КОМ-8 (Казачий Особый Механизированный, часть 8)

22. ПОТРЯСЕНИЯ

ИЗ ПОСЛЕДНИХ ЗВЕРИНЫХ СИЛ

Я полетел вниз.

И ка-ак грохнулся о каменный парапет крыши. Поначалу-то боли не заметил, вскочил… прямо напротив строя из четырех индусов. И в руках у них были уже не сабли, а вполне тебе винтовки. Грянул залп, и меня словно кувалдой долбануло в живот. И в голову. Я ещё успел бросить вперёд, на все оставшиеся силы, ледяные копья, а потом упал.

Сколько я так пролежал — не знаю. Мне показалось не меньше часа. А на самом-то деле — может, минуты две. Очнулся человеком. Пополз вперёд. Думаю, хоть винтовку подберу. Почему-то мне казалось важным подобрать эту винтовку. Отстреливаться собирался? Потом почти потеряв силы, перевернулся на спину, стёр, а вернее, размазал кровь, что заливала мне правый глаз. Отцепил от ремня гранаты, одну метнул туда, откуда ещё звучали выстрелы, а вторую прижал к груди. Может, ещё заберу кого с собой?

Соображал я тогда, конечно, плохо. Как в красном тумане всё. И где-то на окраине сознания ревел Зверь, требуя права управлять телом.

ДАВАЙ!!!

И меня словно подкинуло в воздух. Приземлились уже на четыре лапы. А впереди были вкусные! Прыжок. Н-на! Н-на! По шкуре бессмысленно скользят выстрелы, походя откусываем полтела какому-то индусу в богатом тюрбане.

Не вкусно!

Пьфу!

Прыгаем вперёд, прямо на строй солдат, которые пытаются стрелять в меня, колют смешными штыками. Вертимся, вырывая в строе индусов огромные проплешины. И если раньше я был в крови почти весь, то теперь — точно. Весь целиком. И в крови, и в кишках, и в прочих неприятных субстанциях. И всё это кровавое великолепие проплывало мимо моего сознания как-то боком, в дымке. Словно не я это, а какое-то кровавое языческое божество из снежной тундры, невесть как попавшее в жаркую Индию.

Копьё льда сносит очередную дверь, рык, но в коридоре никого.

Спрятались? Правильно! Бойтесь!

Прыжок вниз с галереи.

А тут у нас что? Смешные пушки? Пушки-пушечки. Что ж вы вверх-то смотрите? Я же тут! Н-на! Н-на! Как смешно они летают!

Во двор выбегает небольшой шагоход.

И ты тоже полетай. Не хочешь?

Голубые когти вскрывают кабину и перекусываем истошно орущему пилоту голову.

Невкусно!

Ага!

Прыжок с заваливающегося шагохода и… чуть не прибили лису.

— Не лезь!

— Илья, эвакуация! Домой! Домой! Оставь их!

— Вкусных оставить? Тебе-е⁈ Это моя добыча! — Из пролома в стене выпрыгивает огромный тигр-оборотень… просто затем, чтоб повиснуть на синих когтях правой лапы. Кривые когти бесполезно скребут по белой окровавленной шерсти.

— Моя добыча! — рычу в ошалевшие глаза кошака и рывком отправляю его в полёт, обратно в пролом.

Потом съем!

Невкусно!

Да знаю я!

— Илья, домой! Серафима, Аркаша, Ваня, Маша! Домой!

— Сима, Арик, Ваня, Маша? — я словно спрашиваю себя: — Домой?

— Домой! — уговаривают взволнованные голоса.

— Хорошо. Едем домой! Устал я, силов никаких нет.

Меня подхватило с трех сторон и потащило вверх.

Чего-то мне не хорошо…

Свистящие воздушные потоки сменились ощущением замкнутого пространства. Много запахов. Железо. Люди. Кровь. Смерть.

— Коршун!!! — заорало несколько голосов.

— Пропустите его светлость! — одновременно с ними звенящий голос старшей лисы. И испуганный, срывающийся — Хотару:

— Мама, не может быть!.. Мама! Почему он мерцает⁈ Он умрёт⁈

Шум, крики, толкотня. И растерянный голос доктора:

— Боже, какой тяжёлый пациент… А я почти пустой!

Вот так, братец, – усмехается мой внутренний медведь. — Что ж, по крайней мере, напоследок мы задали им знатную трёпку…

Я хочу спросить: а как же Серафима? А дети? Я просто оставлю их? Не может быть, у меня ведь всегда получалось!..

