Костёр и Саламандра. Книга третья

23

Мы спустились. Внизу, у входной двери, Клая ждали ещё трое ребят Трикса. Эти были до изумления чистые, с чистыми волосами, разве что у одного осколок разрезал китель и рубаху под ним, как ножницами, — в разрезе виднелся вспоротый каучук и блестел металл.

— Контролируете первый этаж, — сказал им Клай. — Тут вообще-то мессир Валор везде защиту поставил, но мало ли… Любую нежить — истребить, а если что живое — постарайтесь взять живьём. Тут любопытно, как оно уцелело, если что.

Они остались, а мы вышли. И меня остро удивило, что день-то наступает солнечный, а не серая хмарь, как мне казалось в штабном корпусе. Просто там, впереди, что-то ещё страшно дымило, дым облаком расплылся над секретной базой, как громадная грозовая туча. Воняло мерзко: гарью и падалью, сгоревшими костями и мясом, сгоревшим тряпьём и деревом, горелой серой и ещё чем-то неопределимо гнусным. Тяпка чихнула раз, чихнула два, а меня не тянуло чихать, меня начало мутить.

— Тошно? — спросил Клай. — Давай пойдём помедленнее — и постарайся дышать не очень глубоко. Это их фабрика горит. Она рядом с храмом была. Я успел увидеть, что у них там было. И трупы, которые они приготовили для обрядов, и нежить в банках запечатанных — много всякой мерзости поджарилось. Не удивляет запах.

— Это ты взорвал? — спросила я, пытаясь дышать ртом.

Хельду, небось, сейчас легче: он запахов не чувствует. Отличное качество для демонолога: ад страшно вонючий.

— Нет, — сказал Клай. — У меня с моей группой цель была — пройти в закрытую зону, взорвать храм и пробиться к пленным. Мы разделились после боя в штабном здании. Но там, я скажу, вышло просто и кроваво: там охрана была сплошь люди, и большинство — простецы. А кто с Даром — немного, но за двоих я ручаюсь — штатские и не ждали. Гэрис одному шею сломал раньше, чем тот вообще сообразил, в чём дело: выскочил в коридор ругаться, что шумим, мешаем им с Хаэлой заниматься научной работой…

— Хаэла сообразила быстрее? — спросила я.

— Этот ругатель её спас, — сказал Клай. — Время для неё выиграл. Сообразила и среагировала моментально, захлопнула дверь — и, наверное, тут же запечатала. А вот я не успел сообразить, что трогать не надо, и Флай сгоряча дёрнул… ну и всё. Потеряли его. Начертить печать у неё времени не было, но, быть может, был трафарет… Потом у Валора спросим.

— А где… — начала я, но дальше не выговорилось.

— Трикс? — Клай догадался и так. — Его группа как раз прорывалась на фабрику, через главный цех, я не видел. Ясно только, что был тяжёлый бой, там же демоны были, нежить… Какие-то странные твари вроде сухопутных осьминогов, я видел только мельком, мы же проскочили дальше. Ну, у Трикса была цель уничтожить всё — так они и взорвали, что смогли. Вместе с собой. Там многие погибли, уцелели те, кто проскочил дальше, туда, где хранились серые. Там вмешался этот… лупоглазый, из Заболотья, которого потом привели к Валору. Но это я узнал уже потом: дело моей небольшой группы было уничтожить храм. И потом добраться до пленных. Если уцелеем.

Я вдруг поняла, что он сказал, — и ноги у меня подкосились. Я чуть не села на песок плаца, Клай снова поймал меня на лету:

— Ну что ж вы, леди-рыцарь…

— Ты тоже шёл взорвать и умереть, — еле выговорила я.

— Нет, — Клай мотнул головой, и я почему-то поверила. Всё-таки связь у нас была совсем особая, и я почувствовала, как больно ему об этом говорить. — И я, и Трикс, мы все собирались вернуться. Просто кому как повезло. Я с Валором прощался — думал, не увидимся больше, душа болела: некого было с ним оставить… а он справился один, силён. И никто, конечно, не знал, что Долика так…

— Как? — спросила я, хотя, честно говоря, не хотела знать как.

