Изменяя прошлое

Глава 25

Нам выделили два часа в комнате свиданий. Прапор Митяй, улыбаясь, как дебил, спросил, захватил ли я вазелин. Шутки у ментов такие, значит. Я внимательно посмотрел на эту лыбящуюся конопатую харю и… промолчал. С трудом, но промолчал, настолько мне нужна была эта свиданка. Однако, взглянув в мои глаза, мент как-то разом увял, и улыбка его потускнела. Наверное, вспомнил рассказы режимника о том, как надо вести себя со спецконтингентом, о чем нельзя шутить, каких разговоров избегать, а также о том, как некоторые весельчаки заканчивали свою жизнь с перерезанным лезвием горлом. Я удовлетворенно кивнул и, дав себя обшмонать, прошел в узкий длинный коридор с комнатами для личных свиданий, расположенными в ряд по одну сторону коридора.

Если кому интересно, то комнаты эти у нас на зоне были небольшими, метров, максимум пятнадцать, может, поменьше, площадью. В каждой комнате — окно, выходящее на небольшой участок земли перед высоким бетонным забором с колючкой поверху. Так себе пейзаж, хотя для меня привычный, но на родственников, наверняка оказывающий не самое лучшее впечатление и не позволяющий забывать, где они находятся. За забором располагалась, собственно, зона, если точнее — жилая зона, так как исправительные колонии в большинстве своем в нашей стране — это производство, на которое заключенные работают за копейки. Поэтому колония делится на жилую и производственную зону, в просторечии — промку. В жилой, понятно, стоят бараки, хотя, конечно, сегодня это никакие не бараки, а кирпичные такие общежития в два-три этажа, где каждый этаж занимает один отряд. Один барак, правда, одноэтажный — самый старый, там располагается отряд, в котором собраны все старики и инвалиды, а еще в этом здании находится церковь, точнее — храм, где закрепленный за зоной поп периодически проводит богослужения. Церковь, понятно, русская православная, никаких других теперь сюда не пускают, хотя так было не всегда.

Я снова вспомнил веселые девяностые, когда сидеть было одно удовольствие, особенно в первой их половине. Тогда еще православных на зоне совсем не было, они стали заползать уже позже и располагаться здесь обстоятельно. По распоряжению из ГУИН им стали выделять помещения и оборудовать их под храмы. Но начинала окучивание тюрем и зон в России вовсе не православная Церковь, она в начале девяностых сама с собой не могла еще разобраться. Сами посудите, начальство церковное, да и попы, за всю свою предыдущую историю в нескольких поколениях привыкли жить своей маленькой жизнью в тенечке, обслуживая, в основном старушек, которым было уже наплевать на комсомольскую карьеру и прочие запреты. Если вспомнить, что рассказывал покойный Александр Мень о семинариях в советское время, то, по его словам, это были такие ПТУ, где учили только запоминать правильный порядок службы и разных треб. Какое там богословие, какое там миссионерство и прочее, все было запрещено властями, и семинаристы знали обо всем этом лишь понаслышке. Даже высшее образование в светских ВУЗах получать было не позволено. В общем, по сути, это были такие люди с самым средним образованием, заучившие нужные тексты на церковнославянском, последовательность богослужения, традиции разные, да и… всё.