Зверь пожимает плечами, разводя в стороны огромные лапы. Теперь я тоже вижу, что он мерцает. Скоро он истает совсем, а за ним уйду и я. Оборотни всегда умирают так.

— Дядя Илья Алексеевич!!! — отчаянно кричит Хотару. — Не умирай!!!

Рядом рыдает Сэнго.

— Мы можем помочь? — спрашивают растерянные голоса. — А нельзя перелить кровь?

— Даже если бы у меня было оборудование, — подавленно отвечает доктор, — никакое переливание тут не поможет.

— Поможет! — рычит Айко. — Я знаю, какое поможет! Мой отец поверил мне! Герцог Коршун не умрёт, пока я жива! Ты будешь целить! — должно быть, она сейчас тыкает доктора в грудь: — Мы будем целить вместе!

— Но я вижу, у тебя тоже почти не осталось сил! Ты вычерпала даже свою жемчужину*! — кричит он в ответ. — Ты не сможешь вылечить даже насморк!

*Жемчужная сфера или звёздный шар — магический запас энергии, которую лисы берегут на крайний случай.

— У меня есть мои хвосты!!! — голос Айко страшен. — Если нужно, я отдам их все и стану простой смертной женщиной, но он будет жить.

Маленькие лисы перестали плакать.

— И я, — дрожащим голосом говорит Хотару. — Я тоже отдам свои хвосты.

— Что нужно делать? — спрашивает Сэнго.

— Дайте мне руки, девочки, — Айко холодна и решительна. — Закройте глаза. Сосредоточьтесь. Доктор, принимай!

И они закричали. Тонко, пронзительно. Так, верно, звучит настоящая боль. А доктор охнул и согнулся в три погибели. Теперь я тоже видел его — его прозрачная, мерцающая фигура переливалась, словно бутылка зелёного стекла, в которую залили пульсирующий свет.

— Исцеляй! — прохрипела Айко сквозь стиснутые зубы.

И в меня хлынула жизнь!

Я смотрел на суетящуюся фигурку доктора и понимал, что в этот раз смерть прошла так близко, что шерсть на загривке от её дыхания поднялась.

Хотел сказать: «Хватит, теперь сразу не помру, дотерплю до Бидара», — но язык отказывался ворочаться во рту. Или это всё из-за того, что я пока не пришёл в себя, и всё происходящее — тот самый тонкий план, о котором иногда толкуют?

Во всяком случае мой Зверь выглядел куда как лучше, перестал мерцать и произносить трагические прощальные речи. По правде говоря, сейчас вообще никто не говорил. Доктор перестал суетиться, замер, поднявши руки, и сиял сейчас совершенно нестерпимо.

Лисий плач превратился в высокий-высокий хрустальный звон, словно хор тысяч невесомых колокольчиков. Они стояли сразу за доктором, и от них бил белый энергетический луч. Нет, не стояли! Висели в воздухе. Меня пугало, что все три превращаются в пустые контуры лисиц, чуть подсвеченные синим. Почему-то я видел их на фоне огромного, бесконечно-чёрного неба, усыпанного мириадами звёзд — словно сама вселенная явилась посмотреть на их жертву.

Звон невидимых колокольчиков слился в единую ноту, поднялся на запредельную высоту и… наступила полнейшая тишина. Всё замерло — и доктор с воздетыми руками, и любопытный Большой Медведь, и три лисички, от которых остались едва заметные святящиеся синим оболочки…

И тут мне показалось, что я услышал взрыв — только не услышал, конечно, а почуял всем телом. Где-то там, на том конце вселенной. И сквозь всю непостигаемую черноту и пустоту пространства пронеслись ослепительным росчерком три голубых звезды и наполнили Айко, Сэнго и Хотару! Это было так ярко, что у меня аж заболели глаза, которых я не мог закрыть, потому что в тонком плане никаких глаз нет.

Парадокс, однако, — сказал мой Зверь.

А я сказал:

— Ну — хватит!

И решительно сел. И глаза открыл.

И подумал, что это решение — опрометчивое, ибо я видел множество кружащихся передо мной звёздочек.

СИЛОЙ ЯПОНСКОЙ МАТЕРИ

— Это что за искры? — спросил батин голос, и я понял, что не один вижу эту красоту. К тому ж, все до сих пор искры были такие желтоватые, а эти — сияюще-голубые!