— Она выбила забор и повалила сторожевую вышку, — сказал Клай. Остановился, повернулся ко мне. — Понимаешь, рядом с нами шла стихия… шторм… Брёвна разлетелись, как спички. Долика так смеялась… честное слово, нам всем стало жутко. Я ею командовать не мог, да и никто бы не смог — всё равно, что пытаться командовать ураганом.

— Она сама нашла цель? — спросила я.

— Она как будто пришла в себя на секунду, — сказал Клай. — Посмотрела на меня, спросила почти нормальным голосом: вот там главное зло? Да, говорю. И тут полыхнуло… белый огонь этот в ней, в глазах её. Она сама нам приказала. «Оставайтесь здесь, — говорит. — Это — моё». И вот тут голос был уже совершенно нечеловеческий. Что это говорило через неё — я и судить не возьмусь. Никто не дёрнулся.

Он говорил довольно спокойно, но я чувствовала его боль и тоску. И, кажется, вину — хотя ему-то в чём себя винить…

— На ней была взрывчатка, — сказал Клай тихо. — Много. Мы ей давали три динамитные шашки, а она взяла десять. А уже у пролома в заборе, пока Шелс и Линей отстреливали серых, а другие парни ещё в кого-то палили, и мы слышали, как в цеху рвутся гранаты, она ещё мои забрала и у парней, которые тоже несли взрывчатку. Никто не возразил, опять же: от неё шло такое… волосы на голове поднялись, как в грозу. И воздух нагрелся и дрожал…

— Мы тоже видели божество по дороге, — сказала я.

— Не знаю, божество или орудие божества, — сказал Клай. — Или какой-то кусок ада против всего остального ада… я не теософ. Но сила в ней бушевала, как в оке тайфуна. И она убежала… по-моему, почти не касалась земли, а может, показалось мне… Ей навстречу оттуда дёрнулся какой-то кошмар, припоминаю только пальцы или щупальца — и глаза на них… но никакая тварь её не остановила. А потом рвануло так, что мы все полетели на землю. Вот тогда-то я её и увидел в последний раз.

— Долику? — поразилась я.

— Чмокнула меня в щёку, — сказал Клай. — И ушла в небо, как к себе домой. Без всяких ужасов и неестественных сил. Моя маленькая девочка.

Он плакал, я чувствовала. Плакать по-настоящему ему не позволяло фарфоровое тело, но его душа плакала слезами, обжигающими и меня тоже, — и Дар они поднимали. «Я думал, теперь это моя девочка, — хотел сказать он. — Что эти близнецы — наши с тобой дети. А она ушла, и защитить я не мог, и ничего, ничего нельзя было поделать». Я всё это так отчётливо слышала, будто он сказал вслух.

И тоже ничего не могла сделать. Только обнять его: прости, вот я у тебя есть.

Клай моргнул и встряхнулся. И я попыталась втянуть слёзы обратно в глаза.

— Ладно, — сказал он очень спокойно. — Смотри. Мы подходим.

Здесь никто не строил баррикад. Несколько диверсантов сидели на обломках и встали, приветствуя нас. Один сделал шаг навстречу.

— Разрешите обратиться, мессир Клай: тут всё спокойно. Наши работают внутри.

— Благодарю, — сказал Клай. — Продолжайте наблюдать за обстановкой.

Забор, огораживавший закрытую зону, вынесло, словно громадным тараном, караульная башня лежала на земле — и я разглядела в дыму белеющие места надлома толстенных брёвен.

Дымили руины храма, чёрные, как уголь, чёрные, как куски какой-то нездешней черноты. Перед храмом, видимо, раньше была небольшая площадка, отделявшая его от места, где держали пленных, и вся эта площадка была завалена обгоревшими останками, жуткими, как лихорадочный бред. Я так поняла, что всё это рванулось из храма, из того очистительного огня, который Долика там зажгла, но тот огонь здорово их прижёг. Не ушли.

Скорченные туши жрунов не удивляли. Но какие-то раздутые тела вроде безобразно распухших людей, из которых во множестве росли коленчатые паучьи ноги, как-то не умещались в сознании… а были и ещё… Я перешагнула осьминожье щупальце размером с мачту и лопнувший глаз, вырванный из жуткого черепа вместе с белым канатом нерва, студенистый шар не меньше человеческой головы. Тяпка, рыча, жалась к моим ногам.