Говорю так потому, что сам был в детстве сему свидетелем. Один мой школьный приятель был сыном попа, и я бывал у него дома, не раз общался с его предками — попом с попадьей, а потом и он сам, сказав, что поступает в какой-то институт в Москве, после школы укатил учиться в семинарию. В целом, если короче, такое закрытое, малообразованное сообщество со своей субкультурой, где священником становился сын священника или диакона, женившийся на дочери священника или диакона, и живший тихой жизнью, наставляя бабулек тому, о чем и сами имели достаточно смутное представление. При этом выросши в семьях священников и насмотревшихся с детства на жизнь мам и пап, далеко не всегда, прям благочестивую, можно сказать, с младых ногтей получали профессиональную деформацию. А тут вдруг неожиданно перед ними раскрылись все двери, но они оказались к этому совершенно не готовы. Первые лет десять они, в основном, занимались своими, внутрицерковными проблемами, оставив российское общество для протестантов, которые были очень энергичными и противопоставить которым в условиях неожиданно свалившейся на голову конкуренции, православным было просто нечего — ни знаний, ни опыта у них не было. А потому все, что они могли, это лишь насылать на головы неожиданно появившихся конкурентов анафемы и прочие проклятия, обзываться всяко разно, да настраивать народ против, напирая на то, что они «не наши». Ну а коль не наши, значит, по определению, враги всего, чего только можно. А-ха!

Тогда, в девяностые, к нам на зону практически каждый месяц заезжали разные протестанты целыми коллективами, пели христианские песни, рассказывали о Христе, очень душевно проповедовали нормальным, понятным языком. Плюс раздавали бесплатно Библии и другую христианскую литературу. И, я вам скажу, у меня о них остались самые хорошие воспоминания. Потом, конечно, уже к концу девяностых, а окончательно, наверное, где-то к середине нулевых, все это государство прикрыло, и в тюремной системе остались однотипные, как однояйцовые близнецы, православные. С помощью государственного аппарата православие вновь воспрянуло, и на зонах перестали появляться веселые ребята и девчата с горящими глазами и красивыми песнями. Их заменили суровые бородатые мужики в рясах, и я перестал интересоваться этой темой. Не то чтобы я был против православия или еще что-то такое, просто мне не нравится, когда конкуренция ведется нечестно, а конкурентов устраняют при помощи госаппарата.

Да. Надо же, как меня потянуло на воспоминания, видимо, это уже старость, эх… О чем я там? А! Так вот, в каждой комнате для свиданий стояло две однотипные узкие железные кровати с панцирной сеткой, ну, такие же, как в бараках или, скажем, в армии. Пара тумбочек, пара стульев, стол и… всё. Ах да! Еще вешалка на стене у входа.

Туалеты располагались в конце коридора, там же была кухня с несколькими газовыми плитами и парой холодильников, а также столами для готовки, где и трудились жены и матери, приехавшие навестить своих уголовничков. В комнате свиданий не кормили, только то, что родня приволокла с собой, но волокли они столько, что сходившие на личную свиданку после двух-трех суток обжираловки еле выползали с набитым пузом, и первые пару дней не могли смотреть на ту баланду, что предлагали в столовке.

Все это пронеслось у меня в голове одним мимолетным пакетом воспоминаний, в то время как я толкнул дверь с цифрой четыре, и узрел за ней сидевшего на кровати и лыбящегося Сурка. Мы обнялись по-братски, потом я выловил в коридоре какого-то счастливого зека и попросил заварить нам с братом (под такой легендой Сурка пропустили) чаю. И только после этого, врубив погромче радио и усевшись напротив друг друга, мы, сблизив головы, стали, наконец, базарить о деле, для которого Сурок так резко и прикатил. Может, и не было здесь прослушки, точно не скажу, но береженого, как известно, Бог бережет, а небереженого…, ну, вы в курсе.

После того как Сурок вывалил на меня всю историю с пришельцем и передал симку с иномирной программой для машины времени (а заодно и деньги), я крепко задумался. Не то чтобы я не удивился, удивился, конечно, но все же я был достаточно подготовлен к любому развитию событий с тех пор как стал регулярно посещать прошлое. Сами посудите, если возможны путешествия в прошлое, то почему бы не быть и параллельным мирам? К тому же я читатель со стажем, как вы помните, и обожаю больше всего читать именно фантастику. А любой любитель фантастики всегда подсознательно готов к появлению в его жизни всяких-разных пришельцев, магов и прочих, населяющих подобные книги существ. Я лишь спросил у Сурка:

— Как считаешь, Николай, не фуфло это все? Может, подстава ментовская?