Густой рой голубых искр кружился по трюму «Дельфина», окутывая людей, заживляя раны, изумляя.

— И чё это такое? — спросил батя, ловя в ладонь непонятное явление и стараясь разглядеть искры поближе.

Айко, лежавшая пластом, села на полу, придерживая пальцами виски.

— О! — батя ткнул в неё пальцем. — А почему у тебя раньше платье было с розовыми цветами, а теперь с голубыми?

— Да⁈ — Айко с удивлением огладила руками шёлк одежды и живо оглянулась, выпрастывая из-под подола… шесть кончиков лисьих хвостов!

Только почему-то белых.

— Эва, — пробормотал дядя Антон, — поседела что ль⁈

А Айко смотрела на свои хвосты, разинув рот и забыв, как дышать. А потом отчаянно завопила:

— Аматэрасу!!! Это благословение Аматэрасу*!!!

*Богиня-солнце в японской мифологии, верховное божество всеяпонского пантеона синто.

— И чего это? — спросил батя у дядь Антона, который на правах библиотекаря считался среди наших деревенских авторитетом во всяческих сложных вопросах.

— Слышь, «матэр» поминает? — многозначительно поднял палец дядь Антон. — Значицца, радуется, что получила с небес благословение от ихней японской матери.

Батя помолчал, переваривая информацию, и резюмировал:

— Ну, благословение с небес — так-то оно неплохо!

Сэнго и Хотару приходили в себя медленнее. Мать принялась их тормошить и взахлёб рассказывать, что обе они не перестали быть лисами, а вовсе даже наоборот — теперь все они белые, и их ждёт путь бьякко*.

*Бьякко — белые лисы, посланники богов, помощники людей и т.д.

Лисички тёрли носы, чихали и ошалело моргали, осознавая произошедшее, пока Хотару вдруг не спросила:

— Так это что — шкодить больше нельзя будет? — и глазёнки её сделались совершенно круглыми. — Я теперь буду вести себя примерно? Как… Как бабушка Тамамо-но Маэ⁈

Этот пассаж был встречен дружным казачьим хохотом. Нет, гоготом, вот! Ржачем конским! И этот ржач привёл в себя до сих пор лежащего в отрубе доктора, на которого оседали последние искорки.

Взгляд у очнувшегося целителя был почти такой же шальной, как у лисичек. Он бегло осмотрелся вытаращенными глазами и спросил скороговоркой:

— Тяжёлые-где?

— Так, господин дохтур, в соседнем боксе! — ответили ему сразу несколько казаков, сопровождая слова направлением, и он, ни слова больше не говоря, туда устремился.

— Сколько безвозвратных? — спросил я дядю Родю.

Тот сразу перестал улыбаться, кивнул в противоположную сторону:

— Пятеро. Очень мало для операции такого плана. Очень. Целителю спасибо сказать надо, он ведь в модуле спустился, прямо тут, на земле исцелял всех, которых лисы ему подтаскивали.

Охохонюшки… Пять — конечно, мало, а как представишь, что каждому в семью этакую новость понесёшь — так и выше крышечки…

— Пойдём, попрощаться хочу, — попросил я.

— Ну пойдём.

Дядя Родя пошёл вперёд меня, показывая дорогу, дверь в бокс открыл — да тут же назад и отпрыгнул, саблю на боку лапая:

— Упырь! Упырь!!!

Что характерно, вопль этот произвёл мгновенное оживление в рядах, и весь трюм ощетинился клинками.

— Вы не охренели там⁈ — раздался сердитый голос дяди Жени из мертвецкого бокса. — «Упырь»! Сам ты упырь! Да помогите мне, ёрш вашу меть!

Я дёрнулся вперёд, но был остановлен вытянутой рукой дядь Роди:

— Погодь! Пущай докажет, что человек!

— Ирод ты после этого! — сердито возопил дядя Женя. — Доказательствов ему! Вот погоди, я ужо выберусь, выдам тебе на орехи!

— Братцы! — выкрикнул второй голос. — Да развяжите уже нас, чего мы тут как мумии валяемся?

— О! И Гришка ожил! — переглянулись казаки.

— Да мы все тута ожили, — мрачно ответил третий. — Как мадамочка эта узкоглазая к нам заявилась, так и ожили. Рано вам, говорит. Да ещё… как это?

— Переизбыток жизненной энергии в этом секторе, — сказал голос Григория. — Выдавила, говорит, вашу смертушку к японской бабушке. И исцелила заодно. Придётся, говорит, вам ишшо пожить, — голос Грини приобрёл язвительные модуляции, — помучицца с вашими дружками непутёвыми, которые живого человека от мертвеца отличить не умеют.