— Долике нужно поставить памятник, — сказала я. — И всем, кто погиб здесь. Представляешь, вот это всё расползлось бы по побережью… А мы-то думали, что морскую нежить делают где-то поближе к морю!

— Эти, наверное, сухопутные, — сказал Клай. — Но я, конечно, не знаю. Валор разберётся.

Я улыбнулась, хоть у меня было нестерпимо тяжело на душе. Ну да, Валор-то со всем разберётся, похоже, к нему уже все наши относились так.

Вторая группа диверсантов охраняла ворота в заборе, отделяющем, как я поняла, храм от места, где эти гады держали пленных. На воротах ещё висели какие-то серо-бурые клочья — от них шло какое-то нехорошее тепло, поднимающее Дар, — и белели рисунки Клая, сложные розы: от крадущегося зла, от адских чар и от наведённых проклятий. Роз было много, и линии выглядели очень яркими. Я поняла, что Клай рисовал в несколько слоёв.

— Ого, — сказала я, подходя. — И сработало?

— Да не очень, — сказал Клай. — Видишь, часть осталась… и я не очень понимаю, чем это грозит. Но всё-таки с самих ворот сошло. В десять приёмов. Я молился, как храмовый послушник в престольный праздник, леди-рыцарь, — отрапортовал он, будто хотел чуть успокоить меня шуточкой.

— Леди туда с вами пойдёт, ваше благородие? — спросил диверсант-часовой. — Не надо бы…

— Бережёте леди нервы, мэтр? — спросила я и фыркнула. — Брось, не трудись. Я ничего не боюсь.

— Если бы не знал, что у тебя интуиция лучше моей, ни за что бы тебя туда не повёл, — сказал Клай. — Нехорошо.

Я возвела глаза горе́:

— А где тут хорошо?! Покажи мне это место, я туда схожу травничка выпить.

— Травничка как раз можно и там, — сказал часовой. — Райтан и ребята обшарили склады около железки, нашли и провиант, и даже медикаменты кое-какие. Кавалеристы помогли их доставить сюда. Там у них ещё парень нашёлся — фельдшеру помогал, теперь за медика, так что нижним чинам уже вроде бы и полегче. Вот что с господами офицерами делать — это уж никто не смог придумать. Это вас ждали.

Клай кивнул. Что-то он понимал, чего ещё не понимала я.

Спросил только:

— А что, склады они так и бросили? Охрана разбежалась?

— Зачем разбежалась? — удивился часовой. — Там осталась. Мы её пока особо не собирали, охрану, так что там и лежит себе спокойно.

— Вы пленных не брали? — спросила я. Даже странно, какой у меня тонкий голос. Но не дрожит — уже хорошо.

— А на что? — ещё больше удивился часовой. — Да они, леди, и не сдавались в плен-то.

— Молодцы, — сказал Клай. — Правильно. Наблюдайте за обстановкой, Эрл.

Я потянулась к створке ворот, но Клай отвёл мою руку, открыл сам. Всё-таки не хотел, чтобы я трогала, перестраховывался… а я не стала спорить.

Меня просто поразило открывшееся зрелище.

Между тремя длинными низкими зданиями вроде казарм или бараков, на квадратной площадке или плацу, в тусклом свете солнца, полузакрытого дымом, я увидела множество людей, сидящих и лежащих на земле. Они все казались страшно измождёнными — не просто худыми и бледными, а полупрозрачными, будто выходцы из-за Межи. Без возраста, но многие седые. Большинство — в остатках нашей красивой формы, некоторые — в зеленоватых лохмотьях, оставшихся от формы солдат Перелесья, иные — в заношенном белье или обносках обычной гражданской одежды. Неподалёку от ворот горели два костра, и наши диверсанты варили на них в больших котлах, судя по запаху, крепкий травник и похлёбку из копчёной грудинки с луком. Некоторые пленные ели из жестяных мисок, остальные, очевидно, дожидались своей очереди, но без голодного нетерпения, равнодушно — они казались глубоко погружёнными в себя.