— Да нет, Андрей, — уверенно ответил тот, — я уже и так и сяк все обдумал. Скорее всего, все реально.

— Ну, хорошо, — протянул я. — С тобой понятно более или менее, хотя тоже странно. Но вот скажи, Коля, зачем им к себе двух уголовников тащить?

— Об этом я тоже думал, — ответил Сурок. — Но здесь, как минимум главная причина, сразу же приходящая в голову — это то, что когда вы перенесетесь, прибор здесь расплавиться и больше машин времени в нашем мире не останется. А для них это очень важно. Знаешь, Пастор, я даже могу предположить, что если бы не вы, меня, может, на свете уже не было бы.

— Обоснуй, — заинтересовался я.

— Ну, это только мое предположение, — Сурок пожал плечами. — Говорил-то этот засланец все складно, а как там на самом деле, кто его знает? Вдруг ему важно только то, чтобы прибор исчез из нашего мира, а я сам — это так, импровизация? И если это верно, то вы с Нечаем выступили в роли этаких гарантов моей жизни, поскольку, меня он, наверное, мог как-то заставить отдать ему прибор, применив какое-то насилие. Я бы долго не выдержал, я не ты. — Сурок смутился. — Но зачем, если можно через меня уничтожить сразу все приборы этого мира?

— То есть, — нахмурился я, — ты предполагаешь, что никакого переноса в параллельный мир не будет, а просто приборы уничтожатся?

— Да не, — махнул тот рукой. — В этом тоже нет большого смысла, ведь все в моей голове. К тому же я, конечно, подстраховался на случай моей смерти. Все расчёты и чертежи хранятся в надежном месте. И даже если их уничтожить, то пока я жив, все могу снова восстановить.

Он вздохнул и посмотрел в окно на серый забор.

— Думаю, он сказал правду, ну или почти правду. А что касается вас с Нечаем… Вы же, наверняка, вернувшись в свою молодость, не захотите опять прожить дарованную новую жизнь в тюрьме, по сути, второй раз просрав ее, верно?

Я промолчал, но Сурка это не смутило.

— А это значит, что они ничего не теряют, а только приобретают, загнав ваши матрицы в ваши же тела в своем мире. Вместо двух рецидивистов они получат там нормальных членов общества. Вы же там такие же, как и здесь — такие же уголовники, но получив возможность все исправить…

— Я понял, — оборвал я Сурка. — Так себе версия, но все же вполне рабочая. Им нужен ты, а мы не нужны, но для того, чтобы ты был послушным мальчиком, они исполнят твою просьбу за нас, ничего при этом не теряя. Ты мне вот что скажи, Коля, реально есть параллельные миры?

Тот надул щеки и сделал «П-ффу!», выдохнув воздух.

— Тут есть как минимум два варианта, и оба они теоретически возможны. По крайней мере, сегодня уже в научном сообществе их можно вполне себе спокойно обсуждать. Первый вариант ты должен помнить, — это многомировая интерпретация в квантовой механике, которая предполагает существование «параллельных вселенных», в каждой из которых действуют одни и те же законы природы, которым свойственны одни и те же мировые постоянные. Исходная формулировка принадлежит американскому физику Хью Эверетту и на сегодняшний день она является одной из ведущих интерпретаций, наряду с копенгагенской интерпретацией и интерпретацией согласованных хронологий. Конечно, многомировая интерпретация не совсем или даже совсем не соответствует критерию Поппера, поэтому в современном представлении о научности она не очень научная, вот только с появлением квантовой физики на критерий этот практически уже забили болт. Потому что с точки зрения этого критерия многие современные научные теории нельзя ни подтвердить, ни опровергнуть, однако при этом от них нельзя и отмахнуться, поскольку без них никакое развитие науки далее невозможно, похоже, в принципе. Современная теоретическая наука давно уже вышла на тот уровень, когда старые критерии научности постепенно перестают удовлетворять ученых, а порой и теряют смысл.