— Позвольте, дети мои! — накрыл трюм густой голос монаха-некроманта. До сих пор трое батюшек, видать, с тяжёлыми сидели. Но новости такого рода быстро разносятся, вот печёрский инок и поспешил. — Я умею жизнь от нежити отличать.

— Сабельку дать, батюшка? — спросили сбоку.

— Своё оружие имеется, сын мой. Будьте уверены, если там умертвия, упокоить их я смогу.

— Ты, батя, тока не горячись, — опасливо попросил изнутри дядь Женя, — ты внимательно присматривайся, — и некромант вошёл в мертвецкий бокс.

И сразу вышел!

— А ну, братцы, помощников сюда! Живы други ваши!

— Вот уж чудо дивное! — обрадовались казаки и заторопились наперегонки помощь оказывать.

Ну что сказать вам? После такого мы летели в Бидар весёлые — как пьяные!

Если не говорить о том, что возвращались ещё и с прибытком. Кто во время эвакуации, пока меня искали, пользуясь моментом, шесть золотых стату́й из сада раджи Голконды спёр, а? Да всех в каменьях самоцветных! Ну-ка? Конечно, Семёныч!

Ох и костерил его капитан. А Семёныч отбрехивался:

— Ну чего, чего ты яришься, Сергей Викентьич? Я ж ить из каких соображений?

— Из меркантильных! — сердито отмахнулся капитан.

— И ни Боже мой! Какую ты душевную травму нанёс старому другу!

— А как же! Сейчас распишешь, как ты поменяешь статуй на полный трюм сахара, а потом на спички, на бомбы, на чёрта лысого…

— Бомбы нам, конечно, совсем бы не помешали, — покладисто согласился Семёныч, — масла-то от «Божека и Рихтгофена» так и нет.

— Да куплю я вам масло! — не выдержал я. — За чем и дело стало? Надо было заявку оформить — и вся недолга.

— Заявка — это неспортивно, — не согласился Семёныч.

— Тогда вот! — я хлопнул по столу. — Вымениваю у тебя статуи на масло. Бомб у меня нет, извини. А статуи мне до зарезу нужны.

— А зачем? — спросил Семёныч. Видно, что из чистого интереса спросил, просто так.

— Государю подарю, — вздохнул я. — Надо же нам чем-то вину заглаживать. По-хорошему-то надо ить было сперва разрешение на личный герцогский отряд брать, а уж потом на голову ражде Голконды падать. А мы чегой-то заторопились.

— Да-а-а-с, — протянули Семёныч с капитаном хором, — кося-а-ак.

— Не завидую я тебе, — прибавил Семёныч со вздохом. — Когда нас в последний раз отчитывали… впрочем, оно ещё не рассекречено. Ладно, забирай! Но не забудь при вручении присовокупить, что Семёныч лично старался!

— Всенепременно! — заверил я.

Ну вот! Вопрос с гостинцем императору решён. Осталось премии участникам экспедиции выписать. И такие, чтоб каждый недоброжелатель знал: только рыпнись в сторону Коршуна — за ним не заржавеет, соберёт такой отряд, что вас мехом внутрь вывернет. Так что премии я планировал отписать королевские. Проблем у меня возникнуть не должно было.

Как там в том договоре, Фридрихом составленном, было сказано? «Процент от полученных с рудника рубинов»? Учитывая, что все подсобные строения во внутреннем дворе рудника сейчас рубинами набиты, а в иных местах залежи по колено ещё не разобраны, премии я могу себе позволить выдать более чем солидные.

А ещё торты. Три самых вкусных торта, какие только Олег печёт, и чтоб каждый размером со стол! Интересно, что скажут мои недоброжелатели, когда узнают, что с самыми свирепыми своими бойцами я расплачиваюсь тортами?

Я усмехнулся этой мысли — и тут пришла Айко. Села рядом, вздохнула:

— Всё же, жаль, Илья Алексеевич, что мы с вами теперь родственники…

Я смотрел на неё, разинув рот, и осознавал, что права ведь, рыж… тьфу, белая! Поделиться энергией для спасения жизни — это посильнее, чем побратимам кровь смешать. И пока я переваривал этот факт, Айко вздохнула второй раз:

— А я так хотела кого-то из дочек за Аркашу замуж выдать. Такой славный медвежонок…