Стояла тишина, странная для места, где собралось столько людей.

Тяпка не сунулась к ним — стояла рядом со мной и еле слышно поскуливала, посвистывала… мне показалось, что она сейчас завоет.

— Тут только солдатики, — сказал Клай. — И наши, и тамошние… не знаю, дезертиры, наверное. Или штрафованные. И гражданские из тех, кто попроще. Ребята их вытащили из бараков, кто смог — сами вышли. Я думал, им полегчает на воздухе, но, видимо, нужно время, чтобы они немного опомнились.

— Так, — сказала я, пытаясь дышать ровно. — Кто их жрал?

— Клопы, — сказал Клай. — Так они это называют. Кто твою кровь пил, братец? — окликнул он худого седого солдата, у которого на грязной заношенной форме каким-то чудом уцелел один ефрейторский погон.

Солдат с трудом поднял голову. С заострившегося воскового лица смотрели неожиданно юные глаза, он взглянул на меня и даже попытался улыбнуться:

— Дык… клопы же, леди… Серые, с ладонь… приходили в сумерки… и не отмахнёшься… вроде оторопи нападает…

— От них очень мерзко, да? — спросила я. — Нестерпимо, люди умирали от омерзения?

— От омерзения помирать — дело нежное, господское, — чуть усмехнулся солдат. — Помирали, да… только, по-моему, от бескровия умирали. И от потери сил… а так, конечно, очень гнусные твари.

Разговор немного оживил пленных — или моё присутствие, не знаю. Тяпка перестала дичиться, подошла — и солдат с тёмным от въевшейся копоти лицом, который, кажется, почти не существовал в реальности, погружённый в собственные мысли, вздрогнул, будто очнулся, и погладил её по голове. И увидел меня:

— Вот удивительно… неужели сама леди Карла?

— За вами вот пришла, мэтр! — сказала я как можно веселее.

— Как бы не поздно, прекрасная леди, — тихо прошелестел совсем уж немощный старик.

Как на нём оказалась наша форма? Как он оказался здесь?

— Сколько вам лет, мэтр? — спросила я.

— Тридцать один на Блаженную Арну, — шепнул старик.

Ужас окатил моё сердце жаром.

— А вам? — спросила я того, седого, кто рассказывал о клопах.

— Двадцать пять, — сказал он с той же чуть заметной печальной усмешкой. — Не похоже, леди?

Я взглянула на Клая — и он кивнул:

— Думаешь, не столько кровь…

— Сколько жизнь, — сказала я. — Хаэле, значит, около ста лет? Интересно, куда ещё шли их жизни… ах, как интересно, Клай! Чудовищно и прелюбопытно! Как жаль, что не вышло её тут же удушить, гадину…

Ярость подняла во мне Дар — и его отсвет чуть вернул живых красок лицам солдат, что оказались рядом со мной. Мои кулаки сжались сами собой, так что ногти впились в ладони.

— Как думаешь, Клай, эта гадина сдохла?!

Клай шевельнул плечом — человек бы пожал, фарфоровые были не так гибки:

— Во всяком случае, отток прекратился. Сейчас они чуть живее. Может, эта дрянь обратима? Просто время нужно?

— Мы непременно узнаем, — сказала я громко. — Надо с Ольгером поговорить, может, какая-нибудь алхимия поможет… и с Отцом Святейшим — может, отмолить можно…

Я была права: меня услышали. Пленные встряхивались и поднимали головы — может, начали надеяться.

— Братцы, — сказал Клай, — вам поесть надо. Даже если не хочется. Вы, главное, на этом свете удержитесь, а учёный люд в столице уж придумает, как вас вылечить.

— Непременно вытащим, — сказала я. — вот увидите, вытащим!

— Своих только? — с горечью спросил полулежащий на земле худющий парень без возраста в клочьях перелесской формы.

— А вы тут все свои! — крикнула я. — Кто против ада, тот и свой!

— А кто не против, — сказал седой, наш первый знакомец, — того ведьма в охрану брала. Или трупы таскать жрунам на поживу. Или ещё на какую подлость. Так и говорила: ну, рядовой, принесёшь присягу… мне… будешь жить!