— Я, понял, понял, — прервал я Сурка, усевшегося на любимого конька, зная, что на эти темы он может рассуждать бесконечно. — Какой второй вариант?

Тот кивнул и, помолчав, заговорил опять:

— С появлением компьютеров, а особенно после того, как виртуальная реальность стала частью жизни многих людей в развитых странах, ученые, особенно занимающиеся философией науки — онтологией и гносеологией, стали все чаще задумываться о том, что такое объективная реальность, — то есть, такая, которая не зависит от наших ощущений и сформировавшихся представлений. Ведь, по сути дела, мы не можем с уверенностью утверждать, насколько реально то, что мы видим вокруг себя, насколько реальна наша жизнь, да и мы сами тоже. Здесь наши чувства вполне могут нас обманывать, есть множество экспериментов на эту тему. К примеру, если реальность, в которой мы живем, на самом деле виртуальная, то, находясь внутри нее и являясь ее частью, ты никак не можешь определить ее виртуальность. Таким образом, то, что мы привыкли называть реальностью, по сути своей является лишь реальностью консенсуальной, в отношении которой достигнуто общее соглашение между людьми (осознанное или неосознанное). Хотя, на мой взгляд, более точен термин «обусловленная», поскольку никто у человека не спрашивает согласия, хочет ли он жить в «общепринятой реальности» или нет, его к ней просто приучают путём «обусловливания» — то есть, выработки условных рефлексов в процессе воспитания и социализации. Если проще, мы видим мир таким, каким его общепринято видеть, чему нас и учат с самого детства. А маленькие дети, кстати, есть такие исследования, изначально видят мир несколько иначе, но постепенно становятся как все, веря на слово взрослым.

Сурок вздохнул и продолжил, а я внимательно слушал, поскольку что-то такое на уровне ощущений у меня и самого присутствовало.

— Что еще более интересно, и об этом в последние годы говорят все чаще ученые, окружающий нас мир словно бы подстраивается под наши представления о нем.

— Это как? — не понял я.

— Сложно объяснить, это исключительно теоретические рассуждения — подал плечами Сурок. — Но мы об этом уже как-то говорили, кстати, когда я рассказывал про Эффект наблюдателя, помнишь?

— Это что-то о том, — нахмурил я лоб, — как кванты, кажется, меняются в зависимости от того, смотрят за ними или нет.

— Ну, что-то типа, — улыбнулся Сурок. — Что если, когда нам что-то показалось, на самом деле это вовсе не показалось, а просто мы увидели нечто, чего согласно усвоенным нами представлениям о реальности, не может быть? Может, в это время произошел какой-то сбой, но потом реальность быстро подстроилась под наши представления о ней? Что, если, когда люди верили в то, что Земля — это центр мира, она и была центром мира, подстраиваясь под представления людей, а потом все менялось в соответствии с новыми вводными?

— Ага, — хохотнул я, — а на Олимпе и правда, жили похотливые боги!

— Если наша реальность виртуальная, — улыбнулся в ответ Сурок, — то могли жить. Например, это были неписи, НПС, то есть — неигровые, а правильнее — неиграбельные персонажи, не подчиняющиеся игрокам, как в компьютерных играх. Реальность, если она консенсусная, вполне могла ввести их в мир там, где все люди в них верили. А потом стереть, когда такая вера ушла.

Здесь я реально завис, пытаясь осмыслить услышанное, а Сурок, видя это, успокаивающе похлопал меня по плечу:

— Да не гони, Пастор, это же все в рамках исключительно теоретических рассуждений… может быть.

— Ладно, Коля, — резюмировал я, глянув на часы и увидев, что наше время выходит и нас скоро попросят отсюда. — Я тебя услышал, поговорю с Нечаем и, думаю, решим с ним этот вопрос. Ты сам-то, когда сваливаешь?

— Сегодня, — ответил тот. — Я уже все дела сделал, завещание на сестру оформил, больше ничто не держит. Вернусь домой и умру там, в своем кресле. И если все получится, уже совсем скоро я снова стану молодым, на этот раз без отката.

