

Мне стало жаль их.

— Простите, мессиры, — сказала я. — Я вас покину и заберу мессира Клая. Клай, проводи меня в часовню Ависа, хорошо?

Дипломаты поднялись из-за стола, прощаясь. Тяпка с заметной неохотой поднялась с моих ног и зевнула.

— Идите, конечно, — сказал Валор. — Вам необходим отдых, деточка.

Но о чём мне не думалось вовсе — так это о сне, а на дворе, где уже стояла глубокая ночь и воздух был холодный и сырой, я окончательно встряхнулась. И моя собака встряхнулась, буквально.

— Вот, значит, о чём говорил Валор, — сказала я Клаю. — Там у них сейчас всех режут, да?

— Да уж сводят счёты, не сомневайся, леди-рыцарь, — сказал он мрачно. — И мессир Валор считает, что чем дальше, тем больше… в общем, плохо в Перелесье будет. Рандольф его ранил и предал, а такие раны быстро не затягиваются… Одна надежда — на Ричарда. Годные Сумерки — большое дело…

Мы пошли к часовне.

Ночь была неожиданно тихой, хоть в лагере и горели костры. Видимо, люди сразу после еды завалились спать, а фарфоровые солдаты беседовали негромко. Дневная жара сменилась ледяной сыростью. Пахло лесом, мокрой травой, сырой землёй — острый и тревожный запах. Тёмный лес, плоский в ночи, словно вырезанный из чёрного бархата и наклеенный на подсвеченные медной луной небеса, казался мне зловещим.

Очень хотелось домой, на побережье. Тёплого и свежего морского ветра.

Огонёк в окошке часовни еле мерцал: видимо, там горели только лампадки. Зато нас встретили.

— Ричард! — заорала я радостно.

— Приветики! — сказал он с совершенно счастливой улыбкой.

Тяпка полетела к нему, и мы оба к нему кинулись, как к родному брату. Он Клаю руку пожал, а мне поцеловал, и я почувствовала и телом, и душой этот обмен… и силой, и чувствами… Как удивительно, думала я в этот момент, что наш вампир — князь Ричард, а не князь Олгрен… и как странно…

А за Ричардом вышел Авис.

Загородил собой скудный свет из дверного проёма, пропел:

— Здорово, дети Божьи! Уж как у меня душа-то болела!

И я его обняла, а Тяпка, окончательно проснувшись, прыгала вокруг.

— Здравствуйте, святой человек! — радостно сказал Клай.

— Наставник Авис, — спросила я, — а где же Дорин?

— Дома, — сказал Авис странным тоном.

Печальным и даже каким-то торжественным.

— То есть — мёртв? — расшифровал Клай горько, без всякой торжественности.

— За ним Долика приходила, — сказал Авис всё так же, будто подбирал ноты для храмовой службы. — Первый, значит, раз в жизни я духа видел, душу, то есть… призрака. Нет ведь у меня Дара ни капли, ни крошки, а вот поди ж ты. Как раз в ту ночь… когда битва была… Дорин у меня сидел, вроде как вестей мы ждали — и Долика в часовенку вбежала, светлая, лунная… И я увидел, и Дорин увидел, вскочил, а она радостно так закричала: «Мы победили! Мы победили! Дорин, побежали к папе и к мамочке, теперь можно!» И Дорин из фарфорового тела вышел, словно… не знаю… просто вышел. Легко. Я заикнулся: «Куда ж…» — а они меня обняли с двух сторон, как тёплые облачка… И Долика говорит: «Как куда? Домой, наставник Авис! Мы свободные! Скажите Карле и Клаю, что мы их целуем-обнимаем, но нас ждут!» И убежали бегом… вдвоём, смеясь… такие дела.

Я заглянула в часовню. На перевёрнутом снарядном ящике под образом сидела великолепно сделанная кукла, изображающая трогательного мальчишку. Я вошла и села на пол рядом с куклой — и под руку мне подсунулась Тяпка.

Я смотрела в тёмные зеркальца кукольных глаз — и понимала, как устала за эти дни. Как за целую жизнь.