— А вместо груди у ней — ощеренная башка, — темноволосый парень с совершенно белой чёлкой и висками, в рубахе, присохшей кровью к ране на плече, попытался привстать, но не хватило сил. Клай помог ему сесть. — Ей и присягать. Аду, значит.

— Мерзко, — простонал перелесец. — Лучше дезертиром, лучше сдохнуть…

— Они, значит, видят сквозь гламор? — спросила я Клая. — Как? Простые ребята же…

— Да она от них и не скрывала, — сказал Клай. — Скорее, наоборот. Если уж так перепугались, что присягнут, — никуда не денутся, будут служить как миленькие…

— Но ты сказал, это только солдатики, — напомнила я. — А Ланс…

— Тяжело тебя туда вести, — сказал Клай. — Зрелище… знаешь… не из приятных. Но я впрямь не знаю, что делать. Этот орёл-кавалерист нашёл на складе у железки какие-то пилюли, приглушают острую боль, говорит… дал, кому смог. Но, по-моему, это так… из рогатки по киту…

— Да не тяни ты! — рявкнула я. — Мне так только хуже!

— Ладно, — вздохнул Клай. — Идём.

Он повёл меня через площадь в самый дальний барак. Видимо, это место и среди пленных считалось зачумлённым, потому что они явственно старались держаться от него подальше: от всей человеческой массы барак отделяла полоса вытоптанной земли. И я понимала, почему: мы ещё не успели подойти вплотную, а Дар уже жёг меня до боли — и мне мерещился странный запах.

Не отвратительный, даже чем-то приятный. Как запах мокрой лесной травы, когда мы с Клаем шли в часовню на секретной базе поздним вечером. Густой зелёный запах… И напугал меня до одури. Я шла и думала о жутковатых мистических сущностях Перелесья.

Клай открыл дверь, рядом с которой валялись засов и сбитые замки, и густой зелёный запах чуть не удушил меня: в помещении было почти темно и пахло лесной травой, мертвечиной и кровью, но травой всего сильнее. А ещё я услышала безмятежный голос Ланса.

Он напевал, словно про себя: «Очаровательные глазки, очаровали вы меня… в вас столько прелести и ласки, в вас столько неги и огня…». Я просто представить не могла бы ничего более жуткого и ненормального, чем эта пошленькая песенка — и его тихий голос.

А Клай включил яркую электрическую лампу. И тут же кто-то простонал: «Свет… свет…» — будто свет причинял ему острую боль, и ещё кто-то охнул или всхлипнул.

Вдоль стен с двух сторон тянулись металлические решётки, к которым были привязаны или прикованы люди. Всю эту конструкцию — и решётки, и людей — обвивали тёмно-зелёные лианы. Я с ужасом, от которого подкосились ноги, рассмотрела: они врастали в тела и вырастали из тел, впивались в кожу и мышцы, разрезая, будто тонкие стальные струны. Но кровь почти не текла и ран было почти не видно. Только беспомощные люди, стоны, громкое дыхание — и зелёный монстр, то ли удушающий, то ли пожирающий их.

А Ланс тихонько напевал: «Очаровательные глазки, как я желал бы видеть вас…» — и я его увидела.

Его шикарная чёлка стала совсем седой, затрёпанного офицерского мундира было почти не видно под листвой. А лицо…

Он встретился со мной взглядом, узнал и улыбнулся.

Это было настолько нестерпимо, что я ухватилась за побег лианы — будто за раскалённую проволоку — и рванула.

— Ой! — вскрикнул Ланс. — Что вы, леди Карла! Не надо, больно!

— Ланс! — заорала я. — Очнись!

Он снова улыбнулся. Лучше бы вопил от боли, это не было бы настолько чудовищно.

— Она говорила: домой поедешь, к жене, — сказал Ланс тоном гимназистика-второклашки. Улыбаясь. — К куколке, понимаете, леди Карла! Обещала. Но, говорит, кое-что отвезёшь. Не в руках. Тебе ровно ничего не надо делать, только согласиться. Отвезти подарки тестю с тёщей. И останешься с куколкой… один…

Ланс улыбался, а по щекам его текли слёзы, о которых он явно не имел ни малейшего понятия. Он смотрел на меня совершенно чистым взглядом гимназистика — или, наверное, кадета — ребёнка, не артиллерийского поручика, не взрослого мужчины. И я этот взгляд еле выносила.