Сурок широко улыбнулся, и в этот момент я тоже все для себя решил.

Выйдя из комнаты свиданий и расплатившись по дороге с завхозом (отдал ему сразу сто штук, на него и на ментов — не знаю, как он с ними договорился, это его дела), я, не торопясь, шел по направлению к бараку, обдумывая, услышанное от Сурка. Да, я действительно все для себя решил: попробую свалить в свою молодость. Если это обман, и я просто умру, ну, значит, так тому и быть. Ничего хорошего от старости я не ждал и никакой радости для себя в ней не видел. Скорее всего, я все равно умру на зоне, просто потому, что не хочу умирать на воле — одиноким, никому не нужным дедом. Лучше уж здесь, где я что-то значу, где со мной считаются, так какая разница: через пять, десять лет или сегодня? Что мне дадут эти несколько оставшихся лет? — Ничего, кроме еще большей слабости и новых болезней, оно мне надо?

А если я не умру, просто сгорит прибор, значит, не умрет и Сурок. Значит, не все пока будет потеряно, а там посмотрим. В любом случае путешествия в прошлое больше не казались мне таким захватывающим приключением, оказывается, приедается даже такое, особенно после того, как я завалил Калину с Тако. Кстати, все тогда у меня прошло чисто, хотя шухер среди блатных был серьезный, искали долго, несколько человек, на которых падало подозрение, даже серьезно покалечили. Не то чтобы кража общака была таким уж неслыханным событием, периодически общаки таки грабили, всегда те, кто считался своим. Правда, обычно, рано или поздно покусившиеся на общее все же палились: кто сболтнет по-пьяни лепшему кенту, или бабе похвалится, кто деньгами светанет, каких у него быть не должно. Но в этот раз никого не нашли, я ведь до сих пор те деньги не все потратил. Только после очередной ходки стал потихоньку тягать оттуда, да часть бабок подарил Маргарите, чтобы она смогла расплатиться за кредит — мне не жалко, деньги для вора — ветер. А часть так еще и лежала, Рита их на даче у себя перепрятала. Ну и ладно, когда до нее дойдет весточка о моей смерти, найдет на что их потратить. Подумал даже написать ей об этом, но не стал: пусть все будет, как будет. Но двойное убийство, совершенное мной просто так, без особого повода, лишь потому, что могу, на самом деле отвернуло меня от путешествий в прошлое. Я начал чудить, и кто его знает, на что меня потянет в следующий раз? Я стал побаиваться самого себя.

А дойдя до отряда, узнал, что Нечай загремел в БУР и, более того, ему теперь грозит новый срок. Этот долбоящер дал по роже куму, прикиньте? Как бы ему теперь на крытку[1] не загреметь! Похоже, и у него от всех этих наших путешествий крышу сорвало. Я позвал старшего отрядного шныря, и тот рассказал мне, как было дело.

Короче, не знаю уж, зачем кум с отрядом прапоров-контролеров приперся в отряд, наверное, опять очередной шмон. А Нечай в это время спокойно спал, что куму не понравилось, и тот решил разбудить его путем срывания одеяла. Ошалевший и плохо соображающий спросонья Нечай вскочил и, ни слова не говоря, врезал куму в нос.

— Не знаю, — рассказывал шнырь, — сломал он ему носопырку или нет, но кровища из носа брызнула, сам видел. Как думаешь, Пастор, что теперь Нечаю будет?

— Свали, — коротко ответил я и схватился за голову. Да что ж такое-то, а? Как же это не вовремя! Шнырь тихонько прикрыл дверь с той стороны, а я задумался и, покумекав, понял, что действовать надо быстро.

Когда надо, я человек очень креативный, хотя в остальное время лентяй лентяем. Я встал и первым делом отправился в санчасть, где, выцепив нужного санитара, а по сути — главврача, попросил его достать телефон из нычки. Тот молча ушел и через пять минут вернулся, протянув мне прибор, завернутый в тряпку. Я также молча хлопнул его по плечу и ушел.