— Она говорила: тебе ничего не надо делать, только согласиться. Она каждый день приходит и спрашивает: хочешь поехать домой? А я вру, что не хочу… Вы мне снитесь, леди Карла? Или это снова она?

А загорелый парень рядом начал кричать — и я рявкнула:

— Клай, погаси свет!

И Ланс жалобно сказал:

— Не уходите, леди Карла!

Я погладила его по голове, как гимназистика:

— Мы с тобой вместе уйдём, не думай.

Клай погасил лампу, и пленные мало-помалу затихли. А Клай тронул меня за руку, шепнул:

— Как же мы их вытащим? Ты видишь — им худо от любой попытки… Я тут попробовал рисовать розы от адских сил, но оно вообще не реагирует, ни на одну… При этом ведь должен быть способ, должен… вот бы Валор нашёл архив Хаэлы!

Я взглянула на Тяпку. А Тяпка почему-то почти не волновалась: она с любопытством обнюхивала пол, засыпанный сухой листвой и опилками, землю пополам с навозом под решёткой и ноги Ланса. И у меня в голове начали появляться какие-то проблески.

Я потёрла клешню, которая чесалась, словно обожжённая. Прислушалась к Дару, который стоял во мне стеной, но…

— Клай, — спросила я, — а ты здесь демонов чуешь?

— Нет, — уверенно сказал Клай. — Точно нет. Знаешь… сейчас глупость скажу… у меня такое чувство, что оно в своём роде живое. Это растение. Не нежить.

— Поэтому и не реагирует на розы, — сказала я. — Это не адская тварь. Это перелесское что-то… какой-то их обряд, их фирменное чернокнижие.

— Проклятие! — заорал Клай так, что охнул пленник рядом.

— Ты что ругаешься? — удивилась я.

— Да нет! — радостно выпалил Клай. — Не я! Хаэла! Это проклятие, чернокнижное проклятие! Берёшь стихийную силу — ну вот, рост лианы этой — и им проклинаешь…

И я поцеловала его в закопчённую шершавую щёку:

— Ну конечно! Конечно, проклятие! Клай, чудо Божье, мы с тобой уже снимали, помнишь? Мы и не такое снимали! И сделаем снова! Я сейчас начну, а ты — ты поймёшь, когда присоединяться.

У меня пела душа. Я усадила Тяпку поодаль, резанула клешню прямо по ожогу — и принялась чертить окровавленным ножом. И запела, как когда-то во Дворце, заклинала чёрное зло развернуть острие на чёрное сердце, в котором зародилась ненависть. Найди, найди это чёрное сердце, вернись туда и останься там именем… и про себя перечислила пяток Тех Самых, которые были бы особенно рады видеть Хаэлу и о многом с ней побеседовать!

Я всей кожей — и Даром — сразу почувствовала, что всё делаю правильно. И Клай почувствовал и вспомнил, он присоединился, когда мы начали отпускающий обряд, — и вокруг нас зашелестело и зашуршало.

В тусклом, еле пробивающемся свете из окошек, скорее, напоминающих бойницы, мы оба видели, как шевелились ветви и листья — и как лианы растворялись, втягивались сами в себя. Дар бушевал во мне, как в вулкане, но сейчас это было совершенно блаженно — сейчас я явственно осознала, что Дар — Божий. И я — орудие Неба. Я резала себя и пела, и что-то страшно древнее принимало жертву, отступало, отступало — и потихоньку ушло совсем.

Они остались стоять — и кто-то сел, потому что его не держали ноги, а кто-то ощупывал себя, не веря глазам, и Ланс спросил с улыбкой, которая больше не вызывала у меня безнадёжного ужаса:

— Значит, вы настоящая леди Карла, да?

— Да, прекрасный мессир, — сказала я и вытерла своим рукавом его мокрые щёки. — Скоро к куколке поедешь. Без всяких мерзостей и предательства.