В отряде я велел шнырю открыть каптерку, где хранились личные вещи, и достал из своего рюкзака новые ботинки, сшитые мне на сапожке[2] по спецзаказу. Не знаю, что меня тогда торкнуло, не иначе — чуйка моя легендарная сработала, но заказал я себе ботинки на чуть более толстой подошве, внутри одной из которых был сделан специальный вырез как раз под известный вам смартфон. Как знал, что понадобится!

Я осторожно с помощью ложки открыл плотно подогнанную подошву на жестком каркасе и, положив в углубление смартфон, обмотанный тряпкой, вновь плотно ее защелкнул. Карта памяти из параллельного мира была заранее засунута в кожаный чехол телефона. Долго, конечно, в такой обуви не походишь, обязательно или подошва через какое-то время отвалится, или, несмотря на жесткий каркас, телефон сломается, но на то, что я задумал, много времени не потребуется.

Надев новенькие ботинки, я подумал, взял с собой три пачки «Честерфилда», коробок спичек, а также аккуратно затолкал в шов на рукаве нужным образом сложенную пятитысячную купюру. Осмотрел себя и, решив, что готов, отправился к штабу. И так удачно встретился на входе с кумом, словно сама судьба решила мне подыграть! Тот как раз только вышел, возглавляя группу прапоров.

— Погоди, начальник! — крикнул я, подходя ближе.

Тот остановился и, глядя на меня, с усмешкой спросил:

— Никак за кента своего пришел просить, Пастор? Зря стараешься, он сядет у меня надолго, обещаю!

Я присмотрелся, из одной ноздри у кума торчал кончик ватного тампона, но нос вроде бы не сломан. И тут же, не давая себе времени на раздумья, я схватил кума за грудки и заорал, брызгая слюной прямо ему в харю:

— Да ты же, падла мусорская, сам Нечая подставил!

Больше я ничего сделать не успел, но больше ничего и не требовалось. Прапора меня привычно и ловко скрутили, а кум без размаха, но крепко засветил кулаком прямо в глаз, гадёныш. Похоже, фингал будет знатный.

— Ах ты, вошь лагерная, — вопил на всю зону кум. — Сгною тебя вместе с дружком твоим! Вы тыщу раз у меня пожалеете о том, что сегодня сделали!

И потом, глотнув воздуха, зачем-то добавил:

— Мамой клянусь!

На шум выбежал ДПНК и кум, указав на меня, скомандовал:

— Этого в ПКТ, пока шесть месяцев, потом посмотрим.

— Основание? — спокойно спросил ДПНК, разглядывая меня. Все же, в отсутствие хозяина, он считался главным в колонии.

— Нападение на сотрудника администрации при исполнении им служебных обязанностей. Достаточно оснований?

ДПНК присвистнул:

— Более чем, — и, глянув на меня, спросил:

— Ты пьяны, что ли, Пастор, или херни какой нажрался?

— Да, точно! — спохватился кум. — Давайте его сначала в санчасть, пусть там посмотрят.

А я только улыбался про себя, кряхтя от боли в вывернутых руках. Все идет по плану!

[1] Крытка (сленг) — тюрьма. Но тюрьмы бывают разные. Есть тюрьма СИЗО, то есть — следственный изолятор, где люди сидят под следствием до суда, и после суда в ожидании этапа в колонию. Так же в СИЗО есть небольшой постоянный контингент осужденных, отбывающих срок там, в хозотряде, обслуживающем учреждение. Обычно это первоходы, получившие небольшие срока на общем режиме. Но есть и другие тюрьмы, в которых отбывают срок осужденные к тюремному заключению, то есть — не в колонии, а в «крытке».

[2] Сапожка (сленг) — обувной цех на предприятии в колонии, где осужденные шьют обувь, в основном для таких же колоний или для